Текст книги "Русский Бог (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Исповедоваться пришёл, – сказал царь.– Показался ты, Фотий, достойный царского исповедания.

– Так ты же  – сам глава русской церкви.  Со времён Петра вы, цари, патриархов отменили. И церковью и миром правите… У себя и исповедуйся.

– Не юродствую отец, тошно мне.

– Постишься?

– Пощусь.

          Нагнув голову царя, Фотий поставил его на колени, накрыл епитрахилью.

– Ничего не говори. Сам всё знаю. Лишь подтверждай… Ты императора Павла, отца своего, в сговоре с офицерами ради венца царского погубил?

– Грешен, батюшка…

– Ты мать свою, императрицу Марию Фёдоровну, чтобы советами не докучала, ядом извести хотел, да не получилось?

– Грешен, батюшка…

– Ты жене своей, Елизавете, с Нарышкиной, с другими гулящими бабами изменял?

– Грешен, батюшка…

– Ты победу себе над Бонапартом приписал, когда её для тебя народ русский одержал?

– Грешен, батюшка…

– Дальше не спрашиваю. Твои четыре главных греха… « Ныне отпущающе… и во веки веков…Аминь.»,– тихо запел монах. – Вставай.

          На глаза царя навернулись слёзы. Он рыдал непереставая:

– Тошно мне, батюшка. Тошно. Помру в этом году, чувствую. Помру. До рождества следующего не доживу…

– Не пищи, аки щенок. Тошно оттого, что душа за преступления болит, раз; оттого, что царица с китайцем-лекарем и немцами травит тебя, как мать свою, Марию Фёдоровну, травил ты, два. Жена твоя, Елизавета Алексеевна, сама царицей быть желает. В блуде погрязла, а пример ты с Нарышкиной и другими полюбовницами показал…

          Царь порывисто схватил Фотия за рясу:

– Откуда всё знаешь, старец? Ведь если клевещешь на императрицу, не сносить тебе головы…

– Проверь питие своё. Туда царица с китайцем медленный яд сыплют,– Фотий отстранил царя, – Куда уж тут клевещешь! Божественное провидение мне дадено! А потом, – Фотий прищурился,– …мальчишку – пажа, помнишь, что при убийстве отца твоего, императора Павла, присутствовал?

– Мальчишку?..– Александр напрягся,– Да, да…Мальчишка, паж… был там такой. Пален ещё умертвить его предлагал, чтоб не разболтал про преступление, а я спас…

– Ты меня тогда спас, а я тебя теперь спасу…

– Так…– царь схватил Фотия за плечи.– Мальчишка, паж… Глаза… такие же пронзительные глаза…Орлов тогда ещё называл твою фамилию…

– В миру осталась моя фамилия. Искать её не надобно.

– Орлов умер… Но жив Аракчеев, он, быть может, помнит, – продолжал шептать Александр, неотрывно, по-сумасшедшему вглядываясь в Фотия.

– Не надо замешивать Аракчеева, – в голосе монаха дрогнул металл. Я храню твои тайны и прошу не бередить мои.

          Они замерли, всматриваясь друг в друга, встретившиеся почти через четверть века.

– Зачем в театр приходил? – спросил Александр.

– Чтобы предостеречь тебя приходил, – отвечал Фотий.

                                                *  *  *

– Чудеснейшая прогулка! Чудеснейшая! – весело говорил Александр Павлович. – Прокатиться через весь Васильевский остров до Чёрной речки и назад… Какая прелесть! Дорогая! – Александр прижался к Елизавете.– С тех пор , как по совету Фотия, я прогнал твоего тибетского лекаря с его травами и начал питаться лесными ягодами и плодами, пить исключительно родниковую воду, Фотий стал пробовать прежде каждое моё блюда, здоровье моё значительно окрепло,– император нёс лукошко с брусникой и поочерёдно кушал ягоду за ягодой. Его веселье сдержанно поддерживал лишь Фотий. Елизавета Алексеевна и Аракчеев казались недовольными. Lise  морщилась.

– Святой отец! – Аракчеев тронул за рукав Фотия. –  Я поздравляю вас с повышением. Были архимандритом, стали митрополитом. А всё благодаря государю. Он второй месяц в вас души не чает. ..

– Шура! – Николай Павлович нежно склонился к своей болезненной большеглазой жене, вздохнул. – Сегодня я опять буду вынужден не ночевать дома. Выпуск в Пажеском корпусе, Я обязан присутствовать на церемонии. Потом бал… Боюсь что придётся заночевать…

– Так второго дня был выпуск в пажеском корпусе, и ты не ночевал. Николя…

– То был выпуск в Кадетском, сердце моё.  Ты опять перепутала. Я бы охотно взял тебя с собой, но знаю, твоя болезнь не переносит бессонных ночей….

– Хорошо, Николя. Делай, как  знаешь. Мне всё хорошо, что хорошо тебе, – тихо, послушно сказала Александра.

– Золотце моё, – Николай сжал руку жены. – Ох, обязанности, обязанности!

          Дело было весной. Лёд на Неве тронулся и сошёл. Почки на деревьях лопнули и распустились листья.  Было время пикников, верховых и экипажных прогулок.

          Приятным весенним утром с дымкой над рекой и сизо-голубым небом к конной статуе Петра Великого Фальконе подходила толпа гуляющей высшей знати. Оставив экипажи, к памятнику шли Александр Павлович в мундире генерала от инфантерии, Елизавета Алексеевна в роскошном зелёном платье с переливами, ставший неразлучный с ними Фотий с крестом на рясе, больной сын Александра, одетый на манер английского ленд-лорда;  Николай Павлович – во френче бригадного гвардейского генерала, его жена Александра Фёдоровна, чахлая, погружённая в себя религиозная женщина в сером подчёркивающим фигуру платье, их сын – Александр Николаевич, мечтательный круглолицый отрок в камзоле, украшенном лилиями дома Бурбонов; генерал граф Аракчеев с супругой, одетой дорого, но по-русски, не хватало разве кокошника, их дети, друг на друга похожи е три подростка, в рейтузах и фраках без фалд. Александр Павлович посвежел, стал бодр и весел, Елизавета Алексеевна – грустна, мрачна.  Присутствовал и новый доктор Вилье, заменивший на посту лейб-медика отставленного китайца. У оставленных карет ждали спешившиеся верховые гвардейцы.

– Как я люблю гулять у этого памятника, – сказал Александр, указывая на медного Петра.– Великий русский был император Пётр! Вид его укрепляет душу, подвигает на подвиг…

– Браво! Браво! – захлопал лейб-медик Вилье.– Я ваш новый врач, государь, а не политик. Я иностранец… Но за долгие годы, что я провёл в России, вы первый, кто гордо сказал « русский». До этого мне казалось, что никто из жителей вашей страны не любит родины и не уважает своей национальности…

– А ведь тут пропасть,– задумчиво протянул Фотий, глядя на Медного всадника, – если конь опустит копыт, всадник полетит к чёрту. Очень неустойчивая конструкция…

– Да… костей не соберёт,  Фотию подошёл Николай и тоже задумчиво посмотрел на памятник.

          Они втроём отделились от остальных. В стороне остались Аракчеев, Вилье, дамы; они беседовали о последних светских сплетнях, хохотали. Отдельно держались офицеры-гвардейцы. Третьей группой стояли форейторы.

– Вот змея под копытами лошади – крамола, революция….– указал Александр на памятник.

– Вы думаете? – усмехнулся Фотий. – А Пушкин говорит, что с него-то,  с Петра, и началась революция в России.

– И самодержавие – с него же, – добавил Николай.

–Да, крайности сходятся, – подтвердил Фотий. – ну, так как же мы, господа, мы-то с ним или против него?

– Не знаю, не знаю, как мы, архимандрит, то есть, митрополит, а вы. наверное с ним, – сказал Фотию Николай.

– Спаси , Господи, мир погибающий…– перекрестился Фотий.

           Николай Петрович внезапно схватил его за руку, ту самую, которой он крестился. На её безымянном пальце был чёрного металла перстень с серебряным числом «71».

– Позвольте вашу руку, святой отец…

          Фотий без видимого волнения протянул кисть.

– Дело в том… дело в том…– Николай закопался в карманах мундира, – ч то у меня с недавних пор оказался другой, точно такой же перстень… Одна дама, – Николай выразительно посмотрел на Александра, – просила по нему найти оскорбителя одной своей хорошенькой подруги.

          Фотий спокойно взял перстень, протянутый Николаем:

–  Вряд ли есть ещё такой третий… Лет пять– шесть назад при неясных обстоятельствах я потерял свой перстень. Он был мне дорог, и я заказал у ювелира аналогичный… Где вы его обнаружили, великий князь?

          Николай и Александр переглянулись.

          Солнце теплило медь неживого всадника, протянувшую медную длань за Неву в пустынные чухонские болота.

          Анна в простом домашнем платье сидела у окна в своей комнате  при театре, вышивала салфетки. Анна не знала, отчего, но пальцы против воли выводили на салфетках анаграмму царствующей династии. Вечерело.

          В комнату вбежала её дочь, Оля, шустрая симпатичная девочка в розовом платье в горошек и  белых кружевных панталончиках:

– мама! Мама! Смотри, каких я нарвала подснежников! Здесь недалеко, в лесу, сразу за театром!  Сейчас мы будем вить венок, чтобы сделать из тебя мама, царицу, Елизавету Алексеевну. Я знаю, она тайно играет некоторые роли в наших спектаклях...

– А ты считаешь, что твоя мама хуже царицы Елизаветы Алексеевны? – Анна привлекла дочь к себе, нежно поцеловала в щёки и лоб, пропустила меж пальцев шелковистые золотые детские волосы.

– Нет, мама, ты самая красива! Ты красивее всех цариц. Когда папа вернётся, он совсем-совсем не узнает тебя, так ты похорошела за последний год…

– Когда вернётся папа…– задумчиво прошептала Анна, прижав к себе голову ребёнка. Глаза её наполнились слезами.

– Я совершенно твёрдо знаю, мамочка. Что и папа наш очень красивый. Самый красивый на земле.  Красивее царя Александра и князя Николая. Он совсем не такой страшный. Как тот мерзкий поп, который испортил тогда спектакль во дворце…

– Олечка-болтушка!  Потрепала Анна дочь, быстро и умело свившую венок и теперь укладывавшую его на голову матери.

– Мама, а когда приедет папа?

– Я думаю, что не скоро…

– Скоро! Скоро! Скоро! Я вчера подралась с Ленкой, дочерью актрисы Митрохиной из-за того, что она сказала, что у меня папы совсем нет, что меня аисты в капусту принесли. Это её саму аисты в капусту принесли, а у меня папа есть!

– Драться нехорошо, милая моя…

– Мама, ты говорила, что папа моряк, что он поплыл вместе с Беллинсгаузеном в Антарктиду. Но корабли Беллинсгаузена  уже вернулись, а папы всё нет…

– Он приедет дочка, обязательно приедет. Если он любит нас, он вернётся…

          В дверь постучали.

– Войдите – крикнула Анна.

          Дверь открылась. В комнату вошли император Александр, великий князь Николай, митрополит Фотий.

– Извините, сударыня, – сказал Николай, что мы врываемся к вам. Нас привело дело немаловажное для всех.

                                                *  *  *

         Дальнейший разговор происходил в консульском зале Зимнего дворца, где со стен смотрели огромные, похожие на готические окна, портреты предков от Михаила Романова до Павла.

         Николай гневно ходил по залу, на секунду останавливаясь перед нервным, чувствующим свою ошибку Александром, смущённым Фотием, ищущей, не нашедшей в душе ответа, Анной. Костюмы всех остались прежними, кроме Анны, успевшей переодеться в коричневое платье, с глухим, до подбородка, воротником.

          Николай заговорил. Эхо его слов гулким звуком  билось о стены просторного пустого зала.

– Наша задача, сударыня, – сказал Николай,– изобличить обманщика, ставшего причиной не только ваших несчастий, но и надругавшегося над искренним доверием царской семьи. В лоно которой втёрся он  с тёмными пока для нас побуждениями… Вот   перстень, переданный мне вашей наперсницей с просьбой найти по нему обманувшего вас негодяя, ибо это единственное, кроме вашей очаровательной дочери, что осталось от него… Другой, точно такой же, перстень на пальце этого человека, – Николай указал на Фотия. – Вглядитесь сударыня, не этот ли человек обманул вас пять или шесть лет тому назад. Дол мой, как великого князя, и императора Александра Павловича, как государя российского, восстановить поруганную нравственность.

          Анна, в волнении ломая пальцы, порывисто подошла к Фотию и с напряжением всмотрелась в его лицо. Фотий насмешливо глядел на неё пронзительными голубыми глазами из-под чуть седеющих чёрных бровей.

нашего ребёнка, – в её голосе послышались рыдания. – Как я любила его, и как он, мне казалось, любил меня! Я была начинающей провинциальной актрисой, он представился оборотистым новгородским купцом. Дарил подарки, катал на лошадях…

– Теперь купеческую поддёву он сменил на рясу! – сурово остановил Николай. – Итак, милостивый государь, ваша очередь. Вы признаёте прошлые отношения с стоящей перед вами дамой?

– Да, я любил её…– тихо отвечал Фотий.– Я отчётливо помню тот год. Я только что постригся в монахи, много молился, постился, думал, что навсегда отринул все блага мира, и вдруг дьявол искусил меня в образе этой женщины, изображавшей боярыню Наталью Карамзина на открытой площадке в великом Новгороде. В одежде купца я стал приходить к ней. Я искренне любил её. Но не люблю больше. Я умер для мира…

– Каков тартюф! – воскликнул Александр. – Как долго он морочил мне голову! Распинался о тщете земного, а сам заводил женщин на стороне! Я заставлю тебя жениться на обманутой тобой женщине!

– Государь , я – монах.  И я не могу жениться.

– А я как  глава Русской Православной церкви лишаю тебя сана! Теперь ты мирянин!

– Хорошо, государь. я мирянин, хотя дело Господа, а не царя давать сан и лишать его…но неужели вы пойдёте против зова человеческих сердец, ранее любивших, а теперь холодных, если не ненавидящих друг друга…

–ВЫ любите, сударыня, этого человека? – быстро спросил Николай.

– …Нет… я больше не люблю его…– твёрдо, как не больно было, отвечала Анна.

– Я соединю их насильно! – топнул ногой Александр.– ради воспитания и содержания их ребёнка!

– Содержать ребёнка с сегодняшнего дня я не отказываюсь. Я бы и раньше это сделал, если бы знал о его существовании, – спокойно отвечал Фотий. – но совместная жизнь насильно рядом сожительствующих людей, ставших врагами, не может содействовать ни росту нравственности, ни гражданственности  в ребёнке…

– Я не буду жить с ним, государь, и я не хочу, чтобы он воспитывал моего ребёнка! – подтвердила Анна.

– Вот они – актёры! – воскликнул ожесточённо Александр. – Всё ваше искусство лишь разрушает нравы, иначе вы бы так не рассуждали! Правильно, что хоронят вас за церковной оградой! А ты – монах!

– Государь, я – пал. А вы думаете, не падали Тертуллиан, Августин, Иероним, Сергей Радонежский? Падали ещё как! Сила их в том, что Господь давал им силы подняться…Государь! вы судите меня, но намного ли вы лучше? Молодые годы свои вы провели в страшнейшем блуде, ваша связь с Нарышкиной была открыта для обеих столиц, Царскосельский дворец мог бы рассказать о ночах с мадемуазель Вельо и многими другими. Когда же здоровье ваше ослабело до невозможности развратничать, несмотря на помощь докторов, вы вдруг заделались нравственником…

– Мерзавец! Да я тебя отправлю в Шлиссельбургскую крепость!.. Караул!– закричал Александр.

          Николай с обнажённой шпагой  подскочил к Фотию. В зал вбежали гвардейцы.

– И о вас, великий князь, я многое мог бы рассказать, в том числе, и тех мыслях, что роятся в вашей голове по поводу присутствующей здесь дамы. Ваше добро не без выгоды, – сказал Фотий Николаю.

          Гвардейцы уже схватили Фотия.

– Я себя, господа, за своё падение наказал, а вы себя  накажите? Я сделал себя скопцом для Царства небесного. Кто может вместить, да вместит…– говорил уводимый караулом Фотий.

– Хотел наказать себя, а наказал и дочь, и любимую женщину, – сказал Николай.

                                                                      *  *  *

          Александру опять приснилось, что душит он отца своего, Павла. Павел хрипел, вырывался из-под батистовой подушки:

– Опомнись , сынок, остановись! За что?!

– А не помнишь, отец, как за три дня до убийства твоего, отдал ты приказ арестовать и сослать меня, единокровного сына и наследника твоего, вместе с женой Lise навечно в Шлиссельбургскую крепость…

– Знал я о заговоре, предотвратить пытался…

– Но не успел…

– Либо ты, либо я…

– Умри, отец…

– Сы-нок!..

                                                  *  *  *

         В ужасе, в липком поту,  Александр проснулся. Он лежал, разметавшись,  в царской опочивальне на широченной кровати под голубым балдахином с вышитыми на нём облаками, солнцем, луной и звёздами.

           Александр позвонил в колокольчик.  Вошёл сонный долговязый камердинер с ничего не выражающим лицом.

– Одеться!.. В цивильное, – приказал Александр.

           Камердинер побежал за фраком. Бесшумно, как тень. вошёл Аракчеев.

– Государь. Дело спешное. Против вас зреет заговор. У меня записка Бенкендорфа о тайном обществе…

          Вошёл с фраком лакей. Замахав на него руками, Аракчеев выхватил у него фрак и начал помогать царю одеваться:

– Донос подробнейший, вся история тайного общества; его зарождение, развитие, разделение на две управы, Северную – в Петербурге, и Южную – в Тульчине, Василькове, Каменке; имена директоров и главных членов; цели: у Северных – ограничение монархии, у Южных – республика; способы действия : у одних – тайная проповедь. У других – военный бунт и революция с цареубийством…– торопливо говорил Аракчеев. Александр раздражённо, молча, движением, перебил его  и широкими шагами пошёл по коридорам дворца:

–  Не мне их судить и казнить: я сам разделял и поощрял некогда все эти мысли. Я сам больше всех виноват! Я – отец, они – дети. И казнь заговорщиков, будет не казнь, а убийство детей. Отцеубийством начал, детоубийством закончу!

– Ваше величество, это – лирика!  Нужны решительные действия – сказал едва поспевавший за Александром Аракчеев.

          Александр схватил Аракчеева за отворот генеральского мундира.

– Ты, говоришь, лирика… Нет, это не лирика. Это – совесть!

– Но высшие интересы России…

– Да оставь ты…Когда душа у меня  страдает, какое мне дело до каких-то ещё интересов… И, граф, не входите ко мне в спальню без доклада. Я вас лишаю этой привилегии.  Камердинер – профессионал.  Он, когда одевает, не мнёт фрак, как вы…

                                                                     *  *  *

          Митрополит Фотий стоял на коленях  на холодном полу Шлиссельбургского каземата.  Молился:

– И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником  души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое он имели.  И возопили они громким голосом. Говоря: доколе, Владыка святой и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу

          Завизжала на петлях тюремная дверь. появился в цивильном костюме бледный, сгоравший от внутреннего напряжения, Александр Павлович.

– Оставьте нас одних, – сказал Александр  дежурному гвардейцу, вошедшему  вместе с ним. Тот послушно кивнул, пряча явное недоумение прихотью государя, вышел.

– Знал, что придёшь, – удовлетворённо сказал Фотий, приподнимаясь и подходя к Александру.

– Прости , батюшка, – упал перед ним  на колени государь, зарыдал, обнял рясу. – понял, какая сила в твоей слабости.  Как могу я. убивший отца, покушавшийся на мать и  братьев своих ради благ мирских судить тебя, только лишь прелюбодействовавшего с женщиной?!

– Не судите и не судимы будете… Причаститься не хочешь? Я тут причастия немного сохранил. Думал, если к смерти приговоришь меня, захочешь удушить аки пса приблудного, так причащусь перед казнью…

          Фотий достал из-под рясы жестяную табакерку, на дне которой лежала вымоченная в вине просфирка, разломил её. Дал половину царю.

– Славлю Господа за великодушие Его. Христос посреди нас, – Фотий съел просфирку

– И есть, и будет! – горячо проговорил Александр.

– Не отверзи меня  от Лица Твоего и Духа Твоего Святого не отъемли от меня… Пропадешь, царь. Вижу, что совестливый ты. Не в миру, а в церкви надо жить тебе. Хорошие правители – подонки; добрый, божеский человек царём быть не может. Не держись за царство, брось всё, уйди в монастырь…

– А ведь и вправду, пожалуй…– с горящими глазами держал Фотия за рясу государь. – Не поверят, не согласятся, не отпустят живого… Как же быть, а? мёртвым притвориться что ли? Или нищим странником уйти, как те, что по  большим дорогам ходят, сколько раз я ми завидовал? Или бежать, как юноша тот в Гефсиманском саду, оставив покрывало воинам, бежал нагим? Так, что ли? А?

–  Так, государь, так. Раздавай имение своё и следуй за Господом, – засветилось лицо Фотия.

          Александр вдруг передёрнулся, судорога затрясла его тело:

– Врёшь! Больно прост. Полно, небось пошутил, мёртвым не прикинусь, голым не убегу. А вот прикажу четвертовать тебя в Москве на Лобном месте, тогда как?!

                                                              *  *  *

         Месяца через два  император Александр в Царскосельском дворце у строил бал-маскарад.  Гулять собирались до утра.  На бал съехались дворянские верхи всей столицы.  Дамы и господа надели за месяц сшитые, в худшем случае подновлённые костюмы римских легионеров, средневековых рыцарей, норвежских викингов, древних славян и славянок, присутствовали и современные костюмы, испанцев, итальянцев, греков, некоторые оделись в наряды сказочных персонажей.  Корсеты, корсажи, каркасные платья заметно меня телосложение дамы и господ, глухие маски скрывали лица, и порой нелегко оказывалось узнать даже хорошо знакомого человека.

          Хрустальные люстры сверкали от множества зажжённых свечей, взад-вперёд сновали лакеи, разнося подносы с фужерами, наполненными лафитом, аи, клико, шампанским и бургундским.

           В середине бала решили устроить соревнование в танцах, церемониймейстером выступал сам император. Теперь зал раз бился на два круга,  под неистового Моцарта в одной стороне выступали господа, в другой – дамы.   Первых судил император, вторых – великая княгиня – Александра Фёдоровна.  Елизавета Алексеевна и Николай Павлович, большие театралы и любители танцев, участвовали в конкурсе инкогнито. Как раз сейчас в кругу дам, в своем смелом костюме  амазонки и танцевала Lise.  В мужском кругу выделывал сложные для своей полной комплекции антраша генерал Аракчеев. Если узнать Lise из-под маски и новой причёски можно было не сразу, то Аракчеев по оплывшей неуклюжей фигуре, вылезавшей из театральных лат Рюрика, определялся запросто.

          Lise танцевала хорошо. Многие мужчины прятали от жен пылающие взоры, устремлённые на царицу.  Зная доступность Lise, не один мечтал, хоть коротко, походить в фаворитах.  Темпераментный танец близился к завершению, когда нога Lise подвернулась, и она, ах!  Покатилась по зеркальному паркету.

          Император Александр поднял жезл церемониймейстера, ударил по нем ладонью :

– Дамы и господа, позвольте мне на правах распорядителя, а также человека, устраивающего свой последний мирской бал перед тем, как подобно великому Людовику, отказаться от светской суеты и предаться сугубо духовной жизни…

– Государь, надеюсь, вы не уходите в монастырь? – спросила одна из дам.

– Я не стану монахом на троне…. Моему обращению немало способствовал мой друг и советник, митрополит Фотий.

– Лицемерная гадина! Как я его ненавижу! –  глядя на Фотия, прошептала Елизавета  стоявшему рядом с ней одетому в латы тамплиера лекарю-китайцу, она так и не удалила его от себя. Lise ещё больше понизила голос:– Твои яды на Александра не действуют! Он здоров, как подросток.

– Государыня, я не могу применять сильные яды. Быстрая смерть царя будет подозрительной, но сегодня я увеличу дозу, – шёпотом отвечал китаец.– Потом он стал так осторожен…

– Всё равно, я буду править Россией, как Екатерина Вторая! –топнула ногой Lise.

– Итак, – продолжал Александр, – заключительный танец победителей! Среди господ это, бесспорно тирольский стрелок, – Александр вывел на середину зала стройного юношу в чёрной маске и костюме Вильгельма Телля. – А у вас кто, великая княжна?

– Я объявляю победительницей среди дам – очаровательную поселянку! – Александра Фёдоровна представила девушку в костюме, стилизованном под крестьянский, но гораздо богаче.

          Александр взмахнул жезлом. Оркестр заиграл, пара  победителей, почти поднимаясь над паркетом, понеслась в стремительном котильоне.

          Елизавета Алексеевна потерла ушибленное бедро:

– Проклятая нога! Если б не она, мне бы танцевать этот танец! – зло прошипела она.

          Подняв картонное забрало, за танцем наблюдал лекарь-китаец. На его левом мизинце блестел яшмовый камень.

          Пара танцевал великолепно. Кавалер не уступала даме, дама – кавалеру. Публика не могла скрыть своего восхищения.

          Когда танец под бурю восторга и оваций закончился, император Александр объявил:

– По бокалу лафита – победителям!

          Лакей заторопился к столику, где стояли напитки. Там повар уже наливал вино в хрустальные бокалы.

          Lise  и китаец переглянулись. Подбежав, Lise вырвала поднос у лакея: « Пошёл вон, болван!» и, приветливо осклабившись, понесла вино к царю.  Раскрыв яшмовый перстень, китаец незаметно бросил в один из бокалов мгновенно растворившийся прозрачный кристалл. Lise остро заметила, в какой.  Всего на подносе стояло четыре бокала, для императора, великой княжны Александры Фёдоровны и победителей.

– Друзья, пришло время снять маски! – весело объявил император.

          Ещё тяжело дышавшие после танца победители сорвали маски. Выдох удивления, узнавания прокатился по залу.  Перед собранием стояли великий князь Николай Павлович и актриса Анна Истомина. Разгорячённый румянец играл на щеках обоих.

– Какая пара!

– Как подходят!

– Новая фаворитка!

– Золушка и король!

– Берегись Александра Фёдоровна! – прокатилось по залу. Присутствующие тоже открывали лица.

– Сама судьба сводит нас вместе! – улыбался Николай. Анна не могла удержать ответной улыбки.

          Lise предложила по бокалу вина победителям. Император Александр протянул руку к ближнему к нему бокалу. Но митрополит Фотий, поймав непонравившийся ему взгляд Елизаветы, вдруг с учтивой улыбкой, будто из любезности, протянул бокал, который уже намеревался взять император, самой Lise, а оставшийся – Александру.  Жестом Фотий приказал лакею подать другой фужер оказавшейся ни с чем великой княжне Александре Фёдоровне.

– Я бы и сам выпил с удовольствием, – ласково проговорил Фотий. Лакей тут же подал бокал и ему.

– За здоровье победителей! – провозгласил Фотий.

          Елизавета Алексеевна поперхнулась. Помимо воли у неё оказалось вино с ядом.

          Пронзительно зазвенели ударившиеся в тосте фужеры.

– Лафит – не мой сорт! Я предпочитаю клико, – нашлась Елизавета и протянула бокал не отстававшему от неё тамплиеру-китайцу. Тот с дрожью принял бокал из рук императрицы, под взглядом Фотия и императора Александра против силы отхлебнул.

–До дна! За победителей следует пить до дна, – с очаровательной гримаской зло приказала ему Елизавета.

          Выпучив глаза, китаец выпил без остатка и тут же, схватившись за горло , побежал в уборную.

          – Вот видите, даже тамплиеры не переносят лафит, – сказала Lise.

          Присутствующие хохотали выходке китайца, приняв её за шутку. Громче всех смеялась Елизавета Алексеевна.

          Александр взмахнул жезлом. Оркестр заиграл мазурку. Пары понеслись по залу. Впереди всех – Николай и Анна.

          Александра Фёдоровна завистливо следила за счастьем мужа.

                                              *   *  *

          Опершись об изящный столик красного дерева стиля ампир, не снимая широкого парадного платья, императрица Елизавета Петровна предавалась любви. Малайца сменял негр, а его – крепкий курский крестьянин.  Периодически императрица отпускала замечания:

– Работай, работай, не ленись…

– Помягче, помягче…

– Ну что же ты так, родимый…

          Близко навытяжку в позе докладчика стоял с раскрытой папкой баденский консул фон Шмундт:

–  Ваша оригинальность. Императрица, вошла в поговорку. Для государственных дел у вас не существует неудобного времени.

– Так, что, вы говорите, пишет моя мать, герцогиня Баденская Амалия? Снова просит русских войск для поддержки Южногерманского союза в объединении Германии?

– Совершенно верно, ваше величество,  и присылка русских войск необходима безотлагательно. Прусский король может перехватить инициативу; Пруссия во главе Германии – это национальная катастрофа и забвение наших личных интересов…– консул понизил голос… –  В случае вашего развода с императором Александром или… вдовства король Баварский готов предложить вам руку и сердце. А он– молод, силён, красив…

– Видит Бог, я ему верна! Консул, вы знаете. Я хочу одного – видеть несчастную Германию счастливою, какой бы то ни было ценой…

          В большую резную липовую дверь будуара, где происходил разговор, резко постучали…

          За дверью с решительным видом стоял Александр, чувствовалось, что он, наконец, принял твёрдое решение, Фотий, Аракчеев, три верных офицера. В дверь стучал Аракчеев рукояткой пистолета.

– Сейчас! Сейчас! – Елизавета взяла у фон Шмундта папку с докладной запиской; разогнав любовников, поставив локоть на тот же столик, что служил опорой для наслаждений, углубилась в чтение.  Любовник расположились вокруг неё в качестве камер-лакеев, готовых к любому приказанию. По кивку головы Елизаветы фон Шмундт пошёл открывать, но задвижку уже сломали под натиском тел, и Александр со своими сторонникам ворвался в гостиную.

– Что случилось, господа? С чего такой натиск? Во дворце пожар? Какое крыло горит, левое или правое? – наигранно весело спросила Lise.

          Александр, Фотий, Аракчеев, офицеры  стояли тяжело дыша, косясь на Александра, который молчал, не предпринимая новых шагов.

– Вооружённая толпа, – издевательски обходила ворвавшихся Елизавета, указывая на шпаги  и пистолеты на боку офицеров и Аракчеева, – среди бела дня врывается без доклада в покои российской императрицы, когда она только что погрузилась в государственные дела…

– Государственные дела, не ваше дело! – начал Аракчеев.

– Елизавета, Lise… нам нужно объясниться. Здесь можно говорить смело, все посвящены, – Александр огляделся, как бы ища поддержки, он боялся потерять запал. – Наши отношения нельзя больше оставлять так. Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не знаю, мне ничего не доносят, – Александр подозрительно оглядел камер-лакеев. – В данном случае моя жизнь мне дороже внешних приличий. Я пришёл обвинить тебя  в государственной измене и попытке цареубийства. Доказательства самые веские…

– А себя ты  в этом ещё не обвинил?! – дерзско отвечала Елизавета.– Ты учитель, я – ученица,  я училась у тебя 11 марта на примере отца твоего Павла. Убить мужа – не так страшно, как отца…

– Елизавета, мы не одни!

– Только что можно было говорить всё что угодно, а теперь нельзя! Ты же сам сказал, что все здесь посвящённые. И Аракчеев, и офицеры, я вижу знакомые всё лица – и все были в ту мартовскую ночь, только на четверть века состарились…! Давай уж начистоту. А не так – с двумя правдами…