Текст книги "Сон войны.Сборник"

Автор книги: Александр Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

24

Не знаю, сколько продолжалось это кино. Секунды? Столетия? Темнота наступила вдруг – словно кто-то выключил проектор. То есть, не темнота, конечно. Обычный марсианский день, который на Земле сочли бы сумерками.

Устрица молчала – Господь выплакал все свои слезы. Да и не было уже устрицы. Были две большие полусферы, две половинки комбинированной упаковки. И мягкое дно той, что в центре стола, было выстлано тонкой металлокварцевой пылью. Про пыль я скорее знал, чем видел ее, потому что видел я плохо: перед глазами все еще стояла Преисподняя, и все еще корчились в ее огне аборигены чужой Вселенной… Кино.

Я проморгался.

Мефодий, присев на корточки по ту сторону стола, ворочал что-то тяжелое на полу. Обмякшая Дашка все еще висела у меня на руках. Я перехватил ее левой рукой под колени и положил в кресло, предварительно ногой развернув его к себе и отодвинув от стола. Потому что стол был густо заляпан кровью, и с него капало…

Осознав это, я заметался глазами, ища Савку.

– Очнулся? – спросил Мефодий. – Помоги.

Он говорил сквозь зубы. Зубы у него оказались заняты – зубами и левой рукой Мефодий затягивал жгут на Савкином предплечье. Ни черта у него не получалось: обрывок портьеры был слишком толстый, и Мефодий тщился затянуть его поверх рукава. У Савки не было кисти правой руки, из культи хлестало, сам он пребывал в обмороке.

Так жгут не делают…

Я поискал глазами, нашел свою ночную сорочку, разодрал, обломком ножа распорол на Савке рукав и сделал все как надо.

– Ищи обрубок, – сказал я, закончив. – Еще не поздно срастить, я попытаюсь. Где он?

– С-сгорел, – ответил Мефодий.

– Не морочь мне голову!.. – заорал я. – Пока не поздно, я могу попробовать срастить – но я не могу вырастить ему новую кисть, это не зубы! Где обрубок?

– Ты нож видел? – спросил Мефодий.

– Ну? – сказал я, заставляя себя успокоиться.

– А он туда руку сунул.

– Куда? В раковину?

– Если бы. Дальше. Нож сейчас у Люськи в запаснике, на «Луаре». А вот где рука…

Я посмотрел ему в лицо и сразу отвел взгляд. Мефодий не врал – он действительно не знал, где рука. И ему было крайне интересно узнать, где она.

«Кино… – подумал я. – Значит, не кино».

Я поверил. Что мне еще оставалось?

И еще я подумал, что Мефодий Щагин страшный человек. Он только что вырвал у мироздания какую-то тайну. С кровью вырвал – Савкиной кровью и кровью тех, не знаю, как их назвать. Если у них была кровь. И не успокоится, пока не вырвет новую тайну, в которую уперся… И так далее, ломая асимптоты.

– Дядя Бен был Колумб? – сказал я, глядя в его заляпанные Савкиной кровью колени. – Только не тешь себя мыслью, что ты – Америго Веспуччи. Ты – Кортес.

– Браво, потомок!.. – произнес он чуть напряженным голосом. Продолжай в том же духе. Говори то, что думаешь.

Свежая капля крови упала ему на колено. Подняв глаза, я увидел, что он зажимает пальцы правой руки в кулаке левой.

– Что с рукой? – спросил я.

– Ерунда… подушечки пальцев… – Он расслабил кулак и, скрипнув зубами, снова сжал. – Остались там.

– Только подушечки?

– Займись лучше Дарьей, – попросил он.

Я оглянулся на Дашку. Она была бледна, но дышала ровно.

– Дашь ей понюхать спирту, – сказал я, – и пусть она займется тобой. Но мне нужна помощь, так что сначала зови своих лекарей… государь-самодержец.

25

Савку увезли. Нам сказали, что в госпиталь. Я предпочел поверить. Крови он потерял не так уж много: если и умрет, то не сей минут и не от этого.

А когда-нибудь – все помрем…

Нам было не до Савки, потому что стали досаждать бояре, лишенные его чуткого руководства. Сначала они досаждали просто так – одним лишь назойливым фактом своего наличия. Потом нам пришлось выдержать публичное принятие пищи в присутствии тех же бояр. Ладно хоть Дашка стояла рядом и шепотом подсказывала: кому послать чарку со своего стола, из чьих рук благосклонно принять тарелку, к чьим устам преклонить ухо и покивать (слушать не обязательно), на кого зубом цыкнуть, а на кого как на пустое место посмотреть… В общем, это было даже забавно. Если действительно не слушать. Одного я послушал: он просил у меня дружину в десять тыщ ратников с парализаторами, обещая за три дня усмирить Марс Посполитый и бросить к моим стопам сие малое царствишко. Я припомнил статистический раздел путеводителя, где было написано, что в СМГ всего лишь сорок тысяч полноправных (или «православных»?) граждан, плюс три-четыре тысячи беспаспортных эмигрантов, и цыкнул на него зубом. А надо было покивать…

Кстати, о зубах: вот где мне было бы море увлекательной работы! И, если судить по одежде бояр, не бесплатной… Увы, на это, разумеется, не приходилось рассчитывать.

До одури нацыкавшись, накивавшись, насмотревшись как на пустые места и между делом насытившись, мы с Мефодием Первым дали понять, что пора и честь знать. И в окружении полудюжины добрых молодцев с алебардами двинули сквозь расступившихся бояр к выходу из терема (обедали не в гостевом, а в государевом). Мефодий баюкал на весу свою правую руку с забинтованными большим и указательным пальцами – похоже, он оставил «там» не только подушечки.

Бояре были вполне удовлетворены и больше не приставали, однако на крыльце нам досадил сам господин Волконогов. Правда, не лично, а через третьих лиц. Их было четверо. Они передали Мефодию Васильичу униженное по форме и настоятельное по сути напоминание господина Волконогова о формальной необходимости повторить отречение-с. Мефодий ответил господину Волконогову через тех же лиц, употребив самые понятные слова из рабочего жаргона такелажников. После чего потребовал (через них же), дабы господин Волконогов вернул ему его «ханьян». Желательно с Марьяном. Поскольку из-за травмы он, Мефодий, вряд ли сможет управлять турбокаром, а через два часа ему, кровь из носу, надлежит быть на кухне «Вояжера», дабы не потерять любимую работу подавальщика, то бишь официанта.

(Тут я впервые возымел повод задуматься: почему Мефодий выбрал себе такую профессию, отнюдь не совместную с его монаршьим достоинством? Но не желая утруждать голову на сытый желудок, решил, что как раз поэтому – из вредности.)

Третьи лица откланялись, мет[/]я песок разноцветными буклями и кружевными манжетами, а мы велели добрым молодцам держаться в отдалении и направились к восточной стене усадьбы, где протекала речка. По дороге я скинул с плеч осточертевший кафтан и повесил его на какую-то балясину, оставшись во фрачной паре. Дашка избавилась от кокошника и на ходу вытирала румяна. Мефодию не от чего было избавляться: он так и обедал в мятом-перемятом комбинезоне, который Дашка по-быстрому застирала. А может быть, велела застирать – не знаю. Я в это время обрабатывал Савкину культю и отбивался от государевых лекарей, которые пытались мне помогать. Удивительно, как это государь еще жив при таких лекарях: надо полагать, они его не часто пользуют.

Речка, таки оправдав мои подозрения, оказалась канавой. Мы шуганули от водоема добрых молодцев, граблями убиравших с его поверхности ряску, и расположились на травке, под кустиком. Наши алебардщики расположились в двадцати шагах от нас, под другим.

Охрана или конвой? А пес их знает.

Размышлять о чем бы то ни было мне оказалось лень. Это было плохо, потому что поразмышлять стоило. Например, вот о чем: как в предстоящей буче толпы-с верноподданных дальненовгородцев будут поступать с беспаспортными эмигрантами? Беспрепятственно пропускать в космопорт – чтобы летели к едрене фене? Загонять в резервации? Бить ногами на улице?.. Что мне выгоднее? Козырять ли своим новым паспортом гражданина СМГ (я нащупал его в боковом кармане фрака), избегая тем самым заключения в резервацию и битья ногами? Или объявить себя человеком второго сорта – зато без лишних формальностей оказаться на борту пассажирского (а хотя бы и грузового!) транспорта, который унесет меня отсюда к едрене фене?.. Впрочем, сначала надо оказаться по ту сторону Стены.

Я покосился на алебардщиков, сунул в зубы сорванную травинку, оперся на локти и запрокинул голову – якобы в послеобеденном блаженстве. Стена была чертовски высока. А травинка оказалась невообразимо горькой – как почти все, произрастающее на местной почве… Каковы, интересно, сливы на западном склоне Сьерры?.. Я перекатился на бок и стал ожесточенно отплевываться.

Дашка сидела, натянув на колени сарафан и обняв их руками, и тоже смотрела на тот берег «речки» – на Стену. А Мефодий, обхлопав левой ладонью незаросший участок почвы, прутиком рисовал какие-то овалы, дуги и стрелки.

Уловив мой интерес, Мефодий поморщился и попросил слегка подождать: сейчас он мне все объяснит, только сначала сам разберется. Не знаю, что он там собрался мне объяснять. Если про устрицы, то я все равно не пойму. А если про пожар в чужой Вселенной, то пусть лучше объясняет Дашке. Дашка ему все простит.

Гороховый Цербер… то есть, Бутиков-Стукач-старший вел меня сюда какими-то ходами и все время вниз. Снаружи гребень Стены почти не виден за забором. Со стороны магистрали – вообще не виден. А тут Стена чертовски высока. То есть, усадьба как бы расположена в обширной котловине, и вряд ли в этой Стене есть ворота…

Мефодий то ли разобрался наконец, то ли отчаялся разобраться, но стал объяснять, тыча прутиком в свои дуги и стрелки. Что-то про монокристаллы, пи-мерную осцилляцию и квазиразомкнутость эллипсоидов… Я покивал, глядя на него как на пустое место, поцыкал зубом, сплевывая остатки горечи, а потом спросил: есть ли в этой Стене ворота, охраняются ли они, и что сделает охрана, если мы просто встанем и пойдем?

Мефодий обиженно замолчал, а Дашка почему-то хихикнула и сказала:

– Не выпустит.

– А! Значит, ворота, все-таки, есть? – уточнил я.

– Не про вашу честь, ваша светлость! – отрезал Мефодий и принялся захлопывать свою головоломную параматематику.

– Не про мою, – согласился я. – Тебя-то Марьян вывезет.

– Вряд ли, – буркнул он, продолжая захлопывать. – Марьяну было велено разбить мою тачку на перевале Колдун-Горы, желательно – на глазах у опричников. Если он не дурак, он просто оторвался от погони и сюда не вернется.

– Тогда как же ты думаешь выбираться отсюда? – удивился я.

– А я и не думаю. Было бы о чем думать.

– Ты хочешь сказать, что это очень просто?

– Кроме «просто – сложно», – Мефодий усмехнулся, – есть и другие измерения. «Интересно – без разницы», например. «Сложно»– это не всегда «интересно». Мне вот безразличны кроссворды – как сложные, так и простые. Но многим нравится. Кому простые, кому сложные… Зато вот этим, – он захлопал последнюю стрелку и стал вытирать ладонь о штанину, – я могу заниматься где угодно. Причем, во всех смыслах «могу»: и хочу, и имею возможность. Везде. И здесь тоже… Но чем здесь хочешь заниматься ты? Русью править? Так ты скажи – я отрекусь!

– Здесь, – сказал я, закипая, – я ничем не хочу заниматься. Я хочу убраться отсюда. Подальше и побыстрее.

– Тогда извини. – Он посмотрел мне в глаза. – Я просто не понял тебя… Не знаю, разрешима ли твоя задачка, но мне она не по зубам: не мой профиль. И единственное, чем я могу тебе помочь – это тянуть с отречением. Вот я и тяну.

– И на том спасибо, – сказал я, тоже глядя ему в глаза.

Или он действительно страшный человек, – подумал я, – или на все сто была права боярская Дума, когда назначала ему регента «по формальной преклонности лет». Очень и очень похоже на старческий маразм преклоннолетнего математика: ну все ему без разницы, кроме квазиразомкнутых эллипсоидов.

– Ты не огорчайся, – сказал Мефодий (он понял мой взгляд как-то по-своему). – Кем был твой отец? – спросил он вдруг.

– Почему «был»?.. – Я отвел глаза. – Ему всего шестьдесят пять. Когда я улетал, он все еще работал.

– Извини. А кем?

– Вычислителем синоптической службы. Тобольский купол.

– А дед?

– По отцу?

– Пусть по отцу.

– Он всю жизнь провел на Балхаше, в ихтиологическом заповеднике. Начинал бухгалтером, кончил координатором математического обеспечения банка наследственности.

– А прадед?

– Точно не знаю, но что-то, связанное с газоколлоидными схемами: семнадцатое, мертворожденное поколение компьютеров. Прадед был неудачником.

– Как сказать… – возразил Мефодий. – Ну, про Еремея, моего сводного брата, я сам знаю. Он поступил в Новониколаевский физматлицей за полгода до старта Восьмой Звездной.

Мефодий выжидательно замолчал.

– Ну и что? – спросил я наконец.

– Ну и все, – ответил он. – У нас с тобой неплохая наследственность. И в этом, – он похлопал по своим захлопанным дугам и стрелкам, – ты вполне способен разобраться. Было бы желание – а возможность тебе подарила Природа. Почему ты ее не используешь – возможность, я имею в виду?

«Потому что желание мое осталось там, в Чукотском санатории, о мой гениальный предок! – подумал я. – И не исключено, что вместе с возможностью…» – Но вслух не сказал: три месяца в трущобах Ханьяна и год на крайнем западе долины Маринер стоили, наверное, моих трех лет на Ваче. А вот поди ж ты.

– А словами ты рассказать можешь? – спросил я. – Без формул? Все равно ведь уже ни черта не видно.

Я лукавил: до заката было еще часа полтора.

– Попробую, – сказал Мефодий, помолчав.

26

Металлокварц, образующий раковины поющих устриц, представляет собой монокристаллическую двуокись кремния с атомарными включениями кальция, меди, железа и молибдена. Иногда – очень редко – свинца и золота. Но такие, «золотоносные» устрицы, как правило, безголосы: они поют в ультразвуке.

Раковина, спевшая свою последнюю песню, распадается на мириады кристаллических чешуек, каждая из которых окаймлена цепочкой атомов металла. В целой раковине эти цепочки не замкнуты, а монокристалл фактически бездефектен. Геометрия цепочек существует вне геометрии кристаллической решетки, хотя и накладывается на нее. Они как будто занимают разные пространства… Очень грубая аналогия: вышивка крестиком на разграфленной в клеточку ткани. Или, скажем, чертеж на миллиметровке. Находясь в одной плоскости, клеточки и рисунок не нарушают друг друга. Они существуют раздельно.

Между тем, рисунок – если это искусная вышивка или умелый чертеж трехмерен. То есть, очень убедительно изображает нечто трехмерное. Пейзаж. Деталь. Витязя на распутье. Червячную передачу.

Атомарные нити металла, кем-то умело наложенные на кристаллическую решетку раковины, «изображают» нечто, возможное лишь в геометрии истинного пространства. То есть, такого, в котором не три измерения, а чуть-чуть больше: приблизительно три целых и четырнадцать сотых.

Истинное пространство – пи-мерно.

Но таким оно становится только ВНЕ гравитационного поля. ТАМ, очень далеко от Солнца, где почти неощутимо тяготение этой большой звездной массы, длина окружности равна шести радиусам. А площадь круга – площади трех квадратов, построенных на радиусах. Потому что длина – ТАМ – немножко больше, чем длина, а площадь – немножко больше чем площадь. Потому что окружность и сфера, оставаясь геометрическим местом точек, равноудаленных от центра, не вполне замкнуты – ТАМ, в нецелочисленномерном пространстве «вселенских пределов».

Нет никакого Предела. Есть берег неизвестного материка. Западный путь в Индию мы рано или поздно проложим. Сначала в обход, южнее мыса Горн, сквозь опасные рифы. Потом – Панамский канал и межконтинентальные авиалинии… Но прежде всего, наверное, придется осваивать материк.

Когда дядя Бен наткнулся на свою первую устрицу, ему показалось, будто он видит парус «Юкона» в момент разворота. А это был один из завитков… У Мефодия не могло быть подобных ассоциаций. Сначала он был заворожен песнями и стал их записывать, коллекционировать. Так появилась его фонотека. Потом его заинтересовало поведение карбидных клопов.

Они ведь кусаются, только попадая в безвыходное положение, и если рядом нет устрицы. Если есть, они прячутся в ней и пропадают бесследно. К тому же, было совершенно непонятно, что держит их на Пустоши и чем они там питаются. Не карбидом же! У них обычный белковый метаболизм, и они не способны синтезировать белок ни из карбида кальция, ни тем более из двуокиси кремния, что бы там ни утверждали умники с биофака.

Это самые обыкновенные, когда-то земные, а на Марсе мутировавшие клопы, в своей экспансии обогнавшие человечество. Как Ахилл черепаху. Но они кусаются, лишь защищаясь. Человеческую кровь они не пьют, как пили их предки. Они нашли что-то похожее, но более вкусное. Где? Пустошь – пуста.

Карбидных клопов ничто не держит на Пустоши – как ничто не держит людей в космопортах. Но почему-то в любом космопорту всегда очень много людей, а на Пустошь лучше не соваться без прививки.

Клоп достаточно мал, чтобы проникнуть в устрицу, разбудив один-единственный завиток. Применяя метод «меченого клопа», Мефодий обнаружил, что пропавшее насекомое выползает из другой устрицы – из завитка, звучащего точно так же.

Тогда он стал подбирать пары одинаково звучащих устриц. Половину оставлял себе, другую отправлял Люське. В запаснике музея Последней Звездной появились карбидные клопы… Люська был очень недоволен. А Мефодий понял, что в одиночку он вряд ли справится с этой загадкой, и пришел к дяде Бену. Со своими прозрениями, подозрительно похожими на бред.

Феноменологическая теория Смоллета-Щагина более чем подтвердилась. Действительность всегда объемнее, многомернее всяких теорий, и она опять оказалась такой. Природа никогда не отвечала однозначно на вопросы человека: из каждого ее ответа вырастали новые вопросы.

Вот и теперь, после эксперимента в светлице, можно строить предположения о том, где находят себе пропитание «карбидные» клопы. Видимо, там же, где остались Савкина рука и подушечки пальцев Мефодия. Да – мы одной крови с этими желтоглазыми тварями! И когда-нибудь мы встретимся с ними не столь трагически. Правда, нас уже опередили клопы…

А с устрицами пора кончать. Пора самим сооружать что-то более прочное и объемное. Природа может предложить нам запутанную карстовую пещеру, узкую тропу на перевале, извилистый пролив с опасными рифами. Туннели, магистрали и каналы человек сооружает сам.

27

Вот на такой романтической ноте Мефодий и завершил свою лекцию. Больше мы с ним никогда не говорили ни о марсианских поющих устрицах, ни о пи-мерном пространстве Предела, ни о той единственной из человеческих экспансий, которая, по убеждению Мефодия, не знает асимптот: экспансии познания.

Глупость, как я понимаю, тоже склонна к экспансии. Но у человеческой глупости есть поставленный Богом предел – взаимоуничтожение, смерть, небытие. И слава Богу, что есть. Слава Богу, что асимптоты недостижимы, что ЭТА черепаха всегда чуть-чуть впереди своего Ахилла.

Как бы нам ни было плохо, а все-таки может быть немножко хуже. «Робинзон Крузо». Дефо.

ОТ АВТОРА

(Послесловие)

Очень, очень хотелось мне домыслить, продолжить, завершить фантазию Андрея Павловича, однако же, не смею… Не потому, что полагаю все рассказанное правдой. Скорее наоборот: потому что вымысел. Нелепость громоздится на нелепость и порождает новые нелепицы – с нелепой закономерностью, присущей человеческой фантазии. И, увы, человеческой истории. Той самой, чьим секретарем считал себя Л.К.Саргасса, храбро домысливший судьбу Святополка и судьбы сорока шести его потомков.

Я такой храбростью не обладаю. Может быть, потому, что это – моя История. А может быть, потому, что это не моя фантазия…

Впрочем, вздор.

Вот обещанные мною газетные вырезки. Я расположил их в хронологическом порядке, частью переписав полностью, частью цитируя, частью пересказывая, а частью приводя одни лишь заголовки с аннотационными врезками. Напоминаю, что все газеты одиннадцати– и двенадцатилетней давности. И, кстати, выражаю искреннейшую признательность редакции «Голоса Диаспоры», каковая любезно предоставила мне свои подшивки.

* * *

(Луна). АКТ ВАНДАЛИЗМА. Неизвестным злоумышленником уничтожена крупнейшая на Земле и в Диаспоре коллекция т. н. Поющих Устриц. Коллекционер – видный ученый в области минералогии и петрографии – считает потерю невосполнимой. «Не только потому, что каждый экземпляр был уникален! – объяснил он корреспонденту «ГД». – В долине Маринер (На Марсе, – «ГД») бушует пожар – как раз в том регионе, где находится единственный во вселенной ареал распространения этих удивительных порождений «мертвой природы»!»

Между прочим, злоумышленник оказался шутником: разрушив хрупкие порождения, он не поленился подбросить в каждый из контейнеров по изрядной горсти т. н. карбидных клопов, обитающих в том самом единственном регионе. Частный детектив с многообещающей фамилией Уайтсон ограничил свой комментарий двумя фразами: «Классическая ситуация: преступление в закрытом помещении. Интересное дело».

* * *

(Марс). «ТАМ НУЖНЫ СОЛДАТЫ, А НЕ ПОЖАРНИКИ!» – заявил представителю Комиссии ООМ по стихийным бедствиям престарелый граф, правитель одной из суверенных территорий планеты.

Далее следует несколько сумбурный репортаж: первые дни марсианской трагедии. Приблизительно две-две с половиной тысячи слов. Эпицентр бедствия – в плоской низине между Коулд-Маунт (Холодной Горой) на востоке и Восточной Сьеррой на западе. Тамошний космопорт Анисово блокирован пожаром. Предположения: горит ацетиленовый завод. Граф Марсо-Фриско с явным неудовольствием предоставляет батальонам спасателей запасные полосы Восточного космопорта и звено из восьми всепосадочных космобусов класса «блоха». Репортер «ГД» Мирза Бабай правдами и неправдами просачивается на борт одной из блох.

Дальний Новгород – крупный город в низине. Жара, удушье, ацетиленовый угар. Люди теряют сознание прямо на улицах. Газоубежища переполнены, кислородных масок не хватает. Кислорода – тоже… Репортер отдает свою маску какому-то старику. Старик отдает ребенку. У ребенка отбирают… Местная полиция в нелепых гренадерско-стрелецких мундирах производит непонятные аресты. Местная милиция в косоворотках и полосатых штанах оказывает гражданам подозрительно выборочное милосердие. Мирзу Бабая арестовывают, с перестрелкой высвобождают из-под ареста, везут к подножию кирпичной стены («О Аллах, это действительно кирпич!») и оставляют снаружи без кислородной маски… Стена окружает частное владение, над которым мощный газоколлоидный купол, все еще противостоящий пожару. Мирза – под куполом, но: «пожар, стена, волка ногой,… (серия непечатных слов), была дверь, во имя Аллаха, огонь, Глюза, милая, очень горит зарга…» Репортаж передан по радио и оборван на полуслове. Имя репортера – в траурной рамке.

* * *

(Венера). ШУТНИК? МАНЬЯК? КЛАДОИСКАТЕЛЬ? Вторая коллекция Поющих Устриц уничтожена в стратосферном поселении Небесный Китеж. Владелец, композитор-авангардист, в отчаянии: рушится замысел новой грандиозной симфонии. Аналогию с рассказом Конан Дойла «Шесть Наполеонов» частный детектив Уайтсон воспринял скептически: «Тот спрятал бриллиант в гипсовом бюсте. А что можно спрятать внутри этих штук? Они же рассыпаются от плевка!.. И при чем тут клопы?»

* * *

(Фобос, эвакопункт). СЕЙМ – ВСЕМ. До 90 процентов жителей Нова-Кракова отсиделись под гермостеклянным куполом здания Сейма (так назывался местный Капитолий), откуда и были эвакуированы 4-м батальоном спасателей. Экстренный Всевоеводский Референдум, проведенный уже на территории эвакопункта, назвал новым Председателем Сейма лидера Фракции национальных меньшинств Карло Ксанфомалино. В этот же день состоялось бракосочетание самого молодого Председателя в истории Воеводства и самой симпатичной активистки Фракции. «Этот штурм мне удался!» – заявил Карло. Не очень понятно, что он имел в виду.

* * *

(Каллисто). ПАССАЖИРЫ КОНТРАБАНДОЙ. Транзитная таможня космопорта, производя выборочный досмотр грузов, перевозимых с Марса на Ганимед, обнаружила «контрабанду». В пассажирском корабле это были бы «зайцы», а в грузовом?

Запрещенный к перевозке груз – именно так были оформлены супруги Рюрик – прятался в багажнике турбокара марки «ханьян». Полуспортивная модель, багажник очень тесный. Нет, во время перелета они жили в салоне увы, не оборудованном санитарными удобствами. Прятались только в крайнем случае. На вопрос о том, как им удалось миновать Анисовскую таможню, по слухам, самую свирепую в Близкой Диаспоре, Рюрики не захотели отвечать прямо, а посоветовали обратиться за консультацией к любому малолетнему сорванцу: их-де полным-полно во всех космопортах. В особенности, если на сорванце драная одежда и сам он торгует чем-нибудь принципиально несъедобным, выдавая отраву за местный деликатес. Эти клопы вездесущи и за червонец пронесут что угодно куда угодно… (Червонец – денежная единица Русского Марса. В одном червонце десять целковых или тысяча копеек.) Посмеиваясь, таможенники составили акт, оценив запрещенный груз в 13 червонцев, 8 целковых и 43 копейки. Это было все, чем располагали Рюрики, т. к. кредитные карточки на Русском Марсе не в ходу. На 50 процентов своей наличности супруги были оштрафованы за контрабандный провоз друг друга, а вторую половину экзотической валюты охотно продали таможенникам. По кредиту за монетку или ассигнацию. И, спросив дорогу, побежали в буфет… О событиях на родине Рюрики ничего рассказать не смогли: они улетели буквально за неделю до начала трагедии.

* * *

(Луна). БАНДА ШУТНИКОВ. На терминал детектива Уайтсона в Тихо Браге продолжают поступать новые сообщения об уничтоженных коллекциях Поющих Устриц. «Версии? – переспросил он корреспондента «ГД». – Сколько угодно! Например: эмигранты с Марса, банда маньяков-устрицененавистников. Сначала они подожгли ареал, а теперь расправляются с отдельными экземплярами. По всей Диаспоре. И везде подсыпают клопов… Годится?»

* * *

(Фобос, эвакопункт). КТО СТРЕЛЯЛ НА ПЕРЕВАЛЕ? Господин Волконогов решительно отрицает слухи о своей причастности к возникновению вооруженного конфликта на перевале Колдун-Горы: «Я в это время спасал россиян!» Граф Марсо-Фриско решительно отрицает слухи о возникновении конфликта как такового: «Коулд-Маунт – самое тихое место в долине, там никто никогда не стрелял!» Замечание «ГД»: парализаторы стреляют бесшумно, а обгоревшие трупы есть обгоревшие трупы. Они лежат на перевале, продолжая целиться друг в друга.

* * *

(Луна). НЕ СМЕШНО. Мистер Пакстоун (купол Коперник) был владельцем одной-единственной Поющей Устрицы. Да, вы уже догадались. Вот только клопы у злоумышленников, видимо, кончились, и в опустевшем контейнере мистер Пакстоун обнаружил… человеческое ухо. Детектив Уайтсон отказался комментировать происшествие. На вопрос о том, не намек ли это ему лично, он сухо заметил, что «это уже не смешно» и что все материалы по делу «Шутник» он передает в ИНТЕРПОЛ Диаспоры.

* * *

(Европа). ЗАРАЗУ – В ЛЕПРОЗОРИЙ. Хай-Йорк, штаб-квартира ООМ. В Комиссии по Историческому Наследию начались дебаты о дальнейшей судьбе Музея Последней Звездной. Музей нерентабелен, не был рентабельным, а теперь и подавно не будет. Транспортировка же его к Земле и любому из миров Диаспоры влетит в сумму, сравнимую со стоимостью самого Музея… Неожиданное решение предложил присутствовавший здесь же член Комиссии по Здравоохранению: чуть-чуть подтолкнуть – и пусть летит своим ходом в астероидный пояс! Братство Астероидных Отшельников о нем позаботится – это для них святыня. А вот появление Музея на орбите населенного мира чревато новыми вспышками забытой эпидемии.

* * *

(Ганимед). ТРИЖДЫ ВТОРОЙ. «Это не старость, это – судьба! Вот увидите: через одиннадцать лет я снова буду здесь… и снова приду вторым!» Только для «ГД», сразу после финиша – эксклюзивное интервью Марьяна-Вихря. Подробности марсианской трагедии.

Я не стану цитировать это интервью, поскольку в «подробностях» нет ни слова ни о господине Волконогове, ни о Мефодии Щагине, ни о супругах Рюрик. Марьян улетел утром второго дня трагедии, когда космопорт еще не был блокирован пожаром, но улетел по заранее купленному билету.

* * *

(Луна). ИЗ АКАДЕМИИ – В ПСИХУШКУ. Скандалом завершился доклад очередного соискателя в Лунной Академии Естественных Наук им. О.Н.Тяжко. Докладчик, выведенный из себя едкими, но справедливыми замечаниями оппонента, сорвал со стены портрет основоположника, топтал его ногами, после чего стал буквально бить головой стену и приговаривать: «Если достаточно долго и в одно место, то, может, получится…»

Рецидив «делириум астрис» – таков был диагноз коллег из Медицинской Академии Луны.

Тем, кто успел забыть, напоминаем: «делириум астрис» – эпидемическая разновидность вирусной шизофрении. Провоцирует сознание больного на порождение сверхценных идей; как правило – о бесконечности Вселенной и (или) о достижимости звезд. Лучшим из апробированных методов лечения считается шоковая трудотерапия на фоне перманентно-стрессового режима. Последняя вспышка эпидемии была зарегистрирована 13 лет тому назад на Тритоне (система Нептуна).

* * *

Теперь мне осталось написать лишь несколько слов о том, чего нет в газетах, но что, быть может, вдохновило А.П.Рюрика на сочинение некоторых деталей своей байки.

У четы Рюриков собственный дом в самом престижном, Желтом уровне Колодца-2 на Обероне. Супругу Андрея Павловича я ни разу не видел, поскольку, приходя, немедленно садился в кресло и слушал очередную серию байки, пока хозяин занимался моими зубами. По окончании же сеанса немедленно уходил. Я не знаю даже, как звать госпожу Рюрик: Дарья? или, может быть, Аглая?..

Сына же их, Рюрика-младшего, я видел неоднократно. Десятилетние сорванцы воистину вездесущи, никакого удержу не знают и никаких запретов не признают. В кабинет отца Игорь Андреевич заглядывал, а то и врывался частенько. Белокурый, синеглазый, очень подвижный мальчик. Норовом упрям, я бы даже сказал – задирист, но иногда впадает в крайнюю задумчивость. Не человечек, а непредсказуемая стихия.

Так вот: вслед за этою вочеловечившеюся стихией, пыхтя, бегал рысцой ладный крепкий низенький старик, с отполированной, как белая кость, лысиной и с протезом вместо кисти правой руки. Судя по тому, что именно он всякий раз открывал передо мною двери и препровождал меня в кабинет, старик служит у Рюриков мажордомом. Но одновременно – и главным образом – гувернером Игоря Андреевича. К мальчику он обращается на «вы» и не иначе, как по имени-отчеству. Хозяин же зовет старика Савелием Семеновичем, но никогда Савкой.

И, в заключение, последняя газетная вырезка. На сей раз современная: из того самого номера «Голоса Диаспоры», в коем был обнародован мой первый очерк о марсианских переселенцах:

(Оберон). БЫСТРО! БЕЗБОЛЕЗНЕННО!! БЕСКОНТАКТНО!!! Лечу и восстанавливаю зубы старым ТИБЕТСКИМ способом. Землякам-сибирякам 50-процентная СКИДКА. А.П.Рюрик. Адрес: Колодец-2, Желтый уровень, собственный дом.