Текст книги "Сон войны.Сборник"

Автор книги: Александр Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Но было уже поздно.

– Вам-то че, а меня-то выпорют… – зашептала она, щекоча ухо и прижимаясь ко мне всем своим длинным прохладным телом (сорочка на мне, оказывается, была, но слишком тонкая). – А Семка Бутиков знаете, как порют? Вы бы его, старого черта, велели в холодную на ночь, а? В одном исподнем, чтобы радикулитом скрутило. Хоть недельку вздохнем…

– Слушай, Дашка, – сказал я, поспешно отодвигаясь. – Скажи мне честно: ты действительно глупа, или притворяешься?

– Глупа, – хихикнула Дашка, скатилась в нагретую ямку и опять оказалась рядом. – А вам не все едино – в постеле-то?

– В постеле-то ладно, – согласился я. – Но у меня, знаешь ли, возникает такое впечатление, что вы все тут либо непроходимо глупы, либо… Слушай, перестань!

Отпихнув назойливую Дашкину руку, я попытался отдернуть свою, но не успел: рука попалась в горячий влажный капкан и не захотела отдергиваться. А потом капкан стал медленно раскрываться…

Нет, перина – это, все-таки, нечто сугубо земное и даже на Земле вряд ли удобное. А на Марсе, если учесть его слабую гравитацию, надо стелить пожестче. К тому же, после всех моих приключений – сначала на Пустоши, потом здесь…

Короче говоря, я оказался не на высоте, хотя Дашка так, по-видимому, не считала. А может, теперь она просто перестала бояться, что ее выпорют. Дрыхла с непритворно счастливым выражением на лице, навалясь теплой грудью на мою правую ладонь и для верности зажав в кулачке большой палец.

В холодную его, старого черта! – подумал я. На ночь, без порток… А почему бы и нет? Велю. Как его там – Санька? Сенька? Нет – Семка. Семка Бутиков… Знакомая фамилия, где-то я ее недавно слышал.

Спать мне уже не хотелось, но и тревожить Дашку не хотелось тоже, а господин Волконогов почему-то медлил возобновлять спектакль. Дождавшись, пока Дашкин кулачок разжался во сне, я осторожно высвободил ладонь, выполз из-под одеяла и на заду съехал с перины, как с мягкой горки. Оправил задравшуюся сорочку и пошел на цыпочках исследовать спальню.

Ничего полезного я в ней не обнаружил, кроме вороха царских одежд, как попало сваленных у изножья. Пошевелив груду ногой, я подцепил тяжелый кафтан с меховой оторочкой и длиннющими рукавами, поморщился и уронил обратно. В этом шутовском наряде далеко не убежишь.

Спальня была односветной, квадратной, обширной и очень пустой. От стены до стены было никак не меньше четырех саженей, а от пола до потолка еще больше. Перина (тоже квадратная – сажень на сажень) стояла под глухой стеной, напротив самого высокого из трех витражных окон.

Слева и справа имелись большие двустворчатые двери. Та, что справа, оказалась запертой (Дашка зачем-то бежала именно к ней – но это, наверное, спросонья). За левой дверью шептались, шаркали и, кажется, таскали что-то тяжелое. Я не стал выглядывать.

В простенках между окнами стояли два громадных неподъемных ларя. Они были ярко размалеваны райскими птицами, цветами и плодами, окованы железом и заперты на висячие замки. На том, что справа, был аккуратно разложен длинный желтый сарафан (Дашкин, конечно). На том, что слева, были: расшитый бисером кокошник, серьги со стекляшками, два браслета (гнутые полоски черненого серебра) и бусы из деревянных на вид полированных шариков, которые при ближайшем рассмотрении оказались силикопластовыми. Обуви не было, нижнего белья тоже.

Зато под кокошником обнаружился могучий кованый ключ. Я немедленно примерил его к замкам на обоих ларях и к запертой двери. Ключ не подошел.

Стекла в витражах были цветными и рифлеными – свет они пропускали, но и только. Я осмотрел оконные рамы и не понял, как они открываются. Скорее всего, никак.

Ниши, кладовки, тайники под картинами, потайные ходы за шкафами отсутствовали. Просто картины и просто шкафы тоже. Глухая стена была до середины высоты завешана коврами. Я попытался заглянуть за ковры, но они были прибиты. Дошечки мозаичного паркета везде были плотно пригнаны, а простукивать я не решился.

Выше ковров, над периной красовалась уже знакомая двухголовая птица, выполненная из белой, почему-то не раскрашенной, лепнины. Головы были хищными. Орленок табака, но в перьях. Из-под Семипалатинска, надо полагать, или с Русского Фобоса. Дашка дрыхла под ним и нисколько его не боялась…

За незапертой дверью стало наконец тихо. Осторожно приотворив и выглянув, я обнаружил там давешнюю трапезную – но не сразу ее узнал. Туда понанесли столов и лавок и расставили буквой «П» вокруг моего, с единственным стулом. Под окнами были кушетки и кресла, в простенках резные шкафы и буфеты. Свечи в люстре были погашены. Камин тоже не горел, но в нем уже были сложены свежие поленья и растопка. На столах было пусто.

Я притворил дверь, подбежал к вороху одежд и напялил-таки на себя кафтан. Рукава пришлось закатать. И все равно в нем было неудобно. Штанов я почему-то не нашел, а сапоги были: мягкие, красные, расшитые бисером и золотой канителью, с замысловатыми застежками на голенищах. Пока я с ними воевал, в трапезной опять зашаркали и зашептались.

Я присел на перину и стал ждать. Дашка дрыхла. Ей было хорошо.

К шарканью и шепоту добавились стеклянный звон и металлическое звяканье посуды. Я понял, что это надолго, и опять подошел к окну. Нет, все-таки оно не открывалось. Никогда.

Можно, конечно, чем-нибудь разбить…ключом, например. Но сейчас это вроде бы ни к чему. (Ключ я все-таки положил в карман кафтана – так, на всякий случай.)

Можно просто выйти в трапезную, потребовать объяснений. Но что мне объяснят шестерки, накрывающие на стол?

Можно, не обращая внимания на шестерок, поискать тузов. Но я не люблю проявлять инициативу, если не знаю, к чему это приведет.

Меня нужно загнать в угол и потыкать чем-нибудь острым, чтобы я стал действовать безоглядно. А в этом углу было просторно, мягко и ничем не тыкали. Постель, женщина, книжка (я взял со стула Дашкину книгу и бездумно полистал)… без картинок. Скоро подадут вино и фрукты. Если попрошу чего-нибудь еще – организуют..

Я забрался на стул, умостился на нем в Дашкиной позе и, положив на колени книгу, открыл наугад.

Бумага была очень хорошая – плотная, белая. Шрифт крупный и четкий… И света вполне хватало, если чуть развернуть страницы к окну. Вот только написано было что-то непонятное, хотя и по-русски:

«…не смотреть, куда Он показал. Но что-то во мне было сильнее, чем я, и оно заставило меня оглянуться. Стена пещеры разжижалась и зернисто текла. Как лягушачья икра, подумал я. Меня затошнило: это Он смотрел моими глазами.

– Грызи, – сказал Он и засмеялся.

Он говорил и смеялся моим голосом.

– Грызи, это вкусно.

Меня подвело к стене, наклонило, и Он стал хватать зернистый текучий гранит моими зубами…»

Очень художественная литература, подумал я. Закрыл книгу и попытался прочесть название на обложке. Оно было выполнено глубоким, но бесцветным тиснением. Я долго наклонял обложку так и сяк, пока не прочел.

Книга называлась «Я червь, я Богъ». Слово «Богъ» было написано с твердым знаком. Различить имя автора оказалось и вовсе невозможно – в конце концов, я нашел его на титульном листе книги.

Автором был Лео Кристоф Саргасса…

Здесь же, на титульном листе, я обнаружил и криптолингвиста из Скандинавии. Внизу, под заглавием, значилось: « Первое полное издание на русском языке с приложением криптолингвистического исследования профессора Маасме Грюндальфссона, доктора филологии (диплом Скандинавской Академии, Осло), магистра эзотерики и чернокнижия».

13

Первая возникшая у меня мысль была панической: не успею прочесть! (Хотя – зачем, собственно?)

Потом я вспомнил белое лицо Колюньчика Стахова и как он шарахнулся от меня вместе с креслом. Странная книга… То ли мне ее подсунули, то ли, напротив, оставили, не углядев… А Дашка почему не шарахалась? Она что умнее прочих? Или безграмотна? Это была вторая мысль.

Третья показалась мне самой здравой: спрятать, пока не отобрали! Но для начала просмотреть хотя бы оглавление.

В книге были четыре части, озаглавленные: «Я царь», «Я рабъ», «Я червь» и «Я Богъ». Предисловия не было, а исследование профессора Грюндальфссона называлось «Опыт некритического прочтения романа Л.К.Саргассы» и начиналось на пятьсот сорок третьей странице.

Ах, не надо было мне лихорадочно листать страницы с конца, ища 543-ю! Надо было сунуть книгу под перину, нырнуть в нее самому (хотя бы и в сапогах), привалиться к Дашке и притвориться спящим!

Едва я долистал до шестисотой, как с треском распахнулась одна из створок запертой двери, а другая, расколовшись вдоль, повисла на одной только верхней петле. В комнату, загородив проем, упало что-то тяжелое и стали вваливаться, кто запинаясь, кто перепрыгивая, рослые люди в оранжевых киверах и полукафтаньях, с дубинками в левых руках и с парализаторами наизготовку.

Дашка очнулась, заверещала, скатилась на пол и, продолжая верещать, зашлепала, дура, к своему сарафану, одергивая на бегу сорочку. Будь я в постели, я бы ее придержал, и все бы обошлось, потому что опричники, не обращая на нас никакого внимания, устремились к противоположной двери – в трапезную. Но один из них в длинном прыжке налетел на Дашку и грохнулся на пол, второй запнулся за первого и тоже упал, остальные притормозили, огляделись и обнаружили меня.

– Вот он! – радостно заорал один из них знакомым голосом и указал на меня дубинкой. – Так я и знал: уже читает!

Сунув парализатор в кобуру, он подбежал ко мне, выхватил книгу и сразу отпрыгнул.

– Шестьсот первая! – сообщил он, мельком глянув на страницу, и швырнул книгу через плечо. Она шлепнулась где-то между ларями.

– О Господи, – сказал я. – Здравствуйте, Харитон Кузьмич. Что случилось? Я вас не сразу узнал.

Ибо это действительно был Харитон Петин – и узнать его было действительно трудно. У него был обширный синяк под левым глазом, правая бровь начисто отсутствовала, а вся правая щека, висок и даже кончик носа покраснели и жирно лоснились, как это бывает после сильных ожогов. Зато вместо оранжевого кивера у Харитона Петина была оранжевая треуголка, а верхний брандебур его полукафтанья был посеребрен. Ей-Богу, не хотел бы я служить в организации, в которой продвижение по службе сопровождается – или предваряется? – столь серьезными повреждениями лица!

Новоиспеченный сотский, не ответив мне, победно огляделся и сделал короткий жест. Опричники – их было человек двадцать – окружили меня плотным полукольцом и взяли на прицел. Лица их были напряжены. Они чего-то ждали от меня и боялись. Ушибленная Дашка, всхлипывая и зачем-то присев за ларем, натягивала сарафан. Я ничего не понимал. Я снова ничего не понимал…

– Да где они там, эти шпаки?.. – нервно спросил один из державших меня на прицеле и посмотрел на взломанную дверь.

– Не отвлекаться! – рявкнул Петин и тоже оглянулся. – Уже садится.

Я тоже оглянулся. В проеме мутно голубело небо, тусклое марсианское солнце играло на луковках многоглавой церквушки, словно срисованной из детской православной Библии, а рядом с нею стоял большой грузовой винтоплан с эмблемой опричных вооруженных сил СМГ. Еще один винтоплан, поменьше, заходил на посадку.

– Вы можете мне объяснить, в чем дело? – спросил я Харитона. – Я арестован? За что?

– Помолчи, – рявкнул он. – Скоро узнаешь.

– Они ведь боятся, – сказал я. – И могут нажать на спуск.

– Могут, – согласился Петин. – Вот я и говорю: помолчи.

– Даже так? – разозлился я, сел прямо и запахнул кафтан. На этом стуле, оказывается, можно было принять весьма внушительную позу. Видимо, он для того и был предназначен. – И давно мы на «ты»? – осведомился я.

– Со вчерашнего! – Петин нехорошо усмехнулся и дернул обожженной щекой.

– А-а! Так значит, это ТЫ кувыркался над Пустошью?

Петин опять усмехнулся и положил правую ладонь на рукоять шпаги. (Вообще-то, по чину ему полагался тесак – видимо, чинопроизводство было настолько спешным, что тесака не нашли и всучили шпагу).

– К офицеру Тайного Приказа, – произнес он наставительно, – надлежит обращаться на «вы», с добавлением «ваше благородие»! – Поиграл пальцами на рукояти и добавил: – Между прочим, клинок серебряный.

– Смерть вурдалакам! – понимающе кивнул я. – И много их у вас тут на Марсе?

Петин не ответил.

– Харитон Кузьмич! – нервно позвал тот, который беспокоился отсутствием шпаков. – А, Харитон Кузьмич!

– Чего тебе? – оглянулся Петин.

– Кажись, он уже начинает.

Петин подозрительно уставился на меня и наполовину вытянул из ножен клинок.

– Что чувствуешь? – спросил он, глядя на меня, но обращаясь к нервному.

– Палец онемел. И уже вся рука немеет. Если что, нажать не смогу – да и толку-то! – В голосе его прорвались нотки уже не просто нервные, а панические.

– Три шага назад! – скомандовал Петин, видимо, тоже запаниковав. Всем три шага назад!

Опричники с поспешностью выполнили команду. Четверо из них, сделав только два шага, уперлись в перину, а нервный на третьем шаге запутался в ворохе царских одежд и упал. Падая, он взмахнул руками и все-таки сумел нажать на спуск.

Мне еще ни разу не доводилось испытать на себе действие парализующего луча. Но по рассказам тех пациентов Чукотского санатория, которые пытались бежать, я знаю, что это очень болезненно. Пораженные мышцы, прежде чем онеметь, сокращаются настолько резко, что возможны переломы костей, не говоря уже о порванных связках. Лет десять тому назад (вскоре после беспорядков на Умбриэле) Совет Безопасности при Организации Объединенных Миров Земли и Диаспоры, по инициативе Комитета ООМ по правам человека, запретил использование этого оружия, как бесчеловечного. Русский Марс был один из немногих миров, еще не успевших ратифицировать межмирное соглашение…

Все они, все до единого, держали меня на прицеле. И то, что произошло, когда нервный выстрелил, ни Харитон Петин, ни любой другой дурак, начитавшийся Саргассы с Грюндальфссоном, не смог бы истолковать в мою пользу.

Все они держали меня на прицеле, и ни один из них в меня не попал!

Нервный, падая, взмахнул руками, нажал на спуск и задел кого-то лучом. Неважно, одного или нескольких. Задетые, конвульсивно дергаясь от боли, тоже нажимали на спуск – но при этом теряли прицел и поражали опять-таки не меня, а друг друга… Цепная реакция продолжалась несколько секунд. Четверо упершихся в перину уже валялись на ней в разнообразных позах. Один из них, продолжая палить в потолок, пытался левой рукой разжать парализованные пальцы правой, сжимавшей рукоять парализатора. Дашка, дура, прыгала и хлопала в ладоши – вместо того, чтобы залечь за окованный железом ларь и не высовываться. А Харитон Петин, лежа на полу, истошно орал, призывая всех последовать его примеру…

Когда из трапезной понабежали добры молодцы с мечами и алебардами, в невредимости и в добром здравии оставались только сам господин сотский, да еще двое опричников, успевших внять его призыву. Нервный, спровоцировавший пальбу, тоже был парализован – но не лучом, а страхом. Все четверо безропотно разоружились и помогли разоружить своих товарищей, после чего были взяты под стражу.

14

Два добрых молодца, с мечами наголо и с каменными лицами, застыли слева и справа от моего стула. Пострадавших уводили и уносили через разбитую дверь к винтоплану. Дашку тоже было погнали вон, но я не позволил… Книгу Саргассы кто-то успел подобрать и спрятать. Наверное, Дашка: уж очень неподвижно она сидела на перине, заплетая косу и с большим интересом наблюдая разборку.

Харитонову шпагу, два десятка дубинок и столько же парализаторов добры молодцы аккуратно сложили в мешок, предварительно повынимав из рукояток энергообоймы. Мешок завязали и вручили Харитону Петину.

Относительно вынутых обойм и лядунок с запасными обоймами возникли разногласия: добры молодцы не хотели их отдавать. К разборке подключились новые лица: с одной стороны – филер Савка, а с другой – двое штатских из только что приземлившегося винтоплана.

Одного из штатских я знал, и очень хорошо. Это был столоначальник Приказа по делам иноземцев (чернильная крыса, по нескольку дней волокитившая каждый пустяк и неоднократно получавшая от меня на лапу). Он в основном помалкивал и поддакивал второму: старцу в крестах и звездах, при короткой шпажонке на золоченой перевязи, который разорялся о неприкосновенности опричного имущества. Савка в ответ напирал на самоуправство Петина, незаконно вторгшегося в частное владение и нанесшего ущерб, долженствующий быть возмещенным.

В конце концов был найден компромисс: филер Савка сбегал за ключом, все обоймы были ссыпаны в правый ларь и заперты в нем. Пустые лядунки были вручены Петину, а ключ от замка старцу. Тот, однако, не успокоился, пока лично не опечатал замок, закапав скважину сургучом и приложив к нему перстень (Савке опять пришлось куда-то бегать – за сургучом и свечкой).

Потом Савка очень официально осведомился о дальнейшей судьбе самоуправца Петина. Старец, не говоря ни слова, повернулся к сотскому, привстал на цыпочки, ухватил пальцами посеребренный брандебур и, сильно дернув, оторвал. Петин, продолжая стоять навытяжку, громко скрипнул зубами и просверлил взглядом нервного. Нервный вжал голову в плечи. Дашка хихикнула.

Старец неодобрительно покосился на нее, скользнул взглядом по мне и опять повернулся к Савке.

– Кому служишь, Савелий? – горько осведомился он.

– Сильному, Викентий Ильич, – улыбнулся Савка.

– А не ошибаешься? Целое больше части. Значит, сильнее.

– Истинно так.

– Кого же ты полагаешь большей силой? Марсову Губернию, или ее гражданина господина Волконогова?

– Россия больше своей малой части. России служу.

– Глупо, Савелий! Все эти ваши инсценировки, шутовство, мистическая чепуха…

– А вы вот у них спросите, ваше высокопревосходительство, – Савка кивнул на опричников, – чепуха ли?

Старец поморщился.

– Вы свободны, – бросил он Петину. – Госпитализируйте людей и немедленно садитесь за рапорт.

– Осмелюсь доложить… – начал Петин.

– В рапорте, в рапорте!

Петин мрачно козырнул, скомандовал опричникам: «Кругом, марш!..» – и все четверо ушли, унося мешок с оружием и связку пустых лядунок.

– Они глупы, – продолжил старец. – Но ты, Савелий! Тебя я никогда не считал дураком. Я знал, что ты подлец, предатель, доносчик – но не дурак.

– Вы меня изрядно аттестовали, – Савка опять улыбнулся, – признав за мною все четыре качества, необходимые в моей профессии. Польщен-с.

– Три, – поправил старец. – Потому что все-таки ты дурак, если полагаешь возможным реанимировать сгнивший труп.

– А вы, Викентий Ильич, неужели не верите в воскрешение господа нашего Иисуса Христа? После смерти-с?

– Христос воскрес через три дня. Мы говорим о разложившемся трупе.

– Я говорю о великой России, – возразил Савка. – Что для нее три столетия? Все равно что для нас три дня. Россия воскресе, Викентий Ильич. И господин Волконогов…

– Господин Волконогов занимается чепухой! – вспылил старец. Заставляя нас заниматься тем же! Мы изымаем книги, запрещаем книги, наказываем за чтение книг – вот до какой чепухи мы докатились. Уже сегодня над нами смеется весь Марс, а завтра будет смеяться вся Диаспора… Но это глупые книги, и нам приходится пресекать глупость, потому что она опасна. Ибо это о ней, о человеческой глупости сказано: «И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?»

– «…и дано было ему вести войну со святыми и победить их», продолжил цитату Савка. – Вы святой человек, Викентий Ильич. Значит, я поступил умно, уйдя из Приказа.

– И прихватив кое-какие бумаги.

– Все свое уношу с собой… – Савка скромно потупился.

– Подлец!

– Благодарствуйте-с.

По всему было видно, что Викентий Ильич с превеликим бы удовольствием закатил Савке пощечину; но, покосившись на вооруженных свидетелей, сдержался.

– Ладно, – сказал он. – Мое почтение господину Волконогову! – и, прикоснувшись двумя пальцами к треуголке, направился было к разбитой двери.

Чернильная крыса из Приказа по делам иноземцев, до сих пор почтительно молчавшая в сторонке, ухватила его за рукав и что-то зашептала.

– Прости, милейший, чуть не забыл, – сказал ей Викентий Ильич и опять повернулся к Савке. – Эта ваша кукла, землянин Щагин, еще не коронована? осведомился он. – Мне не обязательно целовать пыль на его шлепанцах, чтобы поговорить с ним?

– Смею предположить, – Савка сделал неопределенный жест в мою сторону, – что светлый князь Андрей Павлович не откажется выслушать вас… Разумеется, вам надлежит держать себя в рамках вежливости, а целовать пыль – зачем же?

Викентий Ильич кивнул и направился ко мне, а чернильная крыса засеменила следом. Дашка дернулась было встать при их приближении, но вместо этого уселась еще плотнее, расправив сарафан и сложив руки на коленях (значит, запрещенная книга была под ней). Добры молодцы с лязгом взяли на караул.

Я приосанился (играть так играть!), хотя без штанов это получалось как-то неубедительно.

– Господин Щагин? – спросил Викентий Ильич.

Я с достоинством кивнул.

– Андрей Павлович?

Я снова кивнул.

– Вы говорить умеете?

– Да, – сказал я. – Здравствуйте.

– Спасибо… Уроженец города Норильск, Сибирская Федерация, Земля?

– Да.

– Счастлив сообщить вам, Андрей Павлович, что ваше прошение о натурализации в СМГ удовлетворено. С этой минуты вы являетесь гражданином Суверенной Марсовой Губернии, со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Новый паспорт, в виде исключения, мы вам вручим прямо сейчас, но за остальными документами, а равно и для того, чтобы аннулировать…

– Это провокация, светлый князь! – крикнул Савка и, подбежав к чернильной крысе, ухватил его за руки, не давая открыть портфель. – Не берите, светлый князь, и в Тайный Приказ не ходите – вас там незамедлительно арестуют!

– Помилуй, Савелий, да за что же? – Викентий Ильич удивленно вскинул брови.

– Найдете за что, выше высокопревосходительство, найдете-с! А не найдете, так придумаете! Семнадцать лет под вашим началом работал – знаю-с! Вот для чего орлы ваши сюда вламывались!

– Вздор, Савелий. Да отпусти ты господина столоначальника! Не хотите паспорт – не надо. Господин Щагин так и так уже гражданин СМГ. Вот только за паспортом ему надо будет в Приказ идти…

– Вы, светлый князь, ничего не слышали – а если у них диктофончик, так мы сотрем-с. Будьте покойны! Там ваших всего два словечка, пустяк-с…

– Рация, Савелий. Диктофон в Приказе стоит и все пишет. Ты уж лучше не нарывайся.

– Так. – Савелий отпустил чернильную крысу и отступил на шаг. Вручайте паспорт, как обещано-с.

Чернильная крыса извлекла из портфеля паспорт, передала Викентию Ильичу, а Викентий Ильич (с издевательским, как мне показалось, поклоном) протянул его мне. Я молча взял паспорт и молча сунул в карман кафтана. Говорить что бы то ни было я уже опасался, но, подумав, все-таки спросил:

– О каких обязанностях вы упоминали?

– О губернских законах и уложениях и об указах господина Председателя губернского Собрания вплоть до самых последних, кои распространяются на всех граждан СМГ, – любезно объяснил Викентий Ильич, не объяснив ничего.

– Все? – спросил Савка. – До свидания-с!

– В Приказе, – уточнил Викентий Ильич, глядя мне в глаза строго и ласково. – В течение трех дней.

Они удалились. Викентий Ильич вышагивал широко и прямо, что-то насвистывая, а чернильная крыса, семеня, ковырялась в портфеле – наверное, отключала рацию.

Самое смешное было то, что две недели назад я действительно подавал прошение о натурализации, надеясь, в перспективе, получить выездную визу в Марсо-Фриско. И вот эта самая чернильная крыса в Приказе по делам иноземцев, глядя на меня пустыми глазами, прозрачно намекнула, что для успешного прохождения бумаг потребуется никак не менее полугода (марсианского) – или трех тысяч целковых в разные лапы…

15

– Дашка, – позвал я негромко, когда оба винтоплана бесшумно взмыли и пропали из поля зрения.

– Ай? – откликнулась Дашка.

– Книжка у тебя?

– Туточки. – Дашка похлопала обеими руками по перине.

– Давай сюда.

– Не соизволит ли светлый князь… – заговорил Савка.

– Не соизволит, – оборвал я, беря у Дашки книгу.

– Темновато здесь, – не смирился Савка.

– Принеси свет.

– Дует…

– Навесь двери.

– Бояре ждут…

– Я князь или не князь? – спросил я, листая книгу.

– Истинно, князь! – Савка низко поклонился.

– Тогда убери стражу и убирайся сам. – (Кажется, я начал входить во вкус роли. А что мне еще оставалось?..) – И принеси нормальную одежду. И пожрать чего-нибудь. Сюда.

– Как прикажете-с. – Савка посмотрел на добрых молодцев, и они гурьбой кинулись в обе двери. – А только лучше бы вам в светлицу подняться. Дует, а двери навешивать – долгая песня. Заодно и опочивальню обставят – ранее не успели-с…

Я захлопнул книгу и набрал полные легкие, дабы рявкнуть что-нибудь, приличествующее роли и случаю. Савка смотрел на меня ясными преданными глазами, а Дашка, открыв рот, с любопытством ждала, что именно я рявкну.

– Бысть по сему… – сказал я. Выпустил излишки воздуха, сунул книгу под мышку и стал слезать со стула.

– И бояре заждались, – приободрился Савка.

– Девятнадцать лет ждали? Подождут и еще, до вечера… – Я запахнул кафтан и посмотрел, не видна ли из-под него сорочка. Сорочка была не видна. – Завтрак нам с Дашкой в светлицу подашь. Веди.

– Девку к себе берете? – удивился Савка.

– Беру, если она не против. Кстати: Саньку посади в холодную. Без порток.

– Кого-с?

– Ну этого, как он там… старого черта. Как его звать-то? – обратился я к Дашке.

– Ой, не надо, Андрей Павлович, я пошутила! Он же старенький.

– Он тебя порол?

– Порол. Так ведь не по злоб[/]е порол, а для порядку!

– У меня другие порядки будут. Семка, вот его как! Семку Бутикова – в холодную. До утра.

– Никак нельзя, светлый князь.

– Это почему?

– Там, где он сейчас – и без того холодно – холодней некуда. – Савка вздохнул. – Помер Семка Бутиков-Стукач, Парамонов сын – пора пришла… Ни разу Парамонычем не зван, помер, как писано.

– Ой, – сказала Дашка, закрывая ладошкой рот. – А я-то…

– Бутиков-Стукач? – переспросил я. – Так это же…

– Папаня мой, – кивнул Савка.

– Ну, извини.

– А ничего, светлый князь, все помрем. Вот и я помру, и тоже по вашей милости. Папаня мой удавился, как вы ему ручку дать не изволили. Мне же кровью истечь написано. И еще много смертей будет… Зато Россия воскресе!

– Господи, – сказал я. – Все-таки вы тут все сумасшедшие. Зачем же давиться-то было? Ну, дурак я был, ну не в себе. Не понимал ни черта – и сейчас не понимаю…

– Прощения папаня испрашивал – а вы не даровали-с.

– Да за что?

– Опричную экзекуторскую помните?

– Еще бы.

– А исполнителя?

– Нет: он же всегда в маске был. Погоди! Так это…

– Он-с.

– Н-да… – Я посмотрел на Дашку. – Выходит, одна и та же плетка по нашим спинам гуляла – а, Дарья? Тебя-то за что?

– За всякое. То румяна не так наложу, то паркет недовощен, а то перевощен. Мне же, окромя постели, все внове было.

– Папаня на девках руку правил, – объяснил Савка. – Чтобы не больно, а с виду хлестко. Знал, кого пороть будет. Опричнине по закону не велено исполнителей содержать, добровольцы порют. Вот он и готовился, вас поджидаючи… А что удавился, так это обычное дело, и вы себя, светлый князь, не казните. В нашей династии все нехорошей смертью мрут.

– Так написано?

– Так написано…

– Здесь? – я ткнул пальцем в книгу, которую все еще держал под мышкой.

– На роду-с. Ну, и здесь тоже, только не все.

– Ну вот что, Савелий Семенович…

– Семенов, светлый князь. Савка Семенов.

– Ладно, тебе виднее… Вот что, Савка: похоже, застрял я тут у вас надолго и прочно, а понять ни черта не могу. Так что, пока не прочту, – я похлопал по книге, – ни в каких ваших спектаклях играть не буду. Считай это моей княжьей волей, если тебе так понятнее. Веди в светлицу.

– И девку тоже?

– Это как она скажет. Пойдешь? – спросил я Дашку.

– Только приоденусь, Андрей Павлович. Не в желтом же, в княжью светлицу-то.

– Ладно. Буду ждать.

Идти пришлось через трапезную. В ней было полно «бояр». А может, и просто бояр, без кавычек, кто их тут знает… Все они были бородаты, и бороды у них, в отличие от метрдотеля и гусляра в кабаке «Вояжера», были настоящие, не накладные – в этом я еще вчера убедился. Бояре при моем появлении встали. Многие (не все) поснимали шапки, кое-кто согнулся в низком поклоне… Не зная, как на это реагировать, я сделал строгое лицо и целеустремленно шагал за Савкой, придерживая полы кафтана. Обошлось без инцидентов.

Светлица оказалась уютной двухсветной комнаткой в юго-восточном углу терема, обставленной пышно и тесно. Стекла были прозрачными, без витражей. Но я не стал обозревать окрестности, а выбрал кресло поудобнее (возле окна), придвинул к нему низенький столик с перламутровой инкрустацией, уселся и открыл книгу на пятьсот сорок третьей странице.

– Правильно, светлый князь, – одобрительно прокомментировал Савка. Лучше всего с варяга начать, с Грюндальфссона. Гишпанец мудрено пишет, да и не всегда знает, о чем. А варяжья душа – почти русская…

Я отмахнулся.

16

Маасме Грюндальфссон

Опыт некритического прочтения романа(Л.К.Саргассы «Я червь, я Богъ».

…Новгородцы призвали варяжского князя Рюрика володеть Русью.

Рюрик родил Игоря.

Игорь родил Святослава.

Святослав родил Ярополка и Владимира, крестившего Русь.

Владимир родил Ярослава. (Между Владимиром и Ярославом четыре года княжил Святополк Окаянный, сын Ярополков.)

Ярослав родил Владимира, Изяслава, Святослава, Всеволода, Вячеслава и Игоря. Междоусобиями сих сыновей Ярославовых нарушилось прямое наследование русского престола, но генетическая линия Рюрика без труда прослеживается вплоть до Иоанна IV Васильевича (Грозного).

Cыновья Иоанна IV уже не правили Русью: благостный Феодор был марионеткой в руках Годунова, а мальчик Дима смертельно порезался ножичком в Угличе…

Т. о., первая династия российских правителей насчитывает более семи веков – с 862 по 1598 год.

Лео Кристоф Саргасса, испаноязычный писатель из Монтевидео, пристрастно перечел Карамзина и внес уточнения.

…Новгородцы призвали варяжских князей Рюрика, Синеуса и Трувора володеть Русью. Младшие братья – Синеус и Трувор – подозрительно быстро умерли, а Рюрик объединил Русь.

Рюрик родил Игоря.

Игорь родил Святослава.

Святослав родил Ярополка, Олега и рабича Владимира (от рабыни-ключницы) и разделил между ними Русь.

Ярополк убил Олега, выгнал из Новгорода рабича Владимира и снова объединил Русь.

Владимир вернулся с варягами, убил Ярополка и взял себе его беременную жену. Святополка (сына Ярополкова, рожденного после смерти отца) Владимир усыновил и посадил его княжить в Турове.

Владимир родил: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода; Вышеслава; Святослава, Мстислава; Бориса, Глеба; Станислава, Позвизда и Судислава (всего двенадцать). Крещеную Русь он разделил между сыновьями и усыновленным Святополком.