Текст книги "Армагеддон был вчера"

Автор книги: Александр Полосин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

В углу, в самой престижной беседке – почти у фонтана – расположились мужчина и женщина. Над столиком и вокруг него в художественном беспорядке свесились длинные космы плюща, образуя подобие беседки. Искусственный ручеёк ласково и ненавязчиво журчал в метре от них. Загадочные робкие тени, мечущиеся в пламени свечей, негромкий плач скрипки со сцены, податливо текущий из-под смычка тоненькой грустной девчушки, – всё это создавало атмосферу интимной доверительности и печальной сказки.

Мужчина чувствовал себя уверенно, даже раскованно, судя по вальяжно-непринуждённой позе, но бе здешёвого позёрства, а, скорее, по привычке. Привычке повелевать и совершенно естественно обедать в подобных заведениях. Женщина же словно оказалась не в своей тарелке, хотя и пыталась это скрыть.

Почти не тронутые закуски и фрукты, слегка пригубленное вино в высоких тонких бокалах. Первый тост: «За встречу!» и затянувшееся молчание. Они могли бы поговорить о многом, ведь не виделись с детства. Но она не знала, с чего начать. Всё-таки тридцать лет – огромный срок, практически вся жизнь. А он и не хотел говорить – к чему слова? Он хотел только любоваться ею, каждым её жестом, игривой прядкой каштановых волос, и даже невидимой сеткой морщин, которые она так старательно затушёвывает…

Она же бездумно крутила вилку тонкими наманикюренными пальчиками. Наконец, несмело предложила:

– Может, выпьем?

– Конечно! – спохватился он. Одним плавным и точным движением ухватил бокал за длинную ножку, поднял на уровень глаз. – За встречу выпили, теперь за тебя!

– Тогда уж за нас, – она кокетливо поправила непокорный локон. Пожалуй, даже слишком кокетливо, неестественно.

Он спрятал понимающую усмешку.

– За нас – за весь наш класс? Или за нас здесь и сейчас? – выждал точно отмеренную паузу.

Она вспыхнула, покраснела, и так мило порозовели щёчки, что у него сладко заныло на душе.

– Нет-нет, именно за тебя! Поразительно, ты единственная из всего нашего выпуска, кто до сих пор выглядит моложе своих лет едва ли не наполовину!

– Да бросьте Вы, Евгений Михайлович, какое там наполовину!

– Наташка, – шутливо погрозил он пальцем, – мы же договорились: я не Евгений Михайлович, ты не Наталья Андреевна. Женька-Наташка, лады? И никаких «выканий», мы же друзья, забыла?

– Забыла, – вздохнула она. Не говорить же ему, что попросту чувствует себя неуютно, сидя с ним за одним столиком, да ещё в такой интимной обстановке. Не просто неуютно – она боится. Нет, не его боится – боится за себя, потому что именно с ним она вполне способна натворить глупостей.

С грустью вспомнилась такая пылкая страсть, возникшая между ними в выпускном классе, и боль разлуки, разочарование, когда он удрал на какие-то прииски. А сегодня возник из ниоткуда, и она вдруг обнаружила, что все эти годы помнила о нём. Помнила и любила по-прежнему. Хотя, любила ли? Или же просто создала себе идеал, этакого принца, с которым могла быть зажить сказочно счастливо?

Может быть и так, но вот сейчас от его присутствия у неё внутри всё поёт. И манит, манит к нему, словно между ними протянулась какая-то неуловимая и незримая ниточка из далёкого прошлого.

С другой стороны – это уже не тот Женька, бесшабашный весельчак, что танцевал с ней сумасшедшую джигу на выпускном вечере. Сейчас это импозантный мужчина: стройный, загорелый, подтянутый, просто настоящий яхтсмен с обложки журнала – богатый и харизматичный. Этакий плэйбой и настоящий «мачо» в одном лице. В его возрасте большинство уже отрастили себе представительное брюшко, обзавелись лысиной, а этот всё как мальчик. Нет, не мальчик – муж зрелый. Есть ли у него семья? Наверняка есть. Подобные мужчины в холостяках не задерживаются – мигом попадают в сети светских хищниц, охотниц теннисных кортов и парусных регат.

Тогда зачем он её нашёл через столько лет? Нашёл и пригласил в этот самый ресторан. Или это для него всего лишь развлечение? Адюльтер? Интересно, а его жена – какая она? Наверное, стерва каких поискать… А впрочем, ей-то что за дело?

Чокнулись. Она опустошила бокал залпом, до дна, он тоже, хотя поначалу собирался только пригубить. Плевать на манеры, они здесь вдвоём, а все остальные просто тени. И пусть кривят кислые рожи, сегодня они будут пить. Пить как грузчики – стаканами… ну, пусть бокалами… и не оттопыривая мизинчик, а, как и положено пить настоящее «Киндзмараули», – хоть не из рога, но полной чашей.

Поставив бокал, она аккуратно промокнула губы салфеткой. Живительное тепло разливалось по всему телу, мягко толкнуло в голову. Краски стали ярче, живее, запахи салатов и холодного мяса смешались с тонким ароматом вина.

Она с наслаждением потянула носом. Даже звуки изменились, приобрели дополнительные оттенки, обертоны, объём. Скрипка уже не рыдала – пела, резала застоявшийся воздух ломтями, и столько энергии, столько страсти было в этом зажигательном аллегро, что хотелось вторить ей. Хотелось петь и веселиться. Разогретое вино побежало по телу, вызывая лёгкую дрожь и донося ощущение неги и эйфории вплоть до кончиков пальцев.

– Я уже пьяная, – хихикнула Наталья. – Пожалуй, мне больше не стоит наливать.

Он вкусно расхохотался, показав полный рот идеальных зубов, мечту дантиста, с готовностью поднял бутылку.

– Нет уж, дорогая. Не вовремя выпитая вторая – напрочь загубленная первая. – Чуть привстав, он заново наполнил бокалы. – Или, как говорит один мой знакомый: «Между первой и второй – чтобы пуля не промчалась».

Мимо прошли двое мужчин в солидных костюмах, заняли кабинку напротив.

При виде Натальи кивнули с вежливой улыбкой.

– Ой, – в сладком ужасе прикрыла Наталья ладонью рот. – Это коллеги моего мужа.

– Ну и что? – искренне удивился Женька. Она ахнула:

– Как это что!? Они же обязательно всё расскажут моему мужу! Знаю я вашу мужскую солидарность!

Женька кивнул им в ответ вместо перепуганной Натальи. У мужчин глупо вытянулись лица, они обалдело переглянулись, привстали и подобострастно закивали в ответ, улыбки застыли как приклеенные.

– Ну, во-первых, про мужскую солидарность ты, судя по всему, знаешь не очень много, а во-вторых – не вижу повода для волнений. Поясняю, – добавил он игриво-официально. – Наша сегодняшняя встреча санкционирована лично Воронцовым Виталием Ивановичем, то есть вашим дражайшим супругом, Наталья Андреевна. Так что никакого компромата, будьте покойны.

Это заявление явно её обескуражило.

– А ты-то откуда его знаешь? – подозрительно спросила она дрожащим голосом.

– Ну, – он хитро прищурился, красиво щёлкнул золотой зажигалкой, прикурил, – как бы это сказать? Хочешь честно? – Она поспешно кивнула. – Пожалуйста. Не далее как неделю назад я назначил его новым управляющим одного из моих банков.

У неё отвисла челюсть.

– Так ты… Ты и есть тот самый Хозяин!? Он игриво приосанился.

– А что? Не похож?

Она оглядела его уже по-новому.

– Вообще-то похож. Даже очень похож. Просто… это так неожиданно… Я бы скорее поверила, что ты стал… ну, не знаю… пиратом, что ли. Или политиком. Хищным таким, властным. Или же главой мафии… – сказала и осеклась, испуганно прижав ладони к щекам. Известно ведь – кому принадлежат банки.

Он только улыбнулся в ответ, тонко и доверительно.

– Для меня это было тоже настоящей неожиданностью – узнать, что самая красивая женщина, которую я когда-то любил… гхм… и люблю до сих пор… – При этих словах она нервно скомкала салфетку. – Вдруг оказывается женой одного из моих самых перспективных подчинённых. Это был самый лучший сюрприз, какой только можно пожелать!

У неё потеплело на душе. И от его слов, и что так хорошо отозвался о муже…

– Спасибо, Женька! Честное слово, спасибо!

– Да мне-то за что? – удивился он. – Это его заслуга. И твоя в неменьшей степени.

– За добрые слова спасибо! – совершенно искренне сказала она. – За то, что всё ещё любишь… или думаешь, что любишь… за мужа…

–Пожалуйста,–беспечно отмахнулсяон. Взглянул на часы, присвистнул.– Ого, мне уже пора!

У неё вдруг защемило сердце. Казалось, оно ухнуло куда-то в бездну; краски померкли, потускнели. Даже тени в углах зловеще сгустились, словно там скрывались злобные демоны.

– Как, уже!? – потрясённо прошептала она. Всё как-то скомкано, бестолково! Встретиться через столько лет и вдруг уже расставаться. Причём опять неизвестно – на сколько… если не на всегда! А ведь столько ещё не сказано, столько не сделано… И зачем он только приходил? Разбередил душу, как теперь жить с кровоточащим сердцем?

Он встал, задавил сигариллу в пепельнице.

– Извини, Наталка, но меня там… один друг уже заждался. Да и не только…

– Но ведь мы… ещё увидимся? – с затаённой надеждой спросила она. Спросила и сама себя возненавидела за эту слабость.

– Даже раньше, чем ты думаешь, – с загадочной улыбкой пообещал он. – Даже раньше…

* * *

Прохожие в парке с удивлением разглядывали стройного загорелого мужчину, прогуливающегося по берегу пруда. Лето только началось, ещё солнца толком никто не видел, а он уже покрыт стойким бронзовым загаром, какой невозможно получить в тёплых краях – так прожарить кожу способно разве что сибирское или уральское солнце. И то желаемый результат получишь разве что к концу лета. Или же надо несколько лет торчать где-нибудь на палубе парусника, подставляя лицо ветру, солнцу и солёным брызгам, способным продубить шкуру настолько глубоко, чтобы загар въелся, стал родным цветом кожи.

В дорогом светло-сером костюме, в распахнутой до середины груди шёлковой рубашке, мужчина неторопливо вышагивал к дальнему концу пруда. Туда, где стоял невзрачный пивной павильончик, и где на обшарпанных лавочках кормили горластых уток доморощенные эстеты – любители разливного пива. Тонкая сигарилла торчала из уголка рта, в руках у мужчины была только гибкая ивовая вица, которой, словно стеком, он время от времени легонько похлопывал по ноге. А то и небрежно сбивал ярко-жёлтые цветки мать-и-мачехи.

Яркое послеполудённое солнце выжигало сырь из застоявшегося воздуха. От пруда веяло живительной прохладой. Стройные белостанные берёзки слабо покачивали пушистыми кронами, тихим шелестом даря покой и усладу израненной душе. Где-то вдалеке горланили детишки, с юной непосредственностью радуясь зелёной траве, сонному гомону птиц, яркому солнцу и бесконечной синеве июньского неба.

На самой дальней скамейке грустно восседал, обхватив пивную кружку ладонями, несчастный профессор. Дойдя до него, мужчина укоризненно постучал своим импровизированным стеком по пустым кружкам, что стояли на краю лавки.

– Негоже напиваться в такое время дня. Какой пример вы подаёте детям, Алексей Ильич? А ещё профессор, доктор наук!

– А? – вяло переспросил профессор. Поднял голову и мутным взглядом уставился на подошедшего. – Вы это мне?

– Бутусов Алексей Ильич? – строго спросил мужчина.

Профессор поспешно отставил кружку, вскочил, повинуясь властному голосу.

– Да, это я. А откуда вы… Женька!? Женька, ты? Ты вернулся, дружище! – голос у него дрогнул, на глазах проступили слёзы. Казалось, ещё миг, и он разрыдается от счастья.

Тот придирчиво оглядел его с ног до головы, рявкнул с напускной строгостью:

– И где ты только берёшь эти одинаково безвкусные плащи? В который раз уже выкидываю, а он всё равно в нём. Ну что ты будешь делать с человеком? А ну снимай!

Профессор растерялся, послушно скинул плащ, протянул Женьке, растерянно заглядывая в глаза. Тот выхватил плащ, брезгливо вывернул пустые карманы, хмыкнул и, небрежно скомкав, сунул в урну.

– Вот так-то лучше, – довольно отметил он. – Присаживайтесь.

Алексей Ильич послушно сел. В голове всё ещё плыло от выпитого, он обалдело помотал головой. Не помогло. Женька сел рядом, вальяжно закинул ногу на ногу.

– Ну, – панибратски хлопнул он профессора по плечу. – Рассказывайте, батенька, как же вы докатились до такой жизни?

– Я? – удивлённо вытаращился тот. – Я должен рассказывать!? Да ты… – он поперхнулся, закашлялся, Женька с готовностью бухнул его по спине. – Да это же ты должен мне отчитаться, забыл? Ты хоть понимаешь – что я пережил за нынешний день?

– Ну-у, – благодушно протянул Женька. – Я, пожалуй, пережил немного побольше, как ты считаешь? Тридцать лет всё-таки.

– Да-да, – поспешно согласился профессор. Умоляюще поморгал длинными ресницами. – Ну не томи уже – рассказывай!

Женька задумчиво прилепил сигариллу к нижней губе, помедлил. Наконец, эффектно щёлкнул зажигалкой, медленно выпустил дым.

– Что ж, – сказал он просто, – спешу тебя поздравить: ты – гений! Профессор поймал его за руку.

– Получилось? Эксперимент прошёл удачно? Собеседник кивнул.

– Не просто удачно – блестяще!

– Боже мой, боже мой! – потрясённо прошептал Алексей Ильич. Закрыл глаза ладонью и откинулся на спинку скамейки. Даже не заметил, как упала шляпа. – Я не могу поверить!

– Лучше поверь, – посоветовал приятель, – а то свихнёшься ещё. Профессор впился в него горящим глазами.

– Рассказывай, – потребовал он осипшим голосом. – Рассказывай всё поминутно. Не упускай не единой подробности. Погоди, – он вскочил. – Пива хочешь?

– Да как-то после вина… А впрочем, неси.

– Я сейчас. Сию секунду, – он умчался, прихватив с собой пустые кружки. Женька закинул руки за голову, сцепил пальцы на затылке и задумчиво уставился на пушистое облачко, что неуловимо быстро превращалось то в Винни-Пуха, то в какого-то жуткого дракона, а то в гигантскую бегущую собаку или мрачный рыцарский замок. Сколько перемен, сколько ипостасей в простом, казалось бы, облачке? А ведь и облако вроде одно и то же.

А сколько у него, Женьки, было жизней, сколько ипостасей, одному ему только известно. Боже, как же он устал! Устал бежать по кругу, не видать которому ни конца, ни края. А сколько ещё бежать?

Алексей, наконец, вернулся, бережно неся перед собой четыре кружки. Пышная шапка пены подрагивала при каждом шаге, белые хлопья сползали по стенкам кружек, падали на землю с тяжёлыми влажными шлепками. Из карманов пиджака торчала завёрнутая в газету таранька.

– Вот, – шумно отдуваясь, поставил он пиво на лавку.

Женька взял ближайшую кружку, шумно втянул облачко пены, причмокнул с наслаждением.

– Славное пиво здесь варят. Пока свежее, конечно.

– Угу, – поддержал Алексей Ильич, зарывшись носом в свою кружку. Некоторое время молча драли тараньку, запивали душистым пивом.

Профессор оживился, глаза заблестели. И вообще, он как-то суетливо дёргался, вскакивал без видимой причины, не замечая, что расплёскивает пиво.

– Ну рассказывай уже, не томи! – взмолился он наконец. Женька довольно вытер губы тыльной стороной ладони, закурил.

– Ты не сильно обидишься, если я тебе скажу, что для меня это уже не первое возвращение?

– Как это? – вытаращил глаза профессор.

– А вот так, – отозвался Женька. – Не первое, и даже не второе. А… Чёрт, слушай я уже и сам забыл – какое именно... То ли пятое, то ли восьмое. Вообще всё в башке перемешалось.

У Алексея отвисла челюсть.

– Но как же…

– Да, Лёха. Именно так. Я подумал: а не попробовать ли мне прожить несколько жизней? Вкусить, так сказать, всего, да побольше. Жадность к жизни, понимаешь? Нет, по глазам вижу – не понимаешь. А ведь и ты со мной вместе все эти жизни проживал. Только, понятно, не помнишь ни черта. Для тебя теперешняя твоя жизнь – норма. Большего ты и не видал. А вот я видал, что и ты повидал тоже. Вот, блин, тавтология – видал, что повидал… Свихнуться впору. Ну, это не важно. Важно то, что во всех моих реинкарнациях ты был всё таким же чокнутым профессором. И всегда добивался своего. А именно – этих самых перемещений. С той лишь разницей, что ты не знал о том, что для меня это уже привычное дело. Я, если честно, попросту спекулировал твоей доверчивостью, и ничего тебе не говорил – для тебя всё было как будто в первый раз. Я бы и сейчас тебе не признался, да пожалел бедолагу, – он вздохнул. – Да и сам подустал что-то.

Профессор потрясённо отхлебнул из своей кружки, даже не ощущая вкуса.

– Это… просто подло! – беззвучно прошептал он. – Ты меня использовал!

– Да брось ты! Это сейчас тебе кажется подло. Да, использовал, ну и что? В конце концов, это же я всякий раз посылал тебе конверт с решением теоремы этого… как там его?... а, Вестенхауза…

– Ты!? – Алексей подпрыгнул. Женька удивлённо покосился на него.

– Конечно я, а кто ж ещё? Или я у тебя не один такой?

– Но ты-то где её взял?!

– Да ты же мне её и дал!

– Но как же… – Лёха осёкся. Заполненные пивом мозги напрочь отказывались осмыслить, переварить темпоральный парадокс. Словно бежишь по Кольцу Мёбиуса – в видимую бесконечность, и не находишь точку, откуда однажды стартовал так опрометчиво.

– Ты играл моей жизнью!

– Бред собачий! – отрезал Женька. – Это ты однажды решил поиграть с моей. Благо я тебя вовремя раскусил, демиурга хренова. Для тебя и одна жизнь– невероятно много. А вот проживёшь, как я – хотя бы раз пяток… или сколько там?... и поймёшь меня. Поймёшь и простишь.

– И… и как ты жил?

Женька улыбнулся счастливо.

– Интересно. Не поверишь – столько профессий приобрёл! Первую жизнь я прожил как учёный-океанограф. Это была моя несбывшаяся мечта, поэтому решил начать именно с неё. Сразу после школьного выпускного подал документы в Туапсе, в океанографический техникум. Потом армия, Афган, будь он неладен, институт, аспирантура, практика на «Калипсо» со знаменитым Кусто, докторская степень в двадцать девять лет… Ну и так далее... Вообще, ту жизнь я прожил просто обалдённо: интересные люди, постоянно в путешествиях, постоянно на море, красота! А ты, конечно, всё это время занимался своими темпоральными исследованиями. Это всегда было твоей навязчивой идеей. Ха-ха! Видел бы ты свою рожу, когда я в очередной раз соглашался поучаствовать в твоём сумасшедшем эксперименте! А впрочем, она у тебя всегда такая была. Каждый раз, когда я снова и снова к тебе приходил. Как только ни приходилось изворачиваться, чтобы ты ничего не заподозрил. И каждый раз ты принимал меня за неудачника, которому ну вот прямо необходимо прожить жизню ещё разок!

– Да, – хмуро отметил Алексей Ильич, – повеселился ты всласть, глядя на мои потуги.

– Лёх, ты чего? Обиделся что ли? Ты это брось. Ты ведь можешь мне не верить. Ну, брешет Женька, как сивый мерин, красуется сам перед собой, ха-ха.

– Чёрт с тобой, – обречённо вздохнул профессор. – Давай дальше.

– А чо дальше? Дальше уже как по накатанной: прожил профессиональным военным. Рязанское воздушно-десантное училище, опять Афган, потом на восток – так называемый военный советник, майор. Обратно в Союз. А здесь уже подоспел Кавказ, Карабах, Спитак, Кировокан, тут я уже полковник. Потом Югославия; снова Кавказ, грёбанная Чечня, я – генерал. Потом Ирак, потом… а потом мне стало скучно. Надоело всё до сблёву, я вдруг ощутил себя Дон Кихотом, что сражается с ветряными мельницами… Разочаровался, в общем, я во всём, и опять рванул к тебе.

– И я, конечно, тебе очень обрадовался? – не удержавшись, съязвил профессор.

– А как же! «Женька, друган, сколько лет? Тебе хреново? Давай помогу!»

– Я правда так говорил? – смутился Лёха.

– Ну, очень близко к этому, – признался Женька. – С небольшими вариациями.

– Извини, дружище!

Женька взглянул на него обалдело.

– Да пожалуйста!

– Давай дальше.

– А дальше всё почти то же самое: опять учёный, только на этот раз астрофизик, затем врач, писатель. Согласись – у меня появился богатый жизненный опыт, которым я мог бы поделится с электоратом… Одну жизнь даже подвизался с братками, чуть не угробили, волки позорные... Зато, не поверишь – был настоящим коронованным «вором в законе», так-то! Потом строитель, опять военный, только уже лётчик: захотелось мне на «Чёрной акуле» полетать…

Он жадно отхлебнул пиво, распалённая глотка зашипела, словно кипяток на сковороде. Продолжил неожиданно зло:

– Потом был геологом, альпинистом, яхтсменом, полярником, золотоискателем, потом ещё кем-то – уже не упомню всё…

Алексей Ильич потрясённо откинулся назад, невидящим взором уставился вдаль, поверх водной глади пруда. Наглые утки подплыли совсем вплотную и, гадко крякая, бесстыдно попрошайничали – всё надеялись получить сладкую булочку или пирожок. На соседних лавочках так же поглощали пиво отдыхающие философы, политики, искусствоведы в одном лице. Оживлённо обсуждали – как вывести Рассею из кризиса, почём нонче рубель, и сколько «деревянных» стоит один «убитый енот»; как вылечить СПИД, кого надо было запустить в космос на этот раз, а кого не надо…

– А сейчас? – наконец спросил профессор. – Сейчас ты кто? Женька осушил кружку до дна, со стуком поставил.

– Банкир. Олигарх.

– Ну и как тебе?

– Если честно – надоело…

– Надоело быть банкиром?

– Всё надоело! – зло процедил Женька. – Херня это всё! Весь этот бег по кругу не имеет никакого смысла. Всё, что мы с тобой сейчас делаем – не более чем виртуозные гонки по вертикали. Видал когда-нибудь такие? Когда на мотоцикле по стенам? Выглядит, конечно, здорово, спору нет, но вот толку от этого никакого. Всё выверено, ограничено – и диаметр круга и скорость мотоцикла. А вот если увеличить диаметр – придётся и скорость увеличивать, иначе брякнешься так, что костей не соберёшь. Да и гонять по кругу можно до бесконечности, а так и не приехать никуда… – он встал, потянулся с хрустом. – И вот ещё. Какой-то придурок сказал, мол, без знания прошлого нет будущего… Ты тоже так думаешь? Заявляю: это полная туфта! Запомни: вся наша жизнь начинается в будущем, которое только потом становится настоящим, понял?

Алексей задумчиво отхлебнул из своей кружки.

– А чего ты вдруг решил вернуться в первый раз? Ну, когда прожил ещё одну жизнь? Не из любопытства ведь? Ну ладно, допускаю, что первый раз просто припекло, ну а потом?

Женька замялся. Посмотрел на невесомое облачко, что расползлось на половину небосвода, смущённо почесал в затылке.

– Понимаешь: из-за неё, – неохотно признался он. Глянул в недоумевающие глаза друга, пояснил. – Из-за Наташки. Я ведь что думал: ну, жена и жена, подумаешь – делов-то, другая будет. А вот и нет – не надо мне других!

И забыть пытался, и из головы выбросить, заменить пробовал… Эх, кем только не пробовал… А вот когда наступал критический день, вот как сегодня – и я искал её, находил… где только ни находил… смотрел ей в глаза и… возвращался снова, чтобы, наконец, взять её в жёны, быть рядом с ней всю жизнь… А когда возвращался – думал: ну вот ещё одну попытку сделаю и уж тогда… И снова находил её замужем за чужим мужиком, и опять возвращался, чтобы сделать её по-настоящему счастливой.

– А ведь когда я тебя увидел первый раз… хм… в мой первый раз, ты был на ней женат.

Женька дёрнулся как от пощёчины.

– Да, был. И это, пожалуй, оказалась моя самая счастливая жизнь. У нас была настоящая Любовь, настоящая Семья, дети самые замечательные, только я, дурак, не ценил этого. Не зря люди говорят: от добра добра не ищут. Понимаешь: она до сих пор меня любит! Любит не за деньги, не за звания или славу. Любит просто так, любит… Просто любит и всё! А я без неё вообще жить не могу! – он задышал тяжело. На загорелом лице проступили некрасивые красные пятна. Его лихорадило.

– Ты и сегодня видел её? – тихо спросил Алексей.

– Да, – устало отозвался Женька. – И сегодня тоже…

– Значит, опять назад? Женька вздохнул.

– Опять. И это в последний раз. Больше я её никому не отдам! И знаешь что? – он вдруг поймал Алексея за плечо, с силой притянул к себе. Серые глаза смотрели живо и пронзительно. – Мы с тобой вместе рванём. Надоело мне быть маленьким винтиком в большом механизме государства! Пора бы уже изменить всё к такой-то матери! Мы с тобой ударим в политику, в президенты! А, каково? Перевернём весь мир обратно с головы на ноги, и станем в нём Хозяевами. И на этот раз у меня всё получится, просто не может не получиться – ведь со мной будет Она! И свершать свои деяния я буду ради Неё. Ибо только ради этого и стоит жить!…

– Да! – Алексей облизал пересохшие губы, выпрямился. – Теперь мы рванём вместе. Этот порочный круг надо разорвать. – Голос его набрал силу, зазвенел. – И сжечь все записи, формулы, чтобы не было больше соблазна начать по-новой!

– Может, не стоит? – усомнился Женька.

– Стоит! Ещё как стоит! Мы с тобой идём за новой жизнью, за новой Любовью!

– И это правильно! Я к Наташке, а ты?

– Я с тобой! – эхом откликнулся Лёха

«И хрен когда ты её получишь!» – подумал он, сминая конверт в кулаке…

Александр Пересвет

Ута

С Утой я познакомился в детстве.

Было это на уроке истории. В шестом классе. На одном из первых, в начале года, – тягостном, длинном, с молодым и неопытным преподавателем. Который, зная предмет, не знал, как вложить его в головы двенадцатилетних оболтусов, к тому же сразу решивших поставить учителя на подобающее место.

А потому каждый из нас развлекался, как хотел.

Я лично занялся рассматриванием новенького, только что полученного учебника по истории средних веков.

Это было достаточно интересным. Страницы школьного пособия были полны рисунками и фотографиями храмов, построек, рыцарских лат, дамских нарядов, каких-то потрёпанных фолиантов. Это был хороший учебник, один из лучших в те годы. А может, и в нынешние тоже.

Лениво перелистывая страницы, я вдруг замер. Фотография. Две скульптуры. Две фигуры в средневековой длинной одежде.

Ценителем художественного мастерства я не был. Но оно и не требовалось. Здесь важно было не искусство. А лицо. Лицо каменной женщины на фотографии. Оно было настолько притягивающим, одухотворённым, прекрасным, что невозможно было от него оторваться.

Если б я знал тогда такое слово, сказал бы: я вожделел эту женщину… Подпись гласила, что на фотографии изображены статуи маркграфа Эккехарда и его супруги Уты. Поставлены они в соборе города Наумбурга, которым когдато правили. Тут же был и комментарий, обращавший внимание на властолюбивое, жестокое и феодально-самодовольное лицо маркграфа. И на полную противоположность ему – хрупкую, нежную, печальную маркграфиню.

Вот тогда Ута и появилась в моей жизни.

Потом мне приходилось ещё не раз встречаться с фотографией Уты и её мужа. В самых разных изданиях, книгах, на постерах. Оказывается, не я один поразился необычайному искусству художника, сумевшего в камне запечатлеть не только живые лица давно умерших владык, но и их характеры, настроения, чувства.

Это тебе не истуканы признанного великим Микеланджело – те, что прекрасно передают красоту человеческого тела, великолепие пропорций, может быть, даже силу идеи, но... Но в них нет человеческих характеров. Раб, разрывающий цепи, у него не страдает. У него нет кругов под глазами от бессонных ночей, проведённых в мечтах о свободе.

У Уты видны круги под глазами…

* * *

Шорох одежды и тихий перезвон – вот что меня разбудило. Курт, сосед по комнате в нашем общежитии, как обычно по выходным, уехал к себе домой, в Анклам. Звал с собой, но предстояло празднование Сереги Махончикова, стажёра-полугодичника, так что пришлось отказаться.

Ну, в общем, понятно, что происходит на студенческих вечеринках. Тут мы не открыли ничего нового по сравнению с тем, что тут же, в Лейпциге, вытворяли наши предшественники. Тот же Радищев, по слухам, очень ярко умел вгонять в ступор добропорядочных немецких бюргеров. Да и другие русские студенты Лейпцигского университета наполняли городские хроники своими проделками. То на дуэли кого зарежут, то песни по ночам орут, то бузу из-за задержки стипендии устроят.

Вобщем, традиции были стойкие. Единственное, что не отравляло жизнь студенческую нашим давним предшественникам – югославская водка «Казачок». Где уж её выкопал виновник торжества, неизвестно, но свойства её были изумительны. Ни до, ни после я не встречал второй такой водки, коя обладала бы столь же невероятной способностью мгновенно обжимать, как обручем, сначала голову, а потом – желудок.

Словом, вычистив из себя эту напасть, я нашёл, что уже не в силах продолжать веселье, и отправился на боковую.

Спалось, однако, плохо: «Казачок» продолжал бить гопака в голове, та бурно возмущалась, желудок ей вторил. Обрадованная освобождением из цепей критического анализа действительность тоже пустилась в пляс… Правда, в русский: плавала вокруг раздухарившегося «Казачка» лебёдушкой, махала платочком из обрывков то ли реальности, то ли сна. С кем не бывает! Однажды утром мы пришли будить Лёньку Ставенова после подобной же пьянки. Так он, едва сфокусировав на нас глаза, заорал с ужасом: «Ну и рожи!» – и тут же спрятался под одеяло. А потом уверял, что нашего визита не помнит, а вот что ему под утро приснились монстры ужасные – это да, это было, и было страшно. И мы так и не смогли от него добиться – то ли он нас так изящно оскорбил, то ли мы сами выглядели настолько специфически, что Лёнька не отличил нас от своего ночного кошмара…

Потому, в общем, я и не удивился, когда во мраке комнаты заметил движение на фоне окна и почувствовал довольно сильный и чуть-чуть приторный запах какой-то косметики. Не удивился я и тогда, когда движение обрело форму и воплотилось в тёмном силуэте, что расположился около моего стола. Судя по контурам, это была женщина. В длинном платье и в накидке с капюшоном поверх него. Подняв голову, она рассматривала плакат с изображением Че Гевары и проникновенными словами: «Будь революционером. Коммунистом!» Почему-то не удивляло и то, что она в состоянии что-то там рассмотреть в полной темноте. Но отчего-то я боялся, что она сейчас ко мне обратится.

Не зря я боялся.

– Опять? – с тяжким упрёком в голосе промолвила тень. – Ты забыл, что обещал? Мне что, владетелю маркграфу Эккехарду на тебя пожаловаться? Работа не сделана, хоть все сроки прошли, а ты валяешься, как пьяный сорб. И запах, Боже милосердный! Что ты опять за гадость пил?!

Странно она говорила. То есть всё правильно, но… Упрёки были заслуженными – я почему-то знал это. Но…

Лишь чуть позже некая дежурная часть моего сознания сообразила: это ж она на старонемецком меня отчитывает!

Нет, чтобы видеть сны на немецком языке, – это было обычно, раз уж довелось попасть на учёбу в германский университет. Но на языке средневековой Саксонии – такого не случалось. Учить-то я его учил, конечно…

Но странным образом её речь была понятна. Хотя сам по себе и современный саксонский диалект – не подарок для иностранца. Не всякий раз и поймёшь, когда в пивной-кнайпе к тебе обратится какой-нибудь старикан…

Тем временем Тень зажгла настольную лампу… и превратилась в миловидную, невысокую молодую женщину в тёмно-синей накидке, бордовым бархатным платьем под ней, по швам и краям расшитым золотом, и с золотыми не то бусами, не то монисто на груди. В смысле – над грудью, ибо та неплохо подчёркивала сама себя.