Текст книги "Армагеддон был вчера"

С какой стати я вообще притащился в этот лагерь? Проще было бы встретиться с Ленкой на будущей неделе после её возвращения, в выходные, как обычно. Одно оправдание есть этой глупости – легче было согласится на нудные уговоры супружницы моей бывшей, чем выдумывать веские, подкреплённые фактами причины, почему я не смогу с ней сюда поехать.

Впрочем, «супружница» – это по привычке, надо же держать марку перед приятелями. Супруга она, жена. Пусть и бывшая. Ничего тут не поделаешь.

Привычный вздох последовал за привычной мыслью.

Я с самого начала был против Ленкиного отдыха в этом лагере для вундеркиндов, но Саша настояла на своём, как всегда. Ну, какой из нашей Ленки вундеркинд? Не без способностей, конечно, вся в меня, и красивая, как матушка. Такая же рыжая, с задорной улыбкой и громадными зелёными глазищами.

Да и слово «лагерь» ни на какие хорошие воспоминания не наталкивало – побудки, линейки, «взвейтесь кострами», дебилы-соседи, нервные дёрганные вожатые. Правда, в этом лагере ничто пока не напоминало о тех, о нашенских, образца прошлого века. Широкие липовые аллеи, спортплощадка, бассейн, два теннисных корта и много чего ещё – от спутниковой связи до лучших (как было обещано) психологов с их лучшими (как они сами утверждали) методами.

– Вы меня совсем не слушаете, кажется, – обиженный голос Ирины Васильевны вернул меня к реальности. – А между тем, я говорю о вашей дочери.

Я постарался придать лицу значительное выражение:

– Нет, отчего же. Я всё понял и учту… О, а вот и Лена, – я помахал рукой.

Ленка, как всегда напомнившая мне солнечный зайчик, быстро сбежала по беломраморным ступенькам длинного двухэтажного здания – бывшего загородного дома какого-то забытого всеми помещика. Несколько секунд, и вот она уже стоит перед нами и улыбается – двенадцатилетнее чудо, румяное, загорелое, со ссадиной на коленке, выглядывающей из-под весёленького, синего в цветочек сарафана.

– Привет, ма, – чмок в щёчку и уселась рядом. – Здравствуй, пап.

– Привет, доча, – это мы хором.

И повисло молчание. Ленка только поглядывала на меня из-за маминого плеча – чего это, мол, вы вдвоём, экие новости. Выглядывала насторожённо: боялась наших разборок и не могла их простить. Как, наверное, никогда не простит мне ухода из семьи.

А я никогда не забуду брошенную мне фразу: «У тебя только книжки твои на уме, тоже мне, Пушкин!» А что я мог ответить? Что да – я не Пушкин? Что пишу только для денег, что ненавижу эту работу, но не могу остановиться? Никогда! Никогда я этого никому не скажу. А врать ей не смогу – читал, мол, много читал с детства, всегда мечтал, стремился – и вот достиг и счастлив. Странное дело – почти всё в этом правда, кроме последнего слова. Как же ей объяснить-то, что…

А что, собственно, объяснять, когда и сам ничего не понимаю…

– Жду вас троих в шестнадцатом кабинете через пятнадцать минут, – снова вторгся в мои мысли голос воспитательницы.

Она поднялась со скамейки и направилась в сторону здания, высокая, крупная, осознающая собственную важность, исполненная ответственности дама.

* * *

…«Он постоял немного над нею, потом подобрал мечи, медленно спустился

по лестнице в прихожую и стал ждать, когда упадёт дверь».

* * *

Древние, но прочные, как железо, балки трещали, но не желали сдаваться. Тогда Румата встал слева от двери, ногой выбил засов, и хлынувший поток чёрных балахонов едва не смял его. У входа образовалась сутолока, один из балахонов выронил чадящий факел, пламя тут же перекинулось на портьеры, кто-то бросился гасить огонь голыми руками.

Наконец, и его заметили.

– Извиняйте, благородный дон, – донёсся простуженный голос из-под чёрного капюшона. – Только придётся вам сегодня посторониться. Мы своё дело сделаем и уйдё...

Последнее слово он произнёс, уже падая и не подозревая, что умер. Разрубленные надвое не живут. Румата успел зарубить ещё двоих, пока чёрные не откатились волной и не прижались к стенам. Лиц под капюшонами было не разглядеть, только глазки поблескивают в свете факелов.

Он встал в дверном проёме, чувствуя спиной десяток ненавидящих взглядов. Гулко хлопнула тетива разряжаемого арбалета. Стрела с треском расщепила притолоку у него над головой.

– Что ж ты, собачий выродок! Как стреляешь!

– Да уж больно жутко мне, – дрожащий голос. – Он же, как смерть моя, а говорили, не убивает.

Послышался удар, незадачливый арбалетчик тоненько заскулил и стал отползать подальше от грозного начальства. Кроме этих звуков, ничто не нарушало тишину. Слышно было даже, как сопят смиренные дети господа.

Румата, стараясь не поскользнуться в кровавой луже, шагнул через порог. Перед ним расступались, молча провожая глазами, полными суеверного ужаса. Когда он уже отошёл шагов на двадцать от дома, послышался тихий скрежет заряжаемого арбалета. Он повернулся лицом к враждебно молчащей толпе. Хлопок выстрела, призрачный высверк меча, и стрела, завертевшись, как обыкновенная палка, улетела в сторону. Ещё раз сверкнула сталь, Румата вложил мечи в ножны и пошёл походкой смертельно усталого человека знакомой дорогой в сторону дворца.

Минут через пять он остановился, услышав стук копыт. Кто-то нёсся по улице во весь опор. Вот всадник выскочил из-за поворота, остановился, зарокотал басом:

– Где вы там, чёртово племя! Почему я должен всё время ждать?! Появившийся следом оруженосец ответил, устало переводя дыхание:

– Да разве возможно за вами угнаться, господин барон! Румата вышел из тени и встал под еле горящим фонарем:

– Барон, что вы делаете в Арканаре?

Ответом был радостный рёв, напоминающий близкий гудок океанского транспортника:

– Дон Румата!!! – лошадь под оруженосцем испуганно подогнула задние ноги. – Как я рад! Вот, решил, что вам без меня будет трудно совладать с этим пёсьим отродьем. Как только уладил дела в замке, так сразу велел седлать коней. А вы почему бродите один по этому поганому городишку в столь поздний час?

Пампа легко спрыгнул с лошади и встал рядом, насторожённо рассматривая лицо друга:

– Что случилось? Почему у вас такой вид? Я боюсь даже предположить…

Румата почувствовал, как сдавило горло:

– Кира…

Барон вздрогнул, лицо его приобрело беспомощное выражение. Плечи поникли. То ли всхлип, то ли рык вырвался из горла. Спустя некоторое время он стянул перчатку, провёл рукой по лицу, пророкотал, сдерживаясь:

– Я взял с собой двадцать лучших головорезов. Мы разнесём этот город! Повернулся к оруженосцу, рявкнул:

– Где эти дармоеды?!

– Вот, уже слышу, догоняют, господин барон, – тот подобострастно вытянулся в седле, показывая в сторону, откуда всё громче доносился конский топот.

Через несколько минут Пампа уже отдавал последние указания:

– Дон Румата и я идём впереди пешими. Вы не вмешиваетесь, прикрываете наши спины. Опасайтесь арбалетчиков. Пленных не брать. И да примут черти их грешные души!

* * *

Что было дальше, никто, наверное, не мог бы вспомнить и описать достоверно. Десяток патрулей на подступах к дворцу частью были перебиты, частью бежали. Дворцовая стража билась неистово, но не слишком умело. Крики, звон стали, перекошенные лица, предсмертные хрипы, кровь и шипящие в ней факелы, исступление и одновременно покой, даруемый тем, кто сжёг мосты и не оглядывается назад.

И маячащий где-то в отдалении призрак безумия.

Последняя дверь разлетелась в щепы от удара барона. В небольшой зале, освещённой десятками свечей, собрались вокруг стола победители. Скромная трапеза, сопровождавшая исторические решения, была прервана самым неприятным образом. Святые отцы уставились на двоих покрытых чужой кровью бойцов, понимая уже, что их драгоценные жизни вдруг катастрофически обесценились. Трое, самые молодые и горячие, обнажили клинки и ринулись в бой, но были сбиты и рухнули, как кегли, под ударами Руматы, превратившегося на секунду в сверкающий стальной вихрь. Как только смолк звон мечей, Румата сказал тихо, не глядя на оставшихся:

– Все вон. Рэба остается.

Ответом ему был тихий шелест балахонов и быстрый топоток ног.

– Вы не можете меня убить! – этот визг совсем не был похож на голос наместника Святого Ордена. – Вам… – послышался хрип.

Румата резко обернулся, но успел заметить только бледную костлявую ладошку, судорожно вцепившуюся в скатерть. Загремела падающая посуда, раздался глухой стук. Барон от двери, наклонясь, заглянул под стол, подошёл поближе, пнул что-то мягкое. Голос его выдал разочарование:

– Лишил меня удовольствия порвать его на куски. Нагадил напоследок, вот же… – он схватил со стола чудом устоявший кувшин и опустошил его в несколько глотков, смачно при этом булькая.

Румата прислонился к стене и сполз по ней, вытянул ноги. Закрыл было глаза, но вынужден был снова открыть, – слишком тягостными оказались картинки, возникшие перед внутренним взором.

Пампа удобно расположился в кресле, бросил меч на стол и, смахнув с усов капельки вина, спросил:

– И что дальше, мой благородный друг?

* * *

– Антон, ты меня слышишь? – голос, знакомый, родной. – Почему он не отвечает?

– Сейчас всё придёт в норму, не волнуйтесь.

Я открыл глаза: кресло, на голове обруч, провода какие-то, белый халат.

Больница? Чьё-то лицо приблизилось. Чёрт! Почему я так плохо вижу?!

Провёл рукой по лицу – влажно. Умывали, что ли? Зрение потихоньку восстановилось. И как ударило током.

– Кира!

И тут же всё вспомнил – боже, что я несу!

– Саша, какой же я болван… Сашка, дорогая моя рыжая…

Но неужели Ленка всё это видела? Зачем?! Психологи, хвостом вас…

Дверь распахнулась:

– Папка! Какой же ты у меня!

И налетело чудо, и поцеловало, и обняло, крепко-крепко.

Вот так. А вы говорите – психологи...

Александр Васильев

Ключ

Юрий решительно толкнул обшарпанную, но ещё довольно крепкую дверь мастерской металлоремонта, шагнул внутрь. Переход от яркого солнечного дня к вязким сумеркам в помещении оказался настолько резок, что он на несколько секунд ослеп. Ругнувшись вполголоса, машинально пошарил перед собой руками.

– Заходи, заходи, почтеннейший, – раздался из полумрака бодренький голос с сильным восточным акцентом. – Неприлично в дверях стоять. Старый Хаджи рад всякому гостю.

Щуплый, сморщенный узбек сидел на корточках на толстом коврике в углу мастерской и старательно шлифовал алмазным надфилем заготовку для ключа. В другом углу скромно притулился небольшой верстачок, над ним тускло светила засиженная мухами лампочка. Точно такая же лампочка, только снабжённая самодельным колпаком из пожелтевшей газеты, висела над головой мастера. Силы этих сорокаваттных источников едва хватало, чтобы осветить эти самые углы, остальное помещение тонуло во мраке. Казалось невозможным даже определить истинные размеры этой клетушки. Захлопнутая тугой пружиной дверь напрочь отрезала как дневной свет, так и все наружные звуки кипящего бурной жизнью базара.

– Ягу-у! Я-хак! – тихонько напевал мастер, казалось, совершенно не обращая внимания на вошедшего. Загорелая до черноты лысина слегка поблёскивала в полумраке, едва прикрытая маленькой расписной тюбетейкой.

Юрий почувствовал себя на редкость неуютно.

«Чурка долбанный, – подумал он раздражённо. – Понаехало вас тут… Сейчас ещё унижайся, блин!»

Он неуверенно переступил с ноги на ногу, робко покашлял.

– Будь здоров, благословенный, посетивший старого Хаджи в минуты размышлений, – немедленно откликнулся узбек, однако головы не поднял.

– Спасибо, уважаемый, – неожиданно даже для себя произнёс Юрий. И добавил: – Мне бы это…ключик бы заказать…

Мастер тихонько и дробно рассмеялся, словно сушёный горох рассыпал, поднял изрезанное морщинами лицо, похожее на печёное яблоко. Тёмные глаза взглянули на гостя внимательно и насмешливо.

– Как отрадно видеть в этом углу Вселенной особу, столь одарённую почтением к старшим и неслыханной вежливостью!

«Да старик-то того… чокнутый!» – в панике подумал Юрий.

Он уже сожалел, что прельстился на низкие цены, вывешенные на двери этой халупы.

Нет бы пройти двести метров дальше, где отменная, светлая мастерская! И вполне современная.

Нет-нет, он не жадный – это просто желание сэкономить хоть самую малость. С финансами у него сейчас… сказать «туговато» – было бы довольно мягко. Хреново, в общем. Да, пожалуй, как и у большинства по всей стране.

Тёмные и необычайно глубокие глаза старого узбека продолжали пристально разглядывать Юрия. Взгляд скользнул с самого низа, от стоптанных, но идеально начищенных ботинок, на секунду задержался на брюках, далеко не новых, но всё же чистых и безупречно отутюженных, пробежался по фланелевой рубашке, затем остановился на лице.

Юрий попытался робко улыбнуться. Он всегда чувствовал себя очень неуютно, и страшно смущался, когда приходилось о чём-то просить, словно всем своим видом выказывая – как ему неудобно отвлекать посторонних людей. А сейчас к тому же он был невероятно раздражён этим вынужденным неудобством.

– Вот, – протянул он свой единственный ключ и виновато добавил: – Потеряла моя ворона.

Ещё больше раздражало, что сам он никогда ничего не терял. Зато Наташка – прямо просто дыра, вечно у неё из рук всё валится. Не могла, блин, сама заказать, раз уж умудрилась прохлопать! Ни к чему не приспособлена, даже с таким простым делом не сумела справиться – пришла, разревелась…тьфу!...

Узбек слегка прищурился, отчего морщинки на его лице проступили ещё глубже.

– Хочешь только ключ – и я буду рад оказанной недостойному чести исполнить дубликат от этого Храма Счастья.

– Храм Счастья… – невольно поморщился Юрий. И только сказав, с ужасом понял – сколько едкой желчи и откровенного уныния вложил он в эти два слова. Видел бы этот старик – сколько счастья в этом «храме»! Раздобревшая после родов жена, бывшая ещё недавно весёлой девчонкой, а теперь вечно чемто недовольная брюзга. Понятно, что с его зарплатой о Канарах и норковых манто нечего и мечтать, но нельзя же вечно тыкать носом в его же… это самое. Он ведь старается! Одно утешение – дети. К слову сказать, от окончательного разрыва их удерживали только эти два маленьких чудных сорванца. От бывшей любви остались только жалкие ошмётки, перенесённые на пацанов. Да и самой любви-то не осталось – так, скорее привычка.

Старик виновато крякнул:

– Прости, благословенный, но у тебя такой вид, словно тебе нужен не ключ, а другая дверь! – И, видя, что Юрий порывается что-то сказать, предостерегающе поднял смуглую ладошку: – Молчи, ничего не говори! Поэт сказал:

«Лишь молчание могуче – всё же иное есть слабость». Твоё состояние не позволяет тебе сейчас принимать столь важное решение.

Юрий тяжко вздохнул.

– Где бы её ещё найти, эту дверь-то...

Узбек не ответил, тихонько напевая себе под нос, повертел ключ в жилистых руках, внимательно разглядывая бороздки и зубчики. Заметно удовлетворённый осмотром, кивнул и улыбнулся. Внезапно лукаво прищурился, глядя Юрию прямо в глаза:

– Хочешь попробовать, эфенди?

– Хочу, – неожиданно легко согласился Юрий. И сам удивился простоте принимаемого решения.

Его даже не удивило, что такое возможно только в сказках да в фантастических романах. А вдруг правда!? Ведь должны же случаться чудеса хоть раз в жизни. Тем более что с ним до сих пор ещё ничего такого не происходило. Возможно, впервые у Юрия появилась хоть какая-то возможность изменить свою жизнь, и он не хотел её упускать. А изменить так хотелось! Пусть даже таким вот способом. Только бы этот Хаджи не оказался шарлатаном – разочарование будет просто невыносимым.

– Если только это не обман и не шутка дурацкая…– поправился он. – Да только дорого, наверное, стоит такое удовольствие?

На всякий случай он хмыкнул и недоверчиво прищурился.

Старик сокрушённо покачал головой, невесомо поднялся на ноги, оказавшись росточком по плечо Юрию.

– Что значит – муж зрелый и рассудительный: умеет сразу же увидеть возможные препятствия и жалкие попытки низменного обмана. Нет, благословенный, это не будет стоить тебе ничего, кроме…

Мастер помолчал, в задумчивости пожевал нижнюю губу.

– Души!? – не выдержал Юрий. Всем всегда надо обязательно бессмертную душу.

Старик рассмеялся.

– Нет-нет, клянусь Аллахом, досточтимый юноша, душа твоя необычайно чиста и завладеть ей был бы великий соблазн даже для такого несовершенного усто, как я. Но ценой за эту возможность будут только твои собственные муки совести перед выбором нужного пути.

– Как это? – не понял Юрий.

– Подойди сюда, – с поклоном пригласил его мастер к маленькому комоду, Юрий только сейчас его заметил в полумраке.

Шагнув вперёд, он вдруг с изумлением ощутил в руке прохладу ключа.

«Странно, – мелькнула испуганная мысль в глубине сознания, – я ведь вроде только что отдал его этому Хаджи!»

Мастер тем временем выдвинул верхний ящик комода, тот оказался доверху набит самыми разнообразными ключами. Ничего удивительного – ведь он в ключной мастерской. Но ключи не выглядели простыми железяками, как следовало ожидать, напротив – они странно светились в темноте, словно гнилушки на болоте в ночь на Купалу.

– Вот, – гордо сказал мастер, – это всё ключи от дверей Счастья. Твоё право выбрать свою дверь.

Юрий недоверчиво хмыкнул, протянул было руку, даже не для того, чтобы уже взять какой-то определённый ключ, а так…просто прикоснуться к ним, ощутить их магическую силу… но Хаджи решительно остановил его.

– Э, нет, уважаемый. При всех твоих достоинствах у тебя может быть только одна дверь. Твоя собственная дверь с этого момента будет для тебя закрыта. А это значит, что ты должен прежде бросить свой ключ сюда – возможно кто-то тоже захочет его взять.

– Что-о!? – только теперь до Юрия дошёл смысл выражения «муки совести». Кто-то чужой будет вместо него входить в его дом, к его жене, его детям? И возможно ей будет лучше с тем, кто войдёт через его… нет, уже не его!... дверь. А он… он в это время будет совсем в другом месте и будет счастлив!? Да будет ли?

Некстати вспомнились слова приятеля, что мы все женимся на чужих жёнах, а они выходят замуж за чужих мужей.

– Ты должен хорошо подумать, прежде чем решиться на такой поступок, – терновые глаза мастера смотрели, казалось, в самую душу.

…И кто-то другой будет теперь выслушивать её упрёки в загубленной молодости…

Не отдавая себе отчёта, что он делает, Юрий решительно протянул руку вперёд и выпустил ключ. Крутанувшись в воздухе, кусочек родного металла, скрылся среди себе подобных, тихонько звякнув на прощание. Внутри Юрия словно лопнула какая-то струнка, связывающая его с прежней жизнью. Теперь, даже если бы он очень захотел, он не смог бы отыскать свой ключ – в ящике их, наверное, не меньше тысячи!

В груди разлилась странная горечь, глаза увлажнились. Вот так запросто! Старик вздохнул со всхлипом, глухо обронил:

– Что ж, обратной дороги уже нет. Ты сделал свой выбор, о достойнейший. Теперь можешь выбрать один ключ... Бесплатно, – добавил он зачем-то.

Юрий сунул руку в ящик, долго и бессмысленно шарил там, пытаясь на ощупь отыскать тот самый Единственный. Наконец достал, зажал в кулаке, боясь даже взглянуть на него.

– Перед тобой дверь, эфенди, – Хаджи отступил на шаг, указывая на обшарпанную дверь мастерской, – и весь мир. Новый мир. Твой Мир!

Юрий, словно сомнамбула, шагнул к выходу, даже забыв поблагодарить, настолько он был потрясён происходящим.

В открывшуюся дверь хлынул такой мощный поток света, что он невольно зажмурился и шагнул вслепую.

Постепенно привыкнув, рискнул открыть глаза. Перед ним, словно сотканная из солнечных лучей, стояла Самая Прекрасная Женщина на всём белом свете. Она не была стройной, как газель, зато у Неё по бокам были такие милые жировые валики, предусмотренные заботливой Природой, чтобы сберегать плод от случайного удара. Его плод! Длинные ноги, высокие голени, предназначенные для долгого стремительного бега, легко и уверенно держали их владелицу. Удивительно длинные волосы словно сказочный ручей расплавленного золота обтекали безупречный овал лица. Самого совершенного лица!

А глаза! Такие чистые и необыкновенно серые, словно лесные озёра. И такие же спокойные и глубокие. Добрые и понимающие, с глубокими, манящими омутами зрачков. Хотелось провалится в них и тонуть, тонуть, тонуть!…

Она смотрела на него с лёгкой улыбкой, разрумянившаяся, маленькие милые ямочки на румяных щёчках делали её похожей на расшалившуюся девчонку.

У Юрия защемило в груди. Внезапно он понял – что значит Любить, понял смысл этого слова, этого понятия, в последнее время уже порядком затасканного и опошленного. Не трахаться, не миловаться, а именно Любить! Какое это невероятное Счастье – любить Любимую Женщину!

Когда Она заговорила, он словно наяву услышал журчание лесного ручейка, весело бегущего в тени зелёных крон деревьев, сквозь залитые солнечным светом лужайки.

– Обедать будешь, дорогой?

Эмоции захлестнули его с головой, он не мог произнести ни слова, он задыхался от любви и нежности.

И вдруг до него дошло, что всего минуту назад он мог не встретиться с Ней, мог навсегда потерять свой шанс. Слёзы брызнули из глаз, он разрыдался и упал на колени, обхватив Её ноги и уткнувшись зарёванным лицом в кухонный фартук. Его сотрясало от рыданий – он плакал неумело, натужно, как всегда плачут сильные мужчины, не привыкшие даже к минутному проявлению слабости.

Она ласково погладила его по голове, наклонилась, взяла распухшее от слёз лицо в ладони и поцеловала заплаканные глаза.

– Ну что случилось, дурачок!?

Он судорожно всхлипнул, еле слышно прошептал.

– Боже мой, Наташка, КАК Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!! Она улыбнулась молча и вновь поцеловала его.

– Дурашка!..

Юрий разжал кулак – ключ выпал, тихонько звякнув. И радостно замер, словно боясь спугнуть солнечного зайчика.

Один ключ. Тот самый…

Она взглянула на пол, грустно улыбнулась:

– Что, и ты не сумел заказать?...

Евгений Гордеев

«Верность»

Способность любить? Разве не присуща эта замечательная способность всякому разумному существу? Всякому, кто способен отдавать тепло – душевное, телесное. Кто способен сострадать и сочувствовать. Посмотрите, ну посмотрите же на заботливую мать. С какой нежностью, с каким трепетом и осторожностью она носит свой плод, прислушивается к едва-едва различимому биению нового сердца, новой жизни и с каждым днём всё более и более ощутимым толчкам пока что слабеньких ножек. Разве не ждет она момента, когда дитя с жадностью припадет к налитой живительным молоком груди? И разве не восторг и любовь движет её? Возможность отдать за этот маленький комочек без остатка, целиком свою жизнь. Самое дорогое, что есть у живого существа. Разве это не доказательство любви?