Текст книги "Армагеддон был вчера"
Автор книги: Александр Полосин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
Кесарь Кесаревич косо глянул на часы. Пять часов вечера. Сейчас усталые, измученные после трудового дня люди потянутся домой, и двор вновь наполнится раздражением и ненавистью.
В это время Кесарь Кесаревич всегда выходил прогуляться в скверик, а заодно и понаблюдать, выявить и зафиксировать в памяти самых отъявленных, наиболее явно проявляющих себя ИХ. В последнее время это тоже стало его привычкой. Тем не менее, сегодня он решил немного задержаться с прогулкой. Объяснить себе мотивы этого поступка он не мог, сколько ни шевелил бровями и ни морщил лоб.
Тут Кесарь Кесаревич оторвался от клавиш и удивлённо прислушался. Непонятно – что же его так насторожило? Он встал, прошёл к окну и долго смотрел во двор. Тишина!
Поразительно! Люди возвращались с работы, проходя через скверик в замкнутое пространство двора их «хрущёвки», но все шли безмятежные, умиротворённые. Даже Фирсов – сосед с третьего этажа – не орал, как обычно, на свою жену, а шёл рядом с ней величаво и спокойно, в одной руке неся тяжеленную сумку с продуктами, что вообще-то нонсенс, другую, согнутую в локте, подставив жене для опоры.
Засосало под ложечкой: нахлынуло давно забытое ощущение «дежа вю». ЭТО снова происходило, и это надо было немедленно увидеть своими глазами. Торопливо одевшись, Кесарь Кесаревич, тем не менее, не забыл повязать галстук и прикрыть лысину шляпой – как-никак он интеллигент. А потому должен проявлять уважение к себе и окружающим даже в таких мелочах.
Выйдя во двор, он удивился ещё больше: повсюду царил бархатный покой летнего вечера. Даже злобные старушенции, что никогда не упускают случая вцепиться в кого-нибудь со своими нравоучениями, вежливо поздоровались с ним, чего давным-давно уже не делали. Раньше они только брезгливо поджимали губки и провожали его ненавидящими взглядами. Не просто так, конечно, ненависть возникла – однажды он-таки поставил их на место. По-интеллигентному вежливо, понятно, и всё же достаточно решительно. А сейчас! Казалось, сама атмосфера была насыщена добротой, это ощущалось всей кожей, всем существом.
Мишка и Аннушка сидели вместе в песочнице, и у каждого в руках было по мороженке. Напротив сидел отец и откровенно любовался, как они с аппетитом уплетают прохладную сладость.
На подоконнике первого этажа дремал старый кот Матроскин, довольно жмурясь и вяло покачивая свесившимся кончиком хвоста. По двору бегала ребятня, но никто Матроскина не сдёргивал, и это было в высшей степени странно. Обычно он и пяти минут не мог там пролежать, не привлекая внимания маленьких извергов.
Кесарь Кесаревич прошёл по двору, изумляясь и восторгаясь всё больше. На душе было так хорошо, что хотелось зарыдать от нахлынувшего избытка чувств, от тихого счастья и желания сделать что-нибудь особенно хорошее.
И тут он увидел причину столь разительных перемен. У самого входа в скверик сидела небольшая вислоухая собачонка и улыбалась всем прохожим. И люди улыбались ей в ответ, и каждый норовил подойти и обязательно погладить, приговаривая какое-нибудь ласковое слово. Она нисколечко не пугалась и принимала знаки внимания, благодарно шевеля пушистым хвостом в дорожной пыли.
Кесарь Кесаревич торопливо прошаркал до ближайшего магазинчика и купил двести грамм ливерной колбасы. Обратно он едва не бежал, опасаясь, что собачонке наскучит их дворик, и она потрусит дальше в неизвестность, из которой она и выпала.
Нет, она словно дожидалась его, как будто знала – зачем этот смешной старик убегал так поспешно.
Колбасу они приняла благосклонно и, что удивительно, не набросилась на неё с жадностью бродячей шавки, а принялась есть чинно и благородно, словно аристократка на приёме у принца-консорта. Кесарь Кесаревич в глубокой задумчивости присел на лавочку, и рассеяно следил, как неторопливо отгрызет она маленькие кусочки, тщательно их пережёвывает и так же неспешно проглатывает.
Насытившись, собачонка подошла к человеку, угостившему её, и благодарно лизнула в ладонь тёплым, шелковистым языком. Кесарь Кесаревич погладил в ответ, украдкой вытерев слюни о чуть жестковатую шёрстку.
– Откуда ты такая взялась, солнце моё? – ласково проговорил он. Она свесила голову набок и повиляла хвостиком: мол, не всё ли равно?
– И то верно, – вздохнул Кесарь Кесаревич.
Внезапно с грохотом распахнулась дверь второго подъезда, вылетел всклокоченный Мокин, слесарь местного ЖЭКа.
– Да пошла ты в задницу, сука! – проорал он кому-то невидимому. Сплюнул зло и пошёл прямо на них, нещадно матерясь. И осёкся, встретившись взглядом с собакой. – Это что ещё за тварь?
Кесарь Кесаревич виновато развёл руками.
– Да вот, собака, – пролепетал он. Мокин хмыкнул:
– Вижу что не верблюд! Твоя, что ли? Кесарь Кесаревич растерялся.
– Ну, вроде как…
– Вроде как, – глумливо передразнил его Мокин, но всё же прошёл мимо, опасливо обогнув нестрашную собачку по широкой дуге. Собака, не отрываясь, внимательно следила за ним карими глазами. Мокин заспешил, непрестанно оглядываясь и бурча под нос что-то невнятное.
Кесарь Кесаревич судорожно сглотнул.
– Ты ведь видишь ИХ, правда? – потрясённо прошептал он. Она повернула к нему мордочку и снова шевельнула хвостом. – Чувствую, что видишь! – И вдруг с жаром добавил. – Оставайся у нас, они же тебя боятся!
Собака медленно легла у его ног. Кесарь Кесаревич облегчённо выдохнул, почесал её за ухом, она блаженно зажмурилась и подставила второе ухо.
– Ну, теперь всё у нас будет хорошо! – заключил он.
С этого дня двор было не узнать: все стали предупредительны и вежливы друг с другом, дети делились сладостями и бегали в магазин за хлебом и молоком для одиноких старушек. Алкаши в скверике больше не появлялись, и Мишкин папка словно обрёл вторую молодость: повеселел, посвежел, и теперь всегда ходил аккуратно побритым, отутюженным. Даже стал как будто выше ростом.
А Кесарь Кесаревич целые дни напролёт молотил по клавишам старенького «Ундервуда»:
«…Как ни странно, отличать ИХ от нас могут только животные, которые не обладают разумом, но доверяют могучим и древним инстинктам. Только этим можно объяснить то, что домашние любимцы – кошки, собаки, – годами живущие под одной крышей со своими хозяевами, порой набрасываются на тех, кто их холит и кормит. Страшно даже представить, что же такое кошмарное могут сотворить ОНИ, находясь в нашем обличье, если самое преданное существо – собака, не больная и не бешеная, набрасывается и убивает своего хозяина…»
Да, в последнее время всё чаще в новостях передают как любимец семьи питбуль или ротвейлер загрызает насмерть своего владельца. Самое странное в этом, что чаще всего ими оказываются люди, облечённые властью. Или деньгами, что вообще-то одно и тоже.
Собака прижилась во дворе, и жильцы наперебой старались закормить её разными вкусностями: кто колбаской краковской, кто косточкой мозговой, а кто просто хлебом, вымоченным в соусе от гуляша. Она благосклонно принимала это как должное, и отрабатывала харч как могла: по утрам сидела у входа в сквер и провожала взрослых на работу, вечером там же и встречала. Днём присматривала за детьми, а когда наступала ночь, сидела в самом центре двора и внимательно следила, как одно за другим гаснут окна дома.
Вот только на клички, что пытались навязать ей благодарные жильцы, она принципиально не отзывалась, поэтому так и осталась – просто Собака. Или – Наша Собака.
Кесарь Кесаревич же продолжал писать своё разоблачение. Так и остававшееся пока без названия.
А Собака жила, и двор преображался. Даже посторонние бродячие псы избегали теперь заглядывать сюда. Да ещё слесарь ЖЭКа Мокин.
Всё было настолько хорошо, что просто не могло продолжаться долго.
И вот однажды утром Кесарь Кесаревича разбудил жуткий грохот и звон выбитого стекла.
– Если пропить не смогу, так выброшу, на хер, в окно! – орал кто-то. Кесарь Кесаревич с ужасом узнал голос Мишкиного отца. Наспех умывшись и в волнении криво повязав галстук, он выскочил на улицу. Дворовые бабульки немедленно накинулись на него:
– Да сколько же это может продолжаться! Ты, интеллигентишка занюханный, сколько говорено было: подпиши заявление – так нет же!.. Глянь, до чего дошло!
Под окнами валялись останки телевизора. Дешёвого, чёрно-белого, и всё же… Действительно, участковый неоднократно приходил к нему с коллективным заявлением на непутёвого соседа, но Кесарь Кесаревич – человек по натуре незлобивый – всегда вежливо отнекивался, отказывался подписывать. Мало того, ещё и участкового убеждал дать человеку шанс, провести с ним беседу.
И так до следующего раза.
Но сейчас он об этом и не думал. Он искал и не находил нигде Собаки. Установившееся с её появлением хлипкое благополучие двора рухнуло в одночасье. Он знал: стоит только найти Собаку – и всё ещё можно вернуть…
Он нашёл её спустя полчаса: в глубине сквера, там, откуда она наблюдала за их двором по ночам – в тени раскидистого клёна.
Чья-то жестокая рука умело раскроила Собаке череп штыковой лопатой.
Лопата валялась рядом.
…Не помня себя, Кесарь Кесаревич этой же лопатой тяжело, с одышкой, вскопал маленькую могилку. Потом безудержно долго плакал, в бессилии привалившись к стволу дерева. Словно проникшись его чувством, могучий клён тяжело вздыхал раскидистой кроной и ронял слёзы листьев ему на колени.
Это была уже четвёртая могилка за последние двадцать лет, выкопанная Кесарем Кесаревичем у старого друга – клёна. Но эта – Особенная.
Уж он-то как никто другой знал, насколько разными бывают собаки.
Ежегодно они гибнут тысячами, но только единицы среди них – Особенные. Большие и маленькие, лохматые и не очень – всех их объединяет одно: они могут видеть Чужих. И… Чужие их боятся.
А ведь внутри у многих из нас, вероятно, сидит свой Чужой, что так и норовит вырваться, и далеко не каждый в состоянии с ним совладать. Он – Кесарь Кесаревич Родионов, – пока может, а вот кому-то непременно нужна Собака… Желательно большая и лохматая, с внимательным взглядом огромных печальных глаз: «Я тебя вижу! Будь настороже...»
А как узнать, что это именно твоя? И что именно она оградит тебя от влияния ЕГО? И что она не убьёт тебя, когда твой Чужой попытается вырваться наружу?
Именно поэтому Кесарь Кесаревич всегда мечтал и в то же время боялся завести свою собаку.
Даже он, при всём своём человеколюбии, не может поручиться за себя… за своего Чужого. Да что там – он попросту боится! Боится, что когда-нибудь и ему попадётся собака «не та»…
Он вернулся домой вконец обессиленный и опустошённый. Долго смотрел на листок на стене. Затем решительно сорвал его, вставил в машинку и допечатал:
«Титульный лист. Эссе. Рабочее название «Паранойя или вся Правда о НИХ».
Работу надо закончить во что бы то ни стало…
Рю
Пан Коллега
Скажу сразу, с доктором Коваржем я встретился исключительно по его собственной инициативе.
В один из вечеров ранней пражской осени я по привычке забрёл в «Виолу» – винный погребок в Старом Городе, куда любил хаживать по вечерам на пару бокалов. В те старые добрые времена «железного занавеса» там было тихо и покойно, и деревянные, потемневшие от возраста столы и лавки ещё не ломились от гостей со всего света.
Тогда, помнится, каждый вечер в углу напротив посиживал над своим бокалом велтлинского художник Франтишек Тихи – когда в одиночестве, когда в компании фотографа Радецкого. У самых дверей себе под нос бормотал бесконечные народные мотивы историк-фольклорист доктор Нетрлик. А вечному официанту пану Пангасту никто не мешал погружаться в свои, видимо, не очень весёлые мысли, если судить по его угрюмому виду. Кроме них в ресторанчике обычно не было ни души – влюблённые парочки или случайные посетители, запоздало возвращающиеся с концерта в «Рудольфинуме», заглядывали в погребок где-то ближе к полуночи.
С тех пор это уютное место изменилось до неузнаваемости и превратилось в галдящий шумный муравейник, битком набитый немцами, американцами и японцами почти в любое время дня и ночи, – но это уже, как говорится, из другой оперы. А в то время это было приветливое, гостеприимное убежище, которое всей атмосферой прямо-таки располагало к честным, откровенным разговорам, когда доля истины в словах возрастает прямо пропорционально количеству выпитого.
В этот день я впервые и повстречался в нерабочей обстановке с доктором Коваржем: он стоял в дверном проёме и близоруко озирался вокруг.
Я не мог поверить собственным глазам. Записной аскет Коварж в винном погребке!
– Пан коллега! – окликнул я его из полутьмы своего уголка. – Что я вижу? Вы собственной персоной в этом вертепе?!
Коварж повернулся на знакомый голос. Наши отношения в институте всегда были чисто служебными, и я ожидал, ясное дело, что такая встреча его никак не порадует. Но, как тут же выяснилось, ошибался.
– А, это вы, пан коллега? Слава богу! Я уже боялся, что меня дезинформировали относительно ваших привычек.
– Так вы меня ищете? Ну и ну! А кто же вас мог дезинформировать, как вы выражаетесь?
– Цирил, разумеется, кто же ещё? Ваш верный оруженосец. Он так буквально и сказал: «После шести старина Брунер сидит или «У золотой щуки», – но там вас не оказалось, я успел проверить – или в «Виоле». Третьего не дано, как говорили древние римляне. А если пана шефа не будет и там, остается обратиться только в клиники и морги». Я последовал совету Цирила, и вот... я здесь, – Коварж усмехнулся, чуть-чуть нервозно, как мне показалось, и начал протирать и без того чистые очки кончиком галстука.
– Нy, Цирилу завтра ещё придётся ответить за свою чрезмерную информированность, – добродушно хмыкнул я. – Но раз уж вы меня поймали, то прошу к столу. Пан Пангаст, ещё бокал бордо!
Коварж протестующе замахал руками, потом всё же сообразил, что сидеть в винном погребке над пустым бокалом было бы достаточно странно, и сдался. Он даже несколько раз пригубил, явно собираясь со словами.
– Ну, так рассказывайте, что у вас на душе, вы, вечно юная надежда нашей биохимии, – подбодрил его я.
– Знаете, – начал Коварж, – я и решил встретиться с вами именно здесь, потому... Потому что у меня такое чувство, что вы поднимете меня на смех. Думается, тут мне будет легче перенести этот удар, чем у вас в лаборатории. На глазах у Цирила... ну, и так далее. Вы меня понимаете?
– Ещё бы, – кивнул я. – На глазах у Цирила и Яны и так далее.
Доктор Коварж слегка покраснел и сделал изрядный глоток. Очевидно, он потерял нить.
– Давайте, давайте, смелее! – усмехнулся я. – То, что вы расселись за одним столом со старым греховодником, который решил отдохнуть от забот насущных, ещё не накладывает никаких обязательств. Только, ради бога, не притворяйтесь проповедником на сеансе стриптиза. А что до Яны, то весь институт знает о ваших отношениях не хуже, чем Цирил о моих холостяцких привычках. Ну, что там у вас?
– Послушайте, пан коллега, то, что я хочу рассказать, вовсе не смешно, если вы меня понимаете...
– Вот и отлично! Шутки в сторону – и погрузились в Моцарта, как говаривал старый профессор Новотны. Вы, кстати, его уже не застали? Жаль, жаль... Ну, так я вас слушаю.
– Вы знаете, всё началось с того, что последние лет шесть я работаю по договору с нашим фармакологическим концерном «Спофа». Суть работы заключается в том, что мне нужно анализировать целый ряд веществ, которые их химики выделяют из самых разных растений и животных, каких только удастся достать, – не только химически анализировать, но и физически. Ну, так вот... Короче говоря... Если вам известно, то все органические соединения, входящие в состав живых организмов, являются левовращающими – конечно, в том случае, если они вообще являются оптически активными...
– По правде сказать, как доктор естествознания, я уже что-то об этом слышал, – заметил я, но Коварж в возбуждении не обратил внимание на иронический тон моей реплики. – Хотя, насколько мне известно, этот факт упоминается даже в учебнике биологии для старших классов.
– Ну вот, видите, – он удовлетворённо хмыкнул. – Более того, твёрдо установлено – эмпирически, понятно – что это вообще является одной из важнейших характеристик, так сказать, кирпичиков жизни, и понятно, что этим никто уже давно специально не занимается. Так вот... А теперь вы можете себе представить, пан коллега – я выделил правовращающие соединения! Даже целые группы соединений – и они являются частью протоплазмы: ни более, ни менее!
Я снова кивнул пану Пангасту, отвлекая его ненадолго от своих бренных раздумий. Коварж имел репутацию очень эмоционального молодого человека, и мне не хотелось препираться с ним. Хотя бы потому, что в моей лаборатории работала Яна, предмет тайной (как полагал он сам) страсти Коваржа, – в действительности же всем известной и абсолютно безнадежной. Странное дело: я всегда почему-то чувствовал себя ответственным за их отношения. Но это уже тоже из другой оперы.
– Ну ладно, пан коллега. Только ваше открытие никакой не секрет, оно уже давно сделано и многократно подтверждено – тем же Ахимовым и Брюннингсом и бог знает, кем ещё. Хотя я всего-навсего обычный зоолог, и экзамены по биохимии, слава богу, давно сдал все до единого.
– Конечно, конечно, – заторопился Коварж, снова теребя свои очки. – Понятно, я провёл литературный поиск и ознакомился со всеми этими работами – по меньшей мере, с основными из них. Ахимов, Брюннингс, Дейв, Салливан, Танака – и ещё много, много других. В коллоидах ведь всегда есть примесь правовращающих молекул – доли процента. Это всем известно, хотя никто не знает, откуда они там берутся. Только это совсем другое дело, пан коллега. Я нашёл организмы, которые имеют полный комплект правовращающих аминокислот. Или углеводов. Или жирных кислот, – он замолчал, словно сам испугавшись своего заявления.
Помолчал и я, раздумывая над неожиданным сообщением.
– В таком случае, это попадание в яблочко, пан коллега, – наконец выдавил я из себя. – Это вполне может потянуть на государственную премию – а то и на Нобелевскую, кто знает? Конечно, в том случае, если вы не ошиблись и верно интерпретировали результаты. Мне, честно говоря, представляется сказкой, что в наше время можно делать открытия такого масштаба с приборами из прошлого века. В данном случае только с поляриметром, если я вас правильно понял... Ну, что же – так или иначе, поздравляю вас, пан коллега! Только я всё ещё не понимаю, какое отношение ко всему этому имею я.
У Коваржа от волнения задрожала рука с недопитым вином, и красная струйка пролилась на стол. Хорошо ещё, что пан Пангаст, как настоящий пражский трактирщик, отродясь презирал скатерти.
– Я ведь ещё не всё сказал, пан коллега. И даже не самое главное. Но сначала... сначала вы должны мне обещать, что весь разговор между нами останется в секрете. Знаете...
– Разумеется, знаю, пан коллега, – прервал его я. – Если речь об этом дойдёт до Его Величества Роберта Первого и Единственного (к вашему сведению, академик Роберт Яначек – директор нашего института общей биологии, по совместительству заведовавший и лабораторией, в которой прозябал Коварж), то всё дело закончится изящной научной статьей, а то и монографией, где вы будете фигурировать в анонимном списке «сотрудников, которым выражается глубокая признательность» за то, что они там и сям что-то принесли, подержали или нагрели. Я не прав?
– Абсолютно правы, – вздохнул Коварж и с опаской осмотрелся вокруг, словно боясь, не возникнет ли рядом грозный лик академика Яначека. Однако этого, как и следовало ожидать, не случилось. Лишь доктор Нетрлик, утомившись от собственного мурлыканья, тихо подрёмывал за своим столиком. – Совершенно правы. Что же касается вас, то я знаю, – точнее, надеюсь – что вы человек честный и...
– Мерси, – я отвесил галантный кивок. – Постараюсь не уронить своей репутации. Кстати, хочу сразу же заявить, что не собираюсь участвовать в вашей работе в качестве соавтора, что бы там из неё ни получилось в результате. Даже в качестве анонимного сотрудника. Даю вам моё честное слово.
Коварж вздохнул с облегчением.
– Я знал, знал, что... Да чего там! – он махнул рукой. – В принципе, помощь, которую я прощу от вас, ничего не стоит, по правде сказать, вы могли бы оказать её мне прямо сейчас.
– Вот как? – я поднял брови. – Хотя у меня большой опыт, но я не могу припомнить, чтобы я когда-то занимался наукой в ресторане. Что же, никогда не поздно обзавестись новыми привычками.
– Знаете, пан коллега, самое интересное во всём этом является то, что такие правовращающие молекулы встречаются, в основном... как бы это выразиться, чтобы вам, биологу, не показалось смешным... короче говоря, в странных организмах...
– Ага, – кивнул я. – Вы, конечно, имеете в виду людей?
– Не надо смеяться надо мной, – укоризненно сказал Коварж. – Я знаю, что для вас, биологов, человек нисколько не отличается от животного или цветка. Но с точки зрения обычного человека, так сказать, здравого смысла...
– Ну, уж нет, – решительно возразил я. – Можете говорить со мной о чём угодно, но в учёной беседе, даже если вы уж решили проводить её в этой дыре, избегайте ссылок на здравый смысл или как он там называется. Ещё древние греки установили, что с познанием окружающей действительности вообще и наукой в частности эта штука не имеет ничего общего.
– Ну, ладно, – вздохнул Коварж, – попробую иначе. Некоторые цветы...
– Растения, – поправил я.
– Да-да, конечно... Хорошо, некоторые растения... и животные... проявляют исключительные свойства, необычные в остальной природе. Строение, характеристики, особенности... короче говоря, всё, что угодно. Понимаете?
– Понимаю. Только что тут странного? Я сам могу перечислить вам таких видов сотни, если не тысячи.
– Слава богу, пан коллега, теперь вы догадываетесь, куда я клоню. Именно это я имею в виду. Так вот, слушайте. Представьте себе, что больше всего правовращающих молекул я обнаружил как раз в таких... странных... видах.
– И что, у вас есть уже какая-нибудь теория или хотя бы гипотеза на этот счет, пан коллега? – спросил я, изо всех сил стараясь не выдать своим видом чрезмерного интереса, тем более волнения, какое я, сам не зная почему, вдруг почувствовал.
– Есть, – гордо ответил он. – Знаете, пан коллега, я вам верю, поэтому, собственно, всё это и рассказываю. Мне кажется, что все эти цветы... пардон, растения... и все животные, в которых я нашёл такие молекулы, являются, так сказать, ублюдками. Или, точнее, мутациями. И, может быть, всё их отличие от остальных заключается именно в химическом составе, допустим, как раз в оптической активности молекул. Неудавшиеся мутации погибают, мутации, способные жить, выживают, но приобретают, грубо говоря, странные, необычные свойства. Что вы на это скажете?
Я глотнул из бокала, чтобы Коварж не заметил моего облегчения. Его гипотеза была такой же наивной и безнадёжной, как и его симпатии к Яне. Хотя...
– Пожалуй, это интересно, – великодушно согласился я. – Интересно и многообещающе. Да, кстати, о каких растениях – цветах, если использовать вашу терминологию – и животных идёт речь? Если, конечно, вы готовы это сообщить.
Коварж уже находился под расслабляющим действием алкоголя.
– Для вас – все, что угодно, пан коллега! Вы слышали что-нибудь об орхидее Corallorhiza trifida?
– Да, конечно. Из университетского курса ботаники.
– Ну, тогда я вам не скажу ничего нового. То, что она цветет уже в марте, ещё не так удивительно. Но то, что у неё нет хлорофилла...
– Не преувеличивайте, пан коллега! Насколько я помню, внутри стебля этого растения живут грибы, можно сказать, в плену. Корни растения снабжают их питательными веществами, те перерабатывают их...
– Не сердитесь, пан коллега, я не хочу вмешиваться в вашу специальность, но здесь вы немного путаете, – сказал Коварж с торжеством. – Растение, точнее его верхняя часть...
– Цветок? – иронично уточнил я. Разумеется, я отлично знал, как там обстоят дела с Corallorhiza trifida, но мне хотелось проверить его.
– Вот именно, цветок. Так вот, этот цветок фактически утилизирует гриб, который даёт ему питательные вещества. Но и это ещё не все. Растение цветет, даже образует семена, но это, как бы выразиться поточнее, только макеты семян, потому что у них напрочь отсутствует всхожесть. Оно размножается корневищами. А цветёт и плодоносит только для вида, можно сказать, для удовольствия, потому что может обеспечить себя питанием с избытком.
– Хорошо, пан коллега. Я так понимаю, что там вы и нашли свою правовращающую водичку?
– Не во всём растении. Только, как вы говорите, в цветке. Глициды и полный набор аминокислот. Гриб, захваченный растением, абсолютно нормален. С биологической точки зрения, разумеется. Наверно, вам это покажется смешным, но мне это представляется ужасно... ужасно аномальным... чудовищным... Как будто цветок является настоящим эксплуататором, захватчиком, я бы даже сказал...
– Мутацией, – быстро подсказал я. – С точки зрения морфологии это так, но не забывайте, что, скажем, все лишайники, строго говоря, являются таким же симбиозом водорослей и грибов. А водоросли, как должен бы знать и биохимик, всё-таки растения, – не счёл я нужным объяснять, что симбиоз – совсем иное дело: водоросли используют свой хлорофилл для общего снабжения питательными веществами.
– Может быть, вы и правы, пан коллега. В конце концов, это тоже не так уж далеко от моей теории... А знаете, где я обнаружил ещё одну неплохую коллекцию правовращающих аминокислот?
– Откуда же? Я пока ещё не ясновидец.
– В лимфе ящерицы... чёрт, забыл, как её по латыни. Это создание живет в пустыне Гоби и единственное на всей Земле использует вибратор – собственное тело, которое колеблется с ультразвуковой частотой, – чтобы молниеносно зарываться в песок в случае опасности...
Коварж внезапно прервал свою речь и выразительно посмотрел на меня.
– Вы дали мне слово, пан коллега, не забывайте об этом. То, что я вам рассказываю – это итог моей работы в течение нескольких лет. Вы же знаете, какие у нас условия и чего стоило найти всю эту экзотику. Даже с помощью богачей из «Спофы». Вы же мне друг?
– Оставим это, пан коллега, – успокоил его я. – Во-первых, я действительно ваш друг, хотя вы и сплетничаете обо мне с Цирилом, а во-вторых, в благосклонности Роберта Великого и Ужасного я не нуждаюсь. Что касается вашей ящерицы, это выглядит более интересно, чем цветок. Здесь, может быть, чтото есть, – уверенно произнес я, потому что твёрдо знал, что это тупик. Таких диковин в природе сотни и тысячи. Чего стоит хотя бы электрический скат или муравьи и пчёлы со своим сложным языком? Да и обыкновенный уж, если на то пошло, безо всякого ультразвука может зарыться едва ли не в асфальт. Но если Коваржу так уж хочется поразвлечься за государственный счет, то почему бы и нет? В худшем случае это позволит ему хоть немного развеяться и отвлечься от своей безнадёжной неразделённой любви.
– А теперь, наконец, вы, будущий лауреат и венценосец, скажите-ка мне, что же вам надо от меня, скромного заведующего лабораторией зоологии?
Коварж гордо надулся – видно, мысль о Нобелевской премии, пусть даже и в шутке, запала ему в душу.
– Подсказку. Наводку, так сказать. На другие виды организмов, пан коллега. Животные, растения, которые могут оказаться такими же мутациями. Я ведь должен доказать свою теорию, а на двух видах, вы понимаете, это невозможно.
– Это верно, – кивнул я и сделал вид, что размышляю. – А что вы скажете о всей австралийской фауне? Ехидны, утконосы, кенгуру – это же весь третичный период, прямо пересаженный в наш благословенный век!
Коварж легко клюнул на эту наживку.
– Чёрт побери, а об этом я и не подумал, пан коллега! Хотя мне кажется, что вся эта австралийская живность скорее реликт, чем мутация, но попробовать стоит... А ещё?
– Ну, вы ненасытный, честное слово! Раз мы уж начали разбираться с этими курьёзами, попробуйте мечехвоста. В конце концов, последний оставшийся в живых трилобит. Потом эта, как её, – змеевидная макрель. Или латимерия – пусть «Спофа» тряхнет мошной! Кенгуру и коалу можно найти в зоопарке, утконоса тоже, если не у нас, то у соседей, особенно если вам достаточно взять анализ крови. Вот за мечехвостом придётся ехать в Южную Америку. А с живыми латимерией или целакантом – прямо беда, даже и не знаю, куда бы вас направить!
Но Коварж уже понял подвох и засопел, как паровоз, не желая сворачивать в сторону.
– Боюсь, пан коллега, мы с вами не вполне понимаем друг друга. Меня не интересуют курьёзы природы, которые ни с того, ни с сего пережили своё время, а самые обыкновенные виды, животные или растения, которые, однако, обладают сверхъестественными свойствами. Понимаете?
Я отлично его понимал и назвал для приличия несколько малоизвестных видов, о которых вспомнил. Как видно, наукой действительно можно неплохо заниматься даже в таком неподходящем месте, как винный погребок.
На следующий день с самого утра я незаметно отвёл прелестную Яну в сторонку.
– Не дуйся ты так на этого Коваржа, – посоветовал я ей. – Мне кажется, он отличный парень, к тому же влюблён в тебя по уши. Почему бы тебе не быть с ним поласковее?
– И об этом говоришь мне ты?! – она вытаращила глаза.
– Насколько я знаю, о наших с тобой отношениях никто не подозревает, а уж он – тем более. Я ведь не прошу ничего, кроме разговора с ним время от времени – буквально пара слов на ходу. Заведи при случае, хотя бы в очереди в буфете, беседу о его работе, словно для приличия. Он сейчас занимается чем-то интересным и вне себя от радужных перспектив, а с тобой наверняка поделится.
Она пристально посмотрела на меня, тряхнула очаровательной головкой и вернулась в лабораторию. В последующие дни мне доставались разрозненные сообщения о том, как Коварж ведет осаду всех зоопарков республики. Разговоры о кенгуру и утконосах, как видно, всё же возымели действие, и мой молодой коллега не имел ни минуты отдыха. Самого Коваржа я видел пару раз и только мельком. У него был ужасно заговорщицкий вид, и он подмигивал мне при встрече в коридоре, словно намекал на нашу общую тайну. Как мальчишка, думал я.
Объявился Коварж недели через две. Приглушенным, таинственным голосом а ля Джеймс Бонд в трубке внутреннего телефона он попросил о встрече «на том же месте и в тот же час, вы меня понимаете, пан коллега?» Я заверил его в своём добром расположении. В конце концов, я и так бываю в этом ресторанчике через день, и его присутствие мне в любом случае не будет помехой.
Коваржа я нашёл склонившимся над бокалом вина за тем же столиком в углу. Настоящий светский лев, ни дать ни взять! Не успел я пристроиться напротив, он завалил меня своими новостями. С австралийскими реликтами дело не заладилось – кенгуру оказались в полном порядке, берлинский утконос, правда, имел в костном мозге какой-то процент правовращающих глицерофосфатов, но столько, что не стоило и говорить. Мечехвоста он пока не достал, латимерии и целаканта тоже. Я уж было собирался посоветовать ему связаться с Туром Хейердалом и записаться на будущую экспедицию куда-нибудь в тропики, но он не дал мне слова.
