Текст книги "Армагеддон был вчера"
Автор книги: Александр Полосин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
– Человек, ты рискуешь. В следующий раз, когда я приду, тебе может быть уготован ад, и выбора уже не будет, – Смерть выдержала паузу. – Твоё решение?
Старик задумался. В голове спорили две прямо противоположные друг другу мысли. Одна убеждала: «Зачем тебе рисковать местом в раю, ведь ты же смертен и всё равно покинешь этот мир!»
А вторая мысль жалобно, с чувством молила: «Ведь ты же любишь их, ты любишь, ты знаешь, что сейчас у старшей дочери тяжёлые времена, а у младшей недавно родился ребёнок, ты же хочешь подержать его на руках, хотя бы ещё разок! Останься, останься ради них!»
Плюнув на место в раю, Лев Иммельянович твёрдо проговорил:
– Жизнь… Жизнь.
В эту же секунду перед глазами старика всё поплыло от внезапно навалившейся на него слабости, он закрыл глаза и провалился в пустоту.
…Словно сквозь сон Лев Иммельянович услышал чей-то тихий плач и очень знакомые женские голоса:
– Папа, папочка, – окликали его. – Очнись же, папа!
С трудом открыв глаза и осмотревшись, старик понял, что лежит в больничной палате. На лице кислородная маска, слева стоит капельница, справа, у окна, с заплаканными лицами стоят дочери, а в уголке, на стуле, закрыв лицо руками, тихонько плачет его жена.
Александр Васильев
Возвращение
В этот пасмурный июньский вечер прохожих на улице почти не было. Хмурые облака целый день грозили обрушиться на город затяжным дождём, но пока только сталкивались друг с дружкой с недовольным рычанием. Скучающий ветер от нечего делать гонял по улице смятые газеты и пустые пивные банки.
Воскресенье. Праздник Дня города, с натужным весельем тянувшийся с субботнего утра, незаметно угас, так и не перейдя в привычные народные гулянья с песнями, плясками, хохотом, пьянкой и мордобоем. Город просто устал отдыхать.
По заплёванному тротуару не спеша прогуливался одинокий мужчина в длинном бежевом плаще, старомодной шляпе и с обязательной тростью. А как же! Именно трость, на его взгляд, и придавала ему ту самую профессорскую солидность, которая никак не вязалась с его живым подвижным лицом и горящими по-мальчишески глазами.
А ведь он действительно был профессором. И не просто профессором – в свои сорок пять лет он был к тому же автором многих и многих трудов по физике, метафизике, психологии, социологии, этногенезу и ещё бог знает по скольким направлениям. За что бы он ни брался – всё удавалось ему с такой лёгкостью, что доводило завистливых коллег до изжоги и потери сна. И ему это нравилось. Ему всегда доставляло ни с чем несравнимое удовольствие копнуть самую неразрешимую проблему, разбить её на части, разложить по полочкам своего, без ложной скромности, гениального мозга, и найти решение – простое, элегантное и настолько очевидное по своей сути, что остальным оставалось только с досадой хлопнуть себя по лбу: «Как же это мы сами не догадались!»
Вот и сейчас он улыбался хмурому городу, скучным серым домам, редким прохожим, смотревшим на него как на сумасшедшего. Они бы ещё больше признали его сумасшедшим, если б он хоть полсловечком намекнул им – почему у него так хорошо на душе. Почему ему так хочется петь, плясать или совершать какие-нибудь несолидные глупости: засвистеть по-разбойничьи, пройтись колесом или же просто заорать во всю мощь лёгких, какой он замечательный и как у него всё здорово получается.
Всегда ходивший быстро и стремительно, сейчас мог он позволить себе несколько минут вальяжности. Он шёл, с удовольствием всматриваясь в лица прохожих, в тщетной надежде встретить хоть кого-то знакомого, хоть одну родственную душу, с кем можно было разделить радость открытия. Открытия эпохального, удивительного и настолько фантастического, что дух захватывает.
Да, он как никто другой знал, что именно у него, в отличие от Архимеда, есть шанс действительно перевернуть весь мир. У него, в отличие от учёного грека, есть точка опоры. Хотя надо честно признать: обрести эту точку ему помог неизвестный друг, полгода назад приславший конверт с решением теоремы обратной полярности – так называемой «апории Вестенхауза». Но воплотил-то её в жизнь он сам! Своим умом, своими руками, терпеливо и вдумчиво анализируя природу генетической экстраполярности.
И когда его обогнал сутулый мужичок в потасканном пиджачке неопределённого цвета, он на секунду задержал взгляд на его небритом лице, окликнул радостно-недоверчиво:
– Женька!?
Мужичок остановился в нерешительности, зачем-то спрятал ладони под мышками. Потом шмыгнул носом, хмуро оглядел его с ног до головы и спросил с вызовом:
– Я вас знаю?
Профессор заторопился, боясь обознаться:
– Ну как же! Женька! Володин! Школа номер двенадцать, восьмой «А»! Ну же, вспоминай! Выпускной вечер, портвейн «три топора», Наташка Сазонова…
Мужичок наморщил лоб, силясь вспомнить, внезапно просиял:
– Лёха Бутусов! «Бутуз»?
– Точно, он самый! – довольно захохотал профессор.
– Хорошо выглядишь, дружище! – осторожно похвалил Женька. И тут же спохватился. – Или вас, наверное, надо называть Алексей Ильич? Я слышал, вы теперь большой человек в науке.
– Да брось ты эти «выканья». Мы ж друзья! Лёха-Жека, как раньше! Ну, давай, рассказывай, как ты?
Женька облизал пересохшие губы, тяжело вздохнул:
– Так это… как видишь… я как все… Да не-е, в общем-то нормально…
– Да ладно тебе – нормально! – хлопнул его по плечу бывший одноклассник. – Оставь ты эту рассейскую привычку говорить «всё нормально» даже когда тебе совсем хреново!
– Ну значит мне совсем хреново! – внезапно обозлился прежний школьный приятель. – И чо?
– Да будет тебе, – смутился Лёха. – Я не хотел тебя обидеть, честно. Пойдём-ка лучше взбрызнем где-нибудь по капельке. За встречу!
Женька неловко переступил с ноги на ногу, посмотрел вдаль и опять вздохнул.
– Я совсем на мели, старик, – с такой тоской в голосе промолвил он, что у Лёхи защемило сердце.
– Да брось ты, я угощаю! – благодушно заявил он, обнял бывшего товарища за плечи и поволок к ближайшему заведению с яркой неоновой вывеской
«Кафе-гриль. Работаем круглосуточно».
Выпили за встречу, закусили маринованными корнишонами, грибочками.
Привычные охи-ахи, всхлипы «… а помнишь?» – неизбежная иллюстрация несбывшихся надежд и горечь разочарований за стаканчиком «Смирновской №57». Да, суровая взрослая жизнь сломала не одну детскую мечту, не одну судьбу исковеркала.
Когда шустрая официанточка принесла парующую курицу-гриль с бесстыдно точащими к потолку ногами, в бутылке плескалось уже почти на самом дне.
– Милая, – властной рукой остановил официантку Алексей, – ты нам бутылочку замени сразу же. Что б мы тебя больше не беспокоили. И принеси ещё графинчик сока помидорного.
– Помидорного? – хихикнула она.
– Именно! – воздел палец к потолку профессор. Осоловелый от выпитого, со сдвинутой на затылок шляпой и съехавшим на бок галстуком, он выглядел разухабисто и комично.
– Одну минуточку, – томно пообещала она и ушла, виляя бёдрами. Профессор бараньим взглядом смотрел ей вслед. В груди приятно потеплело. Сколько же он всего упустил в жизни! За что так истязал себя все эти годы, с упоением отдаваясь работе и обделяя себя же в милых и простых удовольствиях? Ни семьи, ни ребят, ни котят… Работа! Только ею он и жил всё время, только ей отдавал всю свою энергию… Двадцать пять долгих лет! Самые лучшие годы жизни потеряны, прожиты кем-то другим! Ради чего?
А вот ради того, что именно сейчас он может всё изменить! Именно теперь у него в кармане ключи от Вселенной! Да, именно теперь он сможет насладиться жизнью в полной мере, вкусить все её прелести, сорвать все лавровые венки! И рассказать, наконец, о своих чувствах той Единственной Женщине на выпускном вечере в школе, которую он свято и безответно любил всю жизнь…
Но сначала нужен эксперимент. Желательно не на себе. Рисковать своей гениальной головой попросту нецелесообразно. Вот Женька – идеальный экземпляр, посланный ему самим Провидением! Этот-то наверняка согласится...
Он заставил себя прислушаться к пьяной болтовне бывшего товарища. А последний то со всхлипами жаловался на судьбу, то в приступе бессильной ярости давил в кулаке несчастный огурчик и клялся «… я им ещё покажу!» Никого конкретно не называл, но обещал непременно всем этим таинственным ИМ утереть когда-нибудь нос...
Профессор смотрел на него с восхищением и почти с любовью – да, это именно то, что ему нужно. И ни капли жалости при этом не испытывал.
Женька допил остатки водки, оторвал ногу у несчастной курицы и впился в неё зубами.
– …моя биография – это биография всей страны, – продолжал он с набитым ртом. – С небольшими вариациями, конечно, но в целом – всё то же самое: строительный техникум, пьяные дебоши в общаге, армия, дедовщина, служба на Кавказе, анаша, нацвай, спирт, дембель, месяц загула после него. Работа на стройке века… на какой?... да плевать – все они тогда были Стройками Века.
Мастер, прораб, начальник участка, замдиректора… Сдача объектов, комиссии, ещё комиссии, обмывание, брудешафт, лживые клятвы в вечной дружбе, пьянки, бабы, бани, опять эта зараза… – он щёлкнул пальцем по пустой бутылке. – Потом развал предприятия, оказывается, строители стали не нужны – всем подавай юристов, менеджеров! – и меня выбросили на улицу. Теперь вот подвизаюсь мастеришкой у дорожников. И снова пьянки, бабы, бани… А перерывах между этим – семья: сопливые дети, зарёванная жена, и снова пьянки, но теперь уже не для души, а только чтобы убежать от беспросветной действительности…
Помолчали.
– Так ты, стало быть, женат? – спросил Лёха безучастно. Не то чтобы ему было интересно, но не молчать же?
– Да, – голос Женьки потеплел, в голосе неожиданно проявились едва уловимые нотки нежности. – Женат. Угадай, на ком? – он хитро прищурился.
– Даже не представляю. Погоди-ка! Неужели на Наташке!? – Лёха вдруг раздавил огурец в кулаке. Внезапно ему стало невыносимо жарко...
– Точно! – у Женьки глаза стали масляными, он, казалось, ничего и не заметил. – Вот мой единственный свет в окне! Луч света в тёмном царстве! Ну и, само собой, дети: две расчудесные дочурки и младшенький – орёл степной, казак лихой!
– Давай-ка выпьем за твою семью, – наполнил стаканы профессор. Поднял свой на уровень глаз и с пафосом сказал: – За то, что тебя держит в этом мире!
Женька удивлённо вытаращился на приятеля, рука дрогнула, но всё же выпил до дна, привычно понюхал рукав, однако вовремя спохватился и хрупнул огурцом. Сглотнул торопливо, сдавленно прохрипел:
– Спасибо, старик, за тёплые слова! Вот уж чего-чего, а не ожидал… Алексей доверительно положил ладонь ему на руку.
– А ты хотел бы прожить жизнь заново? Рука с огурцом повисла в воздухе.
– В каком смысле?
Профессор навалился локтями на стол, и, глядя прямо в мутные глаза однокашника, на полном серьёзе сказал:
– В самом прямом. Я могу вернуть тебя назад, правда, только на тридцать лет, в этот самый день и час...
Женька натужно рассмеялся, но глаза вдруг стали серьёзными.
– А ты кто – Мефистофель?
– Бери выше!
– Ого! А куда уж выше-то? Разве что Сам…
– Жека, не ёрничай, пожалуйста…
– Послушай, дружище, – перебил его Женька. – В тебе плещется почти пол-литра «огненной воды», и я знаю, что ты готов перевернуть весь мир прямо сейчас, не сходя с места. Но утром, когда ты протрезвеешь, тебе будет смешно над самим собой и стыдно посмотреться в зеркало. Поверь мне. Я наслушался ещё и не такой мути, особенно после третьего-четвёртого стаканчика. Я пил с будущими-бывшими космонавтами, гениальными писателями, что пишут самый эпохальный роман, и который, само собой, потрясёт весь мир; пил с изобретателями новейших систем ПВО, разведчиками, иностранными резидентами, да бог знает с кем ещё… На самом же деле все эти «гении» не более чем спившиеся неудачники. Ты, конечно, не похож на бича, но хрен знает, что за «тараканы» у тебя в голове!
Лёха нервно побарабанил пальцами по столу.
– Бич – это, надо полагать, «бывший интеллигентный человек»?
– Вот именно, – усмехнулся Женька и потёр небритый подбородок. – Как я, например.
– М-да, удивительно трезвый взгляд абсолютно пьяного человека.
– Потому что это так и есть, – вздохнул Женька, уныло подпёр щёку кулаком и попытался поймать на вилку вертлявый маслёнок. Потыкал несколько раз – не получилось. Плюнул и со стуком бросил вилку на стол. – И ни хрена тут уже поделаешь…
Профессор снова постучал по столешнице, но уже визиткой:
– Протрезвеешь – позвони. Поверь – только я смогу дать тебе шанс прожить жизнь заново. Не упускай его, – он встал, слегка покачнулся, поправил шляпу. – В любом случае ты ничего не теряешь.
Разочарованная официантка с сожалением приняла деньги, с томным вздохом посмотрела ему в спину. Такой импозантный мужчина, а-балдеть! А она-то надеялась, что он проводит её после работы, ведь намекала же, что смена заканчивается.
– Будете ещё что-нибудь заказывать? – всё же по инерции игриво поинтересовалась она у Женьки.
Но и этот её разочаровал. И озадачил.
– Да, – с неожиданной злостью сказал он. – Новую жизнь.
С этими словами он опрокинул в глотку полный стакан «смирновки», нахлобучил кепку и, не прощаясь, вышел. Она показала ему вдогонку язык.
Не везёт, так не везёт…
Наутро Женьку был по указанному адресу. Только встретили его младшие научные сотрудники, как они представились. Ничего впечатляющего он пока не увидел: серая невзрачная пятиэтажка хрущёвской постройки со скромной вывеской «НПО «Авилком». Лаборатория НИИ Верхточмаш». Словом, обычный «почтовый ящик». Секретный, само собой.
Но визитка однокашника магическим образом открывала перед Женькой всё новые и новые двери этого потаенного храма науки. Изнутри он оказался похожим на районную больницу: такие же серые невзрачные коридоры, тихие как мыши сотрудники в белых халатах, кабинеты, переполненные непонятным оборудованием. Не хватало только запаха лекарств и унылых больных, ожидающих своей очереди. И нигде никаких вывесок с названиями – только цифры на дверях да редко где фамилии обитателей. Так и на зелёной двери, к которой подвели Женьку после долгих блужданий по коридорам, значилось лишь скромное «Бутусов А.И.».
Остановили его всего один раз, на третьем этаже. Причём не охранник, а такой же сотрудник в белом халате, внешне поразительно смахивающий на кота. Женьке даже почудился вертикальный зрачок в рыскающих зелёных глазах. Только этот кот был, судя по всему, не запечный лежебока, а словно «санитар» в зернохранилище – быстрый, злой.
– К Бутусову, значитца. Чудненько. А пропуск есть? Ах, карточка. С росписью? Превосходно. Дорогу знаете? Нет? Ну, вот товарищ Вас проводит, – он поймал за рукав пробегающего мимо мужчину, вежливо попросил: – Андрей Соломонович, проводите товарища к профессору Бутусову, будьте любезны.
Андрей Соломонович недовольно скривился, но отказать не посмел.
– Следуйте за мной, – коротко приказал он.
Поднявшись на этаж выше, он постучал в дверь так осторожно, словно боясь, что она вот прямо сейчас взорвётся от одного прикосновения. Дождавшись властного «Войдите», отступил на шаг и жестом указал посетителю на дверь.
Незаметно вздохнув, Женька повернул ручку и шагнул внутрь.
– Здорово, дружище! Я знал, что ты, наконец, сделаешь правильный выбор! – профессор ещё издалека раскинул руки и стремительно кинулся к ошалевшему Женьке. Облапив его запанибратски, он усадил товарища на стул и влюблёнными глазами осмотрел с головы до ног. – Блеск! В костюме ты выглядишь намного импозантнее!
Заметив смущение Женьки, профессор громко и со вкусом расхохотался. Тот неуверенно улыбнулся в ответ. Признаться, он уже сожалел о своём порыве, и даже хотел встать и уйти, но что-то неуловимое в глазах товарища его удержало.
– Вот так, друг мой! – радостно заявил Лёха. – Теперь мы перевернём мир! Мы! Мы с тобой! – Он вскочил, потряс над головой кулаками, зачемто пробежался по лаборатории, совершенно ни к чему пощёлкал непонятными тумблерами. Судя по всему, его лихорадило от переполнявшей жизненной энергии, не старый ещё организм требовал действия.
Женька прокашлялся.
– Так это… Ты хотел мне что-то показать?
Профессор остановился посреди лаборатории, несколько секунд смотрел на него, словно вспоминая – откуда здесь взялось это. Наконец спохватился.
– Показать!? Да, именно показать! Я тебе такое покажу! Мы с тобой шагнём в другое измерение. Я покажу тебе новый мир, мир безграничных возможностей, мир, где…
– А поконкретней можно? – довольно бесцеремонно перебил его Женька. В конце концов, чего стесняться – судя по всему, он нужен Лёхе гораздо больше, чем Лёха ему. Понятно, что этому яйцеголовому он интересен лишь как подопытный кролик. Или мышь. Или кого они там используют для своих опытов? Теперь вот на людёв переходят.
– Поконкретней говоришь? – очень кстати подвернулся стул, профессор плюхнулся на него, закинул ногу на ногу. – Пожалуйста, – он обвёл лабораторию боярским жестом, словно приглашал к столу. – Как я и говорил тебе вчера: я могу вернуть тебя на тридцать лет назад, в этот же самый день и час.
– Меня?
– Ну, не совсем тебя, – поправился Лёха. – Только твоё сознание. С той лишь разницей, что твоё альтер эго будет находиться в теле пятнадцатилетнего пацана. Со всем твоим жизненным опытом, само собой.
– Охренел, что ли? Меня ж домой не пустят! Пятнадцатилетний! Да у меня дети старше! А моя семья, моя работа, а документы опять же?…
Профессор застонал, словно от зубной боли.
– Идиот! Ой, извини, это я о себе – не объяснил толком: ты не просто станешь моложе на тридцать лет – ты действительно перенесёшься обратно в семьдесят пятый год. Я создал поле, способное отправить тебя в прошлое. Но только на тридцать лет – это темпоральный предел, – извиняющимся тоном добавил он. – Да больше и нужно.
– В семьдесят пятый? – с сомнением переспросил Женька.
– В одна тысяча девятьсот семьдесят пятый, – уточнил профессор.
– Хм, – задумчиво покусал губу новоиспечённый Фауст. – Звучит заманчиво…
– Ещё бы не заманчиво! – обрадовался Лёха. – Ты только представь – какие возможности открываются перед тобой! Какие горизонты!
– Та-ак, – протянул Женька. Встал, шагом прошёлся по лаборатории, остановился у одного из экранов, по которому ошалело метались зелёные кривые.
Профессор молча следил за ним, словно боясь спугнуть.
– Та-ак, – повторил Женька и прошёл к окну. Сквозь матовые стёкла в помещение проникал лишь дневной свет, увидеть через них что-либо абсолютно невозможно, но Женька упёрся невидящим взором именно в окно.
Вернуться назад. Стать снова молодым, здоровым, полным надежд. Прожить ещё одну жизнь, но уже по накатанной, проторённой дороге. И быть застрахованным от совершённых когда-то ошибок. Предвидеть, предугадывать уже произошедшие события, и вовремя реагировать на них. Застраховаться от собственной тупости, афганской войны, перестройки, нищеты, голода, тотального дефицита, путча, дефолта, наконец, снова войны, только уже кавказской… Создать нормальную счастливую и обеспеченную семью. Это ли не мечта каждого нормального человека! Не экстремала-пофигиста, а именно простого обывателя. Такого, как он – всего лишь желающего обрести уверенность в завтрашнем дне. И потом…
Он резко обернулся.
– Ты говоришь – сознание. А тело?
– А что тело? На хрена эта, прости за правду, эта дряхлая развалина пятнадцатилетнему? – искренне удивился Лёха. – Оно просто пшик – растворится где-то в потоках времени. Закон сохранения массы: если в одном месте сколько-то убудет, в другом ровно столько же прибудет.
– Тоже верно. Погоди-ка. А тебе-то что за интерес? Ну, в смысле – я-то зачем тебе нужен? Ты ведь прекрасно можешь перенестись сам.
Профессор замялся.
– Видишь ли… Это очень сложно объяснить человеку, далёкому от темпоральных исследований…
– Чего-то ты темнишь, дружище, – хмыкнул Женька.
– Да нет же! – с излишней горячностью заверил Лёха. Он чувствовал себя очень неуютно под прицелом Женькиных глаз: морщил лоб, хрустел пальцами, силясь подобрать нужные слова, облечь в доступную форму яркие, изумительные и неоспоримые доводы. Он, конечно, ждал этого вопроса, но надеялся, что придёт время – и слова сами найдутся, как уже бывало не раз. Слова, конечно, были, но все не те.
Женька молчал, насмешливо разглядывая сконфуженного Мефистофеля. Ему-то как раз было ясно, зачем нужен подопытный кролик: страшно испытывать такое на себе, кишка тонка. Лёха вон целый профессор, доктор наук и так далее и, как говориться, тому подобное: звания, регалии, почёт опять же… Вот кому надо за жизнь цепляться – не дай бог потерять всё, нажитое за долгие годы непосильным трудом. А у него что – кум, сват да печи ухват, и жизнь – копейка. Такую и потерять не жалко.
Лёха наконец собрался с мыслями, глухо заговорил:
– Понимаешь, мне нужен чистый эксперимент. Я боюсь… да, боюсь! И сотри эту идиотскую ухмылочку с лица! Я боюсь не самого эксперимента, а… чёрт, даже не знаю – как сказать!... Словом, если я сам перенесусь назад – о, это моя самая заветная мечта, поверь: начать карьеру учёного, уже обладая сегодняшними знаниями и опытом, не тратить время на бесполезное топтание на месте, на все эти идиотские стройотряды и общежитские пьянки, на невыносимую зубрёжку бессонными ночами… – если я вернусь в тело моего пятнадцатилетнего Я… У меня не будет стопроцентной уверенности в том, что вся прожитая до сегодняшнего дня жизнь существовала реально, и что это не какой-нибудь кошмарный сон начитавшегося фантастики пацана… Теперь понятно? – Лёха едва не сорвался на крик, бездумно схватил со стола карандаш, до хруста сжал в кулаке.
Женька вытер вспотевший лоб.
– Охренеть! – потрясённо выдавил он. – А в самом деле… Что значит – учёный! Мне бы подобное и в голову не пришло. Так ведь и свихнуться недолго.
– Через тридцать лет ты вернёшься сюда, в этот кабинет, и расскажешь мне всё, что с тобой произошло. Буквально поминутно. Так что запоминай все события тщательно. Можешь даже завести дневник. И помни всегда: это для тебя пройдёт тридцать лет, для меня ты войдёшь сюда сегодня же. А я, в свою очередь, подтвержу, что тебе это не привиделось. Так что, как видишь, мы с тобой нужны друг другу в этом эксперименте, дабы убедиться, что оба не спятили.
– Ага, – кивнул Женька. – Мамы-папы, нам без вас всё равно, что вам без нас…
Профессор вымученно улыбнулся, спросил устало:
– Ну так как?
Женька сделал вид, что глубоко задумался, покусал губу. Затем лукаво подмигнул растерянному профессору и бесшабашно махнул рукой:
– А поехали! Что мы теряем? Давай крутнём шарик назад! Один раз живём… – и осёкся. Прожить-то ему как раз предстояло повторно.
Тем не менее, раз согласившись, он ощутил лёгкость на душе, словно решился, наконец, на сложную операцию, обречённо заявив хирургу: «Ладно уж, режьте!»
Хрустнул карандаш, профессор удивлённо уставился на обломки в руке.
– Шарик? – переспросил он растерянно.
– Ну да, – живо подтвердил Женька. – Земной шарик. «Мы вращаем его сапогами на себя, от себя…», – пропел он, отчаянно фальшивя. – А теперь крутнём обратно.
– Да-да, – профессор подскочил со стула, засуетился, не зная куда пристроить обломки карандаша. – Прямо сейчас и начнём.
– Точно, – ухмыльнулся Женька. – Пока храбрость не пропала. Профессор торопливо защёлкал бесчисленными тумблерами на панели, приборы загудели, ожили, лаборатория наполнилась гулом и треском разрядов. Воздух в помещении завибрировал от перенасытившей его энергии.
– Встань вот сюда, – указал профессор на блестящую стальную панель. Сам уселся за компьютер, в бешеном темпе замолотил по клавиатуре. Монитор удивлённо моргал, едва успевая сменять всё открывающиеся окна.
Женька осторожно ступил на плиту, зябко передёрнул плечами.
– Как-то мне не по себе, – неуверенно хохотнул он.
– Всё будет хорошо, – поспешил заверить профессор. – Ты даже не успеешь ничего понять.
– Ага, – отозвался подопытный. – Пациент был обследован, был прооперирован… был хорошим товарищем… Ты только того… заканчивай поскорей. Пока у меня запал не прошёл.
– Да уже практически всё, – пообещал профессор. Он едва не подпрыгивал от возбуждения, правая нога, поставленная на носок, мелко-мелко дрожала. И сам он весь дрожал, как гончая, почуявшая близкую добычу. – Вот уже ввожу дату, – он торопливо отстучал положенное количество цифр и букв. – Порядок. Ну ты как, готов?
– Давай уже, не тяни, – взмолился Женька. – Мефистофель хренов! Профессор зажмурился, лихорадочно потёр ладошки и нажал «Enter».
Плита под ногами у Женьки засветилась фиолетовыми отблесками. Пока он, как любопытный хомяк, вертел головой, тщетно силясь найти источник странного свечения, ноги уже утонули в нём по колено.
– Слышь, Лёха, а это нормально? – забеспокоился он. Профессор нервно взлохматил волосы.
– Всё по плану. Так и должно быть, не волнуйся.
– Да я и не волнуюсь, – осклабился Женька.
Ногам было приятно-щёкотно, словно отсидел, а вот теперь они оживают, восстанавливают кровообращение. И было ещё какое-то ощущение – что-то неуловимо знакомое, и в то же время совершенно новое. Но приятное. Даже приятственное. Смешливые мурашики споро побежали вверх по спине, по затылку, зарылись в волосах, и там устроили настоящую чехарду.
Женька расхохотался в голос:
– Это тебе надо волноваться, дружище!
– Ты только не забудь про меня! – запоздало струхнул профессор. Женька успокаивающе выставил перед собой ладонь, подмигнул задорно.
– Не сумлевайся! – и пропал.
Вой приборов постепенно стихал, один за другим гасли огни пультов.
Зашуршал принтер, вытягивая длинный язык отчёта о проделанной работе. Через несколько минут в наступившей тишине слышно было только осторожное шуршание кулера, усердно охлаждающего процессор. На мониторе всплыли заветные слова, которые новоиспечённый гений с нетерпением и страхом ждал последние десять лет «Переброс завершён. Опыт прошёл успешно. Введите контрольные данные».
На лице профессора словно примёрзла глупая улыбка.
– Получилось! – потрясённо прошептал он. Вскочил и отбарабанил ладонями по столу зажигательную лезгинку. – По-лу-чи-лось! – заорал он и пустился в пляс.
Веселье прервал негромкий стук в дверь. Как? Уже!?
– Войдите! – ликующим голосом разрешил он. И даже заранее раскинул руки в ожидании первого времяпроходца... темпопроходца… нет, так звучит как будто «проходимца». Тогда темпошественника… не важно, термин пускай придумывают неудачники, а он будет как пророк, открывший человечеству новый мир, новое измерение, неслыханные возможности…
– Случилось чего, Алексей Ильич? – заглянул в лабораторию так называемый «самый-самый младший научный сотрудник», тот, что из «охранки от Лубянки», ненавистный всему институту Крысобоев.
– А?.. – растерялся профессор. Вот уж кого он сейчас никак не хотел видеть! И спохватился: лучшая защита – нападение. Тем более что он, как никак, профессор, и здесь на привилегированном положении. – Как вы смеете врываться в кабинет во время эксперимента? – рявкнул он. Видимо недостаточно свирепо, потому что Крысобоев нимало не смутился, только хищно прищурил кошачий глаз.
– Вы же сами сказали «войдите», – голос «младшенького» так и сочился ядом.
– Да, сказал. А теперь говорю «Выйдите!»
– И незачем так орать, – примирительно отметил Крысобоев. – Я же что подумал: а вдруг помощь нужна…
– Не нужна, – отрезал Бутусов. А в глазах читалось: «Только не от тебя, гнида!»
– Чудненько, – заметил «самый-самый» и обвёл помещение подозрительным взглядом. – А позвольте полюбопытствовать – где же ваш посетитель?
– Вы здесь кого-нибудь видите? – с вызовом поинтересовался профессор.
– Нет, – осторожно признался «самый». – Но вот как раз это и настораживает. Вы же понимаете – я не из праздного любопытства интересуюсь…
– Ах, идите играйте в свои шпионские игры в другом месте! Раз здесь никого нет – стало быть уже ушёл. Неужели непонятно?
– Чудненько. Да не кипятитесь вы так. Ну ушёл и ушёл, делов-то. Лишь бы не остался нигде. Пойду проверю, – напоследок пообещал он зловеще и закрыл дверь. Хорошо хоть с той стороны.
Настроение было испорчено. Даже чистая и светлая лаборатория стала раздражать. В конце концов, какой смысл сидеть здесь и ждать результатов? Да и будут ли они… У этого Женьки со школы ветер в голове – мог совершенно запросто наплевать на него. Или просто забыть. Или может не совсем забыть, но забыть, например, сегодняшнюю дату… Или например… Да много чего может случится за тридцать лет. Может, он уже того… вообще… Нет! Об этом лучше не думать!
Профессор едва не взвыл белугой от потока чёрных мыслей. Чёрт возьми, так нельзя. Надо срочно на улицу, на свежий воздух, к людям.
Торопливо скомкал отчёт, сунул его в утилизатор, дождался, пока ненасытная утроба тупого пожирателя секретов не икнёт довольно, только тогда сменил халат на привычный бежевый плащ и ринулся к выходу.
Солнце радостно ударило по глазам, обласкало плечи. Ноздри жадно втянули запахи родного мегаполиса: испаряющихся луж, разогретого асфальта, выхлопных газов, странную и тягучую смесь тонких женских духов и мужского пота, едва прикрытого резким запахом новомодного одеколона. И запах зелени, конечно. Горьковато-липкий аромат тополей, травы, разопревшей от нескончаемых дождей и теперь прожигаемой солнцем. Наконец-то лето вступает в свои права. И то сказать – достала уже пакостная мжичка, что стояла в воздухе последние три недели.
Профессор довольно зажмурился, подставил лицо опаляющим лучам. Постоял так несколько секунд, жадно впитывая ультрафиолетовое, инфракрасное… а, к чёрту – просто удивительный солнечный свет.
Наконец, вздохнул с облегчением, огляделся. Народ метался по городу во все стороны суетливо и на первый взгляд совершенно бестолково.
Эх вы, благожелательно подумал, недочеловеки. И поправился: пока недочеловеки.
Улыбнулся сам себе и, нахлобучив неизменную шляпу, неторопливо побрёл к ближайшему скверику. Там, кстати, в открытом уже павильончике, торгуют замечательным свежим пивом и, конечно же, сушёной таранькой. И вот там-то, на берегу пруда, можно спокойно отдохнуть душой, привести мысли в порядок. А не получится – так хотя бы залить их на время пивом и просто бездумно посидеть на лавочке, покормить дешёвыми пирожками наглых уток.
* * *
Ресторан «Арагви», один из самых дорогих ресторанов города, в это время суток никогда не заполнялся и наполовину. Два часа дня – это обедённое время бизнесменов, политиков и прочих представителей власть имущих, понимающих толк во вкусной и здоровой пище, и не стесняющихся выложить за неё довольно кругленькую сумму.
Утопающие в зелени кабинки надёжно скрывали посетителей от любопытных взглядов, и создавали ощущение, что они здесь совершенно одни. Иллюзию поддерживала ненавязчивая прислуга и мягкий полумрак.
