Текст книги "Исповедь пофигиста"

Автор книги: Александр Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Глава двадцать шестая

Я и в Польше – как дома. Войцик меня познакомил со всей своей родней: очень сердечные, открытые люди. Мама Войцика, как меня увидела, сразу открылась:

– О! Рыжий жид!

Не! Жид по-ихнему – просто еврей. Ни хрена обидного! Им же не обидно, что они поляки, хотя тоже хорошего мало. Так я на жида никак не отреагировал, а чтобы это было заметно, стал насвистывать их любимый гимн: «Еще Польска не сгинела, но дала уже душок!».

Без слов, конечно, им и так все понятно. Мы не в Варшавском гетто. Верно? Но этот «жид» меня очень развеселил, а то я всю дорогу нервничал. Только выехали из Пюрмонта, по радио объявляют: «Внимание всем! На трассе водитель-самоубийца!».

При чем тут я? Я только-только тронулся. У меня что, СПИД? Куда мне торопиться? Здесь же все делается по-людски, так немцы считают и те русские, которые еще в Германии не были.

Все по-людски, не то что на Украине. Там тормоза отказали или руль заклинило, короче – писец! Но есть еще две-три минуты… Ну, дурак пытается переключиться на ручное управление, тормозит ногами, орет и закрывает глаза, а всякий порядочный украинец звонит в милицию и делает официальное заявление: мол, раз уж все так круто вышло, кончаю жизнь самогубством в знак солидарности… ну, с бастующими шахтерами Донбасса и требую отставки правительства. Шоб чему-то свой писец посвятить. Позвонить можно по «хэнди» или из ближайшей телефонной будки. Я не пробовал, но говорят, что некоторым это удавалось.

Нет, никаких личных просьб, такие заявления ментами не принимаются и не регистрируются. И никто с тобой торговаться не будет, и в обмен на твою жизнь ни хрена хорошего не даст. Заявку передадут куда следует: шахтерам там или в отдел по связям с обчественностью при президенте, дорогу перекроют ежом, и кончай як хош. А пугать людей на трассе зачем же? Они и сами обо все узнают в свое время.

В Германии все не так. Полиция тут же объявляет по радио: на трассе зельбстмердерфарер – и все. Ему до гроба – зеленая улица, сквозной коридор, чтоб никто не мешал и не превращал самоубийство в убийство. Это совсем другая статья, совсем другой грех. А господин под ним не подписывался. Значит, и башлять не будет. К тому же самоубийца может и передумать. Ему судьба русских горняков по барабану, только личные проблемы! Под настроение, под кружечку пивка, под кайф! Да и тормоза, как правило, в полном порядке, можно и пошутить.

Так я аж до границы делал этому придурку зеленый коридор и ехал по обочине. Около самой границы Войцик мне говорит:

– Рыжий, кончай дурить. Он уже давно нас обогнал вместе с полицией. Такой эскорт!

А, курва! Но до Люблина мы добрались нормальненько и сразу на базар: полазать, посмотреть, как люди живут. А машину поставили за базаром, за железной дорогой, на травке. Когда – раз! – польские полицаи. А Войцика рядом нет, он со своей мамой уже на базаре. Полицаи ко мне:

– Ваши права!

– Командир! Мы что, в Киеве? Зачем тебе мои права? Я что, нарушил правила железнодорожного движения?

– Нет. Но пан припарковал машину в неположенном месте.

– Где-где именно пан припарковал?

– На газоне.

– А где написано, что это газон и здесь нельзя приземляться? Вы сами сейчас стоите на газоне. Вместе со мной.

– Я при исполнении. А табличка – вот!

Гляжу – пся крев! Действительно, около урны табличка. Такая крошечная, плюгавенькая, но по-русски: «Траву не мять!»

– Командир! А почему она по-русски? Мы что, не в Польше? Почему я в Польше должен читать по-русски?

– А поляки, пан, и так траву не мнут. Сразу и видно, что пан не поляк. А откуда пан розумие по-польски? Пан живэ в Польши?

– Нет! В Германии. Разве не видно?

– Нет, не видно.

– А по машине тоже не видно? По номерам, блин?

– По номерам видно…

– Тогда какие вопросы? Вот тебе техпаспорт, вот паспорт, вот машина, вот я. Чего еще?

– А почему пан так грубо разговаривает?

– Нормально, я еще грубость не применял. Хотите, пойдем прямо к судье.

А судья – родная сеструха Войцика. Я ее хорошо знаю. И еще я знаю, что сейчас с базара придут Войцик с мамой. А вот и они!

– О, пан, что такое?

– Пан нарушил правила стоянки.

– Пишите квитунг на меня.

– Как пани фамилия?

– Полищук.

Он – раз:

– Кто есть пани такая-то пани?

– Доцурка.

– О, прошу, пани, прощения! Счастливого пути!

– А квитунг?

– Какой квитунг, пани?

У родителей Войцика в Люблине свой дом на два этажа. Первый этаж – триста метров. Две теплицы, бассейн. Мать хорошо знает украинский, а батя еще и русский, и все очень звонко поют – под водочку, под огурчики, под немецкие ликеры. Вилли, мой хаус-мастер, тоже звонко поет, шайсе, особенно ночью, под барабан. Просыпаешься в холодном поту и слушаешь до утра.

Дом у родителей безразмерный. И хрен с ним. А жил я совсем в другом месте. Что я стариков стеснять буду? У них своих родственников пол-Польши, как у Хасбулатова. Ну, спихера из русской Верховной Рады. Он так себя все время называл, по-чеченски. Великий, бля, чечен, и ни хрена больше! А поселился в бывшей квартире Брежнева, я по радио слышал. Когда его об этом спрашивали, он страшно злился и по-чеченски сверкал глазами:

– Говорят, у меня квартира шестьсот квадратных метров. Я знаю, кто говорит: мальчики в коротких штанишках – Гайдары, бурбулисы, гладиолусы разные… Студенты! Где они там насчитали шестьсот, когда и трехсот нет. Ну, не сакля, ясно. Но я в ней не один живу, ко мне со всей Чечни родственники едут: на Москву поглядеть, на Кремль, на меня, сына чеченского народа. Это понять надо, прежде чем метры считать.

А я что, лох? Я все понимаю. И с родителями Войцика жить не стал, а они и не звали. С родителями вообще жить вредно, даже с чужими.

Короче, как-то перед сном я оказался совсем один, а спать еще не хотелось. То есть спать-то хотелось, даже очень, но не одному. И к кому же обратиться за помощью? Ага! Есть тут подходящий бандит, Леон, сукин сын и сутенер. Я звоню Леону:

– Леон, нужна телочка на ночь!

А он образованный сукин сын. Все сразу понял, причем правильно.

– Будет сделано, шеф! Сколько хочешь. Всего одну? Тогда двести марок за всю ночь.

– О’кей! Но чтоб там на мой вкус: сиськи, письки, попочка, трали-вали!

Леон привозит меня к телке, зовут Моника, пани Моника из кабачка. Рост – под меня. Именно телочка, а не старая тухлая телка из «Пипа». Стриженые волосы, крупные карие глаза – огромные! О! Еще сиськи, как у Вероны. И маленькая попочка-кнопочка. Девочка – обалдеть! Вообще, я люблю похудей, чтоб талия была не ниже пояса. Не! Жена должна быть другая: толстая, сладкая, теплая: любимого человека должно быть много, и чтоб я всегда был накормлен и согрет.

А эта телочка щупленькая, жопка маленькая, а сиськи тем не менее!..

– Моника! – говорю. – Ты меня понимаешь? Видишь, пан хочет любви по-польски. Может, пан через то станет поляком. Он уж кем только через то не был: и жидом, и кацапом, и хохлом, и дойчем, теперь хочет стать поляком.

А она отвечает:

– По-польски мы теперь не успеем: пан уже два часа сам с собой говорит, а ночи летом короткие.

А тут вдруг звонит Леон. Ну инспектор, твою мать!

– Ты уже все сделал? Так я сейчас буду. С пляшечкой.

Приезжают Леон, Раф и пляшечка эткуфки. Живет один мужик в Люблине, Эткуф или Эктуф. Он гонит первоклассный самогон цвета чая, коричневатый такой, как коньяк, без запаха спирта, чуть-чуть горчит, как медовуха, кисленький. Прихлебнул – не надо даже закусывать-занюхивать – никаких лишних движений, даже воздуху набирать не надо. Но это я потом узнал, а тогда:

– Что это за фигня?

– Польская самогонка. Не пробовал?

– Я все пробовал! Прост! Леон! Куда это я ухожу? А где Моника? Мо-ни-ка! Ты меня видишь? А я тебя нет…

Ну вот, все куда-то раньше меня поехали, а в бутылке еще столько осталось! Мы с Леоном вмазали всего по стакану, а Раф – полстакана. Леон – два метра, что вверх и что вниз, тяжеленный, бритоголовый, с сережкой в ухе, мычал на диване влежку; я ушел в глухое подполье и только тихо попискивал; Раф все повторял: в пять часов надо ехать домой, в пять часов надо… Дурдом! А Моника ничего не пила, сидела и смотрела, как мы дурью маемся. Может, закодирована, как я, или при исполнении – ни-ни? Ни хрена мы с ней не успели – ни по-русски, ни по-польски.

Короче, Раф с Моникой кое-как затолкали меня в машину прямо в костюме. Здрасьте! Что мне его снимать перед посадкой? Переднюю сидушку разложили и положили, блин, меня как-то раком, жопой к лобовому стеклу. Я обнял подголовник, смотрю в окно и Рафа спрашиваю:

– Ты, хрен, дорогу видишь?

– Ни фига. Прорвемся!

– Ты смотри, блин, а то завезешь меня к Ар-р-рафату! А мы с ним еще не до конца разобрались, хотя… если мы им территории, а они нам весь мир… Ох, тогда мы не спор-р-рим!!!

Видно, Раф меня услышал: только дернулся и – раз! – в бордюр. Главное, далеко не уехать. Если ни хрена не видишь. Он начал разворачиваться и снова – в столб.

– Ша! – говорю. – Надо аккуратненько. Мы не в космосе.

На светофоре мне показалось, мы приехали. Я перекрестился, открыл дверь и вышел, прямо на перекрестке. Раф кричит:

– Стой! Куда?

А я пошел себе через перекресток. Крещеный же уже! Все машины так и обмерли, сигналят, приветствуют. Все видят немецкие номера: немцы гуляют. Тут и Раф вышел из машины: до него, наконец, дошло, что мы приехали, а до остальных еще нет.

За час мы добрались до Войцика, а до него минут двадцать, если без эткуфки. Войцик – поляк немецкий, а по-русски матерится, как только из спецраспределителя, меня увидел, обрадовался:

– Куда ты привез это шайсе?

А Раф мужик прямой:

– К тебе!

– Вези его отсюда… к Жанне или Беате!

– Войцик, – ору, – я тебя люблю! Как Жанну, как Беату. Даже больше! Не веришь? Стой! Я тебе прямо счас докажу…

В Польше я стал рэкетиром. Настоящим бандитом из сказки. Это очень забавно, когда тебя боятся. У тебя рост – я уже говорил, вес – сами знаете, с костями; ты весь рыжий, как петух, а тебя боятся. Такая роль!

У Войцика жена работала в приватном магазине, и директор задолжал ей за двенадцать месяцев зарплату. Всему магазину должен, как президент Украины, а сам одну машину за другой берет и в кредит, и так. А чуть что – орет дурным голосом:

– Денег нет! Завтра закрываю магазин!

Понятно же, что самому Войцику наезжать неудобно. Так что же? Жена моего друга – моя жена. Ну, не совсем жена, но тоже очень близкий и дорогой человек.

– Все, – говорю, – Войцик, этот Петр меня достал. Будем брать. Как шутят фрицы, я хочу его иметь.

С Леоном, с Рафом, на машине с немецкими номерами наехали на этот дрековый магазин. Аккуратненько зашли и закрыли дверь. Петра-директора там не было, специально. На фиг он там был нужен? Пришлось бы вязать, мочить. Я что, убийца? Мне моченые жмурики ни к чему.

Зашли в магазин, и я с порога говорю, что это нападение, все должны отойти от прилавков и нам не мешать. Я это все сказал очень четко, по-русски, чтоб все сразу все поняли. А они не поняли и стали задавать глупые вопросы: от какой мы организации и что нас интересует – товар или деньги. Ну как ни разу не грабленые!

Леон их отодвинул к стенке и попросил помолчать. Мы немножко побили посуду, вылили на пол пиво, рассыпали конфетки прямо на сахар и велели передать хозяину Петру, что пора платить людям зарплату. А то с понедельника пойдут десять процентов в день. Народ так загорелся моей идеей, что хотели звонить Петру прямо при нас. А один чувак предложил включить нас в ведомость на зарплату.

– Лично мне, – говорю, – зарплату платит немецкое правительство, пожизненно. А в Польше я работаю бесплатно.

Петр объявил себя банкротом, но зарплату всю выдал в срок. А через два дня в газете «Люблинские новости» огромная статья о нас, о нападении русской мафии на польский магазин. Искали Леона и маленького рыженького русского мафиозо. Меня они не искали. Что я, похож на мафиозо? Раф сидел в машине, и свидетелей не было, только потерпевшие. На двери мы повесили табличку: переучет. Откуда же свидетели?

Я работал четко. Без отпечатков пальцев. Все, за что я брался, разлеталось вдребезги. Как всегда. Все, что я съел во время ограбления, давно переварилось до молекул, а с сахара отпечатков не соберешь.

Леон меня не знает, но он знает другое: есть в Польше один человечек, который, в случае чего, Леона грохнет. Я этого человечка тоже не знаю, но точно знаю, куда я должен положить наводку и чек.

Ну, кто я после этого? Я тоже так думаю.

Глава двадцать седьмая

Возвращаться – плохая примета, даже из Польши, даже в Германию. Обязательно нарвешься на полицейский контроль, а я все еще без прав. Вообще-то, немцы бесправных не бьют, даже поговаривают о двойном гражданстве, чтоб хоть какие-то права были. Но другие поговаривают, что иностранец, как его сосисками ни корми, все равно настоящим немцем не станет. С этим можно поспорить. Но я не спорю, мне двойное гражданство – как алкашу тройной одеколон. Тем более что боши и тут дошли до маразма: на трассе – ни одного промилле в крови. Понимаете, ни капли, ни градуса! Будь ты хоть негр преклонных годов, хоть молодой еврей – но будь абсолютно трезвый. А если у тебя второе гражданство – украинское или российское? Должны быть какие-то исключения. А их нет…

А во мне все бродит, во мне такие градусы сидят! У меня алкоголь в крови до рождения. Не, не от бати. У него это – благоприобретенное, а у меня – душа горит. Без всякого тройного одеколона. Так на хрен мне двойное гражданство и немецкие права за три тыщи марок? С такой душой! Все равно ни один контроль не пропустит. Ну, так я их и не делаю.

Недавно был вайн-фест в Пюрмонте – винный праздник. Все пьют, даже алкаши на Брунерке. Их на весь Пюрмонт, если настоящих, патентованных, штук семь-восемь. Очень приличные алкаши, особенно один с овчаркой: оба вечно лохматые и заспанные. Они получают в социаламте специальные пропойные деньги и тихонечко тянут свое пивко в сторонке до полудня, после полудня идут по домам отдыхать. Какой там шум? Лишат, на хрен, социального пособия, и будешь пить на свои, как простой русский алкаш. Для этого нужно работать, а работать они категорически не хотят – гордые очень, такая порода.

Так эти алкаши с Брунерки в винный праздник – первые люди, гордость нации. Вся нация гордится, что их у нее так мало, и в свой винный праздник они могут честно заглядывать народу в глаза: в этот день народ с ними и Бог с ними.

Мы со Славиком, есть такой чувак в Пюрмонте, выпили по маленькой за немецкий народ. Я всего бокал пива, а он бутылку водки и пивом запил. И пьяного в сиську я повез его кататься в Боденверден, на родину Мюнгхаузена. Чего нас туда понесло, на ночь глядя? К Мюнгхаузену. Без термина.

Короче, Славик за рулем, я тоже за руль держусь, чтоб он у него из рук не выпал, и еще переключаю передачи, как в самолете.

Только пошли в гору – полиция. И как тут быть? С одной стороны, вайн-фест, праздник всего немецкого народа, а с другой – ни капли в крови. Вы пробовали пить так, чтоб ни капли? А у меня и так кровь бродит, всего бокал пива, и – полный кайф!

Я только дверь открыл, чтоб их поздравить, и выпал на дорогу. Мама мия! Меня сразу на руки – родные ж люди! – и трубку в рот: дыши! Я дыхнул честно, всей грудью – ноль двадцать девять промилле, норма. Я влез в норму! Но на ногах не стою и ничего не вижу.

Славик открыл дверь и тоже выпал. Ему тоже вставили, но он же не за рулем. Или за рулем? Он совсем легонько дыхнул – семь! А в бутылке водки всего один и семь промилле. Я точно видел, что больше бутылки он не пил. Да две бутылки за раз – мгновенная смерть! Выходит, в бокале пива столько градусов. Откуда я знаю, где он взял такой бокал? Один на всю Германию.

Ну, Славик тогда по-немецки лучше меня объяснялся, а я трезвее. Так я командую:

– Скажи иностранцу, мне плохо. Пусть отвезет нас домой, раз сам остановил.

Славик говорит полицаю:

– Вы понимаете по-немецки? О’кей! Тогда нам плохо, отвезите домой.

Полицай спрашивает:

– А где вы живете?

А Славик спрашивает его:

– А где мы живем?

Он задумался:

– Не знаю.

– Это плохо! Он не знает, где мы живем. Может, ты, Рыжий, знаешь?

– Конечно, знаю! В Германии. Пусть свяжется по рации с центром, там все скажут. Пароль – вайн-фест!

Полицаи таки довезли нас до самого дома, до калитки, и даже помогли позвонить. А кому там звонить, если мы все тут, за дверью? О-о-о-о!

А сейчас мы едем из Польши, и у меня по-прежнему нет прав, только копия, но она еще не заверена. Зато все трезвые. Значит, нет никаких смягчающих вину обстоятельств. Приходится тереть по ушам, что я был в парке на карусели и там права потерял. Видно, я хорошо потер: гляжу, начинают верить. Почему нет? В Польше, на карусели – очень правдоподобно. Пошли проверять по компьютеру, а это как раз то, что мне надо. После Венчика вся информация обо мне в компьютере заблокирована, только с разрешения криминальной полиции Ганновера – крипо. Полицаи начинают шушукаться: что-то у них не вяжется. И все повторяется:

– Где вы, – спрашивают, – живете?

– Там, – говорю, – все по-немецки написано.

– Так там правильный адрес?

Странно, думаю: откуда же там адрес, если все заблокировано? Это не полицаи. А кто же?

– А вам не все равно?

– Нет.

– Ну, считайте, что правильный.

– Как это – считайте?

– А вот так! Вы же в компьютере смотрели? Ну и все.

– Что все? Мы хотим проверить.

– Все вопросы к шефу.

– Вы что, работаете в крипо?

– Не знаю… Может быть.

Они записали нашу беседу на бумажке, и нас отпустили.

А через две недели приходит письмо из суда.

«Херр Лукацкий! За вождение машины без водительских прав, но с учетом того, что это впервые, вы наказываетесь штрафом в тысячу двести марок или двумя неделями тюремного заключения в Цоссене».

Я позвонил судье и заявил, что выбираю тюрьму. Давно мечтаю! Пусть скажет, когда я могу приехать и посидеть. А она: «Ни хрена, платите штраф. К сожалению, тюрьма сейчас занята и принять вас не может».

А у меня кровь бродит. Такой шанс!

– Нет! – кричу. – Хочу в тюрьму! Меня в отпуск не отпускают, как ценного работника, уже третий месяц! Хочу отдохнуть, отоспаться.

Вот у меня друг, мужик из Люгдов, ночью на ста двадцати километрах в час по центральной улице проехал, а там центральная улица средневековая, как в Киеве переулок. Представляете, как она в окне замелькала?

И что же? Никакого штрафа. Двенадцать дней тюрьмы улучшенного режима. Классно отсидел! Взял с собой кучу цедешек, кассет, телек, маг. Сидел в одноместной камере, смотрел футбол, два часа в день прогулка по расписанию, трехразовое питание по полной программе плюс утренние газеты и пачка сигарет. Всего за триста марок отдохнул, как на Майорке! Я тоже хочу, чтоб меня закрыли и не доставали. А тут: отдай тыщу двести и шагай на работу! Я уже и шефу сказал, что иду в тюрьму. «Хорошо, – говорит, – но только за счет отпуска.»

Так я круто обиделся на судью! Положил трубку и решил вообще ни хрена не платить, раз она так. Это нарушение прав белого человека. Где мое право выбора? Я в тюрьме по-настоящему ни разу не был: Украина и Россия не в счет, там пусть другие сидят. Но Германия! А в сентябре обещают астероид, причем прямо на Нидерзаксен. Это же конец всему! И я уже никогда не посижу в приличной немецкой тюрьме. Там же почти однокомнатная квартира, там не живые стенки, как в России, а звукопылепуленепроницаемые, там же не холодно, кругом кафель, умывальники (говорят, мраморные). И ты один на всю камеру! Знаете, как бы я там потолстел? И подрос. Так нет же!

Я вам отомщу! Уйду на социал и буду платить по десять марочек в месяц до конца жизни. У меня лишних денег нет, все лишние деньги – только на мои забавы. Как раз сегодня ко мне из Ганновера едут две «забавы». Я дал объявление в газете, и они меня сами выбрали. Если не понравлюсь, отошлю обратно. Я скоро с них за это такие бабки буду брать!..

Глава двадцать восьмая

Ко мне едут две мои «забавы»! Два «письма», две «открыточки» из Ганновера. Они мне уже звонили по «хэнди», сказали, что прочли мое объявление в журнале «Радуга» и без меня уже спать не могут. Я бы тоже не смог, если бы такое прочитал:

«Романтичнейший парень Игорек, 29/175/75, спортивного телосложения, с настоящим мужским характером, высоким интеллектом, с обостренным чувством личной ответственности, материально и морально обеспечен, любит природу, музыку, автомашины и чужих детей. Мечтает познакомиться с красивыми, верными, с золотистыми волосами и голубыми глазами желательно девушками не старше 25 лет, для приятного времяпрепровождения с серьезными последствиями, в свободное от очередной работы время. Образование и национальность нежелательны. Профессионалок и транссексуалок прошу не беспокоится».

В журнале долго не хотели печатать мое объявление. Очень, говорят, длинное и туманное.

– Что ж, мне себя, – говорю, – по живому резать? Тут каждое слово, как больной зуб: какой ни тронешь – одинаково больно.

А там две какие-то старые мымры, ну журналистки, на объявлениях сидят, по-русски читают с трудом. В моем объявлении на каждом слове спотыкались.

– Мы, говорят, – не можем так обманывать наших читателей. Вы себя сильно преувеличиваете.

– Почему это вас так беспокоит? Вы что, уже мной заинтересовались? Я же просил: не старше двадцати пяти.

Но напечатали, слово в слово. Под кодом 038576-346–57564354. А под ним другое объявление:

«Молодые, симпатичнейшие, нежнейшие девушки надеются и верят в то, что когда-нибудь и они встретят свою вторую половинку. Если ты еще не нашел подругу жизни, то у тебя есть шанс устроить свою судьбу. Позвони, и ты услышишь нежный голосок одной из них: Марина 25/170/60, Сельма 23/165/55, Лилия 21/161/53, Татьяна 25/160/60, Анна 27/168/57, Ирина 21/153/50, Эльвира 24/161/57».

И код, точно такой же, как у меня. Вот это труба! Какой садок – семь в одном! Какие рыбки! И объявление мое прочитали еще до публикации. И как трогательно ненавязчиво: «если ты еще не нашел…». Да не нашел еще, не нашел. Когда было искать? Плывите ко мне, не бойтесь, плывите все!

По-моему, мы друг другу одновременно позвонили. И мне ответил нежнейший голосок. Не, я не стал спрашивать чей. Зачем? Я и так знаю: или Марины, или Сельмы, или Лилии, или Татьяны, или Анны, или Ирины, или Эльвиры. Никакой Параши в этом списке нет.

Девочка сказала, что к ним приезжать не нужно, они приедут сами. Давно мечтают побывать в Бад Пюрмонте, и мой случай им очень подходит, но, вздыхает, они совсем не знают пути. Я говорю:

– Путь к вашему счастью один, и я вам его укажу. Я буду лично по «хэнди» вести вас по трассе, а на вокзале Пюрмонта встречу. Будете ехать, как на автопилоте.

Все верно, семеро одного не ждут. Так, это они звонят. Все разбежались – они едут! Сразу столько вопросов!

– Hallo! Мариночка? Сельмочка? Тогда Лиличка! Что за черт? Кто там говорит мужским голосом? Ира, что ли? Ира, дай трубку девушке. Любой! Я не бисексуал. Да кто же это? Кто? Войцик? Что ты там делаешь, поляк долбанный? С кем, с кем? С моими рыбками? Так ты не с ними? А с кем? С женой? Со своей женой? У Рафа? Вы уже отбухали? Так езжай домой и освободи линию: у меня сейчас такой сеанс намечается! Ржачка! Все!

Вот, теперь точно они!

– Да! Слушаю! Танечка! Телеком! Да! Их бин херр Лукацкий! Was ist los! Ach so! Я все уплатил, только что. За прошлый месяц. Я и сейчас в шпаркассе, завтра должно прийти. За прошлый год? В прошлом году я еще не говорил по-немецки. И тем не менее… наговорил на две тыщи?.. Катастрофа! Почему именно сегодня? Момент, не отключайте, пожалуйста! Я свяжусь со своими спонсорами. До завтра. О’кей?

Ну, наконец!

– Эльвира, да? Чего вы не звоните? Я волнуюсь. Вы уже одеваетесь? Сильно не одевайтесь, не в этом дело. Сколько вас едет? Двое? Почему всего двое? У остальных проблемы? Какие проблемы? Говорите по-русски! А, проблемы… Как у Лены? Какой Лены? Фирциной. На хрен она мне нужна? У нее затылок скошен, а лоб вдавлен. Ладно, жду двоих. Момент, я запишу, кто едет: Марина и Сельма. А у вас без проблем? Здорово! На выезде из Ганновера позвоните, я вас подхвачу. Откуда позвонить? У вас нет «хэнди»? Слушай, у тебя тоже затылок скошен, да? Шучу! Из телефонной будки позвони, я вам потом «хэнди» подарю, у меня есть лишний, я его уже многим дарил. Как говорил друг хайма Костя, пять минут на сборы, грузитесь в тачку и нах Бад Пюрмонт!

О! Опять звонят! Когда же они успели выехать из Ганновера? За пять минут? Это же мировой рекорд!

– Вы что, уже выехали? Звоните из будки? Не понял. Вы поехали домой и въехали в Хамельне в витрину магазина? Но зачем? Это не Марина? И не Сельма? Ах, Петра… А где твой Войцик? В витрине? Он что, манекен? А! Там стоял грузовик и вы не смогли его объехать. Сколько вы выпили? Всего две пляшечки? На каждого? Стойте, не рыпайтесь. Скажут, что вы удрали с места происшествия. Я позвоню в хамельнское крипо, там меня уже знают.

Идиоты! Как две девочки, ей-богу.

Ага, снова звонят.

– А! Это Марина! Вы уже в будке? Хорошо, тогда езжайте на Шпринге, никуда не сворачивайте. Что будет по сторонам? Много чего: автохаусы разные, выставка каких-то огородных пугал, элеватор вроде. Не смотрите по сторонам, думайте обо мне! Только вперед! Има герадеаус! Что-что? Какой я? Ну, вы же читали! Если коротко, очень горячий, как супермен. Я буду вас встречать в гоночном костюме, костюм для карта за полторы тыщи. Я когда в нем в клуб вхожу, все встают и выходят. Завидуют! Какие еще приметы? Очень рыжий. Просто – рыжая бестия! Ариец! Конец связи.

Если так дальше пойдет, у меня самого к ночи будут проблемы. Войцик совсем одурел, нашел время въезжать в витрину. Хорошо еще, не при хозяине. Он думает, что он в Польше. Попадет в полицейский компьютер, может смело продавать машину – затравят! Так, надо звонить в Хамельн. Где телефон крипо? Нет телефона крипо. Где же я его потерял? Где визитка херра Шильке? Все, полный коллапс! Кто-то звонит.

– Лукацкий! Это ты, Войцик? Ты уже в полиции, даешь показания? Без адвоката? И без меня. Адьет! Кровь взяли? Да не с витрины. Взяли. Сколько? Да не крови сколько. Промилле? Сколько? Шесть!!! Матка боска! Знаешь, что это значит? Три бутылки чистой эткуфки. Ты столько и выпил? И что теперь делать? Сиди там, я тебя до утра вытяну. Сейчас мне некогда, девочки, наверно, уже около Хамельна. Мои, блин, девочки! Чьи же еще? Я не делюсь последним куском, тем более двумя. Это – приват! Жди!

Скоро ехать на вокзал, по времени они уже около Хамельна. Надо все прибрать в последний раз. Нет, проветривать ничего не нужно. Пусть будет настоящий мужской запах, как в прериях, им это понравится. Не понравится, будут спать на балконе, без меня. И так, блин, бесплатное удовольствие, как будто я ничего не стою.

Так, все на месте: душ течет, музычка играет… Убрать ледоруб со стены или нет? Может, им Троцкого убили. Пусть висит, подумают, что я альпинист. Я же писал: спортивного телосложения. Конечно, альпинист, раз ледоруб на стене. Ну что, в плейстейшн поиграем, во вшигонялку, телек врубим – все будет круто! Когда тут спать…

Пилим-пилим, пилим-пилим-пилим! Это «хэнди».

– Ну? Проехали Шпринге? Давно? Уже из Хамельна выехали? Это все из-за Войцика я вас потерял! Он мне голову задурил. Не волнуйтесь, его не будет, на фиг он нам нужен. С женой и пятью детьми в Польше. Нет шильда на Бад Пюрмонт? Не может быть. А какой есть? Снова на Хамельн? А слева? И слева на Хамельн? А где же на Пюрмонт? Нашли? Сразу три шильда и все в разные стороны, все верно. Выбирайте, где покороче. Курс на Эмерталь! Жду звонка!

Снова звонит Войцик.

– Игорь! Я убежал из полиции и бегу к тебе пешком вместе с Петрой.

– Только не ко мне! У меня нет свободных мест, до утра. Бегите к Марку, спрячьтесь у него под кроватью и ждите меня.

И снова – мои телочки:

– Игорь! Мы около самого Пюрмонта. Но здесь авария, нас разворачивают, посылают по другой дороге, куда-то в горы. Пошел дождь. Откуда мы говорим? По «хэнди». Немцы позволили позвонить.

Через десять минут.

– Игорек! Мы в горах, в какой-то деревушке. Очень холодно и темно. Еле нашли автомат. Приезжай за нами, ждем!

Куда ехать? В какие горы? Мы так не договаривались. Я что, альпинист? Я водила. С ледорубом, но без прав. Да и желаний уже никаких, последнее желание сейчас в туалете смыл. На улице, они говорят, ветер и дождь – и вся любовь… У Войцика пьяный бред, у девок проблемы.

Больше мне никто не звонил. Растревожили душу и бросили одного. Где они все заблудились?

Утром звонит Войцик:

– Рыжий! Ты зачем в Хамельне витрину грохнул? Тебя уже повсюду ищут. Айда в Польшу!

Ну, ржачка! А через два дня – сразу два письма. Одно из Телекома об отключении всех видов связи. За что? Я же им сказал, что за все заплачено. Так им надо, чтоб еще и деньги пришли? Дикая страна!

А второе письмецо от этих тварей: какой-то дурацкий счет на двести пятьдесят марок – за бензин, за разговоры по «хэнди», за двойное(!) потраченное время при отсутствии полового контакта… Чушь собачья! Так я им позвонил, они говорили со мной по очереди.

– Это что за шайсе? – спрашиваю.

– Это не шайсе, херр Лукацкий, это счет за наши услуги. Бесконтакный секс. Кстати, очень недорого за двух девочек за ночь. Если вы не согласны и у вас есть к нам претензии, в конце письма телефончик. Оплатите счет, как принято в Германии, и можете по нему позвонить. Там вам все по-русски доступно объяснят: почему надо платить и так далее.

– Я же, блин, просил профессионалок не беспокоиться.

– А мы не профессионалки, мы любительки. Без эндээса и налога за рекламу. Игорек, будь мужчиной. Мы все тебя так любим! Привет!

Привет!..