Текст книги "Исповедь пофигиста"

Автор книги: Александр Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Глава двадцать третья

И что вы думаете? Моя первая квартира таки в Пюрмонте, в самом центре, за Брунеркой. Во дворе, напротив «Пюрмонтер-колоннадес» – богадельни для очень богатых старух. Я этого не понимаю. Старушки совсем древние, двумя ногами в могиле, а там у них такой шик и блеск, что и мертвый жить захочет. А как же тогда умирать? А это как обязательная страховка – хафтпфлихтферзихерунг: хош не хош – умри! Надо под конец так жить, чтобы это очень хотелось. Когда печка чадит, помойное ведро в коридоре, коридор на улице, а пенсия только посмертно – отчего ж не умереть?

А когда к подъезду на «мерсе», а дальше через ресторан в одноместный люкс с домашним кинотеатром, так умри – не хочу! Это издевательство над природой – бросать такую квартиру. Да скажи мне сейчас: Рыжий, хочешь стать богатой старухой? Чтоб жить в этой «Колоннадес» на десять тыщ в месяц? Чтоб молоденькие кранкеншвестерички тебя подмывали и изо рта в рот кормили? Да никогда! Умирать там – никогда! А пожить – пожалуйста, хоть сейчас.

Как раз сейчас не получается: во-первых, я не старуха, мне всего двадцать семь, это сразу видно; во-вторых, я уже живу в доме рядом с «Колоннадес», в моей квартире и умереть не страшно, все к тому располагает. Однако дом большой и очень старый, наверное, старше Пюрмонта. Все в первобытном состоянии, и жильцы тоже.

Первый этаж занят голубыми наркоманами. Они голубые не потому, что с бабами не живут, а потому, что наркоманы. Сколько их там, никому не известно: ни мне, ни полицаям, ни хозяину дома, адвокату Гибелю. Но если ты голубой наркоман, входи смело, дверь всегда открыта.

Я один раз вошел. Да не в гости, по делу. Их главный голубой турка вырубил свет во всем доме. Почему-почему? Их затопило, и он пошел отключить воду, но вместо воды отключил электричество – ему ж по барабану!

Когда я вошел в ихнюю дверь, по всей квартире плавали гнилые матрасы со свечами. В каждой матрасине свечи! А без них и до матраса не доберешься. Стекла давно выбиты, окна заколочены досками, на досках старинные надписи и видения наркоманов. Они их сами нарисовали пульверизаторами. Такой дурдом, как на Луне. Очень красиво. Наркоманы лежат на матрасах кто как и вроде спят. Утонут, не проснутся.

– Ты кто? – голос из темноты.

Откуда я знаю чей? Может, ничей.

– Сосед, – шепчу.

– Тогда проходи и ложись.

– Спасибо. Я лучше постою. Где свет?

Турка встал с матраса, протопал на кухню, долго там плескался в воде и гремел сковородками. Наконец вынес мне какой-то белый пакетик.

– На, – говорит. – А «света» у меня сегодня нет, честное слово. Приходи завтра.

И сует пакетик мимо меня. Ха, приходи! Так я и пришел. Я что, голубой? А завтра на ступеньках около их двери такая лужа крови!.. Ну, укололись ребята. Гляжу, дверь прибивают, а петель уже нет.

Но когда пропал мой велосипед, я не вытерпел. Я тоже бандит, слава богу, хотя и бывший, и кое-что еще помню. Турка встретил меня уже как своего, даже обнял, предложил лучший матрас поближе к окну: там посуше.

– Я не хочу твой матрас! Где мой велосипед?

– Момент, я сейчас узнаю. Сюда разные ходят, некоторые далеко живут. Может, кто-то и воспользовался. Шайсе!

Я пригрозил полицией, тогда он куда-то сбегал и притащил сразу три велосипеда.

– На, бери, бери все, не жалко! Я никому не скажу!

А надо мной живет настоящий украинский художник. Зачем мне видеть его картины? Я и так верю, что он художник. А кто же, блин? Он же верит, что я дальнобойщик. Совсем крошечный художник, все ушло в талант. Немножко похож на Геббельса. В Германии это не страшно, даже полезно. Это его кинокамеру у меня во Франции украли. Ну и что? Он себе новую нарисует. А я рисовать не умею.

Ну вот. Он художник не потому, что рисует, а потому, что в игольное ушко пролезет, как верблюд. И еще тебя за собой потащит, чтоб ты там застрял. Не все ж такие маленькие и скользкие, как он, не все художники.

У него квартира, как в «Колоннадес»: четыре комнаты. Но под самой крышей, со скосами, и комнаты маленькие, как телефонная будка, и потолок, как в штольне: только лежа или ползком. Но при его росте очень удобно лампочки менять.

Он взял «форд» в кредит, на работу ездить. Пока брал, работу потерял, в Германии это бывает. Остался с «фордом» на руках. Так он еще и микроавтобус «ниссан» берет, тоже в кредит: вдруг под него новая работа найдется. И домой ехать не нужно, ночуй прямо в «ниссане». Но работы нет и под «ниссан», банк трясет автохаус «фиат», автохаус пытается трясти украинского художника. А тот трясется плохо, потому что, во-первых, украинский художник, а во-вторых, чему там трястись – всего пятьдесят кило спрессованных костей.

Автохаус вежливо предупреждает: «Дорогой херр! Если вы не хотите платить кредит, мы будем вынуждены забрать у вас машину. С наилучшими пожеланиями…» и так далее.

Украинский художник рисует письмо в банк:

«Все неправда! Платить хочу! Верьте слову».

И снова не платит, а в автохаус посылает такую шайсу! Причем все по-немецки, как ему кажется. Эту шайсу там всем автохаусом переводили и немцы, и поляки, и даже русские – в этот день ни одной машины не продали. Прочтут и хохочут идиотским смехом. Мне тоже дали прочитать. Я уже тогда был другом «фиата». Ну, блин, шифрограмма в центр. Немцам этого не понять, потому и войну проиграли. Слушайте:

«1. Машина мне не нужна. 2. Машину я не отдам никогда. 3. Я отгоню ее на автостоянку Франкфурта-на-Майне. 4. Если хотите, забирайте ее там сами. 5. Я еду на Украину. 6. Срочно подготовьте машину к продаже».

Я же говорил: художник! Бандит! Все и ничего. Он полякам-перегонщикам доказал, что Польша с запада на восток – две тыщи километров, а там больше восьмисот и в лучшие времена не было. Поляки принесли маленькую карту Польши, а художник огромную. Он говорил, что на огромной карте Польша больше. Поляки так обрадовались: это ж их национальная мечта! Потом он за чужой счет всю Украину на немецком горючем как бы исколесил, ни разу как бы не дозаправившись, чтоб как бы не продешевить. Я молчу. Ну? Правильно я сделал, что у него во Франции кинокамеру украли?

Банк и автохаус все же упросили художника машину не возвращать. А по мере возможности, при случае, при участии всех заинтересованных сторон…

Какие соседи! Легко с ними жить? А умирать? То-то же.

А тут еще крыса в ванной объявилась – шуршит и шуршит, прямо до сердца достает. Мне все кажется, что она голодная, хоть я ее и никогда не видел.

Вызвал я Гибеля, хозяина этих золотых трущоб, столичную штучку, пообещал заплатить сразу за три последних месяца, причем в течение ближайшего года. Клюнул, приехал.

– Господин Гибель! Откуда здесь крысы? Мы так не договаривались.

Он зажигалкой почиркал, огоньком поводил по сторонам и сообщил:

– Это не крысы, это сквозняк.

– Какой, – говорю, – сквозняк, когда я вчера у двери сыр положил, а сегодня его нет. Куда он делся?

– Наверное, сдуло.

Зато в любое время приходи и гостей приводи. Хочешь – к голубым, хочешь – к этому художнику, и не надо писать дурацких объявлений, как в других неприличных домах:

«Господа! Сегодня у меня будут гости, не более трех человек. Порядок гарантируется».

Мне это хуже крыс, Гибеля и этого голубого художника-наркомана!

Глава двадцать четвертая

Какой дом? Где я строил дом? В Стрежевом? У Джамали? Почему не помню? Помню, строил. У него потом крыша поехала, но это в Пюрмонте. А вы говорите: в Стрежевом. Откуда Джамали в Стрежевом? Он же турок. Чтоб он был похож на свой дом!

Ой, я узнал в арбайтсамте, что я требуюсь на стройке частного дома и стройка только-только началась. Я позвонил, и меня пригласили к восьми.

Утром дождь, ветер и нерабочее настроение. И тем не менее я на стройке. Там еще два немца, и третий, Эрик Мерль, тоже немец. Мне все обрадовались.

– Электрорубанком пользоваться умеешь? Давай-давай балки стругать.

Умеешь, не умеешь… Стругать так стругать. Джамали пришел в десять утра в туфельках, джинсах, в очках. Хозяин!

– Я, короче, Джамали!

– Я, еще короче, Игорь!

Познакомились, давай пахать. Эрик грызет колбасу и кричит:

– Иго! Дать хаммер?

О, думаю, угостить хочет.

– Кидай! – кричу.

Он и кинул… хаммер. Молоток!

– Что ж ты, – ору, – такое кидаешь?

– А что ж ты, – орет, – не ловишь?

Мое счастье, что не ловил, точно бы поймал на свою голову…

Начали пленку натягивать на крышу. Натягивать я умею, что хош натяну, и на крышу тоже. Так немцы посовещались и послали меня на самый верх, без страховки, без доски. Что, им меня жалко, что ли? Ну, гады, назло не убьюсь! Взял тонкую палку, положил на крышу и прибил гвоздем. И по этой тонюсенькой рейке долез до самого конька. Подтянул на веревке рулон пленки, развернул ее во всю ширь – по-русски, от души, по-сибирски. Пленка – восемь на шесть, как парус корабля. Поймала, блин, попутный ветер и взлетела над крышей вместе со мной. Потаскала меня по крыше, как хотела: и головой, и ребрами, и жопой, а бросишь – улетит в пространство. Ну, я и бросил – пусть летит, без меня. Она и улетела, Джамали ее потом долго искал.

После между балками стали заталкивать пенопласт. Он широкий, весь не влезает, и плотник отпиливает лишний кусок и сбрасывает его вниз. Я внизу. Вдруг Джамали что-то страшно кричит по-арабски.

– Че? – спрашиваю по-русски.

И поднимаю голову, а прямо на нее кусок летит, килограмма на три-четыре! Я еще успел подумать: «Может, мимо?»…

А он как даст мне по башке. Джамали аж присел от страху: я у него по-черному работаю, ко мне и «скорую» хрен вызовешь.

– Тты-ы-ы… живой? – заикается.

А я никак не соображу, живой я или нет. Но говорю:

– Да.

Так, на всякий случай.

– Голову… поднять можешь?

– Нет.

– Почему?

– Болит.

Он подошел, за волосы ее поднял. Да не с земли.

– На! Сам поверни.

Я раз-раз, сам повернул ее двумя руками. Джамали в восторге:

– Ну у тебя и башка, как башня танка!

Короче, прибиваем мы рейки. Тут все на миллиметрах держится, надо все так измерить, чтоб потом сошлось. А Джамали захотелось их прибивать. Хозяин хочет прибивать рейки – какое мое собачье дело? У Джамали видок: очки под носом, весь рот в гвоздях, сам в каких-то причиндалах перекупленных, с молотком. Приставит гвоздь и раз себя молотком по пальцу!

– Шайтан, – говорит, – дождь, ничего не видно. И молоток кривой. Кто погнул мой молоток? Юсуп, Юсуп!

И по-арабски:

– Ты, кыр, драба тыр молоток?

Юсуп в ответ:

– Нет! Тар бор ты мал, шайсе!

– Саш, – спрашиваю Юсупа, – что ты ему сказал?

– А пошел он со своим молотком! Да сбар да!

– А теперь что?

– Чтоб он свалился со своей лестницы.

А Джамали:

– Все, Юсуп, стой! Стой! Я нашел свой молоток.

Прямой, блин, крутой, за восемьдесят марок, не то что мой – всего за пятьдесят. Так я своим за два раза любой гвоздь загонял по шляпку, за двенадцать раз забивал стопятидесятимиллиметровый алюминиевый. Со всего размаха от плеча. А Юсуп за двадцать семь. Меня батя с шести лет учил гвозди забивать, когда он еще плотником в детсаду был. Тонкая работа!

Он мне давал доску и коробку гвоздей, и я набивал себе руку. Сколько пальцев прибил к доске! А как пилил! Батя привязывал мне руку к брусу, чтоб я ее не подставил под пилу, и я пилил целый день. За день перепиливал вот такой брус. Два гвоздя всадишь для ориентира и между ними пилишь.

У Джамали через два дня все пальцы были перебиты. Обе руки он подвесил на два ремня и ходил, как контуженый.

А зачем ему это? Он кто? Араб, у него двадцать концернов по всему миру, кроме России. Выпускает запчасти для «мерса». Он мне все свои гроссбухи показал, даже детские. После того, как меня пенопластом… Здоровый такой и абсолютно тупой. Пилу берет не рукой, а ногой, пальцами ее зажимает и пилит. Другую ногу! Он не знает, что такое шпатель, а к пиле становится раком и всего боится.

Когда Джамали дрался с Эриком, я убегал. Джамали должен был за десять окон сорок восемь тыщ, а заплатил всего двадцать. Эрик сказал, что не будет их ставить, пока Джамали не перечислит все. Джамали схватил топор, Эрик полез на крышу, я за угол. Полиция сказала, что это их цивильное дело, пока все живы, конечно. Джамали ругался на всех языках, проводил полицию – и снова за топор. Полиции это надоело.

– Если, – шипят, – еще раз вызовете, заберем всех вместе с женами. А где свидетели?

А меня уже рядом нет, я цемент разгружаю, сто мешков. Придурок! Больше некому: Юсуп сбежал, Эрик обиделся.

Как крыша поехала? Так я знал, что она поедет. Или полетит. Крыша – это вещь, она даже не зависит от фундамента – только от ветра. Такие балки – по сто кило каждая! Они должны попадать в паз миллиметр в миллиметр, плотно. Мы с батей делали из бревен сруб – все сходилось. А здесь готовые балки и не сходятся, то есть в начале сходятся, а в конце можно ладонь засунуть… А надо наоборот.

Для этого Джамали нас баловал водочкой, пиво каждую субботу ставил, мангал с шашлычком, чтоб все сходилось. Я водку не пил, я просил колу, но крыша ехала у всех, и у дома тоже.

Зимой я работал уже с поляком Войциком. Джамали устал за нами следить – холодно, он человек южный. Он дает работу и уходит. Я приношу целый рюкзак газет, и мы весь день палим костер. Костер из березы, ровной и сухой, для пола. Каждая доска в кулечке. Мы ее распаковывали и в костер, чтоб согреться. Ее все равно до хрена, а нас только двое. Если померзнем, кто дом достроит? Согрелись, не согрелись, а два кубометра уже сгорело. Дотла!

Джамали бегает, ищет, найти не может – только пепел. Но он почему-то ему ничего не напоминает. Пока он искал пол, мы полкрыши спалили. Там доски пропитываются какой-то дрянью, чтоб не горели. Когда горел бассейн «Хуфеланд», они только трещали: больше дыма, чем огня, а у нас пылали как миленькие. Мы их распиливали и раскалывали на мелкие щепки.

Сидим, курим, греемся – до обеда, до ужина. Мы вкалываем. Чтоб жена Джамали видела, что мы вкалываем. А Джамали говорим: то забацали и то забацали. Вот, я, например, испачкался. Видите? А Джамали охает, норовит почистить.

Да, мы работали символически, а он платил символически. Значит, надо наехать. Не, не до смерти. Так мы взяли и стенку раком поставили. Она должна упираться в другую стенку, а уперлась в ступеньки. Джамали подымается по лестнице и упирается в стенку.

– Что такое? – удивляется.

– Джамали! Сзади кирпичи какие-то очень длинные.

– Вы что наделали? Где вы стенку поставили? Где чертеж? Вот же где должна быть стенка!

Он даже обрадовался. Наверное, сперва испугался, что это не со стенкой, а с ним плохо. Я говорю:

– Да? Блин, наверное, я не по тому чертежу ставил.

Он:

– Мама родная! Сколько кирпичей извели!

Я говорю:

– Джамали, это ваша вина.

– Что такое? Что такое? Это я стенку ставил?

– Нет. Но вы за нее нам не все заплатили. Это первое. А второе – у Войцика тоже есть выгодное предложение: он хочет крышу спилить. Очень хочет!

– Зачем?

– Ну, он тоже недоволен зарплатой.

Джамали:

– Где мои цетели, где мои цетели (записки)? Это ты писал? Так, считаем! Вот… час на обед долой!..

– Какой обед? Мы работаем без обеда.

Войцик:

– Да! Я уже язву получил, я скоро умру.

Джамали:

– Ладно! В понедельник – без обеда. Но во вторник – с обедом! В пятницу вы три часа проговорили…

– Джамали, так нечестно! О чем мы разговаривали? О работе. Как лучше сделать пуц.

– Я знаю! Вы по-русски все время шушукались. Пальцем махали, говорили, какой я дурак. Да?

А мы с Войциком на свои темы болтаем: о машинах, о том, о сем, тычем пальцем, руками размахиваем. Свободная же страна! Вот, мол, завтра надо поехать (я показываю на стену) и найти авто на продажу. А Войцик в ответ: надо сначала посмотреть в газете (и показывает на цемент). Я говорю: нет, Войцик, в газете мы ни хрена не найдем (показываю на Джамали). А Джамали все это тогда нравилось!

– О! Умные головы! Молодцы!

Войцик же мастер по пуцу. Пуцманн! Он себе цену знает. И Джамали ему цену знает. Войцик предлагает:

– Я сделаю пуц.

– Сколько ты за это хочешь? Я плачу за квадрат две марки.

– За две марки поцелуй себя в задницу, а за двадцать марок я тебе сделаю отличный пуц.

Войцик посчитал школьной линейкой квадратные метры, получилось восемьсот. Джамали перемерял той же линейкой, вышло двести пятьдесят. Джамали вычеркнул окна и двери, унитаз и дырки в полу, а это все считается. У Войцика считается. А сколько нужно промучиться под подоконниками!

Войцик разошелся:

– Я вам покажу, как делают пуц за две марки!

– Договорились! Приеду вечером – посмотрю.

Войцик делает пуц. У него своя идея, у пуца своя. Пуц нужно положить так, чтоб между ним и железной латой газета не пролезла. А Войцик придумал какую-то хреновину: прижимает к стене две рейки, закидает их бетоном, дожмет латой, ставит третью рейку. Подсохло, он их вытаскивает и дальше, а потом подчищает шпателем с водичкой. Филигранная работа! До восьми вечера.

Приходит Джамали:

– Где мой пуц?

Войцик:

– Вот!

А там, короче, полтора на полтора, за весь день. Джамали, как увидел, у него стекла очков развернулись и потрескались.

– Шайтан! Что ты делал весь день?

– Ничего.

– А ты, Иго?

– А я ему помогал.

От пуца он нас отстранил. Принес пилу пилить кирпичи, обыкновенную пилу.

– Знаешь, что это такое?

Я ему из пенопласта выпилил Чебурашку. Он:

– Что это за шайсе?

– Чебурашка.

Джамали к Войцику:

– Переведи!

– Это русский национальный герой из мультфильма. Чебурашка.

– Цебурацка?

Я не стерпел. Это уже оскорбление. Верно?

– Да, Чебурашка, курва, чтоб ты скис, дебил хренов, такую работу обосрал!..

Он говорит:

– О’кей!

Пилить кирпичи ручной пилой нам лень – только мотопилой. Ну, Войцик тоже от работы малость поглупел:

– Цепь, – говорит, – затупится.

– Ну и хрен с ней, с цепью! Мы что, пролетарии? Она стоит всего семьдесят марок, он новую купит или наточит за три.

С мотопилой так быстро пошло: мы за день три стены поставили. Джамали от счастья чуть не упал.

Но как-то он решил перепилить кусок бруса. Че ему это так захотелось? Как гвозди забивать! Пилит, пилит… Он пилит, а пила не пилит. Кто в этом виноват, кроме него? И пилы? А он:

– Что вы сделали с моей пилой? Почему она не пилит?

– Ничего, Джамали, понятия не имеем, что вы с ней сделали.

– Я еще ничего не сделал, я хотел брус перепилить.

Я говорю:

– Вы неправильно хотели. Дайте сюда.

Я начал пилить по всем правилам. Дерево загорелось. Блин! Я добыл огонь! Без спичек, как первобытные люди!

– Джамали! Совсем плохая пила. Выбросьте ее нахрен.

Он взял пилу и чек и с боем всучил ее обратно в магазин.

– Плохая ваша пила! Ничего не пилит, насквозь дерево прожигает!

Во дурак! Видал бы он, как она камни дробит…

Глава двадцать пятая

Четыре вечера. Мы с Войциком сидим на автохаусе «фиат», машины считаем вместо мух. Что еще делать в конце рабочего дня, в конце ихнего рабочего дня? Когда все уже без тебя продано и отремонтировано? Я сказал Войцику, что «пунто» здесь меньше, чем «уно». А потом посчитал – получилось больше. Значит, нужно считать снова, пока не выйдет по-моему. По-моему не выходит. Такой автохаус! Я говорю Войцику:

– Все, Войцик. Ты проспорил: «пунто» больше.

Войцик не спорит, он смотрит на свою старую «тойоту-корину», турбодизельную, фургонистую. Сколько мы в ней перевезли в Польшу спиртного! Не, в Польше нет сухого закона, даже полусухого. Какой славянин это переживет? Даже понарошку. Но есть проблема с хорошей выпивкой.

А на границе хорошую выпивку не пропускают, поэтому у польских пограничников такой проблемы нет. Но есть проблема эту выпивку найти у нас, потому что наша проблема – с ними не делиться. Они простые, как три польские копейки. Зачем им хорошие немецкие ликеры, тем более к Новому Году? Они им помешают службу нести. А мы ее за них нести не собираемся, у нас праздник души. В нашей «тойоте» двести первосортных немецких бутылок, на любой вкус. Не на продажу, только родным и близким Войцика.

А спрятать двести бутылок в машине – это ужасный, кропотливый труд. Мы разбирали крылья и двери, каждую бутылочку – в газеточку, между ними – ваточку. Упаси бог, будет булькать или звенеть! Это ж – специфика! Когда мы в Польше распаковывались, у матери Войцика начинался сердечный приступ. За что мы должны делиться с погранцами, если все уже сделали сами?

На автохаусе конец рабочего дня. У немцев нет сверхурочных: машины не молоко, не скиснут, а поржавеют – не жалко. Нам с Войциком не жалко. Все чужое – холодное.

Вдруг подъезжает «ауди-80», почти новая, темно-синий металлик. Выходит мужик и прямо к Хаки. Хаки – бератор, консультант, он заключает и оформляет сделки. Хаки хочет домой, но пришел клиент. Мужик говорит Хаки:

– Я хочу купить машину!

– Без проблем! Какую?

– «Фиат-браво», с такими узкими глазками, новую. Могу рассчитаться баром.

У Хаки такая как раз под рукой.

– Пожалуйста! Тридцать пять тысяч, с кожаным салоном, с климанлаге. Вашу берем в зачет за… пять.

– Это мало!

– Что ж, как хотите. Автохаус закрывается.

Хаки уже никуда не спешит, он интригует. Это игра. Клиент сдается.

– Ладно! Шон гут! За пять так за пять, но тогда – в кредит.

Через десять минут из банка приходит ответ: все о’кей, кредит гарантирован. Этот мужик – известный хирург, работает в Ганновере. Какие дела!

– Повесьте красные номера, я уезжаю на этой машине.

Повесили. Он уехал, а мы с Войциком побежали ловить Хаки. Такое «ауди»! За тридцать минут в Ганновере мы толкнем его как минимум за десять тыщ. Пять кусков наши! Хаки согласен: мы имеем кредит доверия, особенно я. Откуда ему меня знать?

Мы переночевали дома, а рано утром погнали в Ганновер: я на «ауди», Войцик на своей «тойоте». Машина она – чужая или своя – все родная, а хорошая машина – родней не бывает. А эта!.. Сто девяносто пять идет, как только проснулась, или как не только проснулась, или как еще не проснулась… Черт! Наехала стерва на мою мысль… Короче, «ауди» – из первых рук. Вам этого мало?

Заезжаем на автобазар в Ханофе. За нами сразу же толпа, мы едем, а она бежит – это приятно! Мы только встали в ряд, подбегают и русские, и турки, может, и чеченцы – все черные. За сколько? Я говорю Войцику:

– Сколько возьмем?

– Может, десять?

Я советую:

– Бери больше!

А он, дурак, при людях со мной торгуется:

– Рыжий! Это много, никто не возьмет.

А со всех сторон уже тянутся руки (теперь хрен бы так потянулись, теперь машины для Востока больше крадут, а тогда – столько рук!), еще бы: климанлаге, серво на руле – модерн! Один мужик вынимает из кошелька десять кусков и пятьсот марок сверху:

– Держи! Я здесь живу в Германии, будешь рядом – заходи.

Мы рады: пять тыщ пятьсот за десять минут! Нехило! Разворачиваемся, и домой.

На автохаус залетаем, как русские танки в Берлин. С победой! Нет, с Победой с большой буквы! А там уже нас встречает много народу. Как, блин, русские танки в Праге, в шестьдесят восьмом году. Оп-ля! Две полицейские машины, какой-то чувак из финансамта, тот вчерашний хирург, и рядом трясется зеленый Хаки… ну, Хаки зеленого цвета, как еще сказать. Хакибератор полностью зеленый, как простуженный или отравленный, весь позеленевший. А Олофа, другого бератора, и Мили, хозяина, рядом нет, они где-то по цехам спасаются.

Зато полицаев аж пять. Здесь любят съезжаться по тревоге все, кому делать нечего. На трассе видел аварию: столкнулись две машины, но все живы, все два человека. Но их нужно выпиливать из обломков. Так спасать их приехали из десяти городов и сел, со всей округи, с сиренами, с мигалками. Одних «кранкенвагенов» шесть штук да пять полицейских «опелей», да столько же пожарных. А вверху еще вертолет подвесили, чтоб пургу гнал. Такую пробку сделали – труба! Операция «X»! И пока все не съехались, никого не выпиливали, только все время интересовались, живы они еще или уже нет. Мертвого всяко выпиливать проще. Но те, что подъезжали, времени тоже зря не теряли: пожарники собирали обломки, полицаи разгоняли публику, а врачи уговаривали пострадавших не засыпать. Словом, дурдом!

Мы с Войциком ходили по автохаусу, как новые клиенты. Вроде подыскиваем себе авто. Хаки нас заметил. Подбежал.

– Войцик! Где «ауди»?

– Мы его продали. Как договорились.

– Как продали?

– Так продали! А что, жениться на ней? Вот ваши пять кусков. Мы в расчете.

А Хаки как не свой:

– Я не хочу деньги, верните машину! Клиент требует обратно свою машину!

– Это твои проблемы! Машины уже нет. Вот, дай ему еще сто марок на бензин, лично от нас, за моральный ущерб. О’кей?

– Езжайте и срочно заберите назад «ауди»!

– Хаки, – вмешиваюсь, – куда ехать? Мы что, следопыты? Ищите по отпечаткам пальцев на купюрах. Но кто ее вам вернет? Она ж не краденая. Все честно, как в Польше.

А дело было так. Этот доктор сел на новую «браву» и поехал домой похвастаться перед родней. Проехал пять километров – машина заглохла, намертво. Кто покупает новое на ночь глядя? Ну, этот гад, лучший враг нашего автохауса «Фиат», снимает номера, вызывает по «хэнди» такси, все за счет Мили. Это же проба-фарт, две недели машину можно вернуть без всяких проблем, а тебе должны вернуть твою. Хрен теперь вернешь. Но откуда Хаки знать, что совсем новая «брава», гордость «Фиата», чья реклама не сходит с экрана, с нулем на спидометре, заглохнет на первом же повороте? Я его понимаю. Это же какой-то запредел! Очевидное-невероятное! Такое несмываемое жирное пятно…

Утром мы приехали на ганноверский автобазар. А доктор на автохаус.

– Я не хочу ваш «фиат», я хочу мою «ауди»!

Хаки сперва ничего не понял:

– Минуточку! Мы сейчас вам другую подберем.

– Майн либер Готт! Я вообще теперь не хочу «фиат», я хочу «мерседес». Где моя «ауди»?

Мужик обошел весь автохаус – keine!

Он звонит в полицию и почему-то в финансамт:

– У меня украли машину прямо с автохауса. Я не хочу их хорошую новую, пусть вернут мою старую, хреновую.

Примерно так. На «Фиате» все поразбежались, мы с Войциком тоже хотели, но не смогли – так ржали! Наконец нашелся Мили, хозяин, и вместе с полицаями, с хреном из финансамта и Хаки доктора уговорили. Смотрите как: мужик получил «фиат-бербета», спортивный, цена сорок две тысячи марок – мечта шпиона! И за сколько? Всего за восемнадцать, а иначе – суд, и кранты автохаусу.

Как все чудесно сошлось! А если бы мы не успели продать «ауди»? Разве б Хаки позеленел? А Мили забился в смотровую яму? А доктор бы уехал на новой «бербете» почти задаром? Мы с Войциком себя даже зауважали, а Хаки с Мили отстегнули сто марок сверху. Ну, те, что хотели дать тому доктору, за моральный ущерб.