Текст книги "Исповедь пофигиста"

Автор книги: Александр Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава десятая

…И когда машину оторвало от земли, я даже детдом вспомнил. Да… детдом вспомнил… А потом – огонь, кислота во рту. Меня тушили, кое-как вытащили, но ни одного перелома. Сколько я разбивался – ничего. А дружок, Андрей Солдатов, в тринадцать лет погиб: сломал шею. Мать поседела на трибуне.

Я же с тринадцати лет на отцовском «москвиче» гонял с ним на дачу. Батя любил выпить, и за рулем тоже. Наденет на меня темные очки, подушку под жопу – и вперед.

Нас с папаней в городе все знали. Он же депутат горсовета, его милиция стережет: сначала догонит, потом бережет. Или наоборот?

Анатолий Семенович учил:

– Если что не понимаете, остановитесь. Я вас буду пинать и бить, пока не поймете.

– Люди, – вдалбливал он, – город – не гонки! Если кого задавите, больше за руль не садитесь: в критическую минуту труп встанет перед глазами.

– Что такое «профи»? Лукацкий, скажи.

И мы все скопом орем:

– Профессионал – это тот, кто разгонится и перед самой стеной успеет затормозить!

– Люди! Нет! Профи – тот, кто чует беду за три секунды.

Он нас учил всему, даже как уйти от погони…

– Не спешите сворачивать с магистрали в закоулки. Покатайте его, покатайте…

Все пригодилось.

Что мы вытворяли на своих картах! Зимой с парнями вышли порысачить. Холодно, но солнечно. Я, Сашка Гаврилов и Славик Городничев-татарин – тройка из одного дома. Сорвали цепочки с туалетных бачков, намотали на задние колеса.

Милиция дежурит на светофоре. Вдруг – треск, грохот, подъезжает карт, не обозначенный ни фарами, ни поворотниками, за рулем пацан. Мент вышел из «бобика»:

– Ты че, НЛО гребаное? Куда?

Пацан – по газам, мент за нами. Три карта – от одного «бобика». Уходили мы минуты три, а потом стали за «бобиком» гоняться. Тормозишь у него прямо под колесами…

Ну, отец-то дома догнал сразу. Жопа от стыда горела неделю.

Глава одиннадцатая

Короче, я, как баран, всегда шел на красный свет. И в фирму эту бандитскую попал тоже на красный. Фирма наша была бандитская, потому что все там были бандиты.

А сделана она была так. Папа дал племяннику Андрею сто двадцать тысяч на «раскрутку». Мы не занимались рэкетом, наша фирма оплачивала все телефонные счета папиной бригады. Счета были «фирменные»: по сто, двести и более баксов за раз. Все ж по «хэнди».

Андрюха всегда матерился: неужели нельзя позвонить из телефонной будки? Но счета оплачивал аккуратно, так его «закодировали».

Наша контора базировалась в детском садике, нам выделили две комнаты с туалетом. Сейф был вмонтирован в стенку шкафа, в нем в любое время – двадцать – тридцать тысяч баксов. Была и маленькая долбаная выставка наших товаров. Торговали мы всякой фигней: свитеры, крышечки, кулечки; тут же и пара испорченных банок тушенки – для наглядности.

Андрей делал какую-то дебильную коммерцию: купили – продали, не продали – выбросили. Взял кулек за две копейки, продал за одну – и доволен! Лишь бы хватило на оплату телефонных разговоров Папиной бригады. А в сейфе всегда тысячи баксов тем не менее…

Нет, эту бандитскую коммерцию надо пережить! Везу я сырки и кулечки для паковки жратвы на ярмарку в Москву: бандиты из Измайловской гостиницы заказали. Почему бандиты? А кто же? В Измайловском кулечки могут заказать либо директор гостиницы, либо бандиты. Не мирное же население. Директор точно не заказывал.

Андрей мне говорит:

– Ты езжай, мы тебя на трассе с «БМВ» догоним, я только масло поменяю.

О’кэй! Еду без документов на прохождение границы, все у Андрея. За спиной сырки «Янтарь» и полтонны искусственного льда. Лед дорогой, четыреста баксов за кусок. Мне его целиком и забабахали в будку.

Выезжаю из Киева – нет шефа. На Каптях поворот на Москву. Что делать? Я не Чернышевский, но у меня свои правила. Три правила любого дальнобойщика: нельзя ссать на переднее колесо, только за машиной, нельзя переезжать ежа и ехать обратно. Ежа я еще не переехал, дай бог ему здоровья. Поссать мне и за машиной не западло. А назад – ни за что, даже если весь этот сырок превратится в кулечки!

Андрея все нет. На границе простоял ночь, двое суток уже. Открыть будку – холод выйдет, сыр сдохнет. Раз Андрей не приехал, значит, что-то случилось. Все же решил посмотреть, что с сыром. Открываю будку – льда нет, весь вышел! Сыр холодный, но уже начинает теплеть, как покойник.

Даю менту на КП две коробки сырков и поливаю машину водой через каждые пять минут. Вода быстро испаряется. День поливаю, ночь поливаю. Вдруг приезжает Феликс-снабженец:

– Игорь, проблемы! Андрей заехал в сервис менять масло в коробке передач. Парень-придурок, который менял, принял болт регулировки хода флажка за контрольную пробку. Хотел его отвинтить – не вышло, так он его довинтил до упора. Славянин! Андрей врубает две передачи сразу – коробка с карданом к черту, Андрей в кому:

– Ребята, коробочка новая, кто будет башлять?

А конец рабочего дня, теперь неизвестно, когда коробку поменяют. Там уже пошли разборки, бандиты понаехали.

Я его спрашиваю:

– Стоп, Феликс! Ты документы привез?

– Нет… не привез.

– А какого хрена ты приперся?

– Тебе рассказать…

– Ах, господи, как я волновался за вас! Да мне чихать. Сыр есть, он и без хлеба идет капитально. Ты не бойся, я, один черт, больше двух тонн не сожру – все равно остальное зароете.

– Да Андрей через пару дней приедет.

– Феликс, сыру уже хана!

Короче, Феликс мчит домой – триста километров до Киева. Андрей пригнал вечером. В Москве уже наши сырки не берут. Сейчас же мы по газам – и во Владимир… Там:

– Вы что привезли? Одну плесень! Я коробку домой выберу, остальное – прочь!

Ущерб две тыщи баксов. Такая труба. Андрея, коммерсанта долбаного, аж перекосило:

– Рыжий, езжай обратно.

– А сыр?

– Скинь по дороге.

Я и поехал. Подъезжаю на КП у Калуги. А там собаки бегают. Я интересуюсь у мента:

– Что за собаки?

– А, бездомные тут крутятся…

– Можно я их сырками накормлю?

– Корми, буржуй недорезанный.

Я взял коробку. А собаки учуяли сыр, собрались вокруг. Штук двадцать. Ждут. Ну, думаю, буду их потихоньку кормить. Собаки голодные, злые. Я им сырки кидаю, а они наглеют, рвут из рук. Еще две подбежали, еще три… Наконец из Калуги пришли все собаки. Все! Понятия не имею, кто им сообщил!

Мент орет:

– Хорош, блин, машины проехать не могут! Уводи отсюда свою стаю!

А собаки, как стадо овец, табунятся, ревут, в будку прыгают. Я смотрю – мент уже в свою будку заскочил и не выходит. Тогда и я – в свою и дал жару. С полкилометра бежали за мной. Вот что сыр с собаками делает! Бегут, сигналят. Когда под восемьдесят пошел – оторвались.

По дороге думал сырками таможню накормить. Там ни от чего не откажутся. Хорошо – передумал. А в общем, зря, продукт еще нормальный: плесень очистил и ешь. Тонну за тонной – по дороге все сбросил, особенно у одной деревни: гляжу – никого нет, и пошел ящиками кидать. Представляю, как обрадовались хлеборобы… Голодные же!

Глава двенадцатая

Кому-то страшно охота гадать: что было в первые полсекунды во Вселенной после Большого Взрыва? Ну, что было? Жарко было, это точно, молекулы плавились, воздух портился. И в следующие полсекунды было все то же: чуть-чуть лучше, чем в предыдущие, но чуть хуже, чем сейчас. Я же говорю: жара, вода кругом кипит, булькает и лучевая болезнь.

Словом, машин нет, дорог нет, и меня, Рыжего, тоже нет. Что может быть хуже?

Я не помню, когда родился. Об этом должна знать моя мама. Потому что когда она меня при живом отце отдавала в детдом, а я был тогда в первом классе, ее не могли не спросить об этом.

Зато я помню другое, дико интересное и важное. Как Большой Взрыв. Как сотворение мира. Как конец света в отдельно взятой стране.

Короче, мой самый первый рейс, в натуре. Представляете: голая земля и никаких бандитов, абсолютно никакой культуры. А Министерство культуры уже есть – в Киеве. И в автопарке этого министерства стоит моя первая в жизни казенная машина – «газончик».

Посылали меня тогда недалеко. А далеко слать было некуда: голая же земля! Я возил по Киеву тетрадки, ручки, снабженцев. Диспетчер у нас была Наташа, толстожопая такая, симпатичная девка лет тридцати пяти или больше. Вся в собственном соку, хоть облизывай. Коля Бакалов, мой наставник, за ней еще приударял. Конечно, если бы у меня была такая… Но все это фигня, первобытные инстинкты.

Захожу я как-то в диспетчерскую. А Наташка говорит:

– Рыжий! Есть рейс на конец недели. Надо в музыкальное училище привезти стулья из Черкасс, всего двести двадцать километров. Рискнешь?

Ничего себе: «всего»… Это уже дальняк, почти заграница, двойная оплата. Большой Взрыв и начало жизни…

Взял я путевку и пошел собираться. Поменял масло, свечи прочистил, будку впервые помыл. Взял теплую куртку, еды набрал. Вдруг там жрать нечего: Черкассы же!

Вспомнил, что у меня в Черкассах есть друг, к нему и поехал. А у нас в автопарке один чувак тоже решил двинуть в Черкассы, к теще погостить. Ему в Черкассы, и мне в Черкассы. Попутчики.

Короче, сели мы в машину в пять утра. А он еще взял с собой две бутылки вина в дорогу, он же бывалый водитель. Чего, говорит, тут ехать? Два-три часа, и мы там. Я ему не поверил: за два часа Вселенную не проедешь. Никак.

Ну, выехали все же. «Газончик» мой старенький. Я как притопил километров пятьдесят пять, местами семьдесят! Но больше семидесяти не шел. Дорога дальняя, украинская… Вдруг рассыплется?

О, «газон» мой – это вообще кошмар! Когда я его получал, была синяя будка, синяя кабина. Нет, синяя кабина и серая будка. И написано на ней было… вообще ничего. Это потом, когда я уже по дальнякам наездился и меня приставили «Укрконцерт» возить, я в эту будку кинул ковер, перекрасил ее в синий цвет и на ней крупно написал: «Укрконцерт Лукацкий». Чтоб знали. Мне тогда все разрешалось: куда хочу, туда и заезжаю, под все знаки, в гостиницы, в тупики. Концерт!

Отъехали мы от Киева километров тридцать, стали на стоянку. Кругом поля, лето и никого. Жара.

– Ну что, – спрашиваем друг друга, – бухнем?

– Давай!

Разлили по стаканам. Парень этот никуда не спешит, я тоже тепло одет – можно посидеть. По стакану вмочили, закусили. Куда ехать? Заночуем? Давай.

Ну что? В «газоне» спать неудобно. Я вытащил спальный мешок. Постелил возле машины. Рядом камень стоит… не, не надгробный… Колонка и русско-украинское поле. Все. Утром мы встали, пепси попили со «сникерсом» и, кажется, поехали.

Приезжаем в Черкассы в воскресенье утром, к обеду. Прихожу к другану. Он встретил, обрадовался, мороженым угостил. Он в общежитии жил, а возле общежития такой крутой спуск. Я машину поставил на спуске рожей вниз. Ночью еще выходил посмотреть – стоит? Стоит.

В понедельник выхожу на улицу, подхожу к машине… ехать… Етить твою мать! У меня челюсть и все внутренние органы упали до пола.

Короче, под движком такая лужа масла! Все масло выкапало, а у меня в запасе только два литра на долив. Нету масла больше. Открываю капот: что случилось? А я в машине тогда хорошо знал только баранку, педали газа и тормоза… Ну, и что мотор спереди, а будка сзади. А я ж не в Киеве, не в родном автопарке, не с кем посоветоваться. Друг убежал на работу, и бати рядом нет. Хотя он в машине тупой.

Мне надо на мебельную фабрику за стульями ехать. Меня ж уже трое суток нигде нету…

Думаю: так, спокойно! Нужно сейчас все размерить своими силами, все учесть. Масло уже не собрать, оно по асфальту вниз стекло. И я принимаю единственно верное решение: раз ремонта мне не избежать, я переодеваюсь, натягиваю шорты джинсовые. Были штаны как штаны, я их обрезал по моде и распушил по краям. Куртку напялил бывшую джинсовую, но без рукавов. Мы рукава пилой отпилили, а края потом сами распустились. Куртка вся в наклейках, вся в дырках, такая, короче, крутая, рабочая, вся промасленная. И надеваю поверх всего черный халат, закатываю рукава. Да кому там смотреть? Край города.

Я залез под машину и сразу рукой в масло – бах! Вытер о халат руку и под нос: пахнет бензином. Где же оно смешалось, хрен его знает. Открыл сидушку, а там дурдом! От прежнего хозяина остались запчасти, инструменты, даже презервативы – целая мастерская! Нашел я инструкцию и начал вспоминать, где может масло смешаться с бензином. Чему-то же меня еще и на курсах учили. Тоже постарался припомнить.

Снова открыл капот, вытащил масляный щуп, а оттуда через верх прет бензин с маслом. Капот открыт, машина под углом. Я сажусь, выжимаю сцепление, завожу. Только стартер заработал – у меня из-под ног фонтан бензина во все стороны! Я тут же мотор заглушил. Бензин потек по дороге вместе с маслом – не разберешь.

И что же теперь делать? Сижу, думаю. Меня испуг взял: я же не профессионал, я ничего не понимаю, как может бензин попасть в двигатель? Он же и так в двигателе…

Взял я бумажку, взял ручку, начал рисовать. Нарисовал, порвал, взял отвертку, раскрутил полностью карбюратор. Откуда там бензин? Разрегулировал там все, что можно, повыкручивал форсунки. А они там закручиваются на определенную глубину – хрен теперь так закрутишь. Согнул иглу, прокладку порвал. Волосы у меня и так всегда дыбом, а тут совсем разгладились. Уже десять утра, и где ближайшая автобаза, не знаю.

Стал я делать прокладку из книжки-инструкции. Положил инструкцию прямо на карбюратор, оббил, ножиком подровнял – получилась вроде бы прокладка. Час мастерил, но машина завелась. Я ее тут же заглушил, снова полез в мотор и нашел здоровенную трещину в другой прокладке. Через нее бензин, по моим расчетам, и попадал в масло. Покопался я опять в сидушке и нашел… пять новеньких прокладок. Поставил новенькую. Теперь машина с третьего раза, но завелась. Я ее снова заглушил, чтоб не взорвалась. Вся же в бензине.

Слил все масло, залил последние два литра. Вытаскиваю щуп – опять бензин. Я же еще машину не заводил! Труба! Но что я, зря с этим «газоном» полдня трахался? Опыт все же… Так, соображаю: раз машина стоит рожей вниз, а пробка слива масла сзади картера, значит, полкартера еще со старой гремучей смесью. Надо этот дрендулет поставить наоборот. Ай да Лука, ай да сукин сын!

Я снимаюсь с ручника, спускаюсь с горы до самого низа и делаю такой фигуристый разворот – блеск! «Газон» встал мордой кверху, масло все вылилось. Движок чист, промыт, вся грязь вышла. Ну хорошо, чист-то он чист, а где теперь масло взять? И тут мне в башку пришла замечательная мысль: бабки есть, не пропаду.

Беру ведро пластиковое с крышкой, выхожу на дорогу, поднимаю руку. И так стою с протянутой рукой, долго стою. Наконец останавливается такси. А я в черном халате, шортов из-под халата не видно, весь в масле, как сардины, рожа больная. Таксист, слава богу, не очень испугался:

– Тебе… чего? – спрашивает.

– Братуха, маслица! Выручай. Вот мой «газон». Вот – я. Плачу десять рублей. Вези меня в свой зоопарк и привези назад с маслом. За масло плачу отдельно: трешка за ведро.

В автопарке он вынес мне десять литров чистейшего, как слеза, масла. Я сую ему трешку, не берет! Хватит, говорит, и червонца. Как будто государственное масло ничего не стоит. Тогда я его даже обнял:

– Братан! Батя! (он пожилой оказался). Может, еще встретимся на трассе, я тебя тоже… умаслю!

Я залил масло, и на фабрику. Прямо в этом черном халате, под ним – шорты, но ноги голые тем не менее торчат, на ногах у меня кроссовки, такие старые чёботы. И во всем этом перфекте – прямо на проходную. Захожу в отдел сбыта, там женщины сидели и один мужик. Смотрю, они чего-то странные какие-то. Понедельник же! Но глядят на меня подозрительно.

– Ты откуда… такой?

– Я? Из Министерства культуры!

– Да?.. Ну, давай накладную.

Я накладную ка-а-ак развернул, а она вся промаслилась и просвечивает насквозь – ни хрена не разберешь. Ни стульев, ни всего! Короче, писец накладной. Я у них спрашиваю, что в таких случаях делают? А их начальница стонет:

– В первый раз такой случай пришел. Значит, первое – иди и помойся, мы тебе такому стульев не дадим. И сними свой дурацкий халат – это второе. Министр!

Я говорю:

– Счас!

И снимаю халат, а там еще хуже: эти шорты драные и жилетка – вообще труба! Черная, без пуговиц, такая… с бахромой. И ноги голые, волосатые.

Им даже смеяться расхотелось.

Пошел я умываться. Так голяком и стоял около умывальника. Я же весь промаслился, как моя накладная. А масло, оно сразу не смывается. Ну, бабы кругом меня ходят, присматриваются, знакомятся. Умылся, вынул из кулечка чистую одежду, снова пошел в отдел сбыта.

– О, теперь видно, что ты из Министерства культуры. А то входит какой-то бомж, как из-под колес достали. Но стулья по этой засаленной накладной все равно выдать не можем…

Стулья мне все же выдали. Кому они там были нужны? Напихали их мне полную будку, чуть крышу не сорвали. Приехал я в свой автопарк и мужикам все это рассказал. Ржали, конечно, ну и поздравили тоже. А как же – первый дальняк!

Глава тринадцатая

Я весь в папу. Да не в того, с большой буквы, бандита, – в своего родителя. Сколько он мне горя, к моему счастью, причинил! Он всегда мне во всем мешал, а потом оказывалось – правильно делал. Потому что то, что я наперед жопой чувствовал, до башки не всегда вовремя доходило.

Мне было восемнадцать лет, через месяц в армию. И захотелось мне жениться. Отец прикинул хер к носу и говорит:

– Нет! Когда хочется, жениться не обязательно.

А матери чего прикидывать? Она согласилась:

– Может, оно и к лучшему, отец, и Танечка будет ждать его.

У моей Тани была проблема: астигматизм, оба хрусталика ни к черту. А главное, детей нельзя иметь, слепые родятся. А девчонка – класс!

Мы подали заявление в загс. Отец был категорически против:

– Придешь – женишься, не придешь – не женишься.

Мать до смерти напугал: как это – не придешь?

Я говорю:

– Отец, все это фуфло и фигня!

– Смотри, я тебя предупреждал.

Заказали ресторан: денег у меня было до хрена. Сибирь же! На работе ребята «штуку» собрали, скинулись по полтиннику. У нас так было: если кто умер – пятьдесят, родился – столько же.

Отец почему-то тоже дал. Триста. Чтоб не женился. За ресторан заплатили больше двух тысяч со жратвой. Я тачку заказал, у нас в городе было тогда всего две «Волги» под такси. Дефицит! Словом, все готово, только женись.

Батя уже с утра хлестал самогонку-шмонку: тоже готовился.

– Моего благословения ты не получишь!

– Чихал я на твое благословение. Ты, что ли, за ресторан платил?

Подъехали к загсу старому, деревянному. Сидит отец на пороге с бутылкой, а там, блин, один вход и еще полдвери не открывается. Батя – хрен здоровый, его не сдвинешь. А сам он двинет – труба, сразу труп. Он даже по крышке гроба для почину стучать не будет – гроб может рассыпаться. Бывший культурист, десять лет дзюдо, погранвойска в Турции, именное оружие.

Я прошу:

– Отец, встань, пожалуйста, неудобно.

– Мне – удобно!

Мать подошла:

– Алик, встань. Ты ничего не понимаешь. Люди ждут.

– Не пущу! Свадьбы не будет!

Ну, как в кино. Что делать? Тут все начали скандировать:

«Алик, уйди! Алик, уйди!»

А он только бурчит:

– Толик, не вмешивайся! Это не твой сын, Серега, это мой сын!

Толпа мычит, матерится, уже проголодалась, а он, как козел бородатый, сидит. И обойти его – никак, и напоить нельзя. Мы с ним один раз так пили наперегонки, я его перепил. А что из этого вышло? Он заснул дома, а я на улице у колодца. На хрен мне с таким отцом связываться!

А тут уже другая пара подошла. Мы пошли в обход бати в ресторан. Там, как нас увидели, сразу вальс Мендельсона заиграли, а мы пришли жрачку забрать. Я кричу музыкантам:

– Хорош! Не расписались! Отстаньте!

Мы всю еду забрали, поделили между родней. Родни у нас оказалось полгорода, не брешу.

А жаль. Ресторан-то мы сняли аж на двадцать четыре часа. Там, в Стрежевом, не так, как везде у людей: до двадцати трех и конец. Там город сибирский, свадьба у нас гуляется круглосуточно, вместе со всем обслуживающим персоналом. Поэтому директор ресторана гуляет кажин день, только после двенадцати ночи едет домой с ключами, а в ресторан приезжает милиция, и всю ночь гулька. Битвы бывают редко, а спать ложатся прямо в ресторане на лавочках.

А что я скажу отцу? Ничего, это же отец!

Танька прождала год и вышла замуж. Батя был прав, он всегда прав.

Но после армии он меня все же не уберег. Приехал я в Киев. Выезжал из Стрежевого – минус тридцать пять градусов, я в унтах; а в Киеве – плюс шесть, лужи кругом, и я топаю по лужам в унтах. Такая труба!

Позвонил друзьям. Начал торговать рыбкой: тогда кто не торговал, тот голодал. Реформы, блин! Сделал капиталец на горбуше: она шла с икрой, а у меня проходила без икры. Икра выходила «чистой». И весы были без эксцентриков. В общем, нормально, как положено. Я числился продавцом, а директором поставил одного чудака: он только бумажки подписывал. Дурдом!

Потом рыба вся вышла, я поступил водителем в автопарк Министерства культуры. Послали меня обслуживать один из музеев Киева. Привез туда доски. Пока меня разгружали, гляжу – две девчонки стоят и о чем-то спорят. А я как раз знал то, о чем они спорили, ну и удивил их. Одна, Люба, после мне позвонила в автопарк, сказала, что работает на узле связи. В пятницу я с ней встретился у нее дома, поговорил с родными. Отец ее только вопросы задавал. В субботу пошли в загс. А бати-то моего рядом не было! В понедельник я уже у нее жил.

И понеслось строительство – туда-сюда. Отец с матерью у Любы тоже на узле связи работали. Династия! И у меня вся семья в автопарке. Тут бы и задуматься, а я, козел, обрадовался.

Купил видеотехнику, мебель на десять тыщ, и свадьба за мой счет. Три дня жрали-пили. А там тридцать первое, Новый Год. Вечером приезжаю домой, приходит Любка:

– Игорь! Мне надо с тобой поговорить.

– А что случилось?

– Мне нужно, чтобы ты ответил на вопросы.

– Да тю, какие вопросы, я что – на допросе?

– Где ты родился, в какой школе учился, как звали учителя географии?

– Да что я, помню?

– Надо вспомнить!

– Да ты что, ментовка?

– Нет, но на работе попросили.

– Где? В узле связи? Почему меня на работе об этом не просили? Кто мной интересуется? Главный связист? Я все налоги показал!

– Какие?

– Да с рыбы. Ну, пару штук с налогов скрыл, конечно.

А я ей, Любке, недавно звонил на работу:

– Позовите Любу.

– Какую? – спрашивают.

– Лукацкую!

– У нас такой нет.

А какая есть, интересно? Она тогда сказала, что ее перевели в другой отдел, я поверил. Почему бы нет?

– Так где же ты работаешь? – спрашиваю.

– Я не работаю на узле связи.

– А где, господи?

– В КГБ.

– В киевских городских банях? Если ты, Любка, в КГБ, то я личный охранник президента Украины. Какие проблемы?!

Тут у нее стало такое лицо – я еще такого не видал. Она пошла в коридор и вернулась с курткой. А в ней документ: Любовь Ивановна Украинец, третий отдел КГБ.

Все, меня проверять обязательно! Я – муж сотрудника украинского КГБ.

А может, я агент русской разведки? По совместительству. Я ответил на сто семьдесят или двести вопросов, иногда совсем дурных. Прошу:

– Лю-уба! Можно, я не буду отвечать?

А она кричит:

– Па! Он не помнит адрес школы. Можно, он не будет его называть?

А папа отвечает:

– Нельзя!

Я опупел:

– А папа тут причем?

– А он тоже там, в пятом отделе.

Я кричу теще:

– Любовь Ивановна!

– И она там.

Звездец!

– А кто же не там?

– Все там, у нас весь дом в КГБ. Такой дом. Видел соседа, здорового такого? Он у нас начальник внутренней тюрьмы, папа с ним всегда на работу ходит.

Через трое суток Любе сообщили, что мои данные в целом подтвердились. Правда, у двух учителей я спутал фамилии с отчествами, но теперь ей все же разрешили стать Лукацкой. И началась каторга.

По утрам:

– Па-адъем!

Папаня со мной обращается, как раньше с зэками, ему с ними не дали доиграть, видно.

В ванную заходили так: сначала шеф, потом Любовь Ивановна, а там и мы с Любкой. В туалет так же: вперед он, за ним жена, под конец – я и Любка. Можно сразу вдвоем, это разрешалось.

Садимся за стол: он всегда рядом с балконом. А я там тоже хочу, там теплее у батареи. Нет, бляха-муха – он там! Я говорю:

– Почему вы именно там?

– Это мое место.

– А я не признаю этого с детства. Мое место! Моя чашка! Моя кружка! Мы что, медведи, что ли: папа-мишка, мама-мишка и я мишка?

– Как ты, гад, со мной, старшим по званию, разговариваешь?

– Как хочу!

– Да я тебя из окна выброшу!

– А я вас потом «ЗИЛом» перееду! У меня «ЗИЛ» под окном стоит. Любка, подтверди.

Бухал «батя» от души.

– Женщины, что вы понимаете? Быстро разбежались!

А сам сядет и тихонечко стопочку цедит. Выцедит две бутылки – упадет.

Любка приходит с работы – молчит, с мыслями собирается: там ей думать не положено. Ляжет – тоже молчит. Зато калымить с ней – одно удовольствие.

У меня путевка закрывалась восемнадцатью часами. Если ментяра поймает после восемнадцати – труба! А у меня заказ: нужно капусту перевезти с базара, мужик платит полтинник в рублях.

Приезжаю домой, жду Любку.

– Руки помыла – бегом в машину. У чекиста должны быть всегда чистые руки, особенно перед большим делом.

Едем. Останавливает мент. Я говорю:

– Если приколется, покажи корочки – послужи революции.

Мент спрашивает:

– Что везем?

– Рыбу.

Я никогда не вру.

– Калымишь? Приплыл, значит.

– Не, командир, не приплыл.

– А чего ты такой смелый?

– А вот, видите девушку? Попросите, чтобы она свои документы показала. Только тихо-тихо!

Он подходит к Любке:

– Ваше удостоверение! Вы кто вообще?

– Вам вслух сказать или на ухо? – чеканит Любка и смотрит на него в упор.

– Можете вслух…

Смотрит документы.

– Можете ехать дальше.

И – тишина. А проходя мимо меня, шипит:

– Я тебя не останавливал.

Или так:

– Товарищ капитан (она все звания даже ночью различала), я еду с ним – он при мне.

– Но мне нужны его права!

– Товарищ капитан, мне некогда, чтобы вы смотрели его права. Завтра с вами разберемся.

– Вы не имеете права!

– Ваша фамилия и звание? – чеканит Любка.

– Это не по правилам дорожного движения, – мент уже не рад, что связался.

– Меня не волнует дорожное движение. Ваше звание, капитан?

Она с детства в КГБ.

Я ей все время трындел:

– Давай снимем квартиру.

– Нет, я хочу с мамой и папой.

– Но папа твой приходит с работы и бухает, в субботу спит, в воскресенье опять бухает. Ночью встанет, две рюмки опрокинет – и спать.

– У него трудная работа.

А здоровый был. Я ему прямо сказал:

– Только пальцем троньте! Я вас подожду и перееду, у меня тачка семь тонн – даже не почувствуете. А на работу опоздаете!

Он – раз!

– Переедешь?

– Да!

– Ну, дочка, ты мне и зятя выбрала…

– Кто кому зять? Вы мне – тесть? Да я вас в хрустальном гробу видал!

А я его действительно каждую ночь во сне видел. Мне всегда интересные сны снятся.

Но теща была золотая, вечно боялась, что я голодный:

– Люба, сделай ему, наконец, покушать.

Люба делает покушать: ставится сковородка и все, что на кухне есть, – туда. Перемешала, еще – бабах! Там может быть и картошка, и курица, и пара пельменей позавчерашних, и ложка чайная.

За столом молчком:

– Это кухня. Здесь принимают пищу, здесь светские разговоры не ведутся.

– Тю, может, я так лучше пищу перевариваю.

Он и свадьбу хотел на кухне сыграть, без светских разговоров, конечно.

Поели, встали, посуда помылась, разошлись. Кто опоздал – свободен до вечера.

Я говорю папе:

– Мне надоели эти порядки. Я сейчас не хочу есть, я хочу через полчаса.

– Через полчаса кухня закрыта.

Он даже телек не смотрел. Выпьет и думает. А чего ему думать? В субботу:

– Мать, водка кончилась.

Через двадцать один день я сказал Любке:

– Люба! Давай разведемся. У меня, кажется, ранний инсульт…

Как прощались? Как все, нормально: Любка мне каблуком в лоб дала – и все! Я сказал, что у нее вся семья – алкоголики и политруки, что ей никогда звезду на жопе не видать.