Текст книги "Исповедь пофигиста"

Автор книги: Александр Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава девятнадцатая

Я зарабатывал мало, иногда почти ничего. Даром что фирма бандитская. Но когда пошли рейсы на Алма-Ату, стал получать прилично, даже не получать – шиш от них что получишь – сам брал себе по договору.

– Вот, Андрюха, смотри: за рейс дали четыре тыщи баксов. Восемьсот мои.

– Рыжий! Гони все на фирму.

– Андрюха, ну нет уже этих денег, что хочешь делай. В следующий раз хрен поеду! Хочешь, посади за руль Серегу. Этот пилот фиг от Киева оторвется.

– Скажи, где деньги?

– Андрюха! Я честно взял. Хочешь Папе стрелку забить – давай! Я работаю за двадцать процентов с ходки. Вообще-то положено десять, но я один, без напарника.

– Рыжий, это много. Я столько не получаю.

– Ты сидишь – жопу греешь, машина твоя. Но если бы я взял ее в аренду – за полгода вернул бы бабки и жил бы в масле. А я езжу, мучаюсь и вас кормлю.

Сказал я. Или подумал?

Он отстал.

Глава двадцатая

Был у нас в детсадике один мужик, Завадский. Собственно, садик этот был его. И он нас всех, кто там поселился, хорошо имел. Мужик был страшно крутой, даже круче нашего Папы, хозяин нескольких киевских ювелирных магазинов.

А еще он возил продавать в Германию арабских и английских скакунов лучших украинских заводов. Для этого купил новый «КамАЗ» с прицепом. Но водители у него были крутые бухари.

Поехали они в Чехословакию с лошадями. Лошади – золото с хвостом, а эти подонки с перепою, с перегару съехали с дороги, завалили прицеп. Одна лошадь накололась на что-то и сдохла. Они ее в кювет сбросили, остальных продали и вернулись обратно.

Завадский на одного водилу навесил все бабки, а другого бил трое суток подряд без отрыва. Я сам видел – в садике, в вестибюле. Бандиты со всех фирм приходили смотреть, как тот полужмурик лежит, кровью обливается. Завадский подойдет, водой польет и снова молотит.

Принесут ему из магазина бутерброд, покушает – и снова добавит. А тому мудику он не разрешал уходить с места происшествия. Завадский огромен, цепь на нем с медальоном золотая, а в медальоне алмаз на двадцать каратов, цепь с такими ромбиками около килограмма весила. В общем, труба!

Через трое суток отправил он водилу умирать в больницу с переломом всех членов. Но ему же теперь новый водила нужен. Он – ко мне.

– Рыжий! По секрету: Андрюхе скоро – кранты! Вас всех перережут, но я тебя выкуплю, с Витей все дела решу. «КамАЗ» новый. Ты же не пьешь.

– Не, – подтверждаю, – не пью. После кодировки два года прошло, еще три терпеть, я и от запаха дурею. Но у меня нет прав на «КамАЗ».

– Права сделаю. Потом отработаешь.

– Да у меня и документы на Германию пришли.

– На фиг тебе та Германия! Будешь у меня работать, заживешь: за одну ходку пятьсот баксов кладу.

Я сказал, что подумаю. Конечно, предложение для меня – блеск! На Завадского работать! Но я послал его ко всем чертям, про себя, конечно. Он такая же сволочь, как и все, если не хуже. Я же видел, как он того шоферюгу лупасил. С ним-то я Германию точно никогда бы не увидел. Он сделал вид, что обо мне забыл.

А когда тот недобитый Сашка из больницы вышел, Завадский ему сказал:

– Ты на меня будешь работать пять лет бесплатно. Мне наплевать, будешь ты жрать или нет. Пусть твоя жена идет хоть в сторожа.

Он отобрал у него все документы и посадил охранником в детском садике на пять лет. Работа через день.

– Мне твои бабки и на хрен не нужны, у тебя их все равно нет. Квартиру продашь, и то мелочь. А так – дармовой охранник.

Завадский никого не боялся – ни Бога, ни Земли, ни матери, ни социаламта, но телохранителя все же держал – из гонору. Гена – обалдеть мужик: накачанный, каратист, симпатичный. Как его смена, девки ломятся. Он очень строго службу нес, с Завадским даже в туалет вместе ходил. Платили ему всего триста баксов в месяц.

– Зато работа спокойная, а денег мне и так хватает. Ну какой дебил полезет к Завадскому? Он же не вшивый рэкет, а крутой бизнесмен в законе. Я даже не знаю, от кого его охраняю, просто прикрываю спину: если со спины будут стрелять, в меня попадут.

Хороший был парень, но тоже бандит.

А Завадский меня тогда не совсем забыл и как-то совсем вспомнил:

– Хочешь на очень крутой машине покататься? Только аккуратно. Я тебя от твоих на время освобожу.

А это же – Завадский! Он завтра скажет Андрею: «Через полчаса отсюда метись!» – и даже Папа не поможет.

– Надо из Германии пригнать машину.

– Какую?

– «Бээмвуху». Я пол года назад заказал новую, по спецзаказу, лично для себя. Хочу самую навороченную – восемьсотпятидесятую. Знаешь? Там коробка-автомат. Давай сюда паспорт, я тебе заграничный организую.

Я даже не спросил, сколько он мне заплатит. В любом случае, думаю, меньше ста не даст – форс не позволит. А на шару проехать по Германии!..

Андрею он сказал просто:

– Я Рыжего забираю.

В Германию он ехал со мной. Вылетели из Борисполя и через полтора часа проснулись в Берлине. Потом – Ганновер. Сняли двуспальный номер в гостинице, сводил он меня в бар, покатал на такси. Пока – нормальный человек.

На автохаузе он неплохо поговорил с немцами по-английски. Немцы были довольны и им, и его заказом:

– Херр Завадски! Ваша машина готова!

Он отдал мне заграничный паспорт. Накупил всяких побрякушек: цепи для бампера – это крутизна! – лампочки, подсветку. Мне больше ничего и не нужно было. И он это, гад, жопой чувствовал. Еще дал пару кассет, жвачку, жратвы на дорогу: орешки, яблоки, бананов целый ящик, и двое суток до Борисполя.

По карте показал путь. На всю дорогу положил семьсот марок. Я тогда подумал: на хрена столько? Сэкономлю для себя марок сто. А фиг тебе! Начал заправляться – сорок, пятьдесят, восемьдесят – девяносто восемь литров в баке. И бензин – плюс-супер – самый дорогой. За одну заправку – сто семьдесят марок.

Но дальше ко мне не приставайте! Как я сел в эту машину, как включил передачу… Ну, он меня купил этой «бээмвухой»! Чужое, а приятно!

Магнитофон, компьютер – все, блин, импортное, немецкое, без примеси. Германия же! Все загорается и по-немецки говорит: «У вас скоро кончится бензин». Что со мной было – труба!

Триста лошадей, как одна. Фары поднимаются, центральный замок, электрообогреватели и электроподъемники стекол, кожаный салон. Ложишься спать – нажимаешь на компьютере кнопку, и там такой вентилятор включается: он забирает тепло двигателя и гонит в салон при неработающем движке. По компьютеру можно узнать расстояние от Ганновера до Киева, какой дорогой лучше ехать и в каком режиме. Ставишь ручку на контроль, снимаешь ногу с педали газа, и машина сама набирает скорость, ты должен только тормозить. Ну и тачка!

Притопил я газку под двести пятьдесят. Идет! Коробка-автомат: дорожный режим, спортивный, магистральный, нейтралка и паркплац. Спортивный – это такое наслаждение, такая труба!

Жмешь на кнопку – бам! – блюдце выезжает с банкой Пепси. Вам этого не понять!

Но бензин жрет, как динозавр: четырнадцать-пятнадцать литров на сотню км, а в спортивном – девятнадцать. Все, больше не могу об этом рассказывать – полный рот слюны!

За немецкой таможней заехал на стоянку, заплатил какому-то деду десять марок вместо двух и объяснил на пальцах:

– Дед, я буду спать в машине. Посторожи.

– Не бойся, – отвечает на пальцах, – мы с рэкетом вот так.

Доезжаю до польской Пиаски. А там перед магазином стоят две машины. Я на них никакого внимания. Стоят и стоят.

Включаю магистральный режим, опускаю стекло, музончик врубаю – «Ласковый май»: «Белые розы, белые розы…» – все от него тащились тогда. Расслабился, дорога широкая, плитовая, ни деревень – ничего. Иду сто двадцать, встречных нет, совсем рядом украинская граница. Смотрю, обходит меня «форд-таурас», американский, с транзитными номерами.

Еду, а «форд» так мягко на меня накатывает. Ну, думаю, обгоняет – пущай. Поначалу хотел погоняться: у него тоже триста лошадей, но потом раздумал. Так, он меня медленно обходит: еле-еле. Решаю: сейчас приторможу – пусть обойдет. Перегон – не гонки.

Когда – бац! – одна секунда, и я песню уже не слышал: у меня все звуки слились в один и в окно вылетели. Стекло у «форда» опускается, я поворачиваю голову… и все не как при авариях. Говорят: вспомни аварию. Никогда! Всегда помню до места заноса и с места падения, а время полета – джик! – свертывается, его никак нельзя растянуть. Во всех фильмах показывают: машина летит медленно… Чушь собачья!

Сколько знаю людей, попавших в аварию, – никто не помнит, на каком месте у них тогда были глаза, а на каком руки.

А здесь наоборот. Помню каждую молекулу, пролетевшую в воздухе, все помню в мелочах: открывается окно, я поворачиваюсь, у «них» стекло так медленно опускается – ж-ж-ж – рука в коричневой перчатке с «Калашниковым» – раз! – и цевье так держит – не забудешь…

И сразу – страх, блин, и жар по всему телу…

Потом вижу: передернули затвор. Я только прилег и рычаг на себя дернул на спортивный. Машина взревела и рванулась, а у тех поэтому чуть-чуть прицел сбился. Я бесчувственно, как чужой, сполз по сидушке и вцепился в руль.

И в этот момент – бух! – помню, спину дергануло. Все тело как бы вывернулось наизнанку. Волосы на дыбы – это труба, чувствую – весь мокрый, насквозь, и сидушка вся мокрая, и руль.

А машина уже сама пошла: сто восемьдесят, сто девяносто, двести! Только стрелка – ю-ю-ю-ю, колеса чувствуют выбоины, а я нет, трасса широченная… Они сразу в зеркале исчезли – граница-то рядом.

Я поднял фары, включил аварийку, противотуманки желтые – все, что включалось и подымалось. Ни одного полицейского.

Догнал до границы, пру без очереди – такая крутая машина, все позволено! Там все офигели. Я к шлагбауму, выбегает вояка. Я стекло опускаю и пальцем показываю на дверь: там дырка от пули. Шлагбаум подымают. Поляк что-то начинает орать. Я спокойно говорю:

– Пан, вы понимаете по-русски?

– Где прострелили? Выходи!

Я дверь открыл, а выйти не могу: спина приварилась к сидушке. Я рукой по спине – вся в крови, и кровь уже запеклась, вся спина разрезана, а в машине ни проводка не зацепило.

Вызвали «скорую». Спину отодрали от кресла и зашили. Через пять часов я в Киеве, опоздал на три. Завадский спрашивает:

– Что случилось?

– Стреляли! Думаю, в вас лично. Не в меня же! Вот бумажка из полиции.

– Кто стрелял?

Я рассказал. А он:

– Ты что, не мог уйти?

– Так я же и ушел!

Я сразу понял, чего этот козел со мной не поехал. Ишь, как он меня вместо себя подставил! А я ему не Кеннеди, меня никаким братом не заменишь.

Короче, он заплатил мне пятьсот баксов плюс столько же премии, и жратвы понавез мне в больницу три багажника. Машину решил не чинить – пусть будет меченой. А ее все равно через три месяца украли. Уехал Завадский утром на «БМВ», приезжает днем на такси. Поднял на ноги весь Киев. Не нашли.

После ему пригнали «опель-астру», попроще. На ней, может, ездит и сейчас, если не убили, конечно: бандиты долго не живут.

Глава двадцать первая

В Сибири есть городок Колпашево, а в нем два пивзавода. И горисполком издал судьбоносный для всех колпашевцев приказ: пиво за пределы Колпашево не вывозится: золотой запас.

В Стрежевой всего два раза завезли чешское пиво – такие очереди были! А в Колпашево пивом обжирались.

Кроме пива в Колпашево своя зона, а добраться туда можно только по зимнику. Зэки там покупают пиво вместо водки, сразу по пятьдесят-сто литров – ведрами, бочками… И местные жители тоже.

И вот мне, Рыжему, пацану еще, дают в военкомате направление на курсы в этот самый пивгородок. После курсов мы получаем права и прямиком в Венгрию. Мы страшно радовались, что попадем за границу. За гра-ни-цу! Понимаешь, у нас Москва, Ленинград – Большая земля.

– О! Этот человек приехал с Большой земли!

– Ты знаешь Петруху? У него есть знакомая Лена, так у той Лены тетка двоюродная, а у нее сын вернулся с Большой земли. Представляешь?!

Короче, Москва стоит, Кремль звонит. А тут – аж за границу!

Мы из аэропорта Колпашево сразу же бросились пить пиво. Наш старшой орет:

– Ребята! Куда же вы? Вы будущие водители, мать вашу!

Но пиво… Конечно, марочное, одиннадцать с половиной градусов, неразбавленное: пару литров – и наповал. Бутылку выпиваешь залпом – тебя уже раз качнет, а после второй бутылки ты уже можешь себя со стороны наблюдать. Зрелище мерзкое.

Водка томская плохо продавалась, а пиво мгновенно. Открываешь на уроке портфель, а там… конечно, пиво. Не учебники же! Как его не пить? Сгниет же. А дешевое какое! Его даже не крали. Зачем? Три рубля – десять литров.

Мы устроились у какой-то бабки всего за двадцать пять рублей с каждого. Перво-наперво взяли у нее эмалированное ведро. К Славке, дружку, жена приехала, пили все вместе и каждый день со всеми местными бандитами, и на курсах пили.

На правах потом фотки наклеили – жуть! У меня на фото волосы совсем ощетинились, как будто через меня ток пропустили, а у Славки глаза свело. Все менты докапывались:

– Чего у тебя глаза здесь?

– Дернулся, – врет.

Инструктор Баталыч всегда приказывал: дыхни! А сам тоже немножечко пьян. Как же иначе?.. Но чуть вильнешь в сторону – домой, вечером пересдача. Он всегда с плеткой ездил, и чуть что – по рукам: не виляй! Поэтому руки у нас всегда синими были.

А пиво удивительно быстро уходит: попил – пописал. А настоящее – тем более. Руки из ведра вытащишь, и руки липнут – вот это пиво! Пьешь пиво, и рот открыть нельзя: язык прилипает к нёбу – вот это пиво! А все остальное – моча пьяного ежика.

Нам рассказали, почему бармен в Баварии всегда ходит в брезентовых штанах с кожаной прокладкой на жопе. В Баварии есть пивные, где продают абсолютно чистое пиво. Кружки огромные, бочки в стены вмурованы, и бармены, как я уже сказал, с кожаными латками сзади.

Раньше качество пива проверяли так: лавку обливали пивом и бармен должен был проехать по ней на жопе, затем встать, и чтобы лавка прилипла к штанам. Если нет – ему хана: не разводи! Но обычно лавочки прилипали.

Мы пропили все бабки, еды никакой. Купили сахару и пили очень сладкий чай: я убедил всех, что сахар подымает тонус. Так проходило наше обучение. Из тридцати пяти человек права получили только одиннадцать. Я сдал сходу благодаря пиву. Хотя и странно: пили-то все одинаково.

А дома в Стрежевом мне подсказали, что лучше служить поближе к дому, а в Венгрии пускай служат венгры. Для этого мы со Славкой легли в стрежевскую больницу с бронхитом.

Как-то приходит медсестра:

– Помогите, ребята, я же вас отмазала. Там тетка умерла, а все грузчики морга пьяные.

Картина, блин, конечно, отвратная. Тетка уже пожелтела и собирается позеленеть. На ноге номерок. Морг – метров двести от больницы. Мы ее погрузили в «Волгу» и в морг. Видно, мы все это правильно сделали, потому что нам предложили там поработать. С армией можно было и подождать, а жмурики ждать не любят.

Одна девка сама удавилась. Чего ей, глупой, у нас не понравилось? Видать, проблемы были. Мы таких девок перевезли до хрена. Нам звонят патологоанатомы:

– Срочно… труп №64… мужчина.

Едем в холодильник, в нем полный мрак. С фонариком находим свой труп: действительно №64, действительно мужчина. Мертвецы – все мужчины, у них импотентов не бывает.

А Славик один раз немножко выпил и на трупной тележке заснул. Простыней укрылся, лежит, как труп, не дышит. Подходит та медсестра:

– Что, Славик умер?

А там – так тихо, спокойно. Ну умер чувак и умер. Чего ему еще делать? Никто даже не спросит: как? Работаешь, работаешь – бац! – и умираешь. Подойдет кто-нибудь: что, умер? Да… ну что ж.

Но крови я все равно не полюбил. Патологоанатом все время приглашал:

– Ребята! Вы курите. Хотите, покажу легкие курильщика?

– Не, – говорю, – не надо. Как же я потом курить буду?

А тут Толик предложил:

– Хочешь перед армией отъесться, коровьего молочка попить? Хватит со жмуриками играть, поехали со мной в Башкирию, в деревню.

Ну, до армии еще две недели, жмурики все равно уже все мертвые. Какой базар, поехали.

Прибыли в деревню – от Уфы восемьдесят километров. Грязь по пояс, свет по праздникам, телевизора нет – романтика!

А утром надеваю, блин, свои чешские лаковые туфли, замшевый пиджак и выхожу на улицу. Смотрю – толпа, человек десять, – пацаны и девчонки. Или одиннадцать?

А как же, городской приехал, Толика друг, с Большой земли – надо посмотреть.

Одеты все по моде: пацаны в резиновых сапогах, а девки в калошах. И все в телогрейках. Во, блин!

Толик говорит:

– Пойдем, я тебя приодену, а то ты какой-то немодный.

Дал калоши, штаны рваные, толстые носки – это у них самая классная мода. И главное, дал крутую новенькую телогрейку, не пожалел. Кошмар! А народ уже разошелся…

Зато открыл он сарай, а в нем «ява», свежатина!

Калоши я сменил на сапоги. Калоши здесь – выходная обувь. Пришел в гости, снимай калоши и пошел в носках. Выхожу – о господи!

– Толя, а где же мои калоши? Ну десять пар в ряд!

– Чей размер подойдет – те и твои. Но если пришел в дырявых – в дырявых и уходи, чтоб честно было.

Так вот! Сели мы на «яву».

– Куда едем?

– За пивом, в Стерлитамак.

А фамилия дружка была Афанасьев. И через дом от него жил Афанасьев. Два Афанасьева в одной деревне. Это же редкость. Что вы говорите мне – херня? Это родственников Афанасьевых может быть по три семьи в одной камере, а тут однофамильцы. В Киеве тоже жили еще одни Лукацкие-однофамильцы, они мне еще хомяка подарили. Родственники-то хрен что подарят! Дошло?

В Стерлитамаке купили пятьдесят бутылок пива, нагрузили на меня сзади.

– Может, хочешь, – предлагает мне Толик, – за руль сесть?

– Не, не хочу! Я эти твои два колеса боюсь со страшной силой. Рули сам.

Приехали в родное село, взяли девчонку и поехали втроем в лес на пикник на одном мотоцикле. А чего? Толик меня на бак посадил, как маленького, я ноги к подбородку поджал – все дела. Девчонка, Толика любовь, сзади села, как большая, а Толик посредине.

В лесу достали водку – бутылки две или три, или пять. Кто их считать будет? Шашлыки – перфект! Ужрались. Я говорю Толику:

– Толян! Я поеду на «яве».

– Езжай, – машет, – только недалеко.

– Не боись, – говорю, – далеко не уеду. Может быть, не уеду вообще…

Я ж впервые на мотоцикле. Дерг-дерг, брык-брык… Завелся. Я сцепление отпускаю и сразу заезжаю прямо в яму. Ложусь на бок и мотоциклом сверху накрываюсь; мотоцикл работает, а я уже сплю. И яма, блин, такая заметная была. Откуда я знаю, почему ее не объехал? А яма жутко глубокая оказалась, как берлога.

Толик будит. Волнуется:

– Ты что, Рыжий, убился?.

– Не, живой. Но на мне, кажется, кто-то сверху лежит.

Он мотоцикл заглушил, меня за ноги из ямы вытащил. Яма же неглубокая, так, впадинка метра два. Но мотоцикл оттуда никак не вытаскивается. Он пьяный, и я пьяный, и она пьяная. Толкали мы его долго и боком, и раком. Короче, заснули возле мотоцикла: я, Толик и его любовь. Холодно – труба! Просыпаемся, башка гремит.

Из деревни я прямиком погнал в армию.

Спрашиваем капитана:

– Куда мы едем?

– На Черное море, на пляжи!

Мы обрадовались. Едем на море греться. А здесь сейчас – тридцать мороза. Кто-то уже шапки выбросил.

А капитан как сел в поезд, так и забухал до конца пути. Едем, едем, снега все меньше, леса меньше, земля пошла бугристая, мостов побольше, сопки замелькали, туннели. Значит, море скоро.

Утром видим – вода! О, Черное море! А вокруг горы. Мы даже поспорили: есть на Черном море горы или нет. Конечно есть! Едем прямо по берегу – шестьдесят метров до воды.

Приезжаем к месту назначения ночью. Капитан наконец протрезвел. Идем – кругом вода и пограничники какие-то. Только море что-то совсем неширокое. Капитан успокоил:

– Это заливчик.

А дальше воды город светится. Один пацан спрашивает:

– Там турки, что ли?

– Нет, это не турки, – смеется капитан. – Короче, видите город? Это Хайхэ, Китай, а вон там город Благовещенск.

А мы в географии все тупые, все двоечники. Другой наш умник говорит:

– Я знаю, где Благовещенск, но там никакого Китая и моря нет.

В России-то два Благовещенска, но я об этом тогда не знал. Откуда?

Наконец капитан сознался:

– Вы на Дальнем Востоке, ребята. Дальше некуда, дальше – измена Родине. Приплыли!

Глава двадцать вторая

Рыжий! Все – карусель! Самое интересное повторяется столько раз, что уже не надоедает. Это тебе не долбаный Андрей говорит, это я сам тебе говорю.

Едешь по дороге на Полтаву – спишь, смотреть не на что, потому что каждую рытвину знаешь, каждый киоск.

Я останавливаюсь в Пирятине, захожу в ларек, покупаю пирожное. Продавец меня уже узнает. Беру пирожное, иду на КП, говорю:

– Коля, привет!

Мент там – мужик классный.

– Опять едешь?

– Опять.

– Куда? Ты хоть посчитал, сколько раз ты здесь проезжал?

– Не знаю, Коля, может, шестьдесят, может, сто раз…

Потому что с Киева ведут три дороги: на Полтаву, на Минск, на Прибалтику. Из Киева – всего три дороги, на все четыре стороны света, блин! Один раз на КП остановят, другой, третий – и ты уже свой. После третьего раза все надоедает, после десятого осточертеет, а после шестидесятого ты уже рад, что там ничего не изменилось.

Тот же КП, тот же киоск, и, если его смена, тот же классный мент Коля, а не какой-нибудь новый, неизвестный тебе козел с погонами.