Текст книги "Исповедь пофигиста"

Автор книги: Александр Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Глава четырнадцатая

Мне кажин день приходит по чуду, иногда по два и больше, от разных иноземных фирм. Недавно пришло письмо из Австралии:

«Херр Лукацкий! Сердечно поздравляем Вас с невероятной удачей. Вы выиграли МИЛЛИОН, плюс телевизор „Грюндик“ с картинкой в картинке, плюс компьютер и специальный термоключ для моментального отмораживания вашего багажника даже при комнатной температуре.

Вы, конечно, можете спросить, херр Лукацкий, откуда у нас для Вас такие замечательные призы, если Вы не только не играли с нами, но даже не можете прочесть название нашей знаменитой фирмы.

Так знайте, все это осталось от прошлых розыгрышей. Многие чересчур грамотные победители не обращаются за призами, и мы их отдаем тем, кто обращается, даже неграмотным.

Ваш выигрыш уже лежит в несгораемом, непотопляемом и неотпираемом сейфе „Nord Bank“. Он – Ваш без всяких „но“ и „если“! Только купите у нас какую-нибудь бросовую вещичку из каталога на сумму не менее двадцати пяти марок. Ну что Вам стоит, наш дорогой Миллионер!»

Я им тут же послал письмо с моей фоткой и категорическим согласием. По-русски, коротко и энергично.

«Название вашей фирмы прочел со словарем. Примите заказ на ваш бросовый товар на сумму тыща марок. Из выигранного мной миллиона вычтите сумму заказанного мной товара. Остаток переведите немедленно на мою „жироконту“ вместе со всеми обещанными плюсами. Навечно ваш! Бывший контингентный беженец, миллионер Игорь Лукацкий».

Через три дня приходит ответ… из Австрии:

«Дорогой херр Лукацкий! Мы даже не можем представить себе, что Вы до сих пор не потрудились забрать у нас свой выигрыш. Мечта Ваших сновидений – путешествие в Японию за двадцать тысяч марок, с проживанием в десятизвездочном отеле с полупансионом и морем – ждет Вас!

Вы поедете туда на выигранном Вами же „Мерседесе-230“ последней модели, на нем вместо номера уже выгравирована ваша редкостная фамилия. В пути Вас будет сопровождать кредитная карточка „Visa“ с миллионом марок.

Если Вам покажется этого мало, можете смело мечтать о мотороллере „веспа“, супертуристической палатке на троих, радиотелефоне „хэнди“ и неповторимом комплекте щипцов для камина в оригинальной упаковке.

Фотография „мерседеса“ и кредитная карточка типа „Mustern“ прилагаются. Она уже ваша. Только закажите, между прочим, нашу крохотную новинку – кофеварку-малютку всего за тридцать восемь марок. Это будет для нас условным сигналом, что вы живы и ждете своего чуда. О’кей?»

И думать нечего! Что я, лох? Я взял мою кредитную карточку «Mustern» и пошел по банкам: нужно срочно снять все деньги. Все мое должно быть у меня. Да и социаламт не узнает, что я стал миллионером, а то снимут пособие и останешься посреди чужой страны без средств к существованию.

В банках мне всегда рады. В «Volksbank» автомат долго тянул у меня карточку, но засосал – не вытянешь. А потом выплюнул. Все правильно, блин, сейчас начнет шуршать купюрами. Не шуршит.

– В чем дело? – кричу, – шурши, гад!

Не шуршит и что-то мелко пишет на табло. А я же инвалид по зрению. Но все же присмотрелся – ни одного слова на родном языке. И вдруг он говорит чисто по-русски.

– У вас проблемы? Могу я вам чем-то помочь?

Ну, говорящий автомат в натуре! Я обрадовался:

– Конечно, дружок, можешь!

И снова сунул в него карточку.

А позади меня кто-то пинает в спину.

– Херр, покажите же, пожалуйста, карточку!

Оборачиваюсь. Какая-то девица в фирменной юбке мне улыбается.

Я говорю:

– Ваш автомат нихт ферштэйн.

А она взяла мою карточку, повертела в руках и ехидно спрашивает:

– Извините, на каком фломаркте вы ее купили?

– Я ее выиграл! Вы, кажется, русская, ничего еще не знаете. Позовите мне немцев.

– Поздравляю, – говорит, – с победой! Но ваша карточка – просто образец, «Mustern». Вероятно, вам, как победителю, потом пришлют настоящую, точно такую же, но с миллионом. Или не пришлют.

Ну разве это не чудо: подержать в руках кредитную карточку с миллионом марок? В России для этого пришлось бы купить акции АО «МММ» или продать ваучер, а в Германии – всего за двадцать пять марок!

Фотографию с моим именным «мерсом» я послал бате в Стрежевой: пусть порадуется за сына.

Но это все бублики от дырочек! А недавно пришло совершенно потрясное приглашение на презентацию в Кельн. Все за счет фирмы: автобус, презентация, прогулка по Кельну. Твое дело поросячье: часа три-четыре послушать в деревне под Кельном какого-то дядю и, может быть, что-нибудь у него купить. А за это тебе куча подарков и участие в лотерее «Дом-2000». Мне прислали целую связку ключей от этого дома. Какой подойдет к его замку, тем его и будешь потом запирать. Домик в Германии – всего за пол-лимона немецких купонов. Дурдом!

Дядька говорил очень долго, да еще с баварским акцентом. Я ничего не понял, но видел, что нижнесаксонские немцы тоже ничего не поняли. Покупали мало, дядька был очень расстроен и со злости выдал коммерческую тайну:

– Неужели вы думаете, что, не продав ни фига, я смогу подарить вам дом за пятьсот тысяч марок? Вы же образованные люди! Шайсе!

Тогда я купил жидкость для удаления волос и пятен крови после удаления и выиграл путешествие на Канары за четыреста марок. На Канарах я еще не был. А что, съезжу, с новыми украинцами погутарю на халяву. На ха-ля-ву!

Путевки выдавались тут же после спектакля.

– С вас, херр, восемьсот марок.

– Халява, – говорю, – не стоит восемьсот марок. Я выиграл халяву на Канары за четыреста марок и хочу ее иметь.

– О’кей! Халяфа стоит четыреста марок, а путевка – тыщу двести. Вы хотите иметь халяфу или путевку? Вам нужно доплатить самую малость!

За восемьсот марок можно купить не одну халяву и не одну шалаву. Что я, лох?

За домом все равно выстроилась очередь. Все уже знали, что это туфта. Но каждый тем не менее сунул свой ключ в замок рядом с макетом этого дома. Я не собирался ничего никуда совать, я просто хотел вернуть ключи, но представитель фирмы обиделся:

– Вы не доверяете нам? Все честно! Суньте ключик в дырочку – вдруг дверь и откроется. Видите, все господа суют.

– Я во что попало свой ключ не сую.

– Тогда разрешите, я сделаю это сам. А то люди подумают, что мы лишаем вас шанса.

А очередь уже вся на нас глядит. Немцы волнуются, вошли в азарт: топают ногами, хлопают в ладошки.

– Да суйте! – говорю.

Он и засунул. Один, второй, третий, четв-е-е-е… Четвертым ключом он открыл замок. О-ля-ля! Мы оба побледнели. Особенно он.

– Хххерр, – бормочет, – вы только не волнуйтесь! Этого все равно не может быть. Попробуйте сами. Вдруг у вас… не получится…

А у меня всегда все получается. Короче, я снова открыл мой замок. А як жэ? Все дальнейшие операции были срочно отменены, все представители фирмы, какие там были, поздравляли меня с победой. Мне тут же вручили макет моего дома и мой золотой ключик. Я ловил кайф! Такой макет!

Все! Я уже не беженец, не немецкий бомж, у меня есть дом за пятьсот тысяч марок: хочу – продам, хочу – спалю! Приват, блин!

Меня попросили не менять места жительства и не давать интервью прессе. Пока. Скоро мне пришлют все документы, и тогда!..

Уже на следующий день пришло письмо от шефа этой блатной фирмы:

«Очень дорогой херр Лукацкий! Вы совершили невозможное. Все виновные будут строго наказаны. Мы поздравляем Вас с великой победой вашего народа! К сожалению, пытаясь наскрести деньги на выигранный вами дом, мы разорились. Как только наша фирма снова встанет на ноги, мы обязательно вспомним и о Вас. Будьте уверены.

Макет Вашего дома оставляем Вам на память. Кстати, правовой путь к вашему дому для Вас полностью исключен».

Вы пережили бы такое? А я пережил, переспал и даже не потерял аппетит. На хрен мне этот дом? Что я буду делать один в десяти комнатах на двух этажах? Где я возьму мочу для двух туалетов и дрова для камина? Нет, это не для меня. Этот дом мне даже и не снился. Мне снился Боря Шахов, а когда я проснулся, в кулаке у меня что-то шуршало. Ну, то письмо, что я вчера сунул под подушку, из Бонна, по-русски, очень длинное. Я его, видно, оттуда вытащил во сне, вместе с кулаком. Ну что, прочитать? Вдруг там «хэнди» обещают? Ужасно хочу «хэнди»!

«Всем курсантам немецких курсов флюхтлингконтигентных хаймов Нижней Саксонии!

В связи с тем, что вы теперь будете получать не пособие, а зарплату. Плата за место в хайме – семьдесят пять процентов от вашего дохода… Деньги наличкой представителю фирмы „Олимпик“ Гюнтеру. Сотрудник министерства по делам контингентных беженцев. Кальтен.»

И так далее и так далее. Глупости! Какие у беженцев дела в Бонне? А доходы? У меня нет никаких лишних доходов. У меня вообще ничего нет, кроме копии украинских водительских прав и старого «рекорда». Ну зачем я прочитал эту бумажку из-под подушки? Так вот к чему снятся воры в законе – к большим бабкам!

Глава пятнадцатая

Я всегда мечтал попасть в немецкую больницу или в тюрьму, а еще лучше – в тюремную больничку, чтоб сразу тридцать три удовольствия. Интересно же, как там. Как там, где нас нет? Или как там, где вас нет? Там, где меня нет, всегда плохо. Всем. Кроме меня. Меня же там нет.

В тюрьму меня до сих пор не берут. А в больницу взяли вопреки всем разглагольствованиям, что в Германии эмигрантов не лечат, а только хоронят, и то по рекомендации не менее двух коренных немцев.

У меня открылись сразу две раны: одна застарелая, профессиональная – радикулит, вторая совсем новая – в желудке, на нервной почве.

О, мой радикулит – вообще ишиас какой-то! Когда он приходит, я становлюсь как моя сидушка в «ифе» – зигзагообразным: ни сесть, ни встать, ни лежать, только летать. Блин! Я теперь знаю, кто был первый летчик.

Две недели в местном праксисе меня пытались приземлить. От уколов я весь распух, а от боли обнаглел и попросил врача положить меня в больницу.

– С этим не стоит торопиться, херр Лукацкий. Во-первых, мы еще вас не докололи, а во-вторых, я хочу показать вас ортопеду: вы имеете абсолютно прямой позвоночник, это очень любопытно с точки зрения антропологии.

– Но у меня еще что-то с желудком. Сосет до судорог. Как будто три дня ничего не ел.

– Вы чувствуете это целый день?

– В основном после еды.

– Тогда не страшно, это от недостатка движений, от отсутствия перспективы в жизни. Вам нужно срочно найти работу.

– Вот вы и найдите, – огрызнулся я. – У себя в праксисе.

У дока в приемной висела какая-то занятная афишка – тореадор с быком и фамилией дока. Я все понял правильно: со скотов начал, людями кончил. Практика!

Вечером в хайме вокруг меня собрался весь наш бомонд, все сорок два соотечественника. Я сползал с нар на пол, карабкался по чьим-то ногам, животам и грудям и просил товарищей меня добить. Пока я ползал, весь хайм обсуждал один важный вопрос: можно ли вызывать «скорую», если у больного нормальная температура и он еще не прошел шпрахкурсов?

Наконец явилась фрау Бузе и сообщила, что «кранкенваген» скоро приедет, но он может только забрать в больницу, а лечить на дому не будет.

«Кранкенваген» приехал действительно очень быстро. Меня даже не успели затащить на нары, а Кузькина стащить с них. Сквозь чьи-то ноги я увидел… Хрен чего я увидел! Кроме двух здоровенных молодых мужиков в оранжевых куртках. Они подошли к Кузькину, и один из них в упор спросил:

– Это – больной?

– Нет, – объяснила ему фрау Бузе, – это херр Кузькин, он у нас тоже инвалид, но сейчас здоров. Херр Лукацкий! Где же вы?

Меня таки затащили на нары, и один из санитаров скомандовал:

– Поднимите ногу! Выше, еще выше! Теперь другую! Дотянитесь до кончиков пальцев на левой ноге. Лягте на живот! Сами! Где болит? Везде? Alles klar! Ишиас. Берем!

– Где мой словарик? – заорал я. – Найдите мне мой словарик! Я иду в больницу!

Идти мне не дали. Меня усадили в какие-то древневосточные носилки с сидушкой и понесли. Я плыл по коридору хайма, как… как что? Как фараон, блин! Все махали руками и кричали хором что-то похожее на «Зиг хайль!» и «До сви-да-нья, Игорь!» одновременно. Детдом! Рано радуетесь! Вот отдохну в больнице, залечу раны, и снова к вам, с новыми силами.

«Кранкенваген» летел по ночной трассе с воплями сирены «Zu spät, zu spät, schon tod, schon tod», старой немецкой песней: «Слишком поздно, слишком поздно, уже умер, уже умер». Нет, это не про меня.

Ну вот он, полный покой, полный приемный покой и ни хрена больше. Меня расписали по десяти больничным анкетам, закатали в вену какую-то вечную иголку для вливания чего-то, уложили на сногсшибательную кровать и со всеми предосторожностями покатили в палату. Катили долго по длинным полусогнутым коридорам с самооткрывающимися дверями. Сестричка, которая меня катила, просто сияла от счастья. Почему нет? Я бы тоже сиял, если бы вот так ее катил или себя.

Я себе цену знаю. Мне скромность не к лицу, она меня не украшает, а портит. Скромность – верный путь к безвестности, как шутил наш Паша-бухгалтер, выдавая зарплату.

Но, любуясь мной, девочка немножко увлеклась, и двери лифта захлопнулись перед ее носиком. То есть я с кроватью уже в лифте, а она с носиком еще перед закрытыми дверями. Мы стали нажимать все кнопки, ну, все кнопки, какие были в лифте, нажимали разом. Я лежа, а она стоя. Но двери закрылись, как в бомбоубежище – навсегда!

Ну, мне-то пофиг. Лифт – блеск! Я в нем могу до окончания атомной войны долежать, запросто. Но, думаю, как же они меня теперь лечить будут? Через дверь?

– Ладно! – кричу ей. – Хорош. Не жми на кнопки, не в Сибири – сами откроются.

Вспомнил батю, вдохнул поглубже остатки кислорода. Достал из кармана листик с немецкими выражениями… Ну, на самый крайний случай выражения… там… «я хочу в туалет» или «у меня болит живот». Сунул листик в щель между дверями и стал водить вверх-вниз. Счас сработает… Обычно срабатывало… на Украине. А эта дура в белом халатике подумала, что я с ней заигрываю, записку передаю из неволи, с последними словами. Хвать у меня этот листик! Слышу, задышала быстрее, значит, читает. Потом как закричит:

– Херр Лукацкий! Вы хотите в туалет? Что же теперь делать?

Сработало!

– Что делать, что делать… Сунь листик обратно, и все дела.

А она плачет:

– Я вас не понимаю, я вас совсем не понимаю!

Ага, радуюсь, и ты меня не понимаешь, не только я тебя.

Наконец лифт поехал куда-то. Куда-куда? В сторону морга. Короче, я очутился в подвале. И она в подвале, и все врачи уже там. Вытащили меня из лифта вместе с кроватью, но я с нее сразу же встал и больше не лег.

– Ложись, – говорю девке, – сама, я тебя быстро докачу.

В палате хирургического отделения было темно. Я закатил свою кровать на свободное место поближе к двери, где оно было свободным, и стал третьим. Мне поставили капельницу и попытались засунуть под ноги какой-то большой ящик, как из-под снарядов, но мягкий и в наволочке. А я боюсь, когда у меня ноги выше головы!

– Бросьте! – кричу. – У меня от вас голова кружится и есть сильно хочется.

Они испугались и ящик убрали. А капельница мне понравилась: кап-кап, тихо капает на язвочку, без шума, пыли и боли.

Все утро я был под наркозом. В меня чего-то перекапали и, бесчувственного, кололи, кормили, перестилали и обмывали. Видел я плохо, но тем не менее со всеми здоровался и все время говорил спасибо, даже когда никого не было. Мои соседи меня сразу же полюбили, еще до моего пробуждения. Я их тоже. Жалко, что ли?

Вот это палата, в ней даже умереть не западло. Кажин день подо мной меняют белье, кажин день! Забирают чистое и стелют еще чище. А как немцы перестилают постель – опупеть! Я предлагаю «перестилание постели по-немецки» сделать олимпийским видом спорта. Простыня натягивается как… как что?.. как парус. Во! Видели б меня мои киевские бандиты, на какой кровати я лежу. К ней приделать мотор – «феррари»! Трансформируется во что угодно вместе со мной и моим ишиасом. Каждый больной въезжает в палату на собственной раскладушке, только на своей; а если умрет, на ней его и вывезут всего целиком, а не как у нас – по частям.

В моей палате на троих два телека «LOEW», один душ, кондиционер и телефон. Купи карточку и смотри телевизор по телефону. Непонятно как? Ну и не надо. Я карточку не купил. Зачем? Мои немцы уже обо всем до меня позаботились.

Утром приходил белоснежный чернокожий врач-негр с никелированной тележкой-минирегистратурой и золотой печаткой на пальце. Очень милый застенчивый негр. Не, не голубой, черный. Но он всегда вежливо спрашивал меня: «Wie geht es Ihnen?» (Как поживаете?). Я его тоже не баловал:

– Все хуже и хуже!

– Warum? (Почему?) – удивлялся он.

– Дарум! По кочану! – говорил я по-русски и хлопал себя по лбу.

Он сочувственно кивал головой.

– Херр Лукацкий, вы есть очень интересный запущенный случай. Ваш ишиас мы изучаем всем отделением с утра до вечера, но так и не поняли, как он связан с вашим голодом после еды.

Следом являлся второй совершенно ослепительный гигантский негр, черный динозавр! После Гитлера Германия влюбилась в негров. Это второй народ после евреев, которых она так любит. Все ведущие сексуальных и музыкальных передач – сплошь негры и негритянки. Очень здоровая раса. А мой гигантский негр сразу заговорил по-русски:

– Привет! А вы зачем сюда приехали?

– Я, – говорю, – приехал сюда лечиться. А вы?

Он расхохотался и сказал:

– О! Так… так! Тогда я сделаю вам один совсем маленький укольчик, и мы будем на вас смотреть.

– Все, что угодно, кроме пункции! – согласился я.

– О’кей! – веселился негр. – Мы вообще не применяем русских пыток.

Но после его укольчика я увидел загробный мир, на краю которого стоял мой «рекорд», и Светка Кузькина жалобно стонала:

– Вчера только заправилась, а сегодня стрелка опять на красном!

В больнице я увидел живого курда. Не, не террориста. А может, и террориста… Настоящий живой курд, как по телеку. Нелегал, почти ребенок, а уже курд. С дикими чеченскими глазами и русским языком. Откуда я знаю, где он его подцепил?

Он сам ко мне подошел попрощаться. Его на следующее утро выписывали и могли сделать визу в Турцию, а он в Турцию не хотел, и Турция его не хотела. Поэтому все курды, живущие в Германии, постоянно борются за права курдов в Турции, и при мне боролись, даже напали на израильское посольство. У курдов был похищен их самый главный террорист, его турки приговорили к расстрелу, а похитили другие террористы. Словом, курдом! Так курды чего удумали! Что это «Моссад» подговорил турков, чтобы они наняли бандитов украсть этого суперкурда. Я сразу этого курденка предупредил:

– Ты ко мне слишком близко не подходи, у меня ишиас. Такая зараза! Еще подхватишь, и вот тебе, Лука, новый холокост в натуре.

Но с этим курдом мы подружились до утра. В Германии ему делать нечего, работы нет, даже в больницу положили по случаю. Он тут немножко помогал немцам по хозяйству, «по-черному», за койку. А какие-то злые курдские дядьки заставляют его бороться на немецких улицах за Великий Курдистан. Что дома? Дома не поборешься: турки – звери, янычары. В Израиле эта лучшая в мире «Моссад», а немцы пока терпят и в Турцию не гонят, даже нелегалов.

– А то наши их предупредили, – говорит, – если прогоните, устроим Великий Курдистан в Германии. О’кей?

Серьезно говорит, гад, не шутит и глаза косит на меня. Такой пальцем зарежет, бандит до рождения.

Лежал со мной рядом и озорной немецкий дед. В первый же день он показал мне свою руку:

– Я был в Киеве и там ранен. Я все помню!

– Дедушка, – говорю, – я тоже был в Киеве и тоже мог быть там раненым или убитым. Я вас очень даже понимаю.

Дед кинул в меня конфеткой и зарычал:

– Не говори мне «вы», мы же камрады! Говори «ты».

– У нас в Киеве таким древним дедам, как ты, «ты» не говорят, даже когда убивают.

– Мы не в Киеве!

Тоже верно. Я как-то об этом совсем забыл.

Деду понравилось кидать в меня конфеты, а мне их ловить. А еще он хлопал меня по шее – ну, любовь последняя!

Я ему говорю:

– Дед, в твоем возрасте это опасно.

А он отвечает:

– Матка нах хауз.

Тогда я рассказал иностранцу, что такое «матка» по-русски, вдруг он не знает. Он так ржал, как молодой…

А как-то нацепил на себя шикарный костюм, прилизался. Я даже загрустил: выпишут камрада, кто будет в меня конфеты кидать? А он наклонился и шепчет:

– Я иду в кирху новоапостольскую. Туда и русских пускают. Хочешь?

– Нет, – говорю, – не хочу, мне поздно веру менять, я уже слишком стар для измены.

Второй сосед – очень серьезный гортанный бош, Эрик, все время делал сложную гимнастику, как Каллистрат Матвеевич. Я попробовал рассказать ему о себе. Он ни хрена не понял, но сказал:

– Ты уже неплохо говоришь по-немецки, но мы тебя здесь еще подучим и тогда, может быть, поймем.

Я тоже ни хрена не понял. Чему он может меня научить, если я уже и так неплохо говорю по-немецки, а он не знает русского?

– Как это будет по-русски, – спрашивает и показывает на телевизор.

Я сразу вспомнил, не надо!

– Телевизор.

– Телевизо!.. – отчеканил он.

– Не халтурь, говори полностью. Мне тоже с вами не сладко: засунули все приставки в зад.

Он покраснел, поднатужился и снова выдавил:

– Телевизо!

Каждый вечер Эрик интересовался, не нападет ли Россия на Германию.

– Не, – говорю, – спи спокойно. Здесь уже столько нашего брата, что это была бы гражданская война. Ты что-то имеешь против? Я – да.

Мой ишиас решили не удалять, пожалели меня, блин, пожалели. Но лечили безжалостно, насмерть! Перед самой выпиской – сам, идиот, напросился – мне приписали «шлинк-тиш» – стол-петлю. Ну, испанская пытка, очень полезна для позвоночника, но в малых дозах. Чего мне ее не сделали в детстве? Был бы на пять сантиметров длиннее.

Меня затолкали в какие-то паучьи петли, кушетку перекосили, а ноги подтянули к потолку. Теперь я касался кушетки только головой и плечами. Я так засмотрелся на медсестру – голова же ниже уровня ее халата! – что не заметил, как она ушла, а я повис на собственном больном позвоночнике. Вишу, как в космосе, вниз головой, как баба с задранными ногами у гинеколога, и медленно оттягиваюсь. Двадцать минут оттягивался за милую душу, тридцать минут оттягиваюсь и чувствую, что испанская пытка только начинается. А сестры-то рядом нет. Как нет? Совсем нет! Ни на кушетке, ни под кушеткой. Вообще никого нет, кроме меня. Но я себя сам из петли не вытащу, тем более вместе с радикулитом.

Хотел крикнуть по-немецки «На помощь!», но вспомнил, что еще не выучил это выражение. Не успел, блин. А по-русски кричать только хуже: вся больница разбежится.

Все! Отсюда прямой путь в реанимацию. Может, еще оживят. Всего сорок пять минут в петле вишу, еще даже не весь окоченел, но ноги уже точно ледяные. Слава богу, зашел практикант, из русских.

– Вас давно, – спрашивает, – повесили?

А я уже и по-русски сказать ничего не могу.

Короче, спас, вытащил из петли, откачал. Родной же человек.

Назавтра забегает за мной та кранкеншвестер с извинениями:

– Ой! Знаете, я вас вчера немножко забыла! Что ж вы молчали? У нас положено кричать.

– Я, – говорю, – в петле всегда молчу, такой у меня характер славянский. А как будет сегодня?

– Сегодня – ни за что!

И что же? Она меня снова забыла, но уже на час. Ну, больной человек, сверхранний склероз с осложнениями. Через час я вспомнил, что я все же русский человек, извернулся и выскользнул из петли. А тут и сестра милосердная подоспела: вся синяя, как я, но от склероза.

– Как вы сами оттуда выбрались? Еще ни одному немцу этого не удавалось…

Хорошо, что я не немец!

Забирать меня из больницы почему-то приехал друг хайма Костя. Что я ему такого плохого сделал? Он орал на всю больницу и по-немецки, и по-русски, и по-казахски, как умел:

– Бог, царь, земля, социаламт, арбайтсамт! Ты уже готов? Пять минут – и в тачку, поедем нах хауз к телкам. У меня сегодня к ним много вопросов. Я сказал в социаламте: можете меня расстрелять, работать на вас не буду! Мама мия!