Текст книги "Германский вермахт в русских кандалах"

Автор книги: Александр Литвинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Кобылка соловая

Толян сидел на мостках и, свесив ноги в воду, с настырным терпением глядел на неподвижный поплавок. Толстый конец удилища был защемлен между досками настила.

– Ну, как? – подошел на цыпочках Валерик.

– Не какавши… – пробурчал Толян, подавленный отсутствием клева. – А какие подходили карасищи! И рты уже открывали, чтобы червяка сожрать!..

– И что?

– Дак они ж не дураки! Как увидели, что червяк на нитке, плюнули и к мосту ушли! А у моста мужики вот такенных таскают! По лопате! А все потому, что леска у них невидимая или конский волос…

– Ну и давай у Монголки надергаем!

– Я уже дергал, – вяло признался Толян. – Дак он же черный. А черный волос заметен в воде. Надо белый искать. А белых коней нету в городе, дядя Ваня сказал.

– А мы к Бергеру сходим давай, в ветлечебницу. Он найдет, вот увидишь.

Отто Бергер сидел на ступеньках крыльца ветеринарной лечебницы, и на каждой коленке его верхом сидело по малышу. Бергер напевал детям немецкую песенку о розе, и коленки его, вместе с сидящими на них малышами, раскачивались мерно, в такт неторопливого мотива:

– Розляин, розляин, розляин рот. Розляин ауф ден хайден!

И пожилой этот немец, и дети вовсю улыбались друг другу.

Увидев подходивших ребят, Бергер, придерживая детей, объявил:

– Дойче автобан цу энде! Конец! Нима Дойче дорога! Пошел русиш дорога! Колдобина! Колдобина! Колдо-выдол-бина! Ямка, ямка, бух! Канава…

Коленки Бергера стали так подбрасывать пассажиров на предполагаемых ухабах, насколько для действий таких у него хватало сил. Дети смеялись до визгу. Смеялись и те, кто еще не ехал по русской дороге, а только дожидался своей очереди.

– Ох, русиш дорога! О, майн Готт! Дядя Тото «хотеет» подышать, – извинительно улыбаясь детям, Бергер ссаживает их с колен.

– Гутен так, Отто, – здоровается Валерик. – Как дела?

– Здоров, здоров, братишка, – вздыхает Бергер, вставая. – А дела наши швах, – махнул он рукой в сторону свободной коновязи. – Пусто. Работы нету…

Пожимая руку Толяну, Бергер сказал детям, что это Валеркин товарищ или просто – кореш.

Приход ребят детей опечалил.

– Дядя Тото, вы их тоже будете катать? – девочка с красным бантом спросила. Потупясь, она с интересом следила за тем, как большие пальцы ног ее босых, будто бы без ее согласия, пытаются вковыряться в утолоченную землю и этим самовольством вызывают у хозяйки своей удивление.

– О, детка, детка. Дядя Тото имеет дохлы ноги: русиш дорога ехать больно. Дядя Тото просит отпуск иметь.

– А тогда давай дойче автобан! – не унимались дети, с недовольством поглядывая на пришедших ребят.

– Ладно, козявки! – оборвал детей Толян. – Мы по делу!

– Отто, нам нужен конский волос, – начал Валерик. – Под крючок для карасей.

– Белый, – уточнил Толян. – Или белого коня где найти?

– Белого коня… Карасей, – Бергер раздумчиво глянул на небо, перевел взгляд на притихших детей. И, будто они ему подсказку дали, улыбнулся:

– Белого коня нету совсем. Серый конь есть! Серый конь в яблоках! Белый конь молодой не бывает. Белый конь, когда бабушка. Белый, когда дедушка… Волос бывает такой…

Он сморщил нос и, потирая подушечки пальцев, большого и указательного, дал понять ребятам, что волос от лошади старой, хоть он и белый, но качества уже низкого…

Заботой своей устремленные, ребята дольше не могли оставаться у Бергера: надо было искать подходящую лошадь, а точнее, подходящий хвост.

Прощаясь с ребятами, обронил неуверенно Бергер, что где-то в городе видел кобылку соловую. Но чья она и где искать, не знает.

– Алес гуте! – пожелал им Бергер всего хорошего.

– Алес гуте! – невпопад закричали дети, довольные, что теперь никто им не будет мешать кататься с дядей Тото по автобану.

От Бергера друзья пошли на Сенной базар, куда, на лошадях в основном, свозилось на продажу сено, солома разных злаков и прочий корм для животных, а также дрова и торф.

Но базар был пуст: ни души, ни хвоста!

Да и какая торговля в разгар сенокоса, когда лошаденка любая в хозяйстве на счету!

Вконец удрученные, убитые жарой, друзья направились к городской водокачке, что дыбилась башней у Дома пионеров. За спиной водокачки был тенистый сквер из старых деревьев.

Хозяином водокачки и бригадиром водопроводчиков является высокий чернявый мужик с характером строгим, по фамилии Рубан. Толянов отец дядя Коля и дядя Рубан друзья с войны. Идя с базара, дядя Коля навещает фронтового друга. За куревом они «ворошат былое», как выражается дядя Рубан. Иногда курят в молчании, взирая на черный обелиск партизанам, замученным в гестапо.

В сквере стоит гаубица Степана Смолякова. Он купил ее за свои деньги и прошел с ней боевой путь от Ельца до Берлина.

Но сильнейшим центром притяжения внимания и пробуждения гордости за поколение победителей является танк Т-34, что в сквере стоит рядом с пушкой и грудью ориентирован на восток, откуда пришли полки Красной Армии, освободив город от немецкой оккупации.

В кирпичном основании водонапорной башни размещались мастерская слесарная водопроводчиков. Там стоял верстак с тисками и приспособлениями для гибки и резки водопроводных труб, ручной сверлильный станок и водяной насос с электроприводом для подачи воды из скважины в водонапорный бак. Бак представлял собой куб, клепанный из листовой стали, утепленный стекловатой и обшитый тесом. Кирпичное основание было выбелено светлою охрой, а водонапорный бак выкрашен был в темно-зеленый цвет. Крыша этой башни увенчана была двухметровым шпилем с флюгером. Широкая часть флюгера имела надпись на просвет «1900». В любое время водокачка готова была напоить жаждущего: кран, на доступной высоте от земли, никогда не запирался на замок. А для наполнения бочек водовозов и пожарных машин находилась на двухметровой высоте поворотная металлическая труба-хобот. И водопроводный кран этой трубы-хобота имел литой чугунный маховик с четырьмя спицами.

Ребята намеренно пошли мимо коновязи горкома партии.

Уткнувшись в подвешенные торбы, лошади монотонно жевали. Обычные лошади. И хвосты у них были обычные, масти не– подходящей.

Лошадей озирая, друзей машинально замедлили шаг. И тут их лица осветились радостью охотников, напавших на добычу долгожданную: среди лошадей обычных, будто взялась из сказки, стояла лошадка ухоженная, соловая красавица с роскошным хвостом соломенным!

Красоту свою чувствуя, она голову гордо держала и только гривой потряхивала, да хвостом, как снопом тугим по ногам стегала, мошкару отгоняя.

Кобылка была впряжена в легкую бричку с откинутым верхом. И бричка сама, и дуга, и оглобли, и два колеса, и сбруя упряжная – были черного цвета с заклепками и позументами под золото жаркое, скрытое лаком.

– Вот это да-а! – конопатинки Толика по лицу разбежались от улыбки счастливой.

– Ух, ты! – на шепот сошел Валерик, словно спугнуть боялся видение это.

Глаз Толяна упал на хвост ее светлый, да и присох неотрывно:

– На шухаре будь! – приказал он Валерику. А сам, оббежав коновязь, огляделся и подошел к кобылке по-хозяйски. Шелковистую россыпь хвоста принял в руку, будто струны прозрачные:

– Вот это волос, Валерка! Вот это да! Под крючок самый цимус! Пару волосиков намотаю на палец… Пару, чтоб кобылка не дергалась…

Намотал и резко дернул вниз! Но слабо дернул: волос крепко сидел в репке хвоста.

«Значит, волос надежный, раз крепко сидит! Не то, что у клячи корявочной!»

Рвал теперь резко и сильно по одному волоску, собирая их в левую руку. Сам себе улыбался Толян, и сердце его ликовало.

На Толяна кобылка косилась, морганием глаза отмечая потерю каждого волоса, да ушами прядала, выжидая с терпением, когда ж эта пытка закончится!

Увлекся Толян и упустил осторожность. Озираться даже не стал, надеясь на безнаказанность. А Валерик тут и закричал голосом придавленным:

– Шухар, Толян! Смывайся! Сзади мужик какой-то!

– Да щас, погоди!..

Еще волосок напоследок собрался рвануть, как кто-то безжалостно-больно, будто клещами, за ухо схватил Толяна. Без слова и брани схватил! И Толяну почудилось, что этот кто-то его от земли оторвал и все продолжал поднимать с нарастающей болью и гулом в ушах! И так крутанул его бедное ухо, что Толян обомлел, услышав за болью пронзительной оглушительный хруст в голове.

Сквозь слезы успел разглядеть галифе темно-синее с красным кантом и сапоги, до блеска стального начищенные.

«Лягавый! – холодом ахнуло сердце Толяна. – Батю теперь затаскают!»

И Толян заскулил: так ему еще не было больно и страшно:

– Дяденька, дяденька! – чтобы как можно скорее разжалобить да прощение вымолить. – Я не знал, что она – это ваша! Ей-Богу, не знал! Я, дяденька миленький, больше не буду! Ей-Богу, не буду!

– Усек! – табачною вонью курильщика злостного дохнул на Толяна мужик. И выпустил ухо из пальцев-клещей. И коленом Толяну поддал под зад, чтобы понял: пора уже «когти рвать», пока «дяденька» не передумал.

Друзья только в сквере, за деревом прячась, в себя пришли, отдуваясь тяжко от бега стремительно-быстрого.

– Ух, ты, как ухо твое! – покрутил головой Валерик, изображая жаркое сочувствие. – А мужик этот кто?

– Сам начальник НКВД Яшка Петренко, – поморщился Толян, ладонью прижимая к голове болью набухшее ухо. Стиснутый кулак другой руки сжимал соломенно-светлую прядь хвоста кобылки соловой. Это обоих и радовало, и пугало.

– Сам начальник НКВД, – повторил Валерик, вслушиваясь в звучание слова «НКВД». – Да-а! Он же мог тебя арестовать! И посадить!

– Мог, – обреченно кивнул Толян.

– А почему ж не посадил?

– Почему, почему… Потому, что под рукой «черного ворона» не было.

– Ух, ты! – обмер Валерик и на Толяна глянул, как на героя. – Вот это да-а!

А тот человек в галифе, отвернул от коновязи лошадь, в бричку сел и, хлопнув вожжами по крупу кобылки, дал ей волю, чтобы рысью пошла.

И стуком копыт отмеряя время, отставив хвост и гриву пустив по ветру, красивой песней летела кобылка, отдав себя людям на любование.

Кости из песчаного карьера

Было утро выходного дня.

Не спеша, дядя Ваня впрягает Монголку в повозку. Сережка-ремесленник в кустах на тропинке поджидает Валечку-гимнастку. Детвора, макая соломинки в мыльную воду, что в банке консервной, пускает пузыри.

В это время по улице строем школьники проходят, дружно поют и шагают в ногу. С ними девушка шагает с боку, задорно поет и руками машет с песней в лад:

Взвейтесь кострами, синие ночи!

Мы пионеры, дети рабочих.

Близится эра светлых годов.

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Клич пионера: «Всегда буди готов!»

Радостным маршем, с песней веселой

Мы выступаем за комсомолом.

Близится эра светлых годов.

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Клич пионера: «Всегда будь готов!»

– Ты смотри как идут! – вспыхнул восторгом дядя Ваня-корявочник. – Вот что значит маршевая музыка! И как эта музыка бодрит и дух поднимает! Да еще детские голоса! Радость сплошная! Едрит-т твою налево! Вот это жисть! Эх!

И весомо тряхнул кулаком дядя Ваня.

– Дак это из нашей школы! – выходит из кустов Сережка-ремесленник. – Юннаты они. Юные натуралисты. И с ними учительница… Только пришла из института нашего и уже дружит с десятиклассниками…

– А куда пошли? – спрашивают дети.

– На озеро. Там на лугу всяких бабочек много и таракашек-букашек… А какие там лягушки громадные! С мою фуражку! И все зеленые…

– Сереж, а правда, что французы лягушек едят? Мамка говорила!

– Правда.

– Бедные французики. Они, наверно, морщатся страшно…

– А каких они едят? Зеленых или жаб, как у нас под полом?

– Сереж, а лягушек есть… они и детей заставляют?

– А идите вы! С вами только свяжись, – по тропинке Сережка уходит в кусты.

К восторгу малышни барачной, в этот же день на столе курилки появилась пол-литровая бутылка с озерной водой и тремя серебристыми уклейками – подарок барачной детворе от юннатов. Дети сгрудились вокруг бутылки, соприкасаясь головами, и руками трогали стекло, пугая рыбок, и, увлеченные зрелищем, радостно смеялись.

К столу подошел Толян и небрежно заметил:

– Это не рыба.

На это дети возмутились:

– Сам ты не рыба!

– Ты что, не видишь?

– Это рыба, только маленькая!

– Они вырастут и больше бутылки будут!

– Гляньте на него! Он еще к нашему бараку пришел!

– Не рыба! А что ж это?

Толян на это сквозь щель в передних зубах мастерски сплюнул:

– Сикилявки!.. Настоящая рыба ловится у моста! Мужики карасей вот такенных таскают!

– По лопате! – подсказал Валерик. – Потому, что у них настоящая леска и крючки, как у дяди Вани в сундуке за кости…

И когда под вечер дядя Ваня-корявочник только въехал во двор барачный, как его ребятня обступила с находками:

– Дядечка Ванечка, а за медяшку такую большую вот эту ты мне крючочек дашь третий номер?

– Дядя Ваня, а мне за это… сказали от бомбы! Ты за это мне что?

При слове «бомбы» дядя Ваня тут же прекращает копаться на телеге и видит под ногами у детей стабилизатор погнутый от бомбового оперения.

Дядя Ваня молчит, раскладывая на повозке собранный за день утиль, но дети не отстают.

– Дядя Ваня, за этот рельсик ты нам дашь крючок и леску?

– На этом рельсике дедушка ваш косу отбивает. Так что несите рельсик домой, пока дед не задал вам тарновки!

– Дядя Ваня, а за этот утюг тяжеленный такой мне бы…

– Леску, крючки, сковородки на кости меняем и на тряпки-корявки, – дает дядя Ваня казенный ответ.

– На кости и тряпки-корявки, – передразнивает Валерик, но тихо, чтоб дядя Ваня услышать не мог. – Лучше б сказал где их взять, если мяса никто по баракам не ест, а тряпки мы сами носим «до последней возможности», как говорит тетя Маня, что в литейке работает…

– А дядя Ваня только за тряпки крючки выдает и за кости! – друг другу жаловались дети. Так им хотелось больших карасей «по лопате» наловить у моста…

– Будем кости искать, раз дело такое, – по-хозяйски решил Толян.

А кости сами нашлись. На ремонт булыжной мостовой стали завозить самосвалами песок из ближнего карьера. Прямо от эскаватора. И в этом песке оказались кости, которые дорожные рабочие откидывали на обочину. Дети их подобрали, а познав, откуда кости взялись, на песчаный карьер набежали и все подобрали, что на виду лежало. И с богатой добычей к дяде Ване явились, заранее улыбаясь от радости той, что обязательно явится к ним в виде крючков и лески.

Принесенные кости оглядел дядя Ваня с особым вниманием. Какие из них в руках повертел и с раздумием тихим, чадя самокруткой, спросил:

– В песчаном карьере набрали?

– В песчаном!

– Там еще много в песке, только надо копать, – Валерик сказал и дети поддакнули.

Затоптав самокрутки окурок, расстелил дядя Ваня на земле мешковину и стал на ней кости выкладывать, согласно порядку, ему лишь известному. Все с вниманием пристальным за руками его следили. И «костяшки свои» узнавали, и вслух заявляли, на сколько крючков рыболовных потянет находка его.

– Эти костяшки мои очень тоненькие, – прошептал извинительным тоном Валерик, когда дядя Ваня стал выкладывать на мешковине находку его. – Они легкие очень и пожелтели зачем-то… Мне бы хоть крючочек один…

Дядя Ваня на это только носом сопел, дело свое продолжая. Кости на мешковине рисунком своим детям что-то напоминали, но понять до конца мешала незавершенность этого творения. Но дети уже настороженно замерли. И тут на глазах у детей дяди Ванины руки сложили скелет человека. Дети замерли разом и дышать перестали.

А когда дядя Ваня нашел на телеге гнутый чайник с отбитым носком и поставил его на место головы скелета, дети прочь сыпанули, страхом подстегнутые!

А дядя Ваня снял картуз, постоял над костями, пошептал одному ему ведомое, да, видать, нашептанного мало оказалось, еще и круто руганулся.

Гнутый чайник швырнул на телегу, мешковину вместе с костями свернул и поехал со двора на улицу в молчании скорбном без песни той, зазывалочки. Только нещадно смолил самокрутку да кашлял и что-то злое нашептывал.

Убегая, Валерик столкнулся с Ирочкой, по прозвищу Сексотка, что жила по соседству в новом доме у озера. Она уже в школе училась, но сверстники с ней не дружили, отчего Ирочка дружбу искала среди детворы помоложе, не упуская момента сверстникам мстить беспощадно.

Над малышами она издевалась с недетским злорадством и выдумкой. Полноватая и краснощекая, с тяжелой, трамбующей землю походкой, полногубая, с недетским угрюмым взглядом исподлобья, Ирочка была одинока в школьном детстве своем. При ней даже взрослые умолкали и чаще всего расходились: опасались, что девочка эта способна мамашке своей донести даже то, что людям самим не известно.

– Ага, Вареник, попался! Теперь все будут знать, как ты шкелетные кости менял на крючки!

– Я не менял! – растерялся Валерик. – Я не успел…

– Менял, менял! Я видела! Вот теперь будет тебе!

– Что будет?

– А вот как придут шкелеты ночью! Мертвые шкелеты из могилы! Да как заревут: «Отдавай наши кости, Вареник!» Вот тогда ты узнаешь, как кости менять на крючки!

– Я просто отдал дяде Ване, – шепчет Валерик, придавленный наглостью Сексотки.

– А шкелеты не будут брехню твою слушать! Они из тебя будут кости вытягивать! Вот так вот будут кости вытягивать, – хотела она показать, как выцарапывать будут скелеты из Валерика кости свои, но он увернулся от пальцев ее. И тогда, чтобы мальчика напугать окончательно, она применила свой старый прием.

– А я вот скажу кому надо, и в нашу школу тебя не примут! Ага!

– Что ты скажешь? – похолодел Валерик.

Ирочка голосом «страшным» ему прошипела:

– А то, что ты вор! Воришка! Что ты все у людей воруешь!

– Это ж неправда…

– Ну и что, что неправда, – усмехнулась Ирочка злорадно. – А мне поверят. Потому, что мама моя в НКВД работает. Не то, что твоя в «гороне» каком-то.

– И не в «гороне», а в Гороно. В городском отделе народного образования моя мамка работает, понятно!

– Ну и что! Все равно главней НКВД, а не Гороно! Вот так вот! Съел, Вареник сопливый!

– Я не сопливый!

– Ну и что! Все равно тебя не примут в нашу школу. Узнаешь потом, как кости шкелетов менять на крючки!

И ушла, злорадно ухмыляясь.

А Валерик весь вечер был тих и задумчив.

Бабушка Настя расспросами не докучала, даже когда отказался от предложения «похлебать сырокваши», а, забыв помыть ноги, тихо улегся на сундуке.

Ночью Валерик метался во сне. Снились тяжелые сны. Он плакал, стонал, от кого-то во сне отбивался и свалился на пол вместе с постелью и закричал:

– Они уже глядят в окно! Вот же они! Вот!

– Кто, детка моя!? Кто?

– Скелеты! Скелеты! Скажи им! Я кости отдал дяде Ване!

И выскочил в коридор, и закричал во весь голос испуганный:

– Дядя Ваня! Отдай кости скелетам! Скелеты пришли за костями!

– Что такое? Какие скелеты?

– Дядя Ваня! Скелеты солдатские! Кости! Отдайте им кости!

Валерик сходу обхватил кого-то из взрослых, прижался, ища спасения.

– Сыночек ты мой, – выбежал в коридор Дядя Ваня. – Кости! Я их похоронил! Я их в братской могиле зарыл, прикопал там, и все…

Валерик успокаивался трудно. Кто-то из соседей дал ему кружку узвара. Пригорюнившись, бабушка Настя стояла среди других как виноватая. Дядя Ваня мальчика отвел в комнату бабушки Насти и спать уложил. И Валерик внезапно уснул.

– Во как извелся дитенок, – бабушка Настя вздохнула.

– Вспомнил, наверно, что-то, – дядя Ваня кисет достал, направляясь на выход. – Что-нибудь из военного времени вспомнил, что видеть пришлось… Да еще эти кости с карьера песчаного… В гражданскую… банды по нашему краю гуляли. Разные маруси да зеленые… Человеческие жизни ничего не стоили. Бывало, что и до карьера песчаного людей не доводили…

Мамка «почужела»

Вечерело.

Припав животами к настилу дощатому и удочки отложив, друзья наблюдали за жизнью в воде.

– Толя, Толь, а война там у них бывает?

– Нет, такой, как у нас, не бывает.

– Да? – И, не задумываясь, спросил: – А почему?

– Потому, что они без войны пожирают друг друга. Сожрут втихаря, и порядок! И опять тишина…

Металлический цокот копыт по булыжникам привлек внимание друзей. Они подняли головы: вдоль улицы рысью летела кобылка та самая!

– Во газует!

– Кобылка, Толян! И мужик тот! Лягавый.

– А рядом кто, видишь, сидит?

– Баба какая-то!

– «Баба!» Глазки разуй!

И осекся Валерик. Только и вымолвить мог свое удивленное «Ух ты!»

– Вот это да! – злорадно Толян усмехнулся и на Валерика искоса глянул. – Маманька твоя теперь с Яшкой Петренко дружит.

Валерик не знал, что ответить.

А лошадка замедлила рысь, и перед тропинкой, что сквозь кусты уходила к баракам, бричка замерла.

Валерик молчал онемело: это мамка его из брички шагнула, а главный НКВДешник за ручку попридержал. И оба они улыбались, прощаясь.

– Теперь она всех арестовывать будет, – с тяжелым вздохом изрек Толян, когда, развернувшись, бричка умчалась обратно. – По ночам будет ездить теперь в «черном вороне» мамка твоя…

– А вот и нет! – Толяновым глазам, прищуренным с жестоким осуждением, Валерик бросил несогласие свое. – Моя мамка хорошая!

И побежал к бараку, не слушая, что там кричит ему Толик вдогонку.

Но домой не пошел, а сел у мусорного ящика на лавочку, переживая огорчения от слов обидных, что Толик сказанул про мамку. И только вот сейчас Валерик понял, почему соседи к нему охладели. А все потому, что мамка для них страшной стала! Страшной и чужой оттого, что с НКВДешником стала дружить.

«Дядя Ваня как будто не видит меня и «Как жисть молодая?» не спрашивает, и карамелькой не угощает.

И молодая тетка из аптеки, что про дядю усатого спрашивала и мятным угощала леденцом, сказала холодно, когда Валерик с нею поздоровался: «Ты обознался, мальчик, я тебя не знаю!»

И тетя Маня на обед не приглашает! И Сережка не дает на велике проехать! Все теперь в бараках нас не любят!..»

Когда загорелся фонарь над курилкой, и Валерик домой направился, на него малышня налетела с вопросом:

– Ты за Луну или за Солнце?

– За Солнце, – буркнул Валерик.

– А-а! – с дружной радостью закричали дети. – Он за Солнце! За пузатого японца! А мы все за Луну! За Советскую страну! Понял!

– А Солнышко завтра возьмет и не встанет. И останется ночь навсегда.

– А почему это не встанет? – спросил Витяшка, и притихла малышня.

– Потому и не встанет, что обидится на вас, дураков!

В комнате свет горел в абажуре зеленом, разливая уют и покой.

Охваченный ревностью к НКВДешнику, Валерик хотел поздороваться с мамкою сдержанно, а увидел и тут же растаял:

– Мамка, – тихо сказал он с порога. – А я тебя видел. Тебя Яшка подвез…

– Не Яшка, а Яков Ефимович, – уверенным тоном мама поправила. – Я у него теперь буду работать. Все это время я на учебе была…

За голову руки закинув, поверх одеяла лежала она на кровати, чего раньше такого не делала и Валерику не разрешала.

На тумбочке, рядом с кроватью, на блюдечке треснутом, папироса лежала надкуренная и погашенная. Рядом спички и зеленая с золотом пачка «Герцеговины флор».

«Мамка моя почужела! Стала курить, как тетя Гера. И водочным чем-то воняет! Это все потому, что связалась с легавыми НКВДешниками!»

– Там, на тумбочке, ужин: консервы и блинчики с овощами. Все поешь. Наголодался, наверно, тут с бабкой своей.

«Ух, ты! Треска копченая в масле! Вот это да! И блинчики! Раз, два, три штуки!»

Поужинал Валерик обстоятельно, не торопясь. Съел все, что мамка ему припасла, а, наевшись, спросил:

– Мам, а где ж ты все это взяла?

– В нашей столовой.

– А в нашей – это в какой?

– Там, куда завтра пойду на работу. Посуду клеенкой накрой и ложись, чтоб не греметь. Завтра помоешь…. И, пожалуйста, выключи свет: мне надо раздеться.

– А что тут мыть! Две тарелочки маленькие. Они чистые: я их уже облизал.

– Ты тут с бабкой совсем одичал. Спать ложись. Завтра поговорим.

Но тут же спросила:

– Ты за хлебом ходил или бабушка?

– Я и бабушка. Очередь с вечера занимали… Мам, а соседи со мной раздружились и перестали здороваться, – тихо сказал в темноту, как пожаловался.

– Мы скоро отсюда уедем, сынок. Нам к Октябрьским квартиру дадут в новом доме на площади.

– И бабушку с нами возьмем! – оживился Валерик.

– Нет, не возьмем, – твердо сказала мама. – Она нам чужой человек.

«Чужой человек! – горьким эхом в Валеркином сердце откликнулось. – Наша бабушка Настя – чужой человек! Пошутила, наверно, мамка!»

– Как же мы будем без бабушки? Мамка, ты что?..

– Будет так, как сказала!

И все огорчение этого вечера, что в нем собиралось, накопилось и вот наконец-то наружу рванулось:

– Ну и едь в свою новую квартиру, а я буду с бабушкой жить!

«Сейчас будет учить уму-разуму!» – только подумал Валерик, как мама усталым голосом тихо сказала:

– Спи, сынок, завтра поговорим.

На душе у него успокоилось, и вспомнилось очень важное:

– Мам, а в очереди бабы сказали…

– Не бабы, а женщины!

– Ну, женщины…

– И без «ну»! Да что с тобой сделалось! Каким ты в школу пойдешь невоспитанным! Чувствую, что за тебя мне придется краснеть постоянно.

– А ты не красней. Ты сама невоспитанной стала: начни тебе что-то рассказывать, как тут же перебиваешь… бестактно.

– Вон ты как закрутил! – усмехнулась она. – Однако, брат, ты растешь…Ну, и что там в очереди было?

– Мадам Казимириха в очереди тебя кралечкой назвала. И сказала, что если ты замуж не выйдешь, то скоро завянешь. Мам, это правда?

– Правда, сынок, – еле слышно вздохнула она.

«Значит, папка домой не вернется!» А вслух прошептал:

– Я не хочу, чтоб завянывала.

– Завянывала, – повторила она раздумчиво.

– Я тогда к бабушке жить перейду, – сказал он серьезно.

– А как же я?

– А ты будешь с этим… с замужником жить.

– С замужником! – улыбнулась она в темноту. – Надо, чтоб и тебя тот замужник любил.

– За Фрица тогда выходи!

– За Фрица нельзя, сынок.

– Почему? Потому, что ты стала НКВДешницей? И по ночам тебя дома не будет.

– Чего это ради? – холодно сына спросила.

– А того, что ты… в «черном вороне» будешь ездить и всех арестовывать.

– Кто тебе это сказал? – встрепенулась она, и кровать отозвалась испугом.

– Я скажу, а ты его заарестуешь, – в темноту прошептал Валерик.

Она повернулась в подушку лицом и затихла, тишину нагнетая звенящую.