Текст книги "Россия и Европа. Том 3"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

Акт шестой. Пытаясь выжить в ситуации крушения своей внутриполитической стратегии, второе поколение славянофилов обращается к геополитическому аспекту утопии, написав на своем знамени пламенный призыв к крестовому походу против «гнусного ислама» во имя освобождения славянства (а заодно, конечно, Царьграда и проливов). Полувековая теперь уже мистификация продолжается. Соратники Ивана Аксакова по-прежнему уверены, что говорят от лица «великого немого», который, хоть умом его и не понять, должен тем не менее переживать славянскую драму в полном с ними согласии.

После Берлинской конференции 1878 года, истолкованной ими как поворот Европы против России, их неистовство достигает апогея и привычное национальное самодовольство окончательно переходит в национальное самообожание (т.е. в «национальный эгоизм» b его законченной, самоубийственной форме). Вторая судорога массовой патриотической истерии, потрясшая Россию в середине 1870-х, не оставила сомнений, что без новой Великой реформы страна обречена. Вот в такой ситуации и бросает Владимир Соловьев свой одинокий вызов русскому национализму. Поскольку никто не услышал его и не поддержал, в ретроспективе его безнадежная борьба может показаться и донкихотством. Но ведь не закончилась еще покуда история России...

Акт седьмой. Тем временем самодержавие деградирует в свирепый полицейский террор, ввязываясь в совершенно уже никчемную авантюру на Дальнем Востоке. Японская война заканчивается, естественно, Цусимой. Чем ответит теперь страна на этот очередной позор? Реформой, как в бо-е, или контрреформой, как в 8о-е? Страна ответила революцией, последней отчаянной попыткой европейской России остановить свой марш к пропасти. Благодаря Витте, самодержавие себя ограничило, открыв, наконец, пусть с полувековым опозданием, двери Государственной думе. Благодаря Столыпину, началось освобождение крестьян от рабства общинам. Два важных ингредиента славянофильской триады были, казалось, убраны с дороги.

И либералы тоже вдруг обнаружили затянувшуюся на десятилетия славянофильскую мистификацию. Оказалось, что после всех уверенных рассуждений о том, как беззаветно предан «народ» самодержавию и крестьянской общине, и о том, как заключена в нём «вся мысль страны» (по Аксакову), и, наконец, о том, как «просветился он уже давно, приняв в свою суть Христа» (по Достоевскому), ровно ничего мы о нем не знаем. Кроме того, что страшна ярость народная. Страшна именно своей полной, безоговорочной непонятностью.

Самое яркое свидетельство этого жестокого открытия «национально ориентированной» интеллигенции – паническая тирада Гершензона в Вехах: «Народ не чувствует в нас людей, не понимает и ненавидит нас ... Мы для него – не грабители, как свой брат, деревенский кулак; мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно... Тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»¹³⁸. Душераздирающее, согласитесь, открытие.

Акт восьмой. Практически говоря, оставляла эта печальная констатация русской культурной элите два возможных выхода. Один – встать на путь декабристов, начать все сначала. Признать, что целое столетие блуждала Россия темными проселками Русской идеи, избегая магистральной европейской дороги, указанной ей еще в 1820-е. Признать, другими словами» что все цитированные выше гадания о том, чего «хочет народ», гроша ломаного на самом деле не стоили. Что настало, наконец, время новой Великой реформы, целью которой может быть лишь то самое завещанное декабристами воссоединение России.

Для того чтобы встать на этот путь воссоединения, однако, нужно было раз и навсегда отречься от всех славянофильских фантазий, самим себе честно признаться, что ничуть не более уникальна Россия, говоря словами В.В. Путина, которые мы цитировали во вто-

138 D

вехи, м., 1990. с. 89,92.

рой книге трилогии, нежели любая другая европейская страна – разве что слишком уж много времени, энергии и воображения потратила на блуждание по темным имперским проселкам. И согласиться нужно было с Соловьевым, что есть принципиальная разница между «истинным патриотизмом и национализмом, представляющим для народа то же, что эгоизм для индивида»¹³⁹. Что, повторим, хотя «национальное самосознание есть великое дело, но когда самосознание народа переходит в самодовольство, а самодовольство доходит до самообожания, тогда естественный конец для него есть самоуничтожение»¹⁴⁰.

Соловьев указал России этот путь. Столыпин позвал на него страну, не обещая, однако, ничего в случае, если не гарантировано ей для новой Великой реформы двадцать лет мира. Вот чего, однако, не взял он в расчет: оставался еще третий, решающий ингредиент славянофильской триады – лихорадка сверхдержавного соблазна.

Благодаря контрреформам Александра III оказался в распоряжении русской культурной элиты в роковое десятилетие 1908-1917-го и альтернативный выход из положения. Обманный, конечно, выход, гибельный. Тот самый, что уже в середине 1870-х испробовали славянофилы второго поколения. Заключался он в апелляции к империализму «народа», исходя из очередного славянофильского гадания, что столь свято предан «народ» заботам о судьбах единоплеменников, что готов ради их блага забыть и о земле и о мире. И более того, в единодушном порыве пойти умирать за сербов и Константинополь.

Контрреформаторский курс внешней политики Александра III подталкивал именно к такому фантасмагорическому решению вопроса. Добавьте к этому, что трепетали либеральные сердца при мысли о том, что в кои-то^веки не против Европы « во всей ее общности и целостности» станет теперь, вопреки завещанию Данилевского, воевать Россия, но в союзе с либеральными ее державами – против необузданной «тевтонской расы пожирателей славян»¹⁴¹. И если уж готовы на такую войну – в наших, славянских, патриотических инте-

Соловьев B.C. Сила любви. С. 51.

Соловьев B.C. Сочинения: в 2т.Т. i. С. 282.

Апушкин В. Скобелев о немцах. Пг., 1914. С. 27.

ресах – либеральные западные союзники, то России и сам Бог велел на это идти. А там, глядишь, благотворное влияние союзников образует «в духе европейского просвещения» и царскую камарилью. На этом пути, как мы знаем, и ожидала Россию пропасть самоуничтожения.

Глава девятая Как губили петровскую Россию

парадокс

Вот же чего не смогли разглядеть со своего

пятачка цитированные нами историки. Того, что, хотя между 1908 и 1917 годами русская культурная элита действительно стояла на перепутье, но выбор её был практически предопределен. Если молодые реформаторы в 1850-е, когда славянофильская традиция еще не полностью запала в сознание, не отвердела в нём как «идея-геге– мон», оказались решительно неспособны от нее отречься, если не смогли этого сделать даже крутые оппозиционеры 1870-х, то не было, увы, ни малейшего шанса, что окажется на это способным третье поколение «национально ориентированной» интеллигенции. Никак иначе самоубийственное его поведение нам, боюсь, не объяснить (разве что объявив их, подобно Кожинову, масонами, изменниками родины и «агентами влияния» коварного Запада).

Парадокс-то тут был неоспоримый. Либералы, ничего больше, кроме реформы, в домашних делах не искавшие, вдруг безоговорочно встали на сторону контрреформистского курса во внешней политике, уе желая и слышать ни о какой его реформе. Политики, прославлявшие Столыпина как «русского Бисмарка», начали вдруг отчаянно бороться против его установки на двадцать лет мира. Философы, клявшиеся именем Владимира Соловьева, заняли позицию, прямо противоположную тому, чему он учил. Интеллигенты, преклонявшиеся перед декабристами и презиравшие славянофилов, без колебаний предали декабристскую традицию и последовали за теми, кого презирали.

Ну как, право, объясните вы все эти бьющие в глаза противоречия, окопавшись на пятачке одного десятилетия? Можно ли вообще

объяснить их, не отдав себе отчета, что могли все они возникнуть лишь как финальный, заключительный – и смертельный – аккорд векового процесса деградации патриотизма? Того, что начался с возникновения темной националистической идеи в 1830-е и чей уничто– жающий эффект почувствовала страна лишь на исходе мировой войны в следующем столетии?

Вот так и сгубили петровскую Россию.

Нет, прав был сэр Исайа Берлин, не представляют себе наши философы (и историки) убийственного эффекта идей. И даже когда находится человек, в нашем случае Владимир Сергеевич Соловьев, который на пальцах нам этот эффект объясняет, по-прежнему не хотим мы его слушать, и, слушая, не понимаем...

глава первая ВВОДНдЯ

глава вторая У истоков «государственного патриотизма»

глава третья Упущенная Европа

глава четвертая Ошибка Герцена

глава пятая Ретроспективная утопия

Торжество национального эгоизма Три пророчества глава восьмая На финишной прямой глава девятая Как губили петровскую Россию

нализма

ия бешеного

нацио

глава

глава шестая глава седьмая

ДЕСЯТАЯ

Агон

Одиннадцатая Последний СПОр

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Агония бешеного национализма

Даже самые великие политические успехи наши в Азии и в Европе таят в себе нечто трагическое и жестокое... Не повторяем ли мы в новой форме историю старого Рима? Но разница в том, что под его подданством родился Христос, под нашим скорее родится антихрист. Ч Константин Леонтьев

В Англии нет антисемитизма просто потому, что англичане не считают евреев умнее себя.

Уинстон Черчилль

Мы попытались здесь найти ответ на одну из величайших загадок современной истории. Загадка эта, разумеется, не в том, почему практически без выстрела рухнула в одночасье в 1917 году четырехсотлетняя российская империя. В конце концов развалились, не выдержав напряжения мировой войны, и соседние, даже более древние континентальные империи – Оттоманская и Австрийская. Вопрос в другом: почему их имперская история на этом и завершилась, тогда кац в России агония средневековья затянулась еще почти на столетие? Почему, в отличие от Турции и Австрии, не научил её опыт Катастрофы и осталась она после 1917-го такой же кнутобойной милитаристской империей, какой была до него?

Более того, повинуясь велению терзавшего её фантомного наполеоновского комплекса, Россия, как мы знаем, опять устремилась к тому же гибельному для нее сверхдержавному статусу, который однажды погубил – на глазах, можно сказать, ее новых лидеров – постниколаевскую империю. И даже добилась на этот раз гигантских территориальных «дополнений», напророченных ей, как мы помним, Тютчевым, Данилевским и Шараповым.

Нет, конечно, не прошли и после того, как она в очередной раз «встала с колен», границы царства русского по Гангу и Ефрату, как было завещано. Но Восточную Европу, славянскую и неславянскую, «со свежим населением» в in миллионов душ, вспомним бухгалтерию Данилевского, проглотить она все же умудрилась, не поперхнувшись.

Пусть и не стала советская Россия той, единственной и «первой в мире», о какой мечтали накануне Катастрофы её бешеные националисты, но все-таки оказалась она способна снова, как при Николае I, противопоставить себя человечеству. И все лишь затем, чтобы три поколения спустя, не выдержав напряжения еще одного мирового конфликта, снова рухнуть в одночасье и практически без выстрела? Точно так же, как в 1917-м? Так зачем же, спрашивается, было калечить еще три поколения живых – и родных притом – душ?

Вопрос, однако, остается: как удалось России то, что не удалось соседним империям? И почему?

I Глава десятая

В 03 D О Ж Д 6 Н И 6 ^Агония бешеного национализма

империи или агония?

Это судьбоносные, согласитесь, для будущего России вопросы. Первостепенно важны они и для её соседей. И, в конечном счете, для мира в целом. Ибо если наполеоновский комплекс России действительно неизлечим и её очередная попытка «присоединиться к миру», говоря словами Чаадаева, в 1989-2002-м была всего лишь, пусть и затянувшимся по сравнению с тем, что произошло с февраля по октябрь 1917-го, но все-таки коротким в масштабах истории интермеццо в вековой имперской симфонии, то холодная война на самом деле и не кончилась вовсе. И противостоянию России с миром предстоит возобновиться, как, собственно, и мечтают ее сегодняшние бешеные националисты, наследники Шарапова и Данилевского.

Я исхожу, как знает читатель, из точки зрения противоположной. Из того, что присутствуем мы сегодня при агонии русского средневековья, сохранявшегося все эти столетия благодаря обстоятельствам

исторически неповторимым. Из того, короче говоря, что перед нами сегодня и впрямь интермеццо, но интермеццо агонии.

Эта глава посвящена описанию своего рода репетиции такой агонии – после крушения первой империи. Как увидит читатель, проходила она тяжело, порою страшно. Но при всём том имели мы и тогда уже дело не с возрождением вековой «политической мутации», но с её последним жестоким спазмом. Нет, не суждено было России родить антихриста, как опасался Леонтьев – в еще одном знаменитом пророчестве, вынесенном в эпиграф этой главы.

Сперва, однако, придётся нам все-таки попытаться объяснить, благодаря каким историческим обстоятельствам не рухнула после Т1ервой мировой войны, в отличие от соседних континентальных империй, и Российская. Атакже почему оказалась ее советская эпопея лишь отложенным финалом.

Глава десятая Агония бешеного национализма

очередной реставрации

Не спрашивайте об этом, впрочем, сегодняшних бешеных националистов. Для них никакой загадки тут нет. Как и их предшественники после краха первой империи, они совершенно убеждены, что виною всему происки врагов России. Постаралась пятая колонна внутри страны – вкупе, конечно, с врагами внешними. Одни склоняются к тому, что главную роль здесь сыграли предатели, будь то либералы, как уверен кающийся либерал Михаил Леонтьев, или масоны, которых решительно, как мы помним, проталкивал на эту роль Вадим Кожинов, или и вовсе жидомасоны, как настойчиво убеждает нас Михаил Назаров.

Энтузиасты

Александр Проханов, однако, затрудняется определить, какой именно категории предателей отдать пальму первенства в разрушении Российских империй (поскольку уверен, что прародительницей России была чуть ли не Вавилонская империя, то насчитывает он не два, а четыре таких крушения). Хоть и клеймит он позором «предате– лей Горбачева и Ельцина» и вообще всяких «мстительных карликов»

и «улюлюкающих лилипутов», но все-таки склоняется к тому, что больше виноваты их западные хозяева. Геополитик и конспиролог Александр Дугин тем более не сомневается, что злодеи – американцы. Ибо в качестве ведущих «талассократов» они жизненно заинтересованы в разрушении самой могущественной в мире «теллурокра– тии» (под этими вычурными терминами фигурируют у Дугина традиционные для всякого манихейства Зло и Добро).

Так или иначе, всё это нисколько не мешает упомянутым выше пропагандистам энергично добиваться реставрации империи (третьей по общепризнанному счету и пятой по прохановскому). Проблема здесь, как понимает читатель, только одна: крах каждой империи неминуемо связан с национальной катастрофой. Соответственно приносит он народу неизмеримые бедствия, в некоторых случаях даже кровавые гражданские войны, в которых, бывало, брат шел на брата и сын на отца. Как же, спрашивается, следует нам относиться к тем, кто в здравом уме и твердой памяти желает своему народу еще одну такую беду?

Заранее ведь ясно, что, исполнись заветная мечта энтузиастов новой империи, и в ней непременно заведутся свои «мстительные карлики», не говоря уже об «улюлюкающих лилипутах», назови их хоть либералами, хоть жидомасонами. И «талассократы» на Западе тоже ведь не дремлют. А вместе они с такой же неотвратимостью обрушат новую империю, как обрушили старые. И повторится все сначала: и бедствия народные, и, не дай Бог, гражданская война – и поиски новых «предателей»...

Борис Никольский, самый блестящий из интеллектуалов последнего предреволюционного поколения имперских националистов, понял это еще в 1918 году: «На реставрацию не надеюсь, – писал он, – страшно то, что происходит, но реставрация была бы еще страшнее»[145].

Так ли уж, право, мало двух (и тем более четырех, если послушать Проханова) разрушительных взмахов русского «маятника», чтобы

усвоить простую истину, что нежизнеспособны, обречены на вымирание в современном мире имперские ихтиозавры? И попытки их реставрировать равносильны тому, чтобы вернуть допотопные времена?

_w Глава десятая

[/| СТВ О Агония бешеного национализма

и реставрация

Но к делу. Причин самоубийства постниколаевской

элиты и реставрации империи в XX веке было, как мы видели, немало. Главные из них подробно рассмотрены в двух последних книгах трилогии. Мы видели, например, как прахом пошли все попытки воссоединить страну, расколотую в начале XVIII века петровской реформой. Видели, как на полстолетия опоздала Россия с отменой крестьянского рабства и на целое столетие с возможностью стать конституционной монархией.

Да, история не прощает таких опозданий и полуевропейская петровская Россия была поэтому обречена. Но за плечами у нее, как мы знаем, всегда маячила (стояла, так сказать, на запасном пути) воспетая славянофилами другая, антиевропейская, московитская Русь, веками ждавшая своего часа. В 1917-м этот час наступил. Ничего подобного не было ни в Австрийской, ни в Оттоманской империях.

Дело усугубилось еще и тем, что именно в XIX веке возродился в сознании российской элиты наполеоновский комплекс, дремавший в её коллективном, если можно так выразиться, подсознании еще со времен Грозного царя под именем претензии на «першее государст– вование». Из-за этого Россия острее, нежели соседние империи, переживала потерю статуса континентальной сверхдержавы после Николая I (просто потому, что как Австрия, так и Турция расстались с этим статусом еще в XVII веке и давно успели смириться с его потерей).

По всем этим причинам деградация патриотизма зашла в Российской империи дальше, чем в них. И грань между национальным самосознанием и национальным самодовольством практически стерлась, как мы помним, в ее культурной элите. Уже после револю-

ции пятого года патриотизмом, как мы видели, считалась мечта о «великой России», которая вкупе с архаической племенной солидарностью сделала практически неизбежным вмешательство в смертельную для страны мировую войну.

Представляется, что эти соображения достаточно убедительно объясняют как самоубийство постниколаевской элиты в 1917 году, так и реставрацию (под другим именем) московитской империи в XX веке. Добавлю лишь, что ничего подобного славянофильской Московии не стоит на запасном пути сегодняшней России.

_w Глава десятая

Тяжелый ДИаГНОЗ ^{Агониябешеного}национализма

Самый замечательный из учеников Соловьева и единственный, кто подхватил эстафету борьбы с имперским национализмом (к сожалению, уже в эмиграции, где мало кто его услышал), Георгий Петрович Федотов так это, напомню, объяснял: «Почему русская интеллигенция в XIX веке забыла, что живет не в Руси, а в империи?.. После Пушкина, рассорившись с царями, [она] потеряла вкус к имперским проблемам... Темы политического освобождения и социальной справедливости завладели ею всецело, до умоисступления. [В результате] почти все крупные исследования национальных и имперских проблем оказались предоставленными историкам националистического направления. Те, конечно, строили тенденциозную схему русской истории, смягчавшую все темные стороны исторической государственности. Эта схема вошла в официальные учебники, презираемые, но поневоле затверженные и не встречавшие корректива... Так укрепилось в умах не только либеральной, но отчасти и революционной интеллигенции наивное представление о том, что русское государство, в отличие от государств Запада, строилось не насилием, не завоеванием, а колонизацией»².

Другими словами, оказалось, как и предположили мы во вводной главе, что будущее страны действительно принадлежало тем, кто овладел её прошлым: новая, советско-московитская Россия впитала

Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Спб., 1991. Т. 1. С. 316-318.

старые имперские схемы, можно сказать, с молоком матери.

Начиная с XIX века российским прошлым овладело выродившееся славянофильство с его неутихающей, как мы видели, ностальгией по сверхдержавности, с его имперским национализмом и средневековым утопическим мифом. И во что же могло всё это вылиться в веке XX, если не в уродливого и, как выяснилось, неконкурентоспособного в современном мире монстра советской империи, вдохновлявшегося всё тем же сверхдержавным соблазном, который так подробно и ярко описали еще за десятилетия до возникновения СССР Тютчев, Данилевский или Шарапов? Неважно, что руководилась советская империя другим утопическим мифом. Важно, что по-прежнему мифом. И по-прежнему утопическим.

Были, конечно, и другие причины деградации патриотизма в России. Например, ни Австрийская, ни Турецкая империи не были отравлены древней и соблазнительной идеей избранничества среди наций, мессианским представлением о себе как о «Новом Израиле». Наконец, – и это на мой взгляд главное – ни одна из них не породила ничего подобного славянофильству. В результате и не возникла в них мощная ретроспективная утопия, как бы собравшая в одно целое, сфокусировавшая и мессианский синдром избранничества, и средневековую имперскую ментальность, и связанную с наполеоновским комплексом неутихающую ненависть к каждой из сменявших, начиная с 1850-х Россию на опасной должности сверхдержав – сначала к Франции, потом к Германии, потом к Англии. В наши дни, разумеется, к Америке.

Просто н§ образовалась у других континентальных империй «идея-гегемон», способная не только вдохновить националистических историков, о которых писал Федотов, но и вызывать массовые пароксизмы патриотических истерий. Не было, короче говоря, могущественного мифа, изначально предрасположенного, как объяснил нам Соловьев, к вырождению в бешеный национализм, в оправдание завоевательных войн и в Черную сотню.

Но опаснее всего в этой средневековой утопии была ее способность воспроизводить себя, подобно Протею, в самых неожиданных формах – не только в черносотенстве и даже не только в евразий-

стве, но и в самом большевизме (в «революционной интеллигенции», по словам Федотова). Странным образом жила она – и более того, чувствовала себя дома – и в безбожном, поправшем все её святыни антиподе. В конце концов большевики с их коллективистской догмой, с их пролетарским мессианством, с их презрением к правовому государству и сверхдержавной «третьеримской» менталь– ностью оказались плотью от плоти той же средневековой утопии, что и породившее их славянофильство.

Вот это, собственно, и следовало в порядке «политического воспитания» разъяснить российской интеллигенции её веховским – или хотя бы уже после Катастрофы – сменовеховским критикам. К сожалению, оставаясь «национально ориентированными» интеллигентами, критики ни о чем таком и не подозревали. Вместо этого продолжали они настаивать на своем славянофильстве, противопоставляя его другим, славянофильским же, впрочем, порождениям – большевизму и черносотенству. Но о большевизме мы еще поговорим. Пока что о черносотенстве.

Глава десятая Агония бешеного национализма

соблазн

Черносотенный

О нем понял все один Федотов, да и то когда было уже слишком поздно. Вот что писал он в конце 1930-х: «Национальная мысль стала монополией правых партий, поддерживаемых правительством. Но что сделали с ней наследники славянофилов?.. Читая Блока, мы чувствуем, что России грозит не просто революция, а революция черносотенная. Здесь, на пороге катастрофы, стоит вглядеться в эту последнюю антилиберальную реакцию Москвы, которая сама себя назвала по-московски Черной Сотней. В свое время недооценивали это политическое образование из-за варварства и дикости ее идеологии и политических средств. В нем собрано было самое дикое и некультурное в старой России, но ведь с ним было связано большинство епископата. Его благословил Иоанн Кронштадтский. И царь Николай II доверял ему больше, чем своим министрам. Наконец, есть основания полагать, что его идеи победили в ходе русской революции и что, пожалуй, оно переживет нас всех»³.

Могут сказать, что заключение Федотова, пожалуй, излишне пессимистично. Ведь всё-таки нашла в себе в конце концов силы Россия, пусть лишь десятилетия спустя после его смерти, не только разрушить коммунистическую диктатуру, но и сбросить иго империи, отвергнув при этом с презрением новый черносотенный соблазн, который внушали ей словно возродившиеся из праха бешеные националисты, подобные Владимиру Жириновскому или Игорю Шафаревичу. Все это правда. Но правда и то, что действительно пережил черносотенный соблазн и Катастрофу семнадцатого года, и советскую власть, и крушение империи. Одному Богу известно, что еще способен он пережить.

Замечательным подтверждением его долгожительства служит хотя бы та же опубликованная двумя изданиями уже в постсоветской России апология Черной сотни, о которой мы уже говорили. «Федотов, – писал Кожинов, – несмотря на свои гимны «великой России», постоянно вонзал жало в действительную, реальную Великую Россию с ее могущественной государственностью»⁴. Это о сталинской диктатуре, которую Кожинов трижды на протяжении семи строк называет именно так: «реальной Великой Россией». Беспощадная критика сталинизма с несомненностью свидетельствует, по мнению автора, что «сознательно или бессознательно Федотов выполняет заказ тех мировых сил, для которых реальная Великая Росси^всегда являлась нестерпимым соперником»⁵.

Не спрашивайте, о каких таких «мировых силах» речь. Конечно же, об очередной стране, взвалившей на себя, к собственному несчастью, бремя сверхдержавности, за которое ей еще долго придётся расплачиваться, как расплачивались в своё время Франция, Германия или Англия. И как до сих пор расплачивается Россия.

Мы уже знаем, как опустошительна эта ненависть к «мировым силам», ставшим поперёк дороги российской сверхдержавности. Мы

Там же. С. 258, 296-297.

Кожинов S.S. Черносотенцы и революция. М., 1998. С. 48.

Там же. С. 49.

слышали её гром еще в 1860-е от Николая Данилевского (в ту пору, впрочем, относилась она к Франции). В страстных тирадах Сергея Шарапова в 1900-е направлена была она уже против Германии. В 1920-е по всем заводам и фабрикам СССР прокатилась организованная волна ненависти к Англии (тогда это называлось «нашим ответом Чемберлену»). Ясное дело, против кого должна быть направлена она в наши дни.

Мы уже цитировали по этому поводу Александра Проханова. Его, как мы видели, ненависть эта буквально сжигает (как сожгла она Кожинова). Ни один американец не избежал его праведного гнева. Надеюсь, читатель простит мне, если я, пусть в сокращении, напомню здесь его диатрибу: «Америка отвратительна... Её солдаты – трусы... Её политики – развратники и хулиганы... Её актёры – содомиты... Тексты её литераторов дышат СПИДом».Но Проханов (как до него Шарапов или объявленный сегодня «великим патриотом» М.О. Меньшиков) всего лишь черносотенный журналист. Его ненависть явно нуждается в новом, специально антиамериканском теоретическом обосновании. И обоснование это рождается на наших глазах. Его легко обнаружить, в частности, в замечательной дискуссии «Западники и почвенники: возможен ли диалог?»⁶.Самыми в этом, теоретическом, смысле интересными показались мне две публикации Михаила Назарова, бывшего антисоветского диссидента и невозвращенца, прожившего двадцать лет в Германии, а по возвращении на родину основавшего издательство под названием «Русская идея». Кожинов отзывался о нём с почтением: «Интереснейший и в высшей степени основательный исследователь»⁷.

Нельзя сказать, что Назаров ненавидит Запад. Как и его моско– витские предшественники он просто считает его «апостасийным (отходящим от христианства и этим раскрепощающим действие сил зла)», расчищающим тем самым, как очень скоро выяснится, путь антихристу⁸. Ненависть прорывается у него лишь по отношению к

Западники и почвенники: возможен ли диалог? М., 2003.

Кожинов В. В. Цит. соч. С. 163.

Назаров М.В. Письмо второе. С. 1. www.llberal.ru

, 2001.

Америке. «Добавлю, что в слово Запад я вкладываю не географический смысл, а духовный, ибо эта цивилизация лишь формально возникла в Западной Европе... а основной свой оплот создала из денационализированных осколков разных народов на американском континенте, кроваво расчищенном от аборигенов и обустроенном трудом завезенных из Африки рабов»⁹.

Разумеется, именно эта преступная по самому своему происхождению «дехристианизированная» цивилизация насильственно навязывает теперь миру «тайну беззакония, которая ведет к царству антихриста, в их терминологии – к Новому Мировому Порядку»¹⁰. Назарову доподлинно известно, что «электронные средства для этого [т.е. для царства антихриста] уже готовы, осталось только убедить население принять «начертание» (микрочип) в целях собственной и общественной безопасности и «защиты от террористов». (А для убеждения, например, нетрудно взорвать у себя пару небоскрёбов, заодно обвинив в этом противников Нового Мирового Порядка для расправы с ними и для силового передела богатств нашей Евразии)»¹¹.

Противостоять этому «демократическому тоталитаризму»¹², к которому «тендирует» Запад-Америка, могут лишь «православная монархия» и Истина (с заглавной буквы), выраженная, естественно, «в православном церковном учении». Ибо, «вникнув в него, человек открывает для себя единственную возможность именно этой – и никакой иной! – Божией Истины, а также ограниченность или ложность всех неправославных религий»¹³.

Лишь в это/у пункте возникает у нашего теоретика расхождение с другим, всемирно сегодня известным идеологом разрушения Запада-Америки как воплощения мирового зла. Я имею в виду, конечно, Осаму бен Ладена. Тот ведь тоже проповедует единственную Божию Истину. Только усматривает он её не в «православном

Там же.

Там же. С. 2.

Там же. С. з-

Там же. С. 16.

церковном учении», которое он нисколько не отличает от неправославных, но в учении своего Пророка, в Коране. И не в «православной монархии» видит Осама, естественно, оплот истинной веры, но в мусульманском Халифате. В остальном они с Назаровым единомышленники абсолютные.

В том числе, разумеется, и по поводу «настоящей тайны Америки». Мало того, что это – государство, «украшенное масонской символикой и поклоняющееся капиталистическому золотому тельцу», оно еще, оказывается, и «под еврейским контролем»¹*. Вследствие чего и является «прообразом всемирной империи антихриста... подготовка к воцарению которого как раз и происходит в современном западном мире, подпавшем под иудейские деньги и идеалы»[146]. Запомним это выражение, мы еще с ним встретимся – в устах черносотенных идеологов давно минувших дней.