Текст книги "Россия и Европа. Том 3"

Автор книги: Александр Янов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

Произвольность идеологических канонов деградировавшего славянофильства обнажилась в этой внезапной перестановке врагов и друзей с откровенностью, можно сказать, потрясающей. Оно больше не предъявляло никаких условий самодержавию. Оно теперь полностью зависело от внешнеполитических поворотов полицейского государства, которые в свою очередь, как мы видели, обусловлены были его самоубийственной «финансовой магией».

' ³⁹ Шарапов С. и Аксаков Н. Германия и славянство. М., 1909. С. 16, 26.

⁴⁰ Московский сборник. М., 1887. С. XXVI.

Всё происходило, иначе говоря, буквально по Соловьеву, Высоколобое славянофильство выродилось в «стихийный и без– идейный национализм», в «национальное кулачество», увенчанное «наиболее ярким проявлением этого псевдонационального начала – антисемитизмом»[107].

И следа не осталось у третьего поколения славянофилов от наивного идеализма ретроспективной утопии, все еще мерцавшей, как помнит читатель, отраженным светом декабристского патриотизма. Даже от романтических порывов молодогвардейцев ничего не осталось – ни от православной окрыленности Достоевского, ни от мрачного византийского вдохновения Леонтьева. Когда говорили они теперь о «предстоящей борьбе за свободу», то имели в виду лишь «свободу арийской расы». Когда упоминали «идеалы», то лишь «заимствованные от еврейства».

Больно и страшно читать это заключение затянувшегося почти на столетие путешествия славянофильской мысли. Больно за обманутые надежды её родоначальников. Страшно за будущее великого народа, заведенного ею в средневековый тупик.

_w Глава восьмая

Три ВОИНЫ На финишной прямой

Тем более что историческая эволюция имперского национализма на этом не закончилась. И завершение предстояло ей еще более мрачное. Государственный патриотизм николаевской эпохи поднял Россию в 1850-е, как мы видели, на войну – крестовый поход против Европы, завершившийся крымской катастрофой. Ничему не научившись на этом трагическом опыте, два десятилетия спустя опять втравила страну на этот раз славянофильская Русская идея в балканский поход на Царьград во имя мифического «славянского братства», поход, закончившийся еще одним национальным унижением на Берлинском конгрессе. И вот снова поднимала Россию на «священную войну», теперь против Германии, «национально ориентированная» интеллигенция.

Читателя должен был насторожить, я думаю, уже манифест выдвинувшегося в лидеры третьего поколения Шарапова, подписанный, кстати, и родственником родоначальников славянофильства Н.П. Аксаковым и требовавший «обезвредить» одну из великих держав Европы, объявив ее «главным врагом и смутьяном среди остального белого человечества». Манифест глухо провозглашал «предстоящую борьбу за свободу арийской расы».Что конкретно имелось в виду, объяснил с солдатской прямотой первый «белый» генерал Михаил Скобелев, призывавший внушить Франции «сознание связи, существующей ныне между законным возрождением славянства и возвращением ей Меца, Страсбурга, а может быть, и всего течения Рейна»*².

N

В устах Скобелева такая тирада могла означать только войну. Войну с большой буквы. Войну – крестовый поход. Ибо «путь в Константинополь должен быть избран теперь не только через Вену, но и через Берлин»⁴³. Так формулировался канон третьего, полицей– ско-милитаризованного, сказал бы я, славянофильского поколения: «есть одна война, которую я считаю священной. Необходимо, чтобы пожиратели славян были сами поглощены»⁴⁴.

Скобелев говорил еще на языке второго поколения. Но разве менялась от этого суть дела? Он ведь опять призывал к войне «за освобождение славянства», которая при тогдашнем состоянии страны была, как и обе ее предшественницы, предприятием заведомо безнадежным, обреченным. И вдобавок еще чреватым на этот раз не одним лишь национальным унижением, но крушением петровской России. AJV1.0. Меньшиков, этот «великий патриот» и «живоносный источник русской мысли», по выражению нашего современника Валентина Распутина, подводил под самоубийственную генеральскую риторику теоретическую базу.

Оказывается, что вообще «очистителями земли являются по воле Божьей воинственные народы»⁴⁵. Так как же, скажите, могла жить

⁴² Апушкин В. Скобелев о немцах. Пг., 1914. С. 92. Там же. С. 86.

м Там же. С. 27.

⁴⁵ Меньшиков /И.О. Из писем к ближним, М., 1991, с. 14. Отзывами о Меньшикове в современной российской литературе я обязан А.Рейтблату (см. его статью «Котел фельетонных объедков» в журнале «неприкосновенный запас», 1999, №2).

Россия в мире, если сам Господь требовал от нее воинственности? Даже не во имя «идеального блага» России, как требовал Леонтьев, а просто для «очистки земли».

«Три войны» – так, собственно, можно озаглавить эту печальную повесть об окончательной деградации постниколаевского национализма. Три войны, три крестовых похода (японская не в счет: порожденная исключительно алчностью той «продажной и грабящей сволочи», которая продолжала доминировать кабинет его императорского величества при всех режимах, позорная эта война была лишь символом деградации самодержавия). Три войны – Крымская, Балканская и предстоящая мировая – на совести выродившейся Русской идеи. Она губила Россию, в любви к которой клялась.

Невероятным, почти мистическим образом совпадали войны эти, как видим, с тремя ступенями «лестницы Соловьева». Некоторые из славянофилов первого поколения стыдились Крымской войны за что, по словам самого Соловьева, «подверглись ... анафеме со стороны представителей новейшего зоологического патриотизма»⁴⁶. Второе поколение, уже соскользнувшее на ступень «национального самообожания», горячо ратовало, как мы помним, за войну Балканскую. Третье, как видим, страстно и самозабвенно втравливало Россию в мировую войну, которой суждено было ее окончательно погубить, доведя, наконец, дело до её «национального самоуничтожения».

Глава восьмая

РОССИЯ ПРОТИВ «а финишной прямой

еврейства

Но как ни парадоксально может нам теперь это показаться, в стране, опустошенной «финансовой магией» самодержавия и способной поддерживать видимость порядка только «под надзором полиции», смотрели эти люди в будущее с оптимизмом. Словно позабыв трагические уроки 1856-го и 1878-го, они не только нарывались на новую войну, но и были совершенно уверены

⁴⁶ Соловьев B.C. Сочинения: в 2 т. Т. 1. M., 1989. С. 445.

в победоносном ее исходе. Иван Аксаков, как мы помним, еще с грустью шел на союз с полицейским государством – только чтобы защитить «русскую самобытность», «оригинальную культуру» от посягательств либералов-западников, только потому, что в его время «середины не было». Третье поколение откровенно потешалось над этой робкой защитной тактикой. Ему уже не нужна была аксаковская «середина» между всевластием спецслужб и либералами. Эти люди представляли полицейское государство.

«За самобытность приходилось еще недавно бороться Аксакову, – восклицает теперь Шарапов, – какая там самобытность, когда весь Запад уже успел понять, что не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе все, новую культуру и идеалы внесет в мир, новую душу вдохнет в дряхлеющее тело Запада»⁴⁷. Вот у кого следовало бы сегодня поучиться Дугину.

Еще в семидесятые, во втором славянофильском поколении, Данилевский представлял себе основную конфронтацию современного мира как «Россия против Запада». Еще в восьмидесятые Леонтьев громил «либерально-эгалитарную» европеизацию России. Третьему поколению все это казалось безнадежно устаревшим, архаическим вздором. Оно верило в «Протоколы сионских мудрецов» и главным врагом полагало вовсе не европеизацию, но «евреи– зацию» России. Не «германская правительственная система», как думал в шестидесятые наивный Бакунин, лежала, по их мнению, в основе всех наших бед, а «германские идеалы», заимствованные, как только что объяснили нам свежеиспеченные арийцы, «от еврейства». «Не в прошлом, свершенном, а в грядущем, чаемом, Россия – по общей мысли славянофилов – призвана раскрыть христианскую правду о земле»⁴⁸. И состояла эта правда в том, что основная конфронтация современного мира звучала как «Россия против еврейства».

Московский сборник. С. XXV.

Волжский А. Святая Русь и русское призаание. С. 23.

14 Янов

Глава восьмая

Евангелие от Сергея w**

Есть в нашем распоряжении замечательный в своем роде документ, ярко живописующий эту роковую эйфорию последнего предвоенного поколения славянофильства. Сам Шарапов и поведал нам простодушно – и подробно, – как виделась ему накануне окончательной катастрофы петровской России «христианская правда о земле». Он написал об этом роман, который вышел в 1901 г. и назывался «Через полвека».

«Я хотел в фантастической форме, – объясняет автор, – дать читателю практический свод славянофильских мечтаний, показать, что могло бы быть, если бы славянофильские воззрения стали руководящими в обществе»⁴⁹. Вот как видел он Москву 1951 года, руководимую славянофильскими воззрениями.

Москвич 1950-х встречается с человеком из прошлого и отвечает на его недоуменные расспросы:

« – Разве Константинополь наш?

Да, это четвертая наша столица.

Простите, а первые три?

Правительство в Киеве. Вторая столица – Москва, третья – Петербург»⁵⁰.

Внешне автор словно бы следует начертаниям Леонтьева: и «правительство в Киеве» и «Константинополь наш». Но смысл, душа леонтьевского пророчества – отдать «петровское тусклое окно в Европу» за «спокойное господство на юго-западе, полном будущности и духовных богатств»– исчезли. Петербург по-прежнему третья столица империи, о превращении его в «балтийскую Одессу» и речи нет. А что до «духовных богатств», то они Шарапова не волнуют. Были бы территориальные...

Так вот, о территории. Каковы границы новой России? «Персия представляет нашу провинцию, такую же, как Хива, Бухара и Афганистан. Западные границы у Данцига. Вся Восточная Пруссия, Чехия с Моравией, мимо Зальцбурга и Баварии [граница] опускается

Шарапов С. Через полвека. М., 1901. С. 3. Там же.

к Адриатическому морю, окружая и включая Триест. В этой Русской империи были Царство Польское с Варшавой, Червонная Русь со Львовом, Чехия с Веной, Венгрия с Будапештом, Сербо-Хорватия, Румыния с Бухарестом, Болгария с Софией и Адрианополем, Греция с Афинами»⁵¹. Прямо по Данилевскому.

Когда-то, за много лет до имперской утопии Шарапова, Леонтьев, как мы помним, пророчествовал: «Я того мнения, что социализм в XX и XXI вв. начнет на почве государственно-экономической играть ту же роль, какую играло христианство на почве религиозно-госу– дарственной тогда, когда оно начинало торжествовать. Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин... Найдется и для него свой Константин (очень может быть и даже всего вероятней, что этого экономического Константина будут звать Александр, Николай, Георгий, т.е. ни в коем случае не Людовик, не Наполеон, не Франциск, не Джеймс, не Георг»⁵².

Конечно, для Шарапова социализм табу, да и Леонтьев опять промахнулся – как по поводу имени «экономического Константина», так и относительно XXI века. Но все-таки если соединить два эти, на первый взгляд, столь различных прогноза, то невольно создается удивительное впечатление, что истинным наследником выродившейся Русской идеи оказался на деле коммунистический император Иосиф I (Сталин). Мы еще к этому поразительному совпадению вернемся.

Покуда скажем лишь, что во многих деталях Шарапов ошибся. С Австрией и Грецией вышла осечка. С Сербо-Хорватией и Триестом тоже. Иран нЈ вошел в советско-славянскую империю, а с Афганистаном и вовсе оскандалились. И всё же общее предвидение гигантской империи, простершейся на Восточную и Центральную Европу и опирающуюся на леонтьевский диктум «социализм есть феодализм будущего», оказалось точным. Пусть в совсем другой форме, пусть с совершенно иным интеллектуальным оправданием, отрицающим (по крайней мере, на словах) любезное их сердцу самодержавие, пусть всего лишь на полстолетия, но оно оправдалось.

Там же. С. 45.

Леонтьев К. Письма и А. Губастову// Русское обозрение. 1897. № 5. С. 460.

Это свидетельствует, по-моему, неопровержимо, что природу сверхдержавной болезни и логику фантомного наполеоновского комплекса, которым заболела после Крымской войны Россия, угадало выродившееся славянофильство точнее, нежели современные ему русские либералы.

Как, однако, сопрягается прогноз Шарапова с пророчествами Ивана Аксакова и Данилевского о Всеславянском Союзе будущего? Да никак. Это наследство панславизма раскассировано, оказывается, полностью.

«– А мы мечтали, – говорит славянофил из прошлого, – что образуется Всеславянский Союз и в нем растворится Российская империя...

– Помилуйте, это смешно. Вы посмотрите, какая необъятная величина Россия и какой к ней маленький привесок западное славянство. Неужели было бы справедливо нам, победителю и первому в славянстве, а теперь и в мире народу, садиться на корточки ради какого-то равенства со славянами?»⁵³ Словно Достоевского цитирует...

Так легко оказалось сбросить панславистскую маску «первому в мире народу», едва достиг он своей цели и оказался снова, пусть лишь в мечте «патриотического» идеолога, единственной в человечестве сверхдержавой. Нечего и говорить, что «самодержавие не только сохранилось, но и необыкновенно укрепилось и приобрело окончательно облик самой свободолюбивой и самой желанной формы правления»⁵⁴.

_ _{w w} Глава восьмая

«Евреискии вопрос» н**»»»*™*

И все-таки, полагает Шарапов, борьба за преобразование мира по образу и подобию России не закончится и в 1951 году. Хотя, опять вспомним Достоевского, «истина одна, и стало быть, только единый из народов может иметь Бога истинного» и хотя превраще-

⁵³ Шарапов С. Цит. соч. С. 59. ^и Там же.

ние России в единственную глобальную сверхдержаву эту истину вроде бы и подтверждало,найдутся еще и через полвека люди на свете и, что хуже всего, даже в самой Российской империи, которые истину эту не признают. Разумеется, эти враги народа должны быть устранены.

Их устранение как раз и представляет самую насущную проблему для Москвы середины XX века, которой, собственно, и посвящена большая часть романа Шарапова.

«Речь шла о непомерном размножении в Москве еврейского и иностранного элемента, сделавшего старую русскую столицу совершенно международным еврейским городом»⁵⁵. Дело дошло до того, что «была уничтожена процентная норма для учащихся евреев во всех высших и средних учебных заведениях». Даже в фантастическом будущем такой либеральный разврат ужасал автора. Впрочем, как мы сейчас знаем, ужасался он зря. В полном соответствии с «христианской правдой» выродившегося славянофильства процентная норма была при императоре Иосифе благочестиво восстановлена.

Тут, однако, нужно опять отметить точность предвидения Шарапова. Если вспомнить действительно потрясавшие Москву середины века кампании против «безродных космополитов» и «убийц в белых халатах», то в главном пророчество его сбылось. Коммунистический император и впрямь превратил еврейский вопрос в самую насущную проблему России. Как известно, лишь его смерть помешала её «окончательному решению».

Существенно, однако, что и для Сергея Шарапова, и для Иосифа Сталина решение еврейского вопроса одинаково оказалось оборотной стороной глобальной борьбы с мировым злом. Фундаментальный постулат Русской идеи был, таким образом, сохранен в обоих случаях: Россия по-прежнему противостояла гнилому Западу. Только в новой, переформулированной доктрине мировое зло коренилась не в западном парламентаризме, как думали основоположники славянофильства, не в «либерально-эгалитарном разложении», как считал Леонтьев, и даже не в западной буржуазности,

как полагали родоначальники большевизма, но в еврействе, которое, согласно «Протоколам сионских мудрецов», навязало миру и этот парламентаризм, и это либеральное разложение, и эту буржуазность⁵⁶. Стало быть, окончательная победа «христианской правды о земле» была просто невозможна без окончательного решения еврейского вопроса.

Тут, впрочем, проявил Шарапов некоторое легкомыслие. По крайней мере, с точки зрения его влиятельных единомышленников, среди которых были и депутаты Думы и даже виднейшие ее ораторы, он упростил дело. По его мнению, окончательное решение вопроса могло быть достигнуто превращением евреев в изгоев и всеобщим организованным презрением к ним со стороны «коренных русских людей, которые, наконец, почувствовали себя хозяевами земли своей»⁵⁷. Просто не следовало их брать ни на какую работу, кроме черной.

Ю.М.Одинзгоев шел, однако, дальше Шарапова. Он предлагал «бойкот христианами всех органов печати жидовской окраски, бойкот промышленности, торговли, бойкот во всех решительно сферах человеческой деятельности»⁵⁸. А Владимиру Пуришкевичу, возглавлявшему Союз Михаила Архангела, и это предложение казалось слишком либеральным. Окончательно решить вопрос, по его мнению, могло лишь выселение всех евреев на Колыму, за Полярный круг (идея, впоследствии подхваченная и модифицированная Сталиным). Но радикальней всех был, конечно, шеф Союза русского народа Николай Марков, подробный разговор о взглядах которого у нас еще впереди. Сейчас скажем лишь, что в апреле 1911 года он темпераментно заявил в Думе: в случае, если его коллеги будут продолжать свою либеральную политику по отношению к евреям, в частности, не давая русскому народу «возможности обличить в суде иудея ... всех жидов начисто до последнего перебьют»⁵⁹. Эта идея была впоследствии подхвачена Гитлером – тоже с известными модификациями.

Там же.

Там же. С. 24.

Одинзгоев /ОЖ В дни царства Антихриста. Сумерки христианства. С. 225.

Цит. по: Кожинов В.В. Черносотенцы и революция. М., 1998. С. но.

Атеоретическое обоснование всей этой черносотенной свистопляски дал, как всегда, всё тот же «неисчерпаемый духовный резервуар», по характеристике сегодняшних его единомышленников, М.О. Меньшиков. Дело, оказывается, в том, что «входя в арийское общество, еврей несет в себе низшую человечность, не вполне человеческую душу»⁶⁰. Именно по этой причине «народ требует чистки. Когда он здоров и могуч, то совершает выпалывание чуждых элементов сам безотчетно, как организм выгоняет своих паразитов. Больному же и захиревшему народу нужно несколько помочь в этом»⁶¹. Вот Шарапов с компанией и взялись помогать. Отсюда их требования бойкотов и выселения за Полярный круг, обвинения в ритуальных убийствах и обещания «перебить» в предстоящих погромах всех жидов до последнего.Что касается «обличения в суде иудея», то это как раз российскому Министерству юстиции два года спустя затеять удалось. Только, вопреки его ожиданиям и к вящему позору «обличителей», закончилось оно оправданием невинного человека. Я говорю, конечно, о знаменитом деле Бейлиса. Но это к слову. А, по сути, отчетливо видим мы теперь, что «евангелие от Сергея» вовсе не было грёзой любителя-одиночки. Оно было необыкновенно популярно среди значительной части «национально ориентированных». Было на самом деле одной из трех главных частей нового «патриотического» канона, который, как мы видели, состоял у последнего предреволюционного поколения русских националистов из войны с Германией, возврата утраченной в крымской катастрофе сверхдержавности и, конечно же^окончательного решения еврейского вопроса.

И помимо всего прочего даёт нам утопия Шарапова возможность представить себе, как выглядел бы сегодня мир втом, почти невероятном случае, если победа в холодной войне досталась бы не ошельмованному нашими «патриотами» Западу, а советско-славянофильской империи, что привиделась в 1901 году Сергею Шарапову.

Новое время. 1909, i марта.

Там же. 190В, 2В февраля.

_w Глава восьмая

Русским вопрос ^Нафи™™**прммй

Так или иначе, вырождение благородной старой утопии завершилось. Она слилась с геополитическими амбициями деградировавшего самодержавия и с брутальным черносотенством. И, может быть, вовсе не странно, что именно её идеологи несопоставимо точнее предвидели – и описали – основные очертания эволюции средневековой системы натри четверти столетия вперед. Что-то такое, выходит, знали они об инстинктах аудитории, к которой обращались, о чем не подозревали ни высоколобые молодогвардейские пророки, ни тем более «национально ориентированные» либералы.

Им, этим новым идеологам, не было нужды апеллировать к врожденному византизму России, как Леонтьеву, не говоря уже об «историческом чувстве свободы», как Бакунину. И в отличие от Достоевского не оправдывали они мировое первенство России православием русского народа. Для них это первенство подразумевалось само собою. Из всего славянофильского наследства усвоили они один лишь национальный эгоизм – причем, в самой обнаженной, в самой бесстыдной его форме -на уровне инстинкта ненависти ко всем, кто противился российской сверхдержавности. Ибо отныне, запомним дерзкий вызов Шарапова, «не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе всё».

Я не уверен, как объяснить внезапное появление таких бесшабашно агрессивных идеологов на финишной прямой самодержавия, когда, по выражению американского историка, «даже русские генералы заговорили апокалиптическим языком»⁶². Можно, конечно, счесть это временным помрачением рассудка, порожденным миазмами разложения средневековой политической системы. Но откуда в таком случае взялись бы точно такие же, словно сорвавшиеся с цепи идеологи на политической арене совершенно новой, только что народившейся постсоветской государственности? Ведь и она, как мы знаем, ими буквально кишит. Одни лишь сегодняшние аналоги дореволюционного Сергея Шарапова Владимир Жириновский и Алек-

⁶²Fuller W.C. Jr. Strategy and Power in Russia. 1600-1914. New York, 1992. P. 267.

сандр Дугин чего стоят! Приходится предположить, что эти люди – своего рода живой итог эволюции идеологии национального эгоизма. Выходит, и впрямь не умерла эта идеология даже после чугунных советских десятилетий.

Как бы то ни было, вопрос остается: почему именно этим выродившимся наследникам благородной утопии удалось угадать то, на чем сломали зубы такие серьезные, можно сказать, профессиональные мыслители, как Тютчев, Леонтьев или Данилевский? Что такое знали они о своей стране, о чем не ведали профессионалы? Совсем ведь, право, несложно измерить точность их предвидения. Всё, что для этого требуется, – просто спросить себя: вправду ли кончилась власть над российскими умами так отчаянно волновавшего их «еврейского вопроса» даже сейчас, столетие спустя после падения породившего их самодержавия?

Разве не отмечен был в России конец XX века бурным всплеском восхищенного интереса именно к черносотенцам – и даже не в каком-нибудь маргинальном Нашем современнике, а в самом сердце современного литературного процесса, в его, как говорят англичане, mainstream? А. Рейтблат, на которого мы уже ссылались, привёл в журнале Неприкосновенный запас немало документальных свидетельств этого восхищения. Вот некоторые из них.

«В адресованном учителям библиографическом словаре «Русские писатели. XX век» (М., 1998), изданном «Просвещением» под редакцией директора Пушкинского дома Н.Н. Скатова помещены вполне сочувственно написанные статьи об идеологах черносотенного движение Б.В. Никольском и В.М. Пуришкевиче [том самом, как помнит читатель, который требовал выселить евреев за Полярный круг], а получивший широкую известность публикацией «Протоколов сионских мудрецов» С.А. Нилус назван «выдающимся духовным писателем» и «пророком». ИНИОН ...выпустил недавно монографию П.И. Шлемина об М.О. Меньшикове, где речь идет о «публицистическом подвиге» этого журналиста, его «аналитических талантах» и «нравственной крепости»». Речь, как понимает читатель, о том самом черносотенном журналисте, утверждавшем в 1909 году, что «еврей несет в себе не вполне человеческую душу».

«Меньшиков, – продолжал автор, – в последнее время вообще становится предметом настоящего культа. При региональном общественном фонде поддержки Героев Советского Союза действует инициативная группа по увековечению его памяти и популяризации наследия, ежегодно проходят Меньшиковские чтения... и, что самое важное, обильно переиздаются его работы. Вышло уже несколько книг: «Из писем к ближним», «Выше свободы» (1998; с предисловием Валентина Распутина и тремя (!) послесловиями), и тематический том издаваемого студией Никиты Михалкова ТРИТЭ сборника «Российский архив» (вып.4. М., 1993; содержит дневник Меньшикова 1918 г. и его письма), не считая многочисленных публикаций в журналах и сборниках»⁶³.

Это все, впрочем, судя по анализу Рейтблата, скорее, работы любительские, сопоставимые разве что с такими перлами самиздат– ского черносотенства 1970-х, как, скажем, уже упомянутые в трилогии «Заметки русского человека». В ту сумеречную пору, напомню, главным форумом национал-либерализма был в СССР журнал Вече, тоже самиздатский, но пытавшийся все-таки не преступать пределы хотя бы «патриотического» приличия. Так вот черносотенные Заметки атаковали Вече за непоследовательность. За то, как мы помним, что оно замалчивало эпохальное открытие физика-теоретика Тяпкина, который доказал, что культ Эйнштейна был создан бездарными евреями, чтобы повысить свой научный престиж. Заключался тот памфлет, естественно, патетическими вопросами: «На кого же работает Вече? На Россию или на её врагов?»⁶⁴.

Согласитесь, что этот всплеск ненависти советских времен так же смахивает на пародию, как и аналогичные памфлеты времен постсоветских. О действительной глубине новейшего интереса к «еврейскому вопросу» судить лучше по тому, что в дело вмешалась тяжелая, так сказать, артиллерия. Я говорю о вполне серьёзных авторах, претендующих на объективное, чтобы не сказать академическое, решение вопроса. Например, о В.В.Кожинове и его вышедшей в 1998 году вторым изданием книге «Черносотенцы и Революция», которую мы уже

Неприкосновенный запас. 1999, №2. С. 5.

Цит. по: Новый журнал. 1975. № 118. С. 223, 227.

упоминали, или о первом томе работы А.И. Солженицына «Двести лет вместе», изданной в 2001-м.

Конечно, оба автора трактуют отдельные сюжеты «еврейского вопроса» по-разному. Кожинов, допустим, всячески подчеркивает, что Союз русского народа был одним из самых серьёзных политических движений дореволюционной России, которое «гораздо лучше других политических сил понимало к чему ведёт Революция»⁶⁵. Подтверждает он свою трактовку, как мы помним, тем, что принадлежала к этому движению не одна только шпана, но и выдающиеся деятели русской культуры. С гордостью за Черную сотню приводит Кожинов длинный список знаменитых имён, принимавших в ней участие. На видном месте в этом списке высшие церковные иерархи, как митрополит Антоний (Храповицкий), «обладавший наиболее высокой духовной культурой из всех тогдашних церковных иерархов» и «один из двух главных кандидатов на пост Патриарха Московского и всея Руси». Более того, митрополит Тихон (Белавин), выигравший этот пост (162 голосами против 150 за Антония), тоже, согласно Кожинову, «был виднейшим черносотенцем»⁶⁶.«Общенародный», «всесословный» характер Союза русского народа обосновывает Кожинов еще и тем, что «в нем с самого начала принимали прямое участие и родовитейшие князья Рюриковичи (например, правнук декабриста М.Н. Волконский и Д.Н. Долгоруков) и рабочие Путиловского завода».⁶⁷ Но Кожинов, конечно, писал апологию Черной сотни и откровенно болел за «своих».

В отличие от него Солженицын чувствует себя, скорее, некомфортабельно, Јоворя о Союзе русского народа и всячески стремится его роль умалить: «Союз этот, раздутый слухами и страхами в легендарный, был в реальности жалкой, бессильной и безденежной партией ...Через несколько лет после загасания революции 1905 Союз Русского Народа – и от начала бутафорский – бесславно растаял»⁶⁸.

Кожинов В.В. Цит соч. С. 13.

Там же. С. 24.

Там же. С. 18-19.

Солженицын А.И. Двести лет вместе. М., 2001. С.405-406.

Не берусь судить, кто здесь прав, надеюсь лишь, что читателю будет легче разобраться в этом, когда он услышит в одной из следу– щих глав этой книги рассказ о судьбе Союза русского народа из уст самого его шефа Николая Евгеньевича Маркова. Сейчас, однако, представляется разумней остановиться не столько на том, что разделяет наших авторов, сколько на том, что у них общего – на самом их подходе к «еврейскому вопросу» в самодержавной России.А подход этот такой. Отношения между самодержавием и евреями описываются как конфликт равных. Да, они враждовали между собою и вынуждены были волею судьбы жить вместе. Но выглядят они в этом подходе почти как две высокие договаривающиеся стороны, в конфликте между которыми оба автора пытаются исполнить ту же роль «честного маклера», какую играл на Берлинском конгрессе после Балканской войны Бисмарк.Допустим, в погромах, где разоряли, калечили и убивали сотни людей только за то, что они евреи, виноват, по Солженицыну, «стихийный взрыв масс»⁶⁹. В какой-то мере и православные иерархи «не смогли помешать, чтобы впереди погромных масс не качались бы распятия и церковные хоругви»⁷⁰. Но пуще всего виновата «нераспорядительность полиции»⁷¹.Да, все они – и раздраженные евреями массы, и местная администрация, и иерархи – несут свою долю ответственности за погромы (косвенно даже и самодержавие, не сумевшее учредить на местах дельную администрацию). «Но с существенной поправкой: что и еврейская молодежь того времени – весомо делит ту ответственность»⁷². И те, стало быть, виноваты, и эти тоже хороши – всем сестрам по серьгам.

Ибо как посмела еврейская молодежь создавать отряды самообороны от погромщиков, отчаянно – а порою и нагло – провоцируя и без того возбужденные массы? Кто, скажите, позволил ей защищать своих женщин и стариков, пусть и не защитила их «нераспоря-

Там же. С. 406.

Там же. С. 405.

Там же. С. 324.

дительная полиция»? У Кожинова эти отряды самообороны и вовсе вырастают в зловещую силу, в главную, по сути, причину погромов. Удовлетворенно цитируя диатрибы скандально известного Д.Е. Гал– ковского, вроде таких: «Вооруженные до зубов еврейские погромщики ...специально учиняли беспорядки, провоцировали русское население», Кожинов глубокомысленно замечает: «ясно, что в резких суждениях Галковского есть своя правота»⁷³. Не случайно же, продолжает он, «более 8о процентов октябрьских погромов 1905 года произошло вокруг Киева и Одессы, где, очевидно, были сильные центры сопротивления ... Сопротивление, в свою очередь, порождало ответные вспышки»⁷⁴. Но добавляет, объективности ради, что «всё вышесказанное отнюдь не означает, разумеется, что в погромах виноваты были одни евреи»⁷⁵. И на том, как говорится, спасибо...