Текст книги "Нерон"

Автор книги: Александр Кравчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Ватикан

Сенека и Бурр радовались, что, несмотря на трагические события той мартовской ночи, артистические увлечения Нерона не угасли, а, наоборот, вспыхнули с новой силой после того, как у него исчез затаенный страх перед матерью. Именно поэтому государственные дела шли своим чередом. Императора они по-прежнему не интересовали или, выражаясь точнее, интересовали еще меньше. Надежные, опытные руки Сенеки и Бурра, как и прежде, управляли всем. Юный цезарь целиком отдался служению самым разнообразным музам.

Правда, в этой его лихорадочной увлеченности искусством уже проявлялись тревожные симптомы. Нерон все настойчивее домогался, чтобы ему позволяли демонстрировать свои таланты публично, перед массами Ему особенно не терпелось показать свое искусство управления колесницей и игры на лютне. Он ссылался на примеры Древней Греции, когда герои и цари сражались на колесницах, состязались, а крупнейшие поэты воспевали их деяния и победы. А сам бог Аполлон разве не играет на лютне? Именно таким и изображают его многочисленные скульптуры, в том числе и та, что в Палатинском храме.

Эти аргументы нелегко было опровергнуть. Мог ли наставник мудрости Сенека подрывать веру в красоту и ценность тех примеров, которые сам восхвалял перед воспитанником? Стоило, правда, напомнить, что у римлян отношение к спорту и искусству иное, нежели в Древней Греции. Там победа на играх или слава певца служили поводом для гордости, ставили победителя в один ряд с самыми знатными людьми своего города. В Риме же просто немыслимо, чтобы серьезный человек (не говоря уже об императоре) появился на арене или сцене как профессиональный певец или возничий! Это подорвало бы авторитет правителя в глазах и самих римлян, и покоренных народов.

Но император не желал отказываться от своего намерения, а Агриппины, способной прямо сказать ему, что она об этом думает, уже не существовало. В конце концов Сенеке и Бурру пришлось уступить. Они постарались, однако, чтобы свои способности император проявлял возможно скромнее.

На правом берегу Тибра, против Марсова поля, раскинулись довольно обширные пастбища у подножия взгорья, соединявшегося к западу с Яникульским холмом. Это место называлось Ватиканским полем. То был типичный пригород – уже не деревня, но еще и не город. Здесь попадались мелкие хозяйства, однако глинистая почва почти не годилась для возделывания; во всяком случае, ватиканское вино считалось самым скверным. Была даже поговорка: «Любители уксуса пьют ватиканское». Имелись здесь кирпичные заводики и гончарные мастерские. Никакие внушительные постройки не облагораживали Ватикан. Известностью пользовался лишь храм Кибелы, Великой матери богов, культ которой пришел из Малой Азии.

Но здесь, в этой несколько запущенной пригородной местности, были и свои прелестные уголки – сады, доставшиеся императору Калигуле в наследство от матери, которые он великолепно украсил. Остальные ватиканские сады принадлежали Домиции, тетке Нерона. Она умерла в 59 году, вслед за Агриппиной, которую ненавидела. Не обошлось без слухов о том, что и Домицию отправил на тот свет Нерон, жаждущий завладеть ее виллами в Байях и Равенне. Так или иначе, известно, что завещание Домиции вообще не предавалось огласке, а император тотчас прибрал к рукам все ее имущество, в том числе и сады за Тибром. Таким образом, вместе с парком Калигулы, который Нерон, естественно, тоже унаследовал, в Ватикане образовался обширный комплекс прогулочных садов.

Эти императорские сады располагались за рекой и за городом, то есть чуть на отшибе и вместе с тем не слишком далеко от центра столицы, ибо от ватиканских пастбищ в сторону Палатина вел мост, построенный еще при Калигуле, который позже все называли Мостом Нерона. Он находился там же, где и нынешний Мост Виктора Эммануила. За ним путник из Рима вступал на дорогу, называемую Via Cornelia, которая шла по равнине к склону холма. Как и подле каждой римской пригородной дороги, здесь тоже по обеим сторонам тянулись многочисленные гробницы. В IV веке, когда император Константин на территории Ватикана, у подножия холма, приступил к строительству базилики Св. Петра, часть дороги и могил засыпали, выравнивая территорию. В 1452–1667 годах базилика и колоннада вокруг площади перестраивались, и тогда Раскопали, а отчасти и уничтожили остальные могилы возле старой Via Cornelia. Лишь раскопки, проводившиеся вплоть о 1939 года в подземельях базилики, позволили исследовать могилы, засыпанные во времена Константина. Эти раскопки также показали, что Via Cornelia проходила непосредственно вдоль южной стены нынешней базилики.

На одной из гробниц обнаружили надпись – отрывок из завещания покоившегося в ней. Надпись начиналась со следующих слов: «Гай Поппилий Геракл приветствует своих наследников. Мои наследники, прошу вас и вверяю это вашей преданности, наказываю вам: поставьте мне могильный памятник возле ватиканского цирка».

Наследники распорядились высечь на камне это завещание, дабы доказать, что исполнили волю умершего. Для нас же это важная информация об истории застройки Ватикана. Ведь она свидетельствует, что возле этого отрезка Via Cornelia, то есть в непосредственном соседстве с позднейшей базиликой, во времена империи находился цирк. О том, что ватиканский цирк существовал, было известно и до того, как обнаружили надпись, но только теперь удалось точно обозначить, где именно он располагался.

Своим возникновением этот цирк обязан Калигуле. Страстный любитель состязаний, тот обожал управлять колесницей, поэтому и построил личный стадион в уединении ватиканских садов. Свой цирк он украсил обелиском, доставленным прямо из Египта. Вероятно, гем самым, который и поныне стоит на большой площади перед базиликой, где установили его в 1586 году, передвинув на несколько десятков метров.

На этот ватиканский цирк и обратили теперь свое внимание Сенека и Бурр. Они предоставили Нерону возможность вволю тешиться состязаниями, как некогда это делал Калигула. Первоначально зрители состояли только из скромного круга друзей и слуг. Потом по милости императора допускалось все больше зрителей из города, в том числе даже из плебса. И как раз простому люду эти зрелища особенно нравились. Сановники были смущены, но близился и их черед деятельного участия в хорошей забаве!

Как раз в это время в столице начались грандиозные торжества и игры. Они призваны были отразить благодарность простого люда богам за чудесное спасение императора и смерть Агриппины. Сам же властитель устраивал их pro aeternitate Imperii – чтобы империя существовала вечно. Их назвали Ludi Maximi – Величайшие игры.

Игры действительно получились великолепными. Они продолжались несколько дней, происходили в разных театрах и цирках столицы. Не жалели усилий, чтобы они затмили все, что Рим созерцал до этого. Поставили комедию Афрания, поэта, жившего двести лет назад, которая называлась «Пожар». И в самом деле, в маленьком городке, специально сооруженном на сцене, вспыхнул настоящий огонь. Актерам разрешили забрать себе все, что они успеют спасти в охваченных пламенем домах, где намеренно оставили немало ценных вещей. Сам вид актеров в длинных одеждах, смело скачущих в грозное пламя, дерущихся друг с другом из-за каждой мелочи, больше позабавил публику, чем перипетии старой комедии. Но роли переменились: актеры все больше веселились видом зрителей. Ежедневно, пока продолжались игры, зрителей забрасывали дичью, лакомствами, жетонами на хлеб. Император и сам швырял в толпу небольшие шарики; тот, кому повезло их поймать, получал соответственно недурное вознаграждение: дорогие наряды, рабов, коней, золотые и серебряные изделия, драгоценности, картины, домашних животных, даже суда, дома и домашний инвентарь.

У этих игр была еще одна особенность, восхищавшая простой люд. Актерами, гладиаторами, лютнистами, гонщиками колесниц нередко выступали потомки самых прославленных сенаторских семей, эквиты (как женщины, так и мужчины). Они делали это из уважения к императору и во славу империи. Но ни для кого не являлось секретом, что Нерон за их выступления платит огромные деньги. Зато он тем самым не только придал торжественность зрелищу, но и приглушил недовольство, вызванное его собственным участием в зрелище на ватиканской арене.

Вскоре Нерону представился случай вовлечь еще более выдающихся лиц в массовые выступления на сценах и подмостках, да к тому же и даром!

Ювеналии и Неронии

Осенью 59 года Нерон впервые сбрил бороду. В те времена юные римляне сбривали бороду примерно в двадцатилетнем возрасте. Эту важную процедуру называли depositio barbae, или сбрасывание бороды, и отмечалась она как семейный праздник, веселыми забавами с домашними и друзьями.

Нерону уже исполнился 21 год. Поскольку он был цезарем, его depositio barbae превратилось в празднество для всего Рима, особенно среди знати. Ибо каждый, кто считался (и хотел, чтобы его считали) другом правящего дома, присоединился к императорской свите. Каждый чувствовал себя польщенным, если смог внести свою лепту в забаву. Не приходилось опасаться, что тем самым он подорвет свой авторитет и достоинство: ведь это была чисто дружеская забава, в своем кругу.

Сама церемония бритья состоялась в большом зале, называемом Saepta Julia, где некогда происходило голосование и выборы служащих. Прежде, нежели брадобрей приступил к своей высокой миссии, состоялось состязание атлетов, представленное по греческому образцу. Волосы императорской бороды после бритья были тщательно собраны в золотой шар, богато украшенный жемчугом. Шар этот поместили как дар в храме Юпитера Капитолийского. То было лишь начало празднества. Настоящая забава началась в ватиканских садах, в личном цирке и театре. Император дал ей специальное название: Juvenalia (Ювеналии), или Праздник юности. У этого названия существовала определенная традиция. Дело в том, что уже Калигула к веселым праздникам Saturnalia, отмечавшимся в декабре, прибавил день Juvenilis, посвященный забавам и спортивным выступлениям молодежи.

Все, кто в Риме что-то значил, готовились к Ювеналиям возможно тщательней, независимо от возраста и пола. Старики, юноши и женщины из лучших семей спешно брали уроки ганца, пения и актерской игры. Кто не обладал никакими способностями, с тяжким сердцем скромно растворялся в невзрачной массе хористов. Любовь к императору многим позволила одержать победу над возрастом и зажгла искру скрытых до того времени талантов. Зрители увидели восьмидесятилетнюю матрону, показавшую танцы и пантомиму!

Император выступил как певец. Он четко соблюдал все требования, предъявляемые к профессиональным актерам. Приказал Юнию Галлиону, бывшему консулу, брату Сенеки, оповестить о своем выходе на сцену. Представ перед зрителями, Нерон скромно, как того требовал от актеров обычай, произнес:

– Мои господа, будьте ко мне снисходительны!

Потом он исполнил свои собственные произведения: песни об Аттисе и о вакханках, которые приняли с восторгом. Раздались бурные аплодисменты, перешедшие в овации и крики, выразительно скандируемые и многократно повторяемые:

– Цезарь великолепный! Цезарь Аполлон! Цезарь Август! Цезарь превыше всех!

С особым усердием аплодировали и выкрикивали поздравления группы статных юнцов из аристократических семей. Тогда они впервые выступили как сплоченная корпорация. Наряду с когортами преторианцев они составили как бы личную охрану властителя и одновременно послушную клакерскую организацию. Эти юноши получили официальное название Augustiani[53]53
  Августианы – учрежденная Нероном конная гвардия.


[Закрыть]. Идея создания такого корпуса императорских друзей была не нова: своими пажами обзаводился Александр Великий, позже его преемники, великие эллинские монархи, цари Египта, Сирии, Македонии.

Потом состоялся прием для публики на искусственном озере за Тибром, у подножия Яникульского холма. Озеро было создано еще при Августе для показа на его водах морского боя, а на берегах его разбили тогда обширный парк. Теперь среди деревьев стояли палатки и лотки, а деньги на еду щедро раздавала императорская касса. Забава продолжалась до поздней ночи.

Так завершились Ювеналии 59 года. Нерон повторял потом эти веселые празднества, но при его преемниках их предали забвению. Возродились они лишь через двадцать лет, при императоре Домициане, и вновь, после еще более длительного перерыва, в III веке, когда правил Гордиан. А много-много веков спустя так стали называть студенческий праздник.

Забавы в столице протекали весело и спокойно, на вкус простого люда, пожалуй, даже слишком уж спокойно. Многие любители арены тогда вздыхали:

– Насколько все интереснее происходит в Помпеях. Там умеют повеселиться! Вот это игры – кровь по всему амфитеатру!

Действительно, помпейские бои гладиаторов завоевали себе в тот год широкую известность. В столице были Ludi Maximi и Juvenalia, а чем хуже Помпеи, город, где Нерон пользовался такой популярностью, где у него появился свой жрец сразу же, как только его усыновили, город, откуда родом жена императора – Поппея? Так рассуждали все помпейцы, а оплачивал эти соревнования некий Ливиней Регул. Он пошел навстречу общему стремлению своих земляков, но преследовал при этом и собственные цели. Лет пятнадцать назад, еще при Клавдии, его удалили из сената за какие-то лихоимства. Он поселился в Помпеях. Ныне намеревался вернуть себе Нероново благорасположение, публично выражая свою радость в связи со спасением императора.

Помпейский амфитеатр, незначительно пострадав, сохранился доныне. Для маленького городка он был велик: мог вместить около двадцати тысяч зрителей. Но ведь публика стекалась со всей округи. Наибольшее число гостей прибывало из Нуцерии, удаленной от побережья на 12 миль. Нуцерия к тому времени крайне обнищала, хотя, как и Помпеи, носила гордое имя колонии. Обезлюдение Нуцерии даже привлекло внимание властей; двумя годами ранее туда направили некоторое количество новых поселенцев, легионеров, отслуживших свой срок.

Как это обычно случается с соседями, помпейцы и нуцерийцы не ладили между собой. Бои гладиаторов разжигали страсти. Впрочем, так уж повелось, что в ходе кровавых стычек на арене зрители нередко разделялись на партии. У известных гладиаторов имелись свои приверженцы, которые ободряли избранников громкими выкриками, а также громко осыпали ругательствами их противников. Зрители тоже делились согласно тому, были ли они за «самнитов» или за «фракийцев». Существовало две категории гладиаторов. Первые сражались без доспехов, но с большими прямоугольными щитами. Вторые же выступали в доспехах и оборонялись с помощью небольших и круглых щитов. Имелись еще «сетеборцы». Эти выступали почти обнаженными, а в качестве оружия пользовались трезубцем, кинжалом и сетью, которую порывались набросить на своего закованного в латы противника, называемого secutor, то есть преследователь.

Весь амфитеатр оглашался ревом и свистом, когда побежденный гладиатор отбрасывал щит и поднимал вверх палец левой руки, моля о милосердии. Если зрители в ответ размахивали платками, значит, он свободен и получает missio[54]54
  Освобождение (лат.).


[Закрыть]. Зато большой палец, опущенный вниз, это сигнал: lugule! – добей! На арену выходила прислуга в масках бога Меркурия и раскаленным железом проверяла, действительно ли добитый мертв. Затем рабы в масках Харона, бога подземного царства, крючьями уволакивали труп.

Все это выглядело по-варварски жестоко. Но у людей, сопровождающих восторженным воем зрелище боксерского зверства, нет права осуждать своих предшественников, живших двадцать столетий назад: ведь и они сами дают волю тем же первобытным инстинктам.

Во время помпейских игр у зрителей сначала вспыхнула словесная перепалка, а затем и драка. Сразу же произошло разделение на хозяев и гостей. Полетели камни, пошли в ход колья, схватились и за ножи. Зрительный зал еще обильнее истекал кровью, нежели арена. Помпейцы одержали верх. Множество нуцерийцев вернулись в родной городок окровавленные, а некоторых доставили на носилках.

Дело доложили императору. Нерон предусмотрительно уклонился от разбирательства и поручил изучить вопрос сенату. Это был красивый жест, укреплявший авторитет достойного собрания. Но цезарь отделался тем самым от тягостной необходимости выносить суровый приговор, он предпочитал выглядеть правителем неизменно милосердным, к которому народ исполнен одной благодарности за оказываемое добро. В истории с Помпеями для него это было особенно важно, так как город по отношению к императору всегда выражал свою преданность.

Однако и сенат не собирался брать на себя ответственность. Он передал дело консулам. Те провели расследование, но воздержались от приговора и с надлежащей почтительностью предоставили сенату принять заключительное решение. Тому ничего не оставалось, как вынести окончательный вердикт.

Игры в Помпеях на десять лет запрещались. Незарегистрированные товарищества – collegia, которые служили очагом всяческих стычек во время игр и выборов, распускались. Отстранили от должности duoviri[55]55
  Дуумвиры – носители высшей власти в муниципиях и колониях.


[Закрыть] 59 года и распорядились провести новые выборы. В помощь городским властям назначили нового чиновника со званием praefectus juri dicundo – судебный префект.

Самый дурной оборот, пожалуй, эти события приняли для Ливинея. Он ухлопал на игры уйму денег, надеясь удостоиться милости, а вместо этого его приговорили, как косвенного виновника несчастья, к изгнанию!

Наиболее тягостное для помпейцев наказание – запрет проводить игры – отменили три года спустя, вероятно, благодаря заступничеству Поппеи. Но ненависть между двумя городами осталась. На стенах домов, откопанных из-под пепла Везувия, доныне сохранились надписи: Nucerinis infelicia – горе нуцерийцам.

Равно и другие города Кампании включились в спор, принимая в нем ту или иную сторону. Отсюда и другая надпись, выскребенная рукой врага Помпеев: Puteolanis feliciter, omnibus Nucerinis felicia, et uncum Pompeianis et Pitecusanis – да здравствуют путеоланцы, желаем счастья нуцерийцам, а помпейцев и пифекусцев надо вздернуть на крюк!

В 60 году Нерон начал второе пятилетие своего правления. Удачного правления, что должен был признать любой житель Рима, Италии, провинций. Экономика повсюду развивалась с успехом. Административная машина была четко отлажена. Наместников подбирали умело, злоупотребления сурово наказывались. Повысился авторитет сената, законность торжествовала, доносительству был положен конец. Счастливо разрешился армянский вопрос. Это правда, что в императорской семье разыгрались две мрачные драмы; никто не знал, однако, насколько то было действительно делом Нерона, в какой мере – делом случая, а в какой – политической необходимостью. Впрочем, игры, народные забавы и милосердие императора помогли развеять дурные воспоминания. Разумеется, многие сановники осуждали чрезмерное увлечение Нерона пением, поэзией, скачками, тем более оттого, что вовлекал в свои забавы серьезных людей. Однако (и это вынужден был признать каждый) он давал волю своим увлечениям скорее частным образом.

Народ хвалил бы Нероновы зрелища безо всяких оговорок, не будь они такие культурные и такие греческие. Крови слишком мало – таково было общее мнение. Вспоминали, что уже в 57 году, когда состоялось открытие большого амфитеатра на Марсовом поле, Нерон не позволил добить ни одного гладиатора, сражавшегося на арене, хотя это были всего лишь рабы и смертники. Еще больше любителей острых ощущений разочаровали игры, которые император устроил в 60 году, открывая второе пятилетие своего царствования.

Он назвал их Нерониями. Игры эти должны были повторяться через пять лет, то есть в следующий раз произойти в 65 году. Этим, и, собственно, только этим, они отличались от Олимпийских игр, возобновлявшихся через четыре года. Император, кстати, старался пересадить эти прославленные староэллинские состязания на римскую почву во всей полноте. Словом, как и Олимпиады, Неронии состояли из соревнований по трем дисциплинам: по музыке, атлетике и гонкам на колесницах.

Под названием certamen musicum[56]56
  Музыкальные состязания (лат.).


[Закрыть] разумелись смотры певцов, поэтов, ораторов. Соревнования атлетов – часто их называли гимнастическими – включали в себя прежде всего состязания борцов, кулачные бои, а также забеги.

Сделали все, чтобы придать Нерониям соответствующий торжественный блеск. Игры проводились за счет государства. Продолжались несколько дней и ночей подряд. Некоторые из них созерцали в театре Помпея. В сумерки весь город обильно иллюминировали. Для увековечения Нероний появились специальные монеты с надписью: Certamen Quinquennale Romae Constitutum – в Риме учрежденные пятилетние игры.

Однако народ был ими недоволен. Что это за игры без гладиаторов, диких животных и мимов? Как и у черни, не вызывали игры восхищения также у представителей высших сфер. Они опять же не одобряли состязания по гимнастике. И не потому, что спортивные тренировки у них были не в чести. Наоборот. Они охотно этим занимались как полезной подготовкой перед армейской службой. Но чрезмерное и почти профессиональное увлечение атлетикой представлялось им делом недостойным для культурного человека.

Сенека прямо заявлял, что это глупое занятие, не подходящее для человека образованного, – тренировать мышцы, наращивать затылок, укреплять грудную клетку. Ведь даже если такое увеличение объемов тела пойдет успешно и мускулы увеличатся, все равно ни по силе, ни по весу невозможно уподобиться волу. Более того, избыточность веса давит на разум, теряется живость ума. Вследствие постоянных физических усилий исчезает способность к проникновенному мышлению, к напряженному интеллектуальному труду. А кто обычно преподает атлетику? Самые ничтожные рабы, единственное занятие которых – натираться оливковым маслом да потягивать вино. По их мнению, день прошел великолепно, если удалось как следует пропотеть, а эта потеря восполняется соответствующим количеством выпитого.

А ведь, напоминает Сенека, есть легкие и непродолжительные упражнения: бег, гимнастика для рук, прыжки вверх, в длину и на месте. После любых тренировок следует, однако, побыстрее от проблем тела переходить к умственным занятиям.

У греков существовало иное отношение к атлетическим тренировкам. Они занимались этим повсюду. Гимнасии – место подобных занятий – были столь же обязательны в любом греческом городе, как и театр. Но и там тоже порой крайне резко протестовали против чрезмерного увлечения легкоатлетикой. С особенной страстью говорил об этом великий врач Гален уже во II веке:

– Атлет живет как свинья, а собственно, и того хуже, ибо он должен не только много есть и спать, но еще и быть в постоянном физическом напряжении. В сущности, возникает порочный круг: только насыщение, питье, испражнения, сон да барахтание в пыли. Эти занятия, правда, придают телу силу, но только кажущуюся, оно бывает неспособно ко многим другим функциям и меньше защищено от болезней, чем тело нормального человека. Гимнасии – это рассадник безделья и лени, умственного застоя. Впрочем, атлет не в состоянии совершить ничего значительного даже в своей области. Представим себе, что Зевс устраивает совместные состязания людей и животных. Кто победит? В обычном беге – заяц; в беге с препятствиями – олень; на длительную дистанцию – конь; в борьбе – медведь и лев; в поднятии тяжестей – слон; в кулачном бою – бык; в пятиборье – пожалуй что осел!

Удивительные слова в устах врача. Но эта ненависть Галена к атлетике имела свое оправдание. В греческом мире в те времена множество молодых людей признавали только спорт и с презрением поглядывали на все более оскудевавший круг глупцов, корпевших над книгами. Даже второразрядный атлет в маленьком городке получал большее признание и больше денег, нежели хороший врач, учитель, строитель. А какую популярность и богатства приобретали те, которым удавалось добиться успеха на общегреческих играх! Разумеется, все это были профессиональные атлеты, хотя еще поддерживалась старая фикция о якобы любительских занятиях. Атлеты были организованы в так называемые «союзы эфебов», которые в известном смысле соответствовали нынешним спортивным клубам. Это явление стало массовым и представляло серьезную опасность для развития культуры. Великий врач Гален это прекрасно понимал. Культ атлетики и атлетов был извращением старогреческого идеала мужественности человека, соединяющего в себе все достоинства ума, благородство характера, физическое совершенство. Опошление этого идеала происходило на протяжении столетий самым заурядным образом: ведь легче и приятнее развивать мышцы, нежели ум!

Римская знать, неприязненно относившаяся к заимствованной из Греции атлетике, во многом была права, опасаясь, что повышенный интерес к этим состязаниям приведет к таким же плачевным результатам, что и там. Кумиром молодежи сделался человек с хорошо развитой мускулатурой, с низким лбом, озабоченный только тем, куда лучше всего нанести противнику удар кулаком или с какой ноги лучше прыгнуть. Атлетические соревнования в этом отношении были опаснее, чем все другие игры, которые до той поры видели в Риме. Ибо можно было увлекаться боями гладиаторов, но в конечном счете ни один нормальный человек не спешил добровольно рисковать жизнью на арене. Сделаться возничим на колеснице было нелегко. Атлетика же толкала к подражанию и соучастию.

У врагов атлетики имелось тем больше оснований, что у городского люда она становилась все популярнее. Со времен Августа «греческие состязания» все чаще повторялись в Риме.

При Нероне неприязнь к атлетике в высших слоях настолько возросла, что на арене публично выступали только профессионалы, как правило, люди из низов. По-иному обстояло дело с certamen musicum. На театральной сцене появились представители знатных семей. Сам император, разумеется, активного участия в этом не принимал. Тем не менее судейская коллегия, как и вся группа исполнителей, домогавшихся награды, признали победителем в красноречии и в поэзии именно его. Вероятно, приняли во внимание «объем творчества в целом». Императору вручили также венок за игру на лютне; он, однако, распорядился возложить его к статуе Августа.

Среди поэтов, выступивших во время Нероний, обратил на себя внимание двадцатидвухлетний Лукан, племянник Сенеки, тот самый, который два года назад, когда нашумело дело трибуна Сагитты, писал речи в его защиту и против него. На протяжении этих двух лет Лукан настойчиво работал. Занятия риторикой он забросил и переключился на поэзию. У него уже имелось несколько небольших произведений, в одном из них описывалась смерть Гектора, в другом – загробный мир. В 59 году он отправился в Афины. Причиной путешествия было не только желание поучиться в этом прославленном городе философов, но и ненормальная супружеская жизнь его родителей. Отец поэта. Мела, совершенно отдалился от жены и поселился в деревне в Кампании; Лукан принял его сторону, затаив определенную обиду на мать.

Занятия в Афинах продлились недолго. Лукана затребовал сам император, которому понравились его стихи. Юноша вошел в круг друзей правителя. Они вместе спорили о поэзии, увлекались импровизацией и декламацией.

В ходе Нероний Лукан читал в театре свою поэму Laudes Neronis – «Похвалы Нерону». Произведение не сохранилось, известна, однако, его общая тональность. Ибо мы знаем другую похвалу императору того же автора. Она вошла во вступление к большой эпической поэме, над которой Лукан начал работать вскоре после 60 года. Она называется «Фарсалия». Воспевает она историю гражданской войны, которую более ста лет назад вели Цезарь и Помпей. Решающая битва, завершившаяся победой Цезаря, происходила возле города Фарсал. Драматические события продолжительной войны, похоронившей Римскую республику, действительно составляли великолепный материал для поэтического произведения.

В первых строках Лукан осуждает кошмар братоубийственных сражений. Однако вслед за этим высказывает следующие мысли.

Гражданская война – страшная вещь. Но мы не ропщем, о боги, если не существовало другой возможности открыть путь будущему правлению Нерона. Ведь нам известно, что за вечное господство небожителей приходится дорого расплачиваться. Юпитер завоевал власть только после тяжелейшей борьбы с титанами. Итак, мы охотно приемлем преступления и бедствия гражданской войны, ибо она дала нам Нерона. Пролито море крови, но Рим благодарен судьбе, поскольку все совершалось ради тебя!

Потом, обращаясь непосредственно к императору, он говорит примерно такие слова:

Когда завершится долгий век твоего земного царствования, ты вознесешься к звездам. Семья небожителей радостно примет тебя. Любой из богов уступит тебе свою власть. Возможно, ты захочешь властвовать, а может, предпочтешь встать на колесницу и, подобно новому солнцу на огненном корабле, будешь производить смотр земному движению. Остановись посреди небосвода. Воссияет солнечная погода, и ни одно облако не заслонит императора! Род человеческий сложит оружие, и примирятся враги. Мир воцарится на земле!

Кто читает эти строки, убежден, что перед ним вырисовывается уже вполне отчетливый характер принципов эпической поэмы. Но это только видимость.

Certamen musicum, введенные Нероном в 60 году, – важная дата в истории европейской культуры. Это не преувеличение. Наша культура возникла на базе достижений греков – общеизвестно и бесспорно. Но из огромного богатства эллинской культуры по-настоящему живо доныне только то, что восприняли римляне. Именно так произошло и с обычаем публичных музыкальных и литературных конкурсов, сопровождавшихся награждением авторов. В Греции они практиковались издавна. Музыкальные конкурсы были там неотъемлемой частью многих игр. Римляне никогда не решились бы последовать такому примеру. Для этого они были слишком практичны и суровы; подобает ли официально проявлять такое уважение к произведениям, которые есть не что иное, как плод отдохновения, недостойного истинного гражданина? Потребовались воля и власть императора, чтобы поднять поэзию, песню, декламацию до уровня, достойного не только признания, но даже премии со стороны государства. И нам безразлично, что подвигло Нерона на такой шаг – искренняя любовь к греческой культуре или же (что представляется более вероятным) обычное лицемерие.

Неронии повторились лишь однажды. Но важно было одолеть само сопротивление, дать пример. Четверть века спустя после Нерона император Домициан возобновил состязания по греческому образцу. Назвал их Капитолийскими, ибо на победителей возлагали венок на Капитолии. Эти состязания пережили века. Именно благодаря им народам Западной Европы стало известно, что великие успехи в области художественного творчества достойны славы и официальной премии.