Текст книги "Нерон"

Автор книги: Александр Кравчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Александр Кравчук
Нерон

Друзилла и Феликс

Хотя она была царицей, а он еще не так давно – рабом, многие самым серьезным образом пытались определить, кто из них больше выигрывает от этого брака.

Друзилле пятнадцать лет, она ослепительно хороша и почитается царского рода. Как-никак правнучка Ирода Великого, иудейского царя, сестра царя Агриппы II и уже год как жена Азиса, царя Эмесы. К тому же – жена искренне любимая! Азис ради того, чтобы жениться на ней, перешел в иудейскую веру, подчинившись всем требованиям Завета.

И вот Друзилла внезапно расторгает этот примерный брак, хотя по иудейским законам такое не положено, так как добиваться развода – исключительное право мужчин. Она покидает Азиса и выходит замуж за человека значительно старше ее, дважды уже женатого, гонителя иудеев, вольноотпущенника!

Что заставило Друзиллу презреть царскую диадему, достоинство царского рода, наказ Завета?

Любители всего необычайного и таинственного рассказывали, что Феликс впервые увидел Друзиллу в театре, когда она уже была женой Азиса. Восхищенный ее красотой, он тотчас же принялся добиваться ее руки, что, разумеется, было нелегко. Ему, однако, помог некий астролог-киприот. Возможно, тот убедил Друзиллу, что звезды уже загодя предназначили ее Феликсу? А может, он прибег к помощи чар и любистка, разбудив в юной женщине столь бурное чувство, что она забыла обо всем, безвольно покорившись зову страсти?

Трезвые и искушенные в делах сего мира люди снисходительно улыбались, слушая эти возвышенные рассказы об астрологе-киприоте, о звездах и любистке, о необыкновенной любви с первого взгляда. Они не отрицали, что Феликс действительно мог увидеть Друзиллу именно в театре. Вполне вероятно и то, что позже он прибег к посредничеству прославленного знатока магии, ибо тот вхож повсюду, а женщины крайне падки к советам предсказателей! Но как раз люди трезвого ума склонны были оценить поступок Друзиллы (с виду легкомысленный) как довольно-таки предусмотрительный ход. Да и Феликс, по их мнению, сделал недурной выбор.

Причины, по которым люди рассудительные одобрили брак обоих, заслуживают того, чтобы вникнуть в суть дела.

Друзилла была царицей Эмесы? Звучит вроде бы величаво. Но что, однако, представляет собой на самом деле такое гордо именуемое владычество? Маленький городишко в Сирии на берегу горного Оронта. Долина, правда, возделываемая, но сразу же к востоку от нее – бескрайняя и грозная пустыня, населенная одними арабскими кочевниками. Впрочем, их достаточно и в самой Эмесе. Далек отсюда путь к богатым, пульсирующим жизнью городам Сирии, Финикии, Палестины, к Антиохии и Бейруту, Цезареи и Иерусалиму! Царь Эмесы правит только по воле римлян, которым просто невыгодно содержать собственную администрацию и воинские гарнизоны в таком нищем и отдаленном краю. Пусть сам правитель заботится о том, как сохранить на границе мир и отразить набеги кочевников. Ради этого царю приходится добиваться благосклонности наместников и римских военачальников в Сирии и Иудее. Итак, если смахнуть позолоту слов и титулов, то оказывается, что Друзилла, в сущности, была не царицей, а женой слуги римского императора. И это Друзилла – сестра царя Агриппы? Еще несколько месяцев назад он был властителем такого же ранга, что и царь Эмесы, заправляя одним лишь городком Халкидой. В последнее время, пользуясь благосклонностью императора, он как бы взамен Халкиды получил три владения на границе Сирии и Палестины: Басан, Галаад, Трахон. Он властвует также над Иерусалимским храмом. И все это потому, что А гриппе покровительствует нынешний император Клавдий.

Однако на благосклонность римлян никогда нельзя полностью полагаться. А что, если при дворе императора право голоса обретет враждебная Агриппе группировка? Тогда он может потерять все. Впрочем, для Друзиллы это не имеет значения: в любой ситуации ей нечего рассчитывать на доброжелательность своего царственного брата. Не секрет, что под боком у него ее смертельный враг – родная сестра ее и Агриппы – Береника. Повод для ненависти чисто женский. Береника на десять лет старше Друзиллы и, пожалуй, не так красива, зато уж безнравственна и начисто лишена угрызений совести. Она уже дважды была замужем, но по-настоящему любит только своего брата Агриппу. И не пытается даже это скрывать.

Итак, Друзилла ныне жена римского вольноотпущенника. Это правда, что Марк Антоний Феликс был рабом. Свидетельством этого служит как раз его звучное имя и фамилия, такое же, как у славного полководца и триумвира, жившего двумя поколениями ранее; того, который был любовником Клеопатры и погиб, побежденный, покончив самоубийством свыше восьмидесяти лет назад. Так вот, Феликс – а он прямо так и назывался, будучи рабом, – принадлежал дочери триумвира, Антонии. Та в конце жизни, а возможно, только в завещании, одарила свободой и Феликса и его брата Палланта. Обоих она считала самыми преданными из домочадцев. В Риме было принято, что вольноотпущенник берет имя и родовую фамилию своего господина, а свое собственное имя сохраняет как кличку; таким образом, выходит, что уже свободным человеком он родился благодаря благодеянию патрона и потому является как бы членом семьи последнего. Поскольку Феликс и Паллант принадлежали женщине, они, обретя свободу, получили имя и фамилию ее отца. Поэтому оба брата стали Марками Антониями.

Сама Антония умерла в мае 37 года при крайне загадочных обстоятельствах. Правда, она была уже семидесятитрехлетней старухой и можно полагать, что скончалась естественной смертью. Однако некоторые факты свидетельствовали о другом.

В то время уже три месяца императором был внук Антонии Гай Цезарь, именуемый Калигулой. Вся империя с энтузиазмом приветствовала вступление на престол этого двадцатипятилетнего юнца. Его воспринимали вестником светлого дня после кошмарной ночи Тибериева правления. Следует признать, что поначалу новый властелин умело поддерживал и даже укреплял это благосклонное отношение к себе широких масс. Он восстановил доброе имя жертв беззаконных бесчинств Тиберия – как живых, так и мертвых. На Форуме публично сжег все протоколы и доносы, касающиеся дел и процессов минувших лет, при этом присягнул, что содержание записей ему не известно. Позже выяснилось: сожжены были только какие-то старые бумаги, подлинные документы Калигула тщательно хранил. Он распорядился публиковать данные о государственных расходах, засекреченные при Тиберии. Он не принимал доносчиков. Разрешил приобретать и читать те произведения исторического характера, которые прежде, из-за критики императоров и государственного строя, изымались из библиотек и уничтожались. Калигула заявил: «Я больше всего заинтересован в том, чтобы сохранить Для потомства всю правду!»

При всеобщем ликовании только одна Антония проявляла сдержанность, хотя император оказывал своей бабке наивысшие почести. Ведь это по его предложению сенат воздал уважаемой матроне немалые почести, среди них и присвоение ей титула Августы. Но Антония знала Калигулу лучше, чем кто-либо: после трагической смерти своего отца Германика, а позже и матери внук несколько лет воспитывался именно в ее доме. От зоркого ока Антонии не укрылись признаки вырождения, таившиеся в натуре мальчика. Она одна понимала, сколько хитрости и шутовства таится в красивых либеральных жестах нового властителя. Более того, у Антонии хватило мужества порицать императора столь же сурово и откровенно, как и тогда, когда он был маленьким и дерзким мальчишкой. Калигула не мог простить ей этого.

Об истинных причинах смерти Антонии ходили разные слухи. Одни говорили, что она умерла от огорчения после того, как внук грубо обошелся с ней, другие утверждали, что она покончила с жизнью сама, а некоторые давали понять, что старушку отравили. Так или иначе, император даже не принял участия в похоронах бабки. Из окон дворцовой застольной он спокойно наблюдал, как где-то вдали поднимается дым погребального костра.

Все четыре года правления Калигулы вольноотпущенники Антонии были озабочены прежде всего тем, чтобы не вызвать чье-то недовольство. Идиллия свободы и законности скоро кончилась. Столица снова кишела доносчиками. Вновь вошли в обиход провокации, аресты, политические процессы, конфискация имущества. Прежние домочадцы Антонии держались возле единственного еще живого сына своей госпожи, он жил вместе с матерью, и ее люди успели за много лет искренне к нему привязаться.

Правда, в ту пору Клавдий никому помочь не мог. Он сам нуждался в опеке и поддержке. Калигула коварно издевался над ним. Он не уставал подвергать дядю унижениям, не раз грозил ему смертью. По части выдумок император проявлял немалую изобретательность. Он, например, произвел Клавдия в жреческую коллегию, повелев ему, однако, уплатить за оказанную честь 80 миллионов сестерциев в государственную казну. Несчастный не мог отказаться от этой милости, но, с другой стороны, не располагал подобной суммой. Он сразу же сделался бедняком и должником казны.

Клавдия спасло от гибели только то, что его считали непрактичным и совершенно безобидным чудаком. Он интересовался лишь историей. Писал о гражданских войнах и начале Римской империи, о Карфагене и загадочном народе этрусков. Эти научные труды служили лучшей защитой для пятидесятилетнего уже мужа. Он вел уединенную, посвященную исследованиям жизнь при дворе, раздираемом преступными интригами, не принимая близко к сердцу того, что в глазах любого раба выглядел посмешищем.

В конце января 41 года Калигулу убили офицеры его личной охраны. На Палатине[1]1
  Императорский дворец Августа и последующих римских властителен находился на Палатинском холме в Риме, между Авентином и Капитолием, южнее Форума.


[Закрыть] тогда устраивались ежегодные зрелища в память императора Августа. В последний день празднества, 24 января, Калигула с утра присутствовал на представлении. Примерно в час дня он покинул театр, чтобы принять ванну и перекусить во дворце. Впереди шел Клавдий вместе с двумя почтенными сенаторами: Валерием Азиатиком и Марком Винцием. Все трое проследовали по двору к главному зданию, император же, сопровождаемый только одним сенатором, неожиданно свернул к крытому переходу. Там стояли несколько юношей, прибывших из Азии, которые позже должны были выступать в театре. Калигула заговорил с ними. В этот момент трибун преторианцев Херея нанес ему сзади удар мечом. Рана оказалась не смертельной, так как острие соскользнуло с ключицы. Калигула застонал и пробежал более десяти шагов. Ему преградил путь трибун Сабин, пронзивший ему грудь мечом. На лежащего императора набросились несколько десятков заговорщиков. Ему нанесли около тридцати ран.

Если бы Клавдий не вошел во дворец, он разделил бы судьбу племянника. Ведь заговорщики намеревались вырезать всю царствующую семью. Тогдашнюю жену Калигулы схватили минутой позже, когда она рыдала над окровавленным трупом. Один из офицеров всадил ей меч в шею, а ее малолетней дочери размозжил голову о стену.

Но большинство преторианцев вовсе не жаждало возврата республиканского правления, к чему, кажется, склонялись некоторые офицеры и сенаторы. Солдаты, оставленные командирами и не знающие, что предпринять, кружили по всему дворцу. Внезапно один из них (а уже смеркалось) заметил чьи-то ноги, выступающие из-под портьеры на веранде. Он раздвинул ее и, увидев Клавдия, крикнул:

– Да здравствует император!

Девяти тысячам преторианцев в столице никто не посмел перечить. Историк и чудак Клавдий сделался императором.

На протяжении всего царствования он был объектом постоянных насмешек. Действительно, некоторые чисто внешние черты – у него слегка тряслась голова, он припадал на одну ногу, говорил крайне невыразительно – не способствовали укреплению его авторитета. Высмеивались также разные его слабости. Он любил хорошо, часто и обильно поесть; рассказывали, что, когда однажды, председательствуя на суде, он уловил запах яств, приготовляемых где-то поблизости, немедля покинул помещение трибунала и непрошеный явился на затеваемое пиршество. Обычно собирал в широкий круг собеседников, стремясь, чтобы все чувствовали себя свободно, как дома, потому, как утверждали злопыхатели, даже намеревался специальным эдиктом разрешить своим гостям громко испускать газы по своей воле, после того, как узнал, что кто-то занемог, натужно их сдерживая. Император до того увлекался игрой в кости, что не бросал этого занятия даже тогда, когда его несли в лектике; сему предмету Клавдий посвятил специальный труд.

Клавдию как властителю и человеку ставили в вину серьезные злоупотребления. Однако тот, кто беспристрастно наблюдал за ходом основных государственных дел, должен был признать, что со времен Августа империей никогда еще не управляли столь четко и разумно, как именно при Клавдии; при всем том он обладал большими организаторскими способностями, а к своим обязанностям относился всерьез. Знание же истории оказало ему полезную службу, как полезно оно каждому, кто вознамерился посвятить себя политической и общественной деятельности.

Клавдий оставался верен памяти своей матери, Антонии. Он ценил людей, с которыми сжился в ее доме в те времена, когда был еще лицом незначительным и гонимым. Так он относился к вольноотпущенникам. Всех их продвигал по служебной лестнице.

Вольноотпущенники получили постоянный и свободный доступ к императору как члены его «семьи». Правда, обычных почетных государственных постов они не занимали, но контролировали все нити управления империей, сходившиеся во дворце. Властитель сам не в состоянии был охватить разом весь объем проблем колоссальной империи. Он отдавал лишь распоряжения общего порядка. Держали его в курсе дел вольноотпущенники, они же спускали вниз его наказы. Император привлекал их к участию вполне сознательно: вольноотпущенники были преданнее, больше зависели от него, нежели знатные аристократы, сенаторы, сановники. Они и работали с большой отдачей, добросовестнее, нежели эти важные персоны, которые в свою очередь все равно все обязанности спихнули бы на собственных вольноотпущенников или даже на рабов.

У Клавдия было десятка полтора наиболее доверенных домочадцев: Полибий и Нарцисс, Посид и Каллист, Гарпократ, Паллант и Феликс. Они разделили между собой дела административного порядка. В их руках оказались руководство канцелярией (а сколько ежедневно поступало туда донесений, петиций, предложений, сколько рассылалось ответов и распоряжений!), контроль за расходами двора и государства, контроль за органами правосудия.

Конечно, императора резко осуждали за такое «засилье» вольноотпущенников; правда, и предыдущие властители использовали домашнюю прислугу в государственных целях, но не так широко и последовательно. Можно было понять нынешнее недовольство аристократов тем, что недавние рабы решают самые важные вопросы, однако не это представляло наибольшую опасность. Корень зла таился в другом: в соперничестве вольноотпущенников за влияние и богатство. Отчасти это был взаимный контроль, но какой ценой? Интриги постоянно лихорадили двор, опутывая почти любое государственной важности дело.

Одной из таких интриг воспользовался Феликс, чтобы единственным из всех вольноотпущенников занять важную государственную должность – именно она помогла ему впоследствии получить руку прекрасной Друзиллы; естественно, ничего такого он не мог еще в ту пору предвидеть.

Шел 52 год и, следовательно, одиннадцатый год правления Клавдия. Перед императором предстало десятка полтора закованных в кандалы иудейских сановников. Среди них и первосвященник Ананий, и его предшественник Йонатан. Узников в Рим направил Уммидий Квадрат, наместник соседней провинции, Сирии. Как высший по рангу, он осуществлял надзор и за Иудеей, хотя этим краем в принципе управлял особый чиновник, носивший титул прокуратора. Однако тогдашний прокуратор Иудеи Куман не сумел справиться с серьезными беспорядками, которые вспыхнули то ли по вине иудеев, то ли по вине самаритян, в чем невозможно было разобраться. По просьбе самаритян Уммидий Квадрат занялся расследованием. Прибыв в Иудею, он изучил вопрос на месте, дважды вынес приговор – каждый раз иной. Тем временем участились сигналы, что иудеи подготавливают восстание. Уммидий Квадрат направился в Иерусалим. Удостоверился, что непосредственной опасности нет, однако предпочел не вмешиваться в дела Иудеи. Он опасался, что окончательный приговор может оказаться искрой, которая вызовет пожар. Лучше снять с себя всякую ответственность! Пусть решает император! Он взял под стражу иудейских сановников и направил их в Рим вместе с Куманом и Целером, командующим войсками, расквартированными в Иудее, и распорядился также, чтобы в столицу империи отправилась делегация самаритян.

Стоя пред императором, иудеи изложили ход событий следующим образом.

Самаритяне вероломно напали на мирных паломников, направлявшихся на религиозный праздник из Галилеи в Иерусалим. Несколько человек погибло. Мы обратились к прокуратору Куману с просьбой наказать виновных. Однако, подкупленный самаритянами, он выставил нашу делегацию ни с чем. Весть об этом вызвала огромное возмущение среди толп, собравшихся в Иерусалиме для участия в празднествах. Тысячи молодых, пылая жаждой мести, тотчас устремились на север, в Самарию. Наши призывы и увещевания оказались тщетными! Явились в Самарию и фанатики, которых мы называем ревнителями. Это вид тайной религиозной секты, над которой мы не властны, наоборот, она наш враг. Руководители секты Элизарит и Александр до сих пор скрывались в горах Галилеи. Ныне вместе с молодежью они сожгли несколько самаритянских деревень и убили их жителей. Это правда, там творились страшные вещи. Но Куман с помощью Целера быстро привел в Самарию римские когорты. Многие иудеи погибли или попали в плен. Кровавый счет с обеих сторон сравнялся. Нам тогда удалось вразумить молодежь, убедить ее сложить оружие, чтобы не навлечь на страну еще больших бед. В том, что произошло, больше всего повинен Куман. Если бы он сразу, как положено, рассмотрел дело о разбойничьем нападении на паломников, наши вряд ли допустили бы самовольную расправу. Впрочем, прокуратор и ранее нас немало притеснял. Когда однажды во дворе храма собрались громадные массы верующих, чтобы мирно отметить праздник, один из римских солдат разделся и повернулся к ним задом. Это вызвало всеобщее негодование. Однако Куман и Целер, вместо того чтобы наказать виновника, стянули в крепость возле храма дополнительные воинские части. При виде вооруженных воинов многотысячные толпы обратились в бегство, ведь все были убеждены, что тотчас начнется резня. Какая уйма людей погибла тогда, давя друг друга в тесных проходах и улочках!

Несмотря на все высказанные оправдания, иудейская проблема ничего хорошего не предвещала. Повсюду опасались, что арестованные сановники поплатятся жизнью за эти беспорядки. Ведь они сами вынуждены были признать, что в их стране произошел возмутительный случай: чернь осмелилась поднять руку на римскую власть! Кто главный виновник – здесь это никого не интересовало. Истинный ход событий все равно невозможно восстановить. Долг подданных – покорно терпеть и в смирении ждать торжества справедливости. Вину иудеев усугублял и тот очевидный факт, что именно они, а не самаритяне и не Куман, были в кандалах. Сие означало, что наместник Сирии, который первым рассматривал дело и лучше других знал положение в Иудее, настроен против иудеев. И наконец: общеизвестно, что большинство вольноотпущенников императора благоволят именно к Куману и самаритянам.

В силу таких предположений императорский приговор явился подлинной неожиданностью. Вот что заявил Клавдий:

Подлинные виновники последних волнений в Иудее – самаритяне. Поэтому находящихся в Риме членов их делегации надлежит взять под стражу. Они должны быть казнены.

Прокуратор Куман не оправдал доверия. Он несет долю ответственности за события в Самарии и будет отправлен в ссылку. Командующий Целер совершил серьезные проступки. Он виновник гибели многих тысяч жертв и должен быть примерно наказан: его проведут по улицам Иерусалима, а затем казнят.

Вскоре этот приговор был объявлен официально; новым прокуратором Иудеи назначен Марк Антоний Феликс. Принимая во внимание исключительность положения в этой стране, в подчинение к нему поступают также все римские войска, расквартированные в Иудее, хотя в принципе прокураторы наделены только гражданской властью.

Император не мог предугадать, что спустя год после того, как Феликс примется за исполнение своих служебных обязанностей, он приобретет еще нечто большее, что тоже никогда не выпадало на долю императорского прокуратора: руку прекрасной царицы Друзиллы. Она же, выходя замуж за прокуратора-вольноотпущенника, понимала, что берет в мужья подлинного властителя Иудеи. Что теперь может значить Береника с ее мелочной ненавистью?