Текст книги "Нерон"

Автор книги: Александр Кравчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Смерть Агриппины

Народу надолго запомнился мост Калигулы, поскольку использование судов для его постройки роковым образом отозвалось на судоходстве и обеспечении Италии хлебом.

Приближался веселый народный праздник Quinquatrus[52]52
  Квинкватр – празднество в честь Минервы на пятый день после Мартовских ид.


[Закрыть], который отмечался 19–22 марта в честь богини Минервы, покровительницы различных наук и искусств. Это был праздник ремесленников, врачей, учителей, учеников, дни, свободные от школьных занятий, период беззаботных весенних забав. Агриппина пребывала на своей вилле в Анции, там, где 21 год назад родился Нерон. Неожиданно она получила от сына очень милое письмо, приглашавшее ее в Байи вместе провести праздник. Письмо явилось тем более приятной неожиданностью, что в последнее время отношения между матерью и сыном складывались не лучшим образом. Они виделись очень редко. Впрочем, для этого было не много возможностей, так как Агриппина в основном находилась вне Рима на своих виллах в Анции или Тускуле. Нерон одобрял эти отлучки, утверждая, что матери необходим отдых и свежий воздух. А в Риме у нее уйма забот! Постоянно ее вызывают в суд по каким-то странным делам о наследстве!

Количество вызовов было действительно удивительным, точно так же, как удивительна была и наглость предъявлявших претензии. Словно бы некий тайный ее враг подсказывал исподтишка, что именно теперь наступил самый подходящий момент для расследования некоторых сомнительных прав, которыми пользуется мать императора!

Однако и у себя на виллах Агриппина не знала спокойствия. Возле ее домов постоянно вертелись какие-то чужаки. Наглые прохожие приставали к ее слугам, позволяли себе грубые шутки.

Итак, Агриппина с радостью приняла приглашение приехать в Байи. Она прибыла на небольшом, легком либурнийском корабле. При жизни Клавдия и по приходе к власти Нерона в ее распоряжении имелись великолепные трехрядные суда, но разрешение на пользование ими уже давно отменено. Нерон поджидал мать на берегу. Принял он ее ласково, поддержал под руку, потом крепко обнял. Так как во время причаливания либурнийский корабль из-за странной неловкости команды получил какие-то повреждения, император со всей готовностью предоставил матери другой великолепный корабль, как раз стоявший в заливе.

Агриппина поселилась не в самих Байях, а в Бавлах, на той вилле, которая некогда принадлежала Гортензию, а впоследствии – Антонии и Калигуле. После полудня в ее честь в Байях дан был пир; в роли хозяина выступал Огон. Мать императора прибыла на этот пир в лектике. Пир оказался великолепным, продолжался до полуночи. Нерон был на редкость разговорчив и ласков. Он сыпал шутками, острил, но в разговоре касался и важных дел. Видно было, что он не торопился расстаться с матерью.

Из-за позднего часа Агриппине пришлось возвращаться на предоставленном ей корабле. Проводы были нежными. Нерон проводил мать на самый берег, с любовью смотрел ей в глаза, прижал голову к ее груди. Когда она уже вступила на палубу, он воскликнул:

– Держись молодцом, будь здорова! Я знаю, что живу и правлю только благодаря тебе!

Ночь была тихая, озаренная звездами. Агриппина прилегла на ложе, установленном на борту. У ложа были высокие стенки, они выполняли роль завесы, заслоняющей от назойливых взглядов команды. Команда состояла из совершенно посторонних людей, лишь двое из окружения Агриппины взошли на борт: Ацеррония – она сидела на низком стульчике рядом с ложем, – а также Креперей Галл, тот находился неподалеку от руля. Над той частью палубы, где стояло ложе и находился руль, простирался навес на опорах, защита от дождя и солнечных лучей.

Царила тишина, весла мерно ударяли о воду, корабль стремительно рассекал спокойные воды залива. Ацеррония как раз говорила о том, сколь счастлива и радостна эта минута примирения и взаимопонимания.

Внезапно раздался треск. Навес рухнул. Корабль покачнулся и остановился. Казалось, его борта расступились и все содержимое целиком погружается в бездну. Послышались вопли, крики и ругань. Гребцы метались по палубе и дрались между собой. Часть из них, словно обезумев, пыталась потопить корабль, наклоняя его на один борт. Другие изо всех сил оказывали сопротивление, пытаясь удержать в равновесии поврежденный корабль. Среди общей растерянности раздался пронзительный женский крик:

– Ко мне! Спасите! Я – Агриппина, я мать императора!

К кричащей тотчас подбежали несколько человек с кольями и палками. Женщина начала стонать и хрипеть.

В императорской вилле в ту ночь никто не спал. Вскоре после катастрофы начали поступать первые донесения:

Навес рухнул, но корабль не затонул. Креперей Галл погиб, но лица, находившиеся при ложе, уцелели, так как ею стенки оказали сопротивление тяжести навеса. Убита женщина – это не Агриппина, а Ацеррония. Мать императора спаслась, так как в момент общей суматохи тихо соскользнула в воду и какое-то время плыла, а потом ее подобрали с какой-то лодки.

Вся округа пришла в волнение. Известие о том, что матери императора угрожала опасность, молниеносно разнеслась по всем городкам от Мизен до Путеол. На берегу полно было людей с факелами. Многие отправились на лодках к месту трагедии. Все были убеждены, что катастрофа на корабле – результат роковою стечения обстоятельств, хотя никто не понимал, как это могло произойти. Ведь море было абсолютно спокойно, и здесь нигде не торчат подводные скалы! В народе кружили самые нелепые слухи. Многие уже готовились принести благодарность богам, Агриппине же и ее сыну слали поздравления.

Потрясенный Нерон лихорадочно совещался со своими приближенными. Не могло быть никакого сомнения – Агриппина разгадала все. Она не поверит в несчастный случай. Но даже если бы удалось ее убедить в том, что всему виной – какая-то погрешность в конструкции корабля, то смерть Ацерронии все равно перечеркивает любые объяснения: девушку убили, когда она закричала, что является Агриппиной!

Итак, Агриппине известно, что ее хотели убить коварным путем. Что она теперь предпримет? Прибегнет ли к крайним средствам? Может быть, вызовет и вооружит своих рабов? Может, обратится непосредственно к преторианцам? А может, она уже на пути в Рим и вот-вот предстанет перед сенатом и народом, обвиняя своего сына в самом ужасном из всех злодейств – покушении на жизнь матери? Что предпринять?

Сенека и Бурр сидели молча. Трудно было в этой ситуации дать какой-либо совет. Если не принять меры, власть их воспитанника окажется под угрозой, их же самих ждет смерть. Но ни у того, ни у другого сановника не поворачивался язык подсказать выход. Сенека первый набрался смелости. Глядя на Бурра, спросил:

– Сумеют ли твои солдаты выполнить этот приказ?

Бурр тотчас же ответил отрицательно. Преторианцы преданы всему императорскому дому. Память о Германике, отце Агриппины, все еще жива. Это дело обязан довести до конца Аникет, ибо он виновник всего происшедшего.

Аникет, префект Мизенского флота, также участвовал в обсуждении. Бурр был прав. Действительно, это Аникет предложил идею построить корабль, который затонет во время плавания: когда рухнут подпорки, провалится утяжеленный свинцом навес и проломит палубу; судно развалится и бесследно исчезнет в пучине. План был недурен, ибо какие только несчастные случаи не происходят на море! А когда Агриппины уже не будет в живых, сын может выразить свою скорбь, возводя в память о ней алтари и храмы.

Однако конструкция корабля не оправдала себя. Навес, правда, рухнул, но борта не разошлись и судно затонуло не сразу. Не вся команда была посвящена в тайну. Поэтому часть хотела спасти корабль, в то время как люди Аникета пытались накренить его на один борт, чтобы ускорить потопление.

Брошенный Бурром вызов Аникет принял с полным спокойствием, так как давно ненавидел Агриппину. Вероятно, потому ныне и состоял в высокой должности, хотя был всего лишь вольноотпущенником. Он пользовался доверием императора, некогда был при нем одним из воспитателей. Без колебаний взялся Аникет за завершение дела. Лишь потребовал, чтобы ему предоставили свободу действий, не стесняли в выборе средств. Нерон воскликнул:

– Только теперь я становлюсь императором! И этот вольноотпущенник предоставляет мне власть. Поторопись, возьми самых лучших людей!

Совещание еще продолжалось, когда доложили, что прибыл посланец от Агриппины, ее вольноотпущенник Агерин. Он принес добрые вести: его госпожа благодаря милости богов и судьбы счастливо спаслась во время катастрофы; она получила легкое плечевое ранение, никакая опасность ей не грозит; поэтому Агриппина просит, чтобы сын не беспокоился и пока отложил свой визит, так как она прежде всего нуждается в отдыхе.

Действительно, это было единственное, что оставалось Агриппине в создавшемся положении: сделать вид, что ни о чем не догадывается. Но было уже поздно.

Нерон внимательно слушал речь посланца. Однако прежде, чем тот закончил, послышался стук металла об пол. Кинжал упал у ног Агерина. Император закричал:

– Охрана, ко мне! Это покушение! Держите убийцу!

Ворвались преторианцы. Ошеломленного Агерина, который вообще не понимал, что происходит, заковали в кандалы как подосланного Агриппиной злодея. Подбросил же ему кинжал сам Нерон.

В это время Агриппина лежала в своей вилле в маленькой спальне, освещенной только слабой лампой. Возле ее ложа находилась рабыня. Полнейшая тишина царила вокруг. Агриппина чутко прислушивалась. Когда же вернется Агерин? Каков будет ответ Нерона?

Где-то послышался стук оружия, зазвучали приглушенные голоса. Девушка выскользнула из комнаты. Агриппина окликнула ее:

– Значит, и ты меня покидаешь?

Ворота виллы были уже выломаны, прислуга разбежалась.

Трое вооруженных мужчин вошли в комнату: Аникет, капитан корабля Геркулей, офицер морской пехоты Обарит. Агриппина приподнялась на ложе:

– Если вы хотите узнать, как я себя чувствую, то скажите, что мне уже лучше. А если вы намереваетесь совершить что-то другое, то я не верю, что это был приказ сына. Он не способен стать убийцей матери!

Геркулей ударил ее палкой по голове. Обарит выхватил меч. Агриппина крикнула:

– Бей в живот!

Ей нанесли несколько смертельных ран. В ту же самую ночь прислуга сожгла тело матери императора на обычном ложе, которым пользовались на пирах. Пока правил Нерон, у Агриппины не было никакого памятника. Только впоследствии ее вольноотпущенники насыпали над могилой небольшой курган. Он возвышался на холме, через который шла дорога в Мизены, неподалеку от старой виллы диктатора Суллы. Отсюда открывался великолепный вид и на залив, и на открытое море.

Император до утра не сомкнул глаз. Нерон осознал, что совершил, только тогда, когда ему доложили об исполнении приказа. Он сидел молча, словно парализованный. Время от времени вставал, делал несколько шагов, производя впечатление обезумевшего. От этого страха и чувства вины ему не удалось избавиться уже никогда. Много позже он признавался самым доверенным лицам, что его мучит по ночам призрак матери; подчас слышит как бы свист бичей и видит горящие факелы. Впоследствии, при посещении Греции, ему захотелось принять участие в известных Элевсинских мистериях, устраиваемых в храмах. По древнему обычаю глашатай объявил перед началом:

– Сюда возбраняется входить безбожникам и тем, кто запятнал себя преступлением!

Нерон не решился войти внутрь.

Но в эту ночь император опасался не только видений и богинь мщения. Его терзала тревога: что произойдет, когда о преступлении узнает армия, сенат, народ? Не отвернутся ли от матереубийцы? Не погибнет ли он в нищете, презираемый и покинутый всеми? Никто еще не совершил столь ужасного поступка – ни человеконенавистник Тиберий, ни даже безумный Калигула!

Император ждал рассвета как избавления.

Поздравления

При свете зари к императору явились высшие и младшие военные чины личной охраны. Они принесли ему свои глубочайшие сердечные поздравления. Он так удачно избежал смертельной опасности! Только чудом не пал жертвой преступных козней матери!

Вскоре после этого прибыли делегации из ближайших городков. Они выражали свою глубокую радость и сообщали, что в храмах уже приносятся жертвы богам – в знак благодарности народной за спасение любимого императора. В числе первых поспешили в храмы друзья властителя.

Нерон принимал эти почести и поздравления с лицом, на котором отражалась глубокая печаль и скорбь. Казалось, он говорил: «Какое мне дело до всего, если любимейшая мать мертва?»

Он отправился в Неаполь, словно сам вид мест, где разыгралась трагедия, ему невыносим. В действительности же Байи продолжали оставаться любимой виллой императора. Позже он приезжал туда часто и надолго.

Тем временем Сенека от имени Нерона уже составлял официальное письмо в сенат следующего содержания: «Вольноотпущенник Агриппины пытался совершить на меня покушение. Его схватили с кинжалом в руках. Агриппина, узнав об этом, покончила самоубийством. Постыдные и преступные происки этой женщины ведут свое начало издалека. Она хотела соуправлять государством, привести к присяге на верность себе преторианцев, сенат и народ. Римские граждане пресек-ли эти безумные замыслы. Поэтому Агриппина мстила, выступая против выдачи солдатам наград и против денежных пособий простому люду. Она старалась также погубить многих выдающихся лиц. Только невероятным усилием мне удалось удержать ее от вторжения в зал сенатских заседаний, а ведь это опозорило бы нас перед послами чужих народов. А в скольких преступлениях, совершенных во времена правления Клавдия, повинна именно Агриппина!»

Немало было в этом письме красивых фраз, достойных мастера риторики, каким являлся Сенека. Например: «Даже не верится, что я уцелел, меня это нимало не радует».

Сенаторы были потрясены опасностью, которая угрожала любимому властителю, и низостью задуманного преступления. На экстренном заседании они наперебой выдвигали предложения: провести во всех храмах благодарственные молебствия, придать торжественность дням Quinquatrus, когда был раскрыт заговор, великолепными играми; установить в зале заседаний золотое изваяние богини Минервы, покровительницы празднества Quinquatrus, и такого же монумента императора; считать день рождения Агриппины, 6 ноября, роковым днем, убрать все статуи преступной матери.

Среди нескольких сотен сановников нашелся только один, который хранил молчание и даже удалился из зала. Это был Тразея Пэт. Друзьям он позже сказал:

– В конечном счете, что плохого может причинить мне Нерон? Самое большое – убить. Но по-настоящему повредить мне он не способен.

«Повредить по-настоящему» означало для Тразеи – вынудить к неблаговидным поступкам, которые оставили бы по себе дурную славу у потомков. Ибо он часто говорил:

– Если бы Нерон мог убить одного меня, я простил бы его льстецам их усилия снискать его благосклонность. Но среди них немало таких, кому он приказывает умереть. И все же грядущие века будут знать о них лишь то, что они погибли, обо мне же, однако, нечто большее!

Итак, устами Тразеи говорила не только гордыня, но и наивность. Он считал, что властитель способен только убить. Не понимал, что может, сверх того, запятнать свою жертву. А ведь пример был у Тразеи перед глазами: Агриппина утратила не только жизнь, но и честь. Ее официально признали преступницей.

Правда, равно и юный император все еще не отдавал себе отчета в том, что власть вознесла его высоко. Он все еще не понимал, что человеческая трусость не имеет границ. Потому и медлил с возвращением в Рим, странствуя по различным городам Кампании. Боялся, не зная, как его встретит столица.

Когда наконец стало известно о приезде императора, Рим сделал все, чтобы он уяснил себе эти простые истины.

Весь город вышел цезарю навстречу. Народ стоял согласно делению на административные округа. Сенаторы явились в торжественных одеждах. Отдельный ряд составляли женщины и дети. Чудом спасенный властитель благосклонно принял радостные приветствия своих подданных. Сначала он отправился на Капитолий, где принес надлежащую жертву самому достойному и великому – Юпитеру.

А ведь все, начиная с сенаторов и кончая ничтожным поденщиком, знали, что они воздают почести и радостно приветствуют преступника-матереубийцу. Не опасались даже говорить об этом. Ибо если доносчик и подслушает – что из того? Не подаст же он в суд, ведь даже открыто принять и предъявить подобное обвинение означало бы гибель для всех – для судей, для обвинителя, для ответчиков и свидетелей.

Агриппина не пользовалась уважением среди простого люда и сановников. Но преступление, жертвой которого она стала, потрясло всех. Кружили россказни о том, что Нерон после убийства матери вел себя как выродок, россказни придуманные, нелепые и, однако, вызывавшие доверие. Будто бы сразу после убийства Агриппины палачами император отправился в Байи, где внимательно осмотрел тело убитой. При этом сказал с одобрением:

– Я и не знал, что моя мать была так красива!

А поскольку его мучила жажда, он в ходе этого осмотра попивал вино. Говорили также, что уже ранее и многократно он пытался умертвить мать, прибегая к различным способам. Трижды приказывал подать ей яд, но безрезультатно, так как она, отлично зная обычаи императорского двора, уже много лет в малых дозах принимала различные смертоносные яды. Ходили слухи и о том, что архитекторы сконструировали в одном из домов Агриппины свод, который должен был рухнуть в нужный момент, но этого не удалось удержать в тайне. Наконец, поговаривали, что Агриппина, зная о враждебности К ней сына, пыталась спасти себя, побуждая его вступить с нею в кровосмесительную связь, и Нерон уступил бы, но Сенека успел подослать Акте. Та напугала его:

– Твоя мать утверждает, что ты спишь с ней. Если солдаты узнают об этом, они повернут оружие против тебя.

Простой народ смело выражал свое презрение к властителю. На стенах столицы появились надписи: «Орест, Нерон, Алкмеон – все матереубийцы». На одном из монументов императора кто-то повесил кожаный мешок. Ибо в давние времена такова была кара для тех, кто умертвил родителей или кого-то из близких родственников: убийцу зашивали в кожаный мешок вместе с собакой и змеей, а мешок сбрасывали в Тибр. К концу республиканского правления этот жестокий обычай забылся, но восстановил его беспощадный ко всем преступникам император Клавдий.

Четыре года назад Сенека посвятил Нерону трактат «О милосердии». Поскольку философ не упускал любой возможности высмеять мертвого властителя, он ехидно писал: «Твой отец в течение пяти лет приказал зашить в мешки больше убийц своих близких, нежели (как сообщают) их зашили за несколько веков. Ибо, пока это самое чудовищное из всех преступлений даже не предусматривалось законом, не было и детей, которые осмелились бы его совершать. Люди большого ума, великолепно знающие проблемы этого мира, предпочитали не упоминать это невероятное и выходящее за пределы всякой дерзости злодейство, нежели указать путем самого введения кары, что оно допустимо».

Это была изворотливая аргументация, приведенная лишь для того, чтобы любой ценой внушить отвращение к памяти Клавдия. Написав это, Сенека и не предполагал, что через несколько лет он сам будет обвинен, почти наравне с Нероном, в преступлении именно такого рода. Не без оснований говорилось:

Это он был воспитателем императора. Это он составил лживое письмо в сенат!

Нашлись и такие, кто приписывал Сенеке некий демонический замысел. Он вполне сознательно подталкивал императора к чудовищному убийству, чтобы вызвать к нему отвращение у всех, а потом самому захватить власть.

Однако больше, чем Сенеку, и заслуженно, в этом обвиняли Поппею.

У нее имелись конкретные причины настраивать Нерона против матери. Император не решался на развод с Октавией, и – это было очевидно – главным образом из-за своего страха перед Агриппиной. А к замужеству честолюбивая Поппея стремилась все откровеннее. Словно бы в шутку называла Нерона подушным мальчиком, которому полезно наконец обрести немного свободы. Она спрашивала:

– Почему ты оттягиваешь свадьбу? Может быть, моя красота тебе недостаточна? А может, неблагороден мой род, хотя в нем были триумфаторы?

Однако она тут же добавляла:

– Конечно, не из-за этого. Подлинная причина в другом. Ты боишься, что, когда я стану женой, обнаружатся все несправедливости, допущенные Агриппиной в отношении сената. Выявится также, как ненавидит твою мать народ, раздраженный ее чванством и жадностью. А сама Агриппина потерпит только такую невестку, которая тебя ненавидит. Это позволяло бы ей вести интриги.

Поппея доходила до того даже, что угрожала:

– Я вернусь к Огону. Предпочитаю покинуть столицу и жить где-нибудь на краю света, только бы не видеть, как унижают императора и каким опасностям его подвергают.

Она говорила это подчас словно в шутку, подчас рыдая. Ее слова падали на благодатную почву. Нерон боялся матери – и отдавал себе в этом отчет. Он мог возмущаться Агриппиной, мог ей угождать, но в ее присутствии всегда был робок и неуверен в себе. Поэтому-то с таким удовольствием одобрял ее отъезды из Рима. Но и они не помогали. Агриппина, пребывая в Анции или же Тускуле, знала о каждом шаге своего сына, и сама мысль об этом отравляла императору радость забав, дурачеств, попоек.

Агриппина погибла, чтобы Нерон мог стать Нероном.