Текст книги "Нерон"

Автор книги: Александр Кравчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Воспитатели

В качестве компенсации за годы скитаний и невзгод Сенека в 49 году получил звание претора и высокую должность наставника сына Агриппины. Отказать императрице он не мог.

Агриппина загодя предупредила его, что ум юноши не следует перегружать философией. Итак, Сенеке не удалось блеснуть своими познаниями в учении стоиков. Он мог, однако, внушать Луцию любимейшие свои максимы нравственного порядка, преподавая ему искусство обдумывания и произнесения речей. Это умение, столь необходимое каждому политику, являлось тогда важной частью обучения юношей из хороших семей. Конечно, не все имели возможность постичь правила красноречия под руководством такого великолепного мастера латинской прозы, как Сенека. По мнению некоторых, он в качестве учителя был слишком даже творческим педагогом, самобытным, слишком увлеченным собственным стилем. Так или иначе, ему удалось отвлечь воспитанника от чтения давних ораторов, подсовывая тому для подражания милые его сердцу новаторские образцы. Эти образцы отличались остроумием, лаконизмом, афористичностью, все усилия авторов сосредоточивались на особой выразительности, точности мысли. По сути дела, этот стиль близок был некоторым видам тогдашней поэзии, особенно эпиграмматической. Ученик Сенеки сразу же начал пробовать свои силы на этом поприще. Двумя поколениями позже один из ученых, роясь в императорских архивах, обнаружил письменные таблички и заметки, собственноручно выполненные Луцием. Это были стихи. Бросалось в глаза множество зачеркнутых строк и поправок, словом, не подлежало сомнению, что речь идет о собственных композициях. Исследователь с удивлением установил, что некоторые из этих стихов крайне популярны, хотя никто не знал имени автора. И вот, как выяснилось, им был ученик Сенеки! Первооткрыватель, вероятно, тогда с сожалением вздохнул:

– Какой поэт в нем погиб!

Впрочем, не только поэт. Луций был юношей с живым умом и широким кругом интересов. Он любил рисовать, ваять, петь, а также управлять колесницей.

Сенека не был единственным учителем Луция. О его воспитании заботились также два греческих ученых – Александр и Хайремон.

Первый происходил из маленького местечка в окрестностях Спарты. Он принадлежал к философской перипатетической школе<sup>[9]9
  Философская школа, основанная Аристотелем в Афинах. Перипатетики выступали в качестве последователей и толкователей учения Аристотеля.


[Закрыть]</sup>, создателем которой четыре века назад был великий Аристотель. Сам Александр занимался преимущественно составлением комментариев к некоторым трудам этого светила эллинской мысли. Он наверняка стремился привить Луцию этические идеалы: добродетели умеренности и воздержания. Он также учил его, что единовластное управление страной – самый совершенный тип государственного строя, однако при условии, что личность правителя в нравственном и интеллектуальном отношении превосходит остальных граждан.

Еще более оригинальным типом был Хайремон, выходец из Египта. Он мыслил и писал по-гречески, долгие годы работал в знаменитой Александрийской библиотеке, которой впоследствии даже руководил. Но наряду с этим Хайремон являлся египетским жрецом высокого ранга и ревностным популяризатором исконной культуры своей страны. Он даже написал историю Египта времен фараонов. Правда, этим отдаленным событиям Хайремон придал злободневное звучание. Он использовал любую возможность, чтобы дать волю своему антисемитизму, порожденному кровавыми столкновениями, постоянно вспыхивавшими между греками и евреями, жителями Александрии. В своей истории Хайремон развивал мысль, что евреи – это потомки прокаженных, изгнанных из Египта фараоном Рамсесом.

В другом своем трактате Хайремон объяснял природу иероглифической письменности, красивые и загадочные знаки которой так интриговали всех, посещавших страны на берегу Нила. Ученый, поступаясь истиной, зато вызывая одобрение читателей, утверждал, что иероглифы – это символы, содержащие знание извечное и неизъяснимое. Еще в какой-то работе он восхвалял жизнь египетских жрецов, посвященную постижению самых глубоких тайн, подчиненную требованиям воздержанности и аскезы.

А как Хайремон толковал происхождение и значение удивительной египетской религии? На помощь себе он призвал здесь учение некоторых философов-стоиков. Они объясняли: звезды, созданные из самой чистейшей материи, из эфирного огня, – это боги. Небесные тела оказывают влияние на все, что совершается на земле, а следовательно, воздействуют и на судьбы отдельных людей. Отсюда следует, что по их расположению можно определять будущее. Это правда, что миром управляет Провидение, которому все должны повиноваться, даже боги; однако в том и состоит величие египетских жрецов, что наукой своей они способны изменять приговоры Провидения!

Специальный трактат Хайремон посвятил кометам. В те времена повсеместно верили, что кометы предвещают войны, поражения, эпидемии и голод. Приводились примеры из весьма недалекого прошлого: во время гражданских войн они являлись предвестниками братоубийственных битв; в царствование Августа появление кровавой кометы предшествовало полнейшему разгрому трех легионов в лесах Германии, а позже – смерти самого императора. Некоторые, однако, утверждали, что есть отдельные кометы – вестники благоприятных событий. Вспоминали также ту, которая появилась в июле 44 года до нашей эры, стало быть, через пять месяцев после убийства Юлия Цезаря; народ верил, что комета – душа диктатора, восходящая на небо, дабы вечно сиять среди бессмертных божеств. Это утверждал и приемный сын погибшего, Октавиан, будущий император Август.

Хайремон принадлежал к числу тех, кто разделял кометы на «хорошие» и «плохие». Его интерес к ним оказал огромное влияние на Сенеку. В более поздние годы и он написал трактат на эту же тему. Он придерживался мнения, что не все кометы предвещают недоброе. Сенека рассматривал проблему шире и скорее в чисто научном аспекте. Он размышлял над тем, какова природа этих небесных тел, из чего они состоят, почему, в отличие от других звезд, появляются нерегулярно. Сенека считал, что наше полное знание о них – вопрос времени. Он писал: «Почему мы должны удивляться, что кометы, которые представляют собой уникальный феномен, пока не поддаются точным измерениям и неизвестно ни начало, ни конец этих тел, появляющихся столь редко? Не прошло еще и 1500 лет с того момента, когда Греция подсчитала общее количество звезд и дала им названия. Доныне существует немало народов, знающих небо только по его виду и не ведающих, чем объясняются затмения Луны и почему подчас тень падает на Солнце. Впрочем, и у нас лишь недавно ученые это установили. Но когда-нибудь в результате исследований откроются в полном своем свете вещи доселе скрытые. Ибо одной жизни не хватит, чтобы постичь столь значительные проблемы, даже в том случае, если она будет посвящена астрономии. А ведь мы неравномерно делим те немногие годы, которые нам отпущены, между наукой и приверженностью страстям. Эти грандиозные проблемы получат объяснение в результате длительных и планомерных исследований. Настанет время, когда наши потомки будут удивляться, что мы не понимали столь очевидных вещей. Кто-то укажет, каковы орбиты комет и почему они так отличаются от путей других светил! Мы же остановимся на том, что уже открыто. Пусть и потомки внесут свою лепту в постижение истины!»

Почему же Сенека так красноречиво доказывал, что появление комет подчинено неким определенным, хотя еще и неизвестным законам? Он был приверженцем того направления философии стоиков, которое провозглашало абсолютную взаимосвязь всех явлений на свете: «Как потоки воды никогда не возвращаются и даже не задерживаются, одну волну сразу сменяет последующая, так сменяется и порядок в судьбе, и нам следует, согласно с извечной очевидностью событий, подчиниться одному закону: выполнять то, что предрешено судьбой. Ибо что такое судьба? Это, как мне кажется, неизбежность всех явлений и случаев, нарушим, которую не в состоянии никакая сила. Судьба ведет нас. Уже первый час жизни предопределил, сколько и кому ее отмерено. Одна причина обусловлена Другой. Уже заранее предначертано, чему ты будешь радоваться, а что будешь оплакивать».

Поскольку все то, что происходит, издавна предрешено, не может быть и речи о каком-либо феномене, который существовал бы только сам по себе в полном отрыве от целого и не имел бы определенной причины возникновения. Поэтому-то и кометы должны повиноваться определенным законам!

Вера во взаимосвязи всего вела в свою очередь к вере в то, что звезды оказывают влияние на судьбы как всего человечества, так и отдельных людей. А поскольку ход и взаимное расположение небесных тел в любой момент можно было определить и подсчитать, то по звездной схеме пытались определить, что же случится в будущем. Сенека прямо заявлял:

«Даже от незначительного приближения планет зависят судьбы целых народов. Самые основные и несущественные проблемы складываются в зависимости от того, появится ли на небосклоне благоприятная или неблагосклонная звезда».

Итак, воспитатели Луция, Сенека и Хайремон, были сторонниками астрологии. Может быть, лучше сказать: приверженцами. Ибо эту странную науку трактовали тогда с религиозной почтительностью и набожным страхом. Вера в истинность астрологических предсказаний была всеобщей и непоколебимой. Император требовал совета знатоков астрологических наук по самым важным государственным вопросам с той же самой серьезностью, что и простая девушка, интересующаяся, когда наконец она выйдет замуж. Астрологов называли халдеями (ибо их искусство зародилось в Халдее, или Вавилоне) либо просто математиками или учеными.

Методы, какими пользовалось большинство этих «ученых», были простыми. Трималхион Петрония так рассказывал гостям о своем астрологе: «Я вообще от всяких дел хотел отстраниться, да отговорил меня подвернувшийся тут случайно звездочет-гречонок по имени Серапа, человек поистине боговдохновенный. Он мне все сказал, даже то, что я сам позабыл, все мне до нитки и игольного ушка выложил, насквозь меня видел; недоставало только, чтобы он мне сказал, что я ел вчера. Подумаешь – он всю жизнь со мной прожил.

Но помнишь, Габинна, ты, кажется, при этом присутствовал, когда он сказал мне: „Ты таким-то образом пленил свою госпожу. Ты несчастлив в друзьях. Никто тебе не воздает должной благодарности. Ты владелец огромных поместий“»[10]10
  Петроний. Сатирикон. Пер. Б. Ярхо. М.—Л., 1924. С. 132.


[Закрыть].

Кто бы не поверил подобным пророчествам?

Однако и тогда были более тонкие толкователи звездных знаков. Один из них подвизался советником при Клавдии и Агриппине. Звали его Бальбилл. Он был баснословно богат и облачен высокими государственными чинами. Всем этим, как и астрологическими познаниями, он был обязан своему отцу Фрасиллу.

Род Фрасилла

Еще в пору своего пребывания на острове Родос Тиберий безгранично доверял Фрасиллу. Собственно, Тиберий попал сюда изгнанником, оказавшись в немилости у своего отчима, императора Августа. Бездействие, чувство неуверенности способствовали тому, что Тиберий занялся изучением астрологии, в чем ему помогал именно Фрасилл, с которым опального случайно свела судьба. С течением времени «математику» стали известны все сомнения, тревоги и замыслы императорского пасынка. И тот, будучи по природе крайне подозрительным, в конце концов стал подумывать, как бы избавиться от магистра тайных наук. Однажды оба они шли по высокому и отвесному морскому берегу. Тиберий хотел было, воспользовавшись случаем, столкнуть вниз спутника, знающего слишком много, но тут заметил, что Фрасилл чем-то крайне озабочен и подавлен. Тиберий поинтересовался причиной этого.

– Звезды говорят о грозящей мне смертельной опасности. Но если этот день закончится благополучно, в наших судьбах произойдут счастливые перемены.

Далеко на горизонте появился корабль. Сияющий Фрасилл воскликнул:

– Вот она, радостная новость! Этот корабль несет весть о конце изгнания.

Именно так, судя по многим рассказам, Фрасилл завоевал доверие Тиберия, ибо корабль и в самом деле прибыл с хорошими вестями. Другие же излагали события в еще более драматическом виде. Тиберий, чтобы выяснить, кто из астрологов толково читает по звездам, отправлял их в дом на краю пропасти. Там они занимались составлением гороскопов себе и Тиберию. Если их предсказания доверия не вызывали, раб, сопровождавший астролога, сталкивал того на обратном пути в пропасть. Только Фрасилл вышел победителем из этого состязания, ибо, взглянув на свой гороскоп, в ужасе воскликнул:

– Сейчас как раз решается моя судьба!

Колоритных историй подобного рода рассказывалось множество. Фактом было то, что Тиберий, человек замкнутый, не доверявший людям, по возвращении с Родоса не расставался с Фрасиллом. Ничего не изменилось и тогда, когда он вступил на престол. Как советник и наперсник императора Тиберия, Фрасилл оказывал значительное воздействие на дела империи, ибо любому важнейшему решению предшествовал «разговор» со звездами.

Свою внучку Эннию придворный астролог выдал замуж за юного аристократа Макрона. После раскрытия заговора Сеяна тот стал префектом, скорее всего не без помощи Фрасилла. Эта должность тогда была необыкновенно престижна. Император, чья ненависть к людям с каждым годом усугублялась, постоянно пребывал на острове Капри; префект же преторианцев был одним из немногочисленных связных между ним и сенатом в Риме. Кто другой мог сравняться со столь влиятельными фигурами, какими были Фрасилл и Макрон? От первого зависели решения и эдикты императора, второй принимал их к исполнению.

Калигула, будучи совсем еще юным, понимал расстановку сил. Он жил на Капри, при дворе своего двоюродного деда, в постоянной тревоге: не прикажет ли император, который не щадил даже собственных детей, отправить на тот свет и его? Но, даже если ему удастся усыпить подозрительность властителя, разрушить враждебные интриги завистников, сумеет ли он когда-либо вступить на престол? Калигула понимал: ему необходимы союзники. Но кто мог быть могущественнее астролога и префекта преторианцев? Дорогу к ним Калигула сумел найти через Эннию, которая часто навещала деда и мужа. Некоторые позже утверждали, будто Макрон склонил жену к тому, чтобы она соблазнила будущего наследника престола. Зато другие считали, что инициатором этого романа была сама Энния: понадеялась, что позже сумеет женить на себе Калигулу и станет владычицей Рима.

Так или иначе, но Фрасилл поддерживал Калигулу. Делал он это, правда, довольно оригинально. Зная, что император никому не доверяет, убеждал его, что Калигула просто недостоин внимания; звезды предоставляют этому молодому человеку столько же шансов на захват власти, как и на проезд верхом по морскому заливу от Байев до Путеол!

Фрасилл умер в 36 году. Перед смертью он составил императору гороскоп, из которого неопровержимо следовало, что Тиберий проживет еще десять лет. Поэтому Тиберий не спешил с вынесением смертных приговоров лицам, которых он назначил отправить на тот свет раньше себя. Процессы, однако, уже шли; обвинения в Риме готовил и приводил в исполнение Макрон, а судебное разбирательство происходило в сенате, ибо обвинялись известные люди.

Среди обвиняемых был и Домиций Агенобарб. Неприязнь у императора он вызывал тем, что происходил из знатного рода и сумел породниться с царствующим домом. Естественно, что официально ему вменялось нечто другое: прелюбодеяние, безнравственная связь с родной сестрой Домицией Лепидой. То был испытанный и часто употреблявшийся тогда ход: с людьми расправлялись, дискредитируя их морально в глазах общества.

Дело Домиция и других «заговорщиков» было заранее предопределено. Некоторые из них, более слабые духом, кончали самоубийством, чтобы избежать ужаса допросов и позора унижений во время показательного процесса. Однако Домиций не сдавался. Он упорно повторял, что невиновен, и просил дать ему возможность приготовить защитительную речь. Поскольку никаких четких распоряжений императора на этот счет не существовало (ибо тот, доверяя гороскопу Фрасилла, не торопился, считая, что может вести еще долгую игру с подсудимыми), Домицию благосклонно предоставили отсрочку.

Тем временем Макрон получил с Капри конфиденциальное известие, что дни Тиберия сочтены. Скорая кончина императора, впрочем, не являлась тайной, Тиберию было уже 75 лет, но именно теперь он, дабы доказать всем, как крепок и здоров, стал предаваться утонченному распутству.

Подгоняемый предсмертной тревогой, Тиберий перебрался с Капри на материк, в селение Мизены на берегу Неаполитанского залива. 16 марта он почувствовал себя плохо и не смог подняться со своего ложа. По дому разнеслась весть, что он умер. Толпа поздравляющих тотчас окружила Калигулу и Макрона. Внезапно кто-то крикнул:

– Император просит есть!

Всех как громом поразило. Некоторые оцепенели от ужаса, более сметливые убрались восвояси. Калигуле и Макрону терять было нечего. Они ворвались в императорскую опочивальню. Один из них крикнул:

– Да ведь он совершенно замерз! Надо его отогреть!

Они схватили подвернувшееся под руку женское одеяние и общими усилиями удушили старца.

Однажды, через несколько месяцев после того, как Калигула прочно утвердился на престоле, Макрон и Энния получили приказ покончить жизнь самоубийством.

Смерть старого императора спасла Домиция. Он снова мог спокойно наслаждаться жизнью, тем увереннее, что его жена была родной сестрой Калигулы, нынешнего императора. Именно в эти дни был зачат сын Домиция Луций, родившийся почти через девять месяцев после смерти Тиберия, в середине декабря. Итак, своим появлением на свет он косвенно обязан тому гороскопу Фрасилла, который гарантировал Тиберию еще десять лет жизни. Если б не это предсказание и вера Тиберия в астрологию, Домицию не предоставили бы время для подготовки к защите и он покинул бы этот мир до кончины старого властелина.

У Фрасилла был сын Бальбилл. В царствование Калигулы он предусмотрительно пребывал в Египте, имея при себе сокровища, подаренные его отцу Тиберием. Бальбилл вернулся в Рим только в 41 году, когда узнал, что на престол вступил Клавдий, с которым у него были дружеские отношения. Их взаимная симпатия зародилась много лет назад. Всеми тогда презираемый, Клавдий был частым гостем в доме Фрасилла. Ученый-астролог и его младший сын с пониманием относились к увлечению Клавдия историей, его же привлекала загадочность их искусства. Однако приверженцем астрологии Клавдий так никогда и не стал, относясь к ней со здравым скептицизмом.

В Александрии было хорошо известно о сердечных узах, связывающих Бальбилла с новым владетелем империи. Поэтому к нему обратились с просьбой сопровождать в Рим делегацию из десяти человек. Делегации предстояло выполнить две задачи.

Во-первых, посланцы должны были передать императору официальные приветствия в связи с принятием власти и просить его от имени своих сограждан одобрить чествования по этому поводу.

Во-вторых, им предстояло ходатайствовать об утверждении новых городских привилегий, а также повлиять на императора, чтобы он принял меры против евреев. Впрочем, те со своей стороны также направили делегацию – с жалобой на александрийских греков!

Ответ императора помечен 10-м ноября 41 года. Вот выдержки из него: «Прежде всего разрешаю отмечать день моего рождения как день Августа, согласно вашей просьбе. Разрешаю также установить в ряде мест монументы мои и членов моей семьи. Ведь я вижу, что вы стремитесь всюду ставить изваяния, свидетельствующие о вашей привязанности к моему царствующему дому.

Что же касается двух золотых скульптур:

Первая из них должна символизировать Дело мира Клавдия. Я вознамерился было воспретить ее водружение, опасаясь, что она окажется слишком великолепной. Однако, уступая просьбам моего многоуважаемого друга Бальбилла, не возражаю, чтобы изваяние было установлено в Риме. А второе разрешаю носить во время шествий в дни, посвященные патронам города, так, как вы того желаете. Вместе с изваянием в шествиях можете носить и трон, украшенный по вашему усмотрению.

Было бы, пожалуй, неправильно, приняв столь большие почести, отказать вам в создании административного округа, носящего мое имя, и посадке священной рощи по египетскому обычаю. Поэтому я согласен на это, равно как и на установку конной статуи Витразия Поллиона, моего прокуратора.

Разрешаю сооружение квадриг в мою честь на вашей границе.

Вместе с тем я отказываю в просьбе назначать верховных жрецов в мою честь и запрещаю постройку в мою честь храмов, ибо не намерен раздражать своих современников.

А теперь о том, кто виновен в стычках и спора  или, точнее сказать, в войне с евреями. Правда, ваши посланцы, в особенности Дионисий, сын Феона, во время совместной встречи с противной стороной вели себя крайне вызывающе. Тем не менее я решил не производить тщательного дознания. Однако предупреждаю, что выступлю со всей решительностью против тех, кто осмелился бы вновь сеять вражду. Заявляю без обиняков: если вы не откажетесь от этой губительной взаимной ненависти, буду вынужден показать, на что способен даже мягкий властитель, доведенный до праведного гнева. Поэтому еще раз настоятельно призываю вас относиться к евреям дружественно и с пониманием, ибо те издавна обитают в этом городе. Вы не должны препятствовать евреям в исполнении религиозных обрядов. Надо разрешить им их обычаи, как это было во времена Божественного Августа. Ознакомившись с мнением сторон, я санкционирую эти обычаи.

Евреям повелеваю удовлетвориться теми привилегиями, которые издавна у них существуют; и пусть они не посылают своих делегаций, словно живут в отдельном городе. Такого до сей поры никогда не водилось. Пусть также они не вмешиваются в спортивные соревнования, которые организуются городскими властями. Они должны довольствоваться своими привилегиями и пользоваться теми благами, какими обладают в этом чужом для них городе. Им запрещено склонять к переселению, а также принимать евреев из Сирии и остальных районов Египта, в противном случае это вызовет у меня серьезное к ним недоверие. А если они не подчинятся моим наказам, я вынужден буду применить к ним суровые меры, считая, что они наносят империи вред.

Если вы прекратите обоюдные распри, пойдете на взаимные уступки, проявите взаимопонимание, я буду как и прежде заботиться о городе, с которым мою семью связывает давняя дружба.

Хочу засвидетельствовать, что мой друг Бальбилл, как всегда, в беседе со мной проявил заботу о вас; с непомерным усердием он отстаивал ваше дело».

Цель последних слов императорского послания была понятной. Клавдий хотел укрепить позиции Бальбилла в Александрии, несомненно, по его собственной просьбе. Ведь делегация не добилась главного – император не осудил евреев. Вину за это греки – жители Александрии – склонны были возложить на своих посланцев, обвиняя их в нерасторопности, в отсутствии усердия, недооценке значения миссии. Потому-то император так подчеркнуто говорил об усердии и самоотверженности Бальбилла, который, вероятно, не хотел утратить доверия своих земляков на берегах Нила. На протяжении всего царствования Клавдия он делил свое время между Римом и Александрией. Он быстро поднимался вверх по ступеням государственной иерархии, возглавляя при этом и некоторые чисто местные, египетские учреждения.

В 43 году как военачальник высокого ранга Бальбилл участвовал в походе на Британию. Позже у него в Египте была почетная должность смотрителя храмов и рощ, посвященных Августу, при этом он служил верховным жрецом приюта Гермеса в Александрии. Благосклонное отношение императора позволило ему возглавить знаменитую Александрийскую библиотеку, крупнейшую в тогдашнем мире. В благодарность Клавдию он создал там специальный отдел, назвав его «Клавдианиумом», где ежегодно в определенные дни публике читались научные труды императора.

В Риме Бальбилл какое-то время выполнял министерские функции, возглавляя ведомство по приему делегаций и контролируя его греческий отдел.

Несмотря на занятость множеством ответственных дел, Бальбилл продолжал изучать астрологию. Он хорошо разбирался в науке вращения небесных тел и предупредил Клавдия, что в 43 году произойдет солнечное затмение, как раз в день рождения императора. Это было важное известие. Необычайное явление могло возбудить в народе тревогу как выражение воли богов. Стремясь загодя это пресечь, Клавдий распространил во всей империи сообщение. В нем указывалось, когда именно будет затмение солнца, разъяснялись также причины подобных явлений. Все это, несомненно, было делом рук Бальбилла.

В специальном труде астролог объяснял, как с помощью гороскопа, составленного к дате рождения, можно определить продолжительность человеческой жизни, предсказать, какая последует смерть.

По позднейшим слухам, Агриппина выспрашивала Бальбилла, что говорят звезды о ее сыне. Изучив гороскоп, «математик» заявил:

– Он станет императором, но убьет мать.

Агриппина якобы сказала:

– Пусть убьет, лишь бы царствовал!

Эту беседу сочинили приверженцы астрологии и враги Агриппины. Однако не подлежит сомнению факт, что Бальбилл стремился ближе познакомиться с Агриппиной с того момента, когда она стала женой императора. На роль воспитателя ее сына Бальбилл рекомендовал Хайремона. Оба египтянина хорошо знали друг друга, их связывала работа в библиотеке и в музее, интерес к астрологии и неприязнь к евреям. Бальбиллу не требовалось изучать расположение планет, чтобы сразу заявить, что сын Агриппины – восходящая звезда. А Хайремону он вполне доверял: тот наверняка всячески старался внушить воспитаннику надлежащее отношение к познаниям «математиков».

Следовало приобретать как можно больше друзей астрологии в императорской семье. Ведь столь доходное дело, как составление гороскопов, имело и некоторые теневые стороны. Все пользовались услугами «халдейских» мудрецов, но все дрожали от страха перед тайнами их искусства. А страх рождает подозрительность. С особенным недоверием относились к астрологам высшие власти. Они были убеждены, что те действительно умеют читать будущее и, следовательно, зная государственные тайны, могут посвятить в них людей, не имеющих на это права.

Поэтому тот самый Тиберий, который так верил звездам, в первые годы своего владычества добился через сенат утверждения суровых репрессий против проживающих в Риме астрологов. Тогда было принято решение о том, что римские граждане, прорицающие по звездам, теряют все свое состояние и отправляются в изгнание, а «математиков»-иноземцев ждет смертная казнь. Это не были пустые фразы. Одного из астрологов сбросили со стены Капитолия, другому топором отрубили голову. Только публичное отречение от своего ремесла и личная благосклонность императора спасли некоторых из них от гибели.

Разумеется, эти постановления и репрессии не касались Фрасилла, так же как и более поздние эдикты императора не затронули его сына. Впрочем, через какое-то время даже менее влиятельные адепты астрологии возвратились в Рим. Спрос на них был чрезвычайно велик, в том числе и со стороны инициаторов таких гонений. Преследования не раз возобновлялись. Появлялись грозные указы, применялись суровые кары, но вскоре об этом забывалось, так как хотелось забыть.

Подобная непоследовательность была вызвана как раз глубокой верой в астрологию. Ведь непосредственным поводом для таких решений сената при Тиберии послужило раскрытие заговора, якобы составленного молодым аристократом Либоном. Он обратился к астрологам, желая узнать, когда император умрет и кто будет его наследником. Предвосхищая смертный приговор, Либон покончил жизнь самоубийством.

Через тридцать лет Агриппина использовала и это недоверие к астрологам, и решение сената о деле Либона, чтобы погубить свою соперницу Лоллию Паулину, дерзнувшую мечтать о браке с Клавдием.

Нашелся услужливый доносчик: Лоллия выспрашивает астрологов о важных государственных делах, добиваясь у них ответа, кто будет женой императора. Клавдий, чтобы успокоить Агриппину, лично обвинил Лоллию перед сенатом. Ее приговорили к изгнанию и конфискации почти всего имущества. Она смогла сохранить лишь малую толику своих огромных богатств. Впрочем, и этого Агриппине оказалось мало: впоследствии к изгнаннице явился трибун, огласивший ей смертный приговор.

Подозрительность вообще была присуща Агриппине. А вдруг приговор не приведен в исполнение? Или Лоллия подкупила офицера и он убил кого-то другого? Она велела доставить ей голову соперницы. Но смерть неузнаваемо преобразила облик Лоллии. Императрица не узнавала ее. Успокоилась только тогда, когда раздвинула мертвые губы и по зубам убедилась, что это она самая.

Такая судьба ждала женщину, обширные матримониальные планы которой поддерживал вольноотпущенник Каллист. Второй соперницей Агриппины была Элия Петина, на которую сделал ставку Нарцисс. Но это была уже немолодая женщина, и прежде не внушавшая Клавдию симпатию. Поэтому Агриппина оставила ее в покое. Всю свою ненависть она сосредоточила на Нарциссе. То была истинная месть Мессалины с того света. Человек, который больше всех способствовал ее гибели, теперь сделался объектом яростных нападок ее преемницы.