Текст книги "Хроника чувств"

Автор книги: Александр Клюге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Похвала топорной простоте

По поручению своих государей Иоганна Фридриха и герцога Эрнста Августа известный пролетарий умственного труда Готфрид Вильгельм Лейбниц получил задание в 1680–1685 годах добиться своими изобретениями повышения рентабельности рудного дела в Верхнем Гарце, за что ему было положено вознаграждение в 1200 талеров, детали на его усмотрение.

Прибыв на место, он осмотрел сложные насосы и подъемные механизмы, приводившиеся в движение лошадьми и водой; они качали воду из штолен и штреков наверх, а подъемники одновременно доставляли на гора добытую руду. Летом и в морозную зиму рудники страдают от недостатка воды. Добыча серебра замирает. Рудокопы остаются без работы, их семьи голодают.

Ученый вылез из повозки, осмотрел приспособления, водохранилища. Старший горный советник фон Хан не доверял естествоиспытателю. Тот предложил использовать ветряные мельницы, такие, как в Голландии. Однако ветры в горах Гарца не такие постоянные, как западный ветер на море. Они обрушиваются резким ударом на крылья мельниц, не столько движут их, сколько рвут на части. Старший горный советник сохранял скептицизм. Он считал ученого прожектером, залетной птицей.

Задача в том, сказал Лейбниц, чтобы вновь поднять воду в резервуары после того, как она отработает свое, вращая колеса и поднимая руду. Он сравнил местность, состоявшую из горных хребтов и долины, с кровообращением человеческого тела, поднимающего свою жидкость вверх, до самого черепа, чтобы дать ей спускаться оттуда, словно по каскадам. Что касается местности, то тут горному советнику ничего не надо было описывать, но ученый говорил о груди, плечах, шее водотока. Какие источники энергии есть у вас? – спросил он. Ничего, кроме ветра и некоторых видов топлива, отвечал старший горный советник. Однако для этого понадобилось бы устроить и кровообращение для транспортировки угля на гору. Это съест энергию, которая будет получена. Дерево наверху есть, но оно горит слишком быстро, рассуждал Лейбниц. Остается только ветер. Он представлял большие крылья мельниц, установленных на горных склонах. Лейбниц проголодался и решил ехать обратно.

Недоверие старшего горного советника питалось недоверием горняков, которых он знал. Они саботировали предложения высокоученого мужа, которые тот в письменном виде направлял из столицы. Привить этим горам органический разум – дело непростое. К тому же быстрого успеха не получилось, потому что мельницы под ударами горного ветра быстро разрушались. Позднее столичное светило спланировало установку небольших грубо сработанных мельниц: вода действительно поднималась вверх, в верхние резервуары, с помощью черпаков, однако горняки ею не пользовались. Необходимо было добавить еще устройство для переключения энергии их привычек, и ученый, сидя в Ганновере, действительно разработал соответствующую модель, согласно которой делегаты из столицы, студенты, должны были пробыть там несколько осенних месяцев, чтобы провести разъяснительную работу у водохранилищ. Однако Лейбниц не справился с пространственной дистанцией. Ему бы надо было снова приехать и поднять студентов в своего рода интеллектуальное водохранилище, чтобы те, в свою очередь, могли поднять привычку в головах горняков на такую высоту, откуда поток идей и приемов, ринувшись вниз, смог бы двигать колеса человеческих дел. Поэтому ветряки в Верхнем Гарце так и остались, хотя стоили определенных средств, только частью задуманного, превратившись со временем в старинную диковину.

В наше время профессор К. Х. Манегольд из Ганновера поручил гамбургскому инженеру-строителю Й. Готтшальку воссоздать это «устройство для искусного использования горизонтальных и вертикальных ветров в Верхнем Гарце» по наброскам ученого. Моделист Й. Штромайер изготовил точную модель. Эффективность разработанных Лейбницем ветряных мельниц с вертикальной осью была проверена в аэродинамической трубе. Опыты показали, что речь идет о «довольно примитивной машине, допускающей лишь незначительное использование энергии ветра». Отчет об этом был направлен в Бад Годесберг, в Немецкий фонд научных исследований, финансировавший проект.

Однако в Бад Годесберге, в центральном аппарате фонда, работал почитатель Лейбница, который за свои деньги забрал модель из аэродинамической трубы и доставил ее на мебельном трейлере в Клаусталь-Целлерфельд. Он установил массивное устройство в просвет между двумя горными хребтами, словно в естественную аэродинамическую трубу. Была зима, и ветры со стороны ГДР обрушились жестокими ударами на ветряк, который дал вполне ощутимую энергию, достаточную для того, чтобы двигать большую, столь же примитивную подъемную установку, если совместить работу шести подобных устройств. В таком случае они могли поднять солидный объем воды с предполагаемой для 1680 года глубины штолен на высоту бывших резервуаров, следы которых еще сохранились. Это был проницательный человек, заявил почитатель Лейбница (доказательство обошлось ему в 2680 марок), сумевший, ГЛЯДЯ ИЗДАЛЕКА, ИЗ СТОЛИЦЫ, пребывание в которой было для него более подходящим, чем в суровых горах Гарца, произвести необходимые уточнения. «Модель может показаться искусственной в аэродинамической трубе, она и рождена искусством, однако она повинуется природным условиям на месте. Я восхищаюсь ТОПОРНОЙ ПРОСТОТОЙ ЭТОГО ИСКУССТВА. Взгляните, на странице 4 документации можно увидеть легкие, элегантные голландские ветряные мельницы. Он собирался их копировать. Вот здесь, на странице 16, попытка их увеличить. Эти модели были разрушены горными ветрами в 1683 году, а вот здесь, на листах 21, 22, 23, отражено движение к тяжелой и прочной, примитивной конструкции, пригодной для природных условий местности». Он разработал ее, не приезжая сюда второй раз. Вот что такое проницательность.

Вчитаться в документ

Водители сидели в столовой, примыкавшей к рощице, служившей для маскировки. В главном здании, у дверей, сидели охранники.

Канцлер: Я уже четыре года как не был на этом заседании, совсем не следил за тематикой.

Личный референт: Я кое-что приготовил для вас, господин федеральный канцлер…

Канцлер (пробегает взглядом 14 страниц): Это слишком длинно. Мне надо говорить четверть часа. Одну страницу я читаю две – две с половиной минуты. 2 на 14 = 28 минут. Получается, дорогой, что я это не могу прочитать, а тем более понять.

Референт: Я расскажу вам.

Канцлер: Подождите. Термоядерный синтез не будет реализован ранее 2010 года, скорее всего, еще позже; до того времени этот источник энергии не будет доминирующим и окажется уже устаревшим. Запасы угля достаточны на длительную перспективу, однако для них требуются выгодные условия добычи, они нерентабельны, так что остаются только минеральные виды топлива… Если же теперь, вследствие кризиса, будет высадка десанта на юго-восточном побережье Аравии, в сочетании с неожиданным ударом с горы Хермон через Дамаск, и все смести…

Референт: Уже не соответствует ситуации…

Канцлер: Я слишком долго не занимался этими вещами.

Референт: Всегда находились другие дела…

Канцлер: Это очень специальная тематика…

Лучше всего канцлер мог подготовиться к неожиданно назначенной речи, говоря сам. Он не мог уяснить ситуацию, читая чужую речь или слушая ее, он начинал путаться в фактах. Зато он усваивал данные, располагая их в своем порядке, словно эхолот сообщая их своим знающим слушателям поначалу в случайном порядке или по мере того, как они вспоминались, чтобы определить по их лицам, когда он попал в точку, а когда – нет. Эту линию обучения по ходу дела он мог осторожно улучшить во время доклада, надеясь, что его память его не подведет.

Канцлер: Солнечная энергия, технические масштабы, размах… появится, если появится вообще, еще позже. Она сделает нас зависимыми от импорта энергии из ареалов с высоким уровнем солнечного облучения (например, Сахары). С учетом удерживаемой французами линии это не так уж страшно. Но что мы скажем по поводу Ливии?

Референт: Сахара не относится к французским территориям…

Канцлер: Верно. Тогда придется заниматься инвестициями в самые враждебные территории…

Референт: Это не столько враждебная территория, сколько труднодоступная местность…

Канцлер: Высадка войск здесь еще менее возможна, чем на юго-восточном побережье Аравии…

Референт: Вообще уже не разделяется большинством…

Канцлер: Что не разделяется?

Референт: Мнение, что первый удар придется с юго-востока, тогда как второй фланговый охват пройдет через Дамаск, который находится в Сирии.

Канцлер: Разумеется, я знаю. Это там.

Референт: АА просил с осторожностью отнестись к Сирии, склонной к нервным реакциям. Между прочим, проблема минерального сырья, похоже, уже не стоит так остро.

Канцлер: Что вы все о минеральном сырье, говорите просто нефть.

Референт: Нефть! Поскольку все бросились по примеру арабов искать нефть, то были обнаружены такие нефтяные запасы за пределами арабского мира, что вопрос оказался снятым с повестки дня…

Канцлер: Когда?

Референт: Наверное, года два назад…

Канцлер: Почему же я узнаю об этом только сейчас?

Референт: У вас не было времени это прочитать.

Канцлер: Хороши, нечего сказать. Это может послужить толчком к третьей мировой войне.

Референт: Дело в том, что эта проблема в тот момент не была так актуальна, потому что были вопросы позабористей…

Канцлер: Попрошу выражаться поэлегантнее.

Референт: Прибыли корреспонденты «Нойе цюрхер цайтунг», «Ле монд», «Нью Йорк таймс», «Манчестер гардиан», «Ди Цайт».

Канцлер: Импорт энергии, из-за которого мы вновь окажемся зависимыми от Ливии, вещь совершенно недопустимая…

Референт: Но есть и другие страны, где много солнца и пустынь.

Канцлер: И будет еще больше. В силу трагических обстоятельств…

Референт: Большое дело – энергия термоядерного синтеза. Правда, ее недостаток в том, что ее никто не понимает.

Канцлер: Преимущество…

Референт: Вам пора.

Канцлер: Ну что ж, в целом я готов.

Референт: Вот, возьмите папку.

Канцлер: Минутку…

Референт: Возьмите, пожалуйста.

Канцлер: Без папки я чувствую себя словно голым.

Референт: Вам надо поторопиться.

Канцлер: Вот только допью…

Референт: Без вас они не могут начать.

Канцлер (отхлебывая из чашки чай): А вы уверены, что удар через Дамаск никак невозможен?

Референт: Четыре года назад это было бы еще возможно.

Канцлер: Для меня словно вчера.

Референт: Время летит.

Канцлер: Да. Даже чаю как следует попить не дадут.

Референт: Это потому, что он стоял на подогревателе.

Канцлер: Могли бы его и снять.

Референт: Мы опаздываем уже на шесть минут.

Канцлер: Зато я на удивление хорошо подготовлен и могу отдохнуть во время речи.

Референт: Желаю вам удачи, господин федеральный канцлер.

Канцлер: Пока!

Источник богов
_{Проект фильма об Акаше с Андреем Тарковским}

В Берлине, в комнате, примыкающей к кухне, сидел (вернее, был усажен опекавшими его друзьями) Андрей Тарковский. Один из немногих великих среди кинорежиссеров мира, изгнанный из советского Союза кинематографистов, в Голливуде неизвестный.

Присланный за мной человек проводил меня до места, где скрывался Тарковский. Через третьих лиц мы дали знать друг другу о намерении создать фильм по книге Рудольфа Штайнера «Хроники Акаши». Тарковский слышал о коллективно созданных фильмах «Германия осенью», «Кандидат», «Война и мир». Он был готов к сотрудничеству.

Нужно было уладить одно расхождение во мнениях. Я исходил из того, что фильм должен создаваться без поддержки, то есть без помощи каких-либо властей. Поэтому условия съемки должны были быть самыми простыми, чтобы избежать особых затрат. Все, что предполагалось, включая отсылки к эзотерическим учениям Елены Блаватской, которые я собирался использовать как фон для изложения идей самого Штайнера, в самой малой мере составляло «переводимые на язык кино картины». Андрей Тарковский, напротив, полагал, что съемки должны проходить в каком-либо выдающемся месте, например на пересечении путей между Гималаями и Каракорумом, то есть в Тибете. Там есть хреоды, начал он разговор, как только меня усадили и угостили чаем. Это «необходимые пути». Только в таких местах, а место – это всегда сумма движений, которые там могут состояться, только в таких местах нас и может ждать успех в съемках фильма, более того – даже только в планировании съемок. Без подходящего места нам и придумать ничего не удастся.

В компании русских, его обхаживавших, царила некая напускная таинственность. Я не был уверен, что его высказывания, переведенные этим окружением на немецкий, в особенности что касается практической стороны, и есть его последнее слово. Это он настоял на разговоре. Ему следовало каким-то образом учитывать особенности моего образа мысли[66]66
  С тем, что есть благоприятные места и моменты времени, с этим я не спорил. Я могу снимать у источника, который тронул меня, песчинку, голубя или муравья, и съемка будет удачной, потому что мне помогает БОГ БЛАГОПРИЯТНОГО МОМЕНТА. Однако с точки зрения организаторов съемок это излишняя роскошь. Если речь идет о том, чтобы вдвоем находить подобные места (и прежде всего моменты времени), надо быть независимыми от этих структур. Но потом надо искать места (и удачные моменты) там, где они найдутся. То есть действовать наудачу, а не ПЛАНИРОВАТЬ.


[Закрыть].

В Южной Италии, неподалеку от Неаполя, заговорил Тарковский после того, как я получил вторую чашку чая и два блина, есть источник, известный уже с античных времен (его упоминает Овидий), Тарковский видел его сам. Добраться до него сложно, потому что источник расположен под построенной позднее христианской часовней. Саму же капеллу можно разыскать, если найти имение одного благородного семейства, в подвале этой загородной виллы обнаружить проход к еще более глубокому подвалу, где и надо долбить землю. Поскольку все расположено на склоне холма, туда пробивается дневной свет, и так можно раскрыть подход к источнику. Как только я вошел, произнес Тарковский, я почувствовал, что ход к одному из тех источников проходит совсем не глубоко, прямо под поверхностью, а эти источники связаны с подземным миром. Вот об этом ощущении, полагал он, и должен быть весь фильм.

Съемки этого места, возразил я, даже если мы задокументируем раскопки источника, никак не гарантируют, что мы получим нечто в духе Рудольфа Штайнера. Верно, ответил он, но это ощущение, если вы сможете его разделить со мной (и для этого совсем не надо ехать в Южную Италию, достаточно, если вы вот в этой комнате проникнитесь моим чувством и поддержите его), это будет сейсмографическим навигатором, по которому можно будет ориентироваться в создании образов. Переводчики, молодая русская женщина и ее друг, принадлежавшие к ближнему кругу опекунов Тарковского, недолгое время поспорили относительно перевода слова СЕЙСМОГРАФИЧЕСКИЙ. Тарковский воспользовался русским выражением, не имеющим точного соответствия в немецком языке; слова значили что-то вроде «парящий», в сочетании с резонансным возбуждением они могли значить и «thrilling», «волнующий», «con moto», а еще и «разрушительный». Тарковский прервался, спокойно слушая их разговор. В морщинах его лица отражалась высокая степень решимости. Он был настроен «надиктовать» фильм. В то же время он стремился к «сотрудничеству». Однако к сотрудничеству он не был привычен.

Тексты «Хроник Акаши» обращаются к глубокой древности. Они описывают происхождение человека, но более всего происхождение многих порывов духа, не вошедших в настоящее человечества.

Происходят ли исторические переходы катастрофически? Считать ли сильнейших представителей духа прошедшей эпохи, ставших антидухами новой эпохи, руинами, реликтами, живыми частицами, подобными вирусам, или же они как лава, оставшаяся после извержения вулкана? Откуда эмоциональное притяжение Тарковского к Тибету? Или же этот кинопроект о перепутьях и вершинах – только идея? Так же, как Рихарду Вагнеру нужен был Байрёйт как видимое доказательство успеха. Нужны ли гению экономические излишества, чтобы показать свое превосходство над посредственностью?

Оказалось, что упоминание Тарковским Тибета – результат переводческой ошибки. Речь на самом деле шла о каких-то долинах и ледниках в районе Гиндукуша. Там совсем близко – Тарковский сам там не был, но слышал об этом – «земля, на которую не ступала нога человека» и «сады невиданной красы». Сады были разбиты еще по древнейшим предписаниям Атлантиды и благодаря своей непрерывной культивированности свидетельствовали о том светиле, с которого ведут свое происхождение СОВЕРШЕННЫЕ. Если поискать, полагал Тарковский, то там можно будет найти и древние книги.

Я предлагаю для начала поехать туда без аппаратуры и проверить, так ли это на самом деле. Что же касается фильма, то мне представляется: главный герой, сильный телом и духом, землепроходец (географ). Он руководит экспедицией. Она недостаточно хорошо снаряжена, не хватило денег, ровно то же, что будет ждать и нас. Он отправился в путешествие, хотя финансирование экспедиции не включено ни в план этого, ни следующего года. Так что никаких планов. И вот вблизи пика Коммунизма путешественник обнаруживает те самые сады, девственные ледники и земли. Здесь, в берлинской квартире на Моммзен-штрассе, питаемые одними нашими ощущениями, мы видим, как выглядит нужное место.

Да, говорит Тарковский, это совершенно дикие долины, и речь идет об одной и той же реке, пронизывающей долину, однако на длинных участках она невидима. С самых высоких горных вершин спускается влага, процессия водяных молекул, из которых потом возьмут начало пограничные реки Окс и Иаксарт. Кто в эту воду окунется, ощутит прилив сил, потому что ее пронизывают эоны. Сосредоточение, спасение, способность не отчаяться во времена смуты – вот в чем смысл третьего трона, представляющего собой текущую воду, не видимую никому, говорит Тарковский.

И все это должен обнаружить совершенно аполитичный, немного упертый землепроходец, говорю я. Он находит то, чего совсем не ищет. Его упертость сродни нашей камере, требующей образов. То, что он находит на самом деле, – как волшебство оптических приборов, создавать которые голландские умельцы начали шесть веков назад, способных запечатлеть то, что скрыто от человеческого глаза. Например, 90-миллиметровый объектив Макро-килар. Хорошо, ответил Тарковский, так тому и быть.

Переводчики заметили: сказанное мастером может значить: «он одобряет это», или: «он согласен», или же: «это единственное, на что мы можем положиться».

Звери станут проводниками нашего героя, который не знает, что он ищет, сказал Тарковский. Они хотят попасть в ту долину, их влекут те сады, хотя звери «ничего не знают», и они идут вдоль невидимой реки, пока она не выходит на поверхность. Это одна из прекраснейших долин на свете, я вижу ее перед собой. Там пасутся статные белые кони, высятся посаженные Лисимахом аллеи.

Нам нужна советская виза, сказал я. А древние реки называются сегодня Аму-Дарья и Сыр-Дарья. Мы должны выбрать одну из двух речных долин. В наше время каждая из этих двух рек несет, и это может быть хорошо запечатлено камерой, глину, кружащиеся частицы земли, пока вода не уходит в песок, так и не достигнув Аральского моря, в которое она прежде впадала. Будет большой удачей, если мы вообще найдем нечто, передающее сообщения «Хроник Акаши» Рудольфа Штайнера в зримых образах. Быть может, мы найдем «советские дома», места экологических бедствий, каналы и водные перемычки, хлопковые поля. Вместо этого нам бы надо поехать в замок Эльмау или на озеро Шпитцингзее, и там на какой-нибудь пашне, в каком-нибудь ключе, у какого-нибудь зверя можно бы найти больше указаний на то, о чем ведет речь Штайнер (ведь он пересказывает более ранние источники), чем в поездке на советский Памир.

Тогда надо будет перебраться на сторону Гиндукуша, принадлежащую Индии, ответил Тарковский. Один только небосвод над этими суровыми горами, несколько квадратных метров земли, на которую не ступала нога человека, – это были бы кадры. Обращенные против московских планировщиков. Кое-что из того, что вы называете образами, мы перескажем в другом месте, предложил Тарковский. Что значит подлинность? Что может быть инсценировано? Северная Грузия не менее подлинна, чем Афганистан. Однако если появляется то чувство места, какое я испытал в Неаполе, то съемки могут проводиться только в том месте, где возникает подобное чувство. Так мы будем лозой, указывающей на нужное место? – спросил я. Иногда один, иногда другой, но лучше всего оба вместе, ответил Тарковский. Нужно «ждать появления образов».

Наверняка есть следы самых ранних эпох, заявил Тарковский. Их удастся обнаружить, если мы сможем представить себе пустые пространства и пустые временные последовательности. И в этом смысле местность северо-восточнее Окса и Иаксарта представляет собой ПУСТУЮ МЕСТНОСТЬ. Так где же искать таинственное, как не там?

Я ответил, что мы можем с таким же успехом снимать элементарные явления: первый порыв осеннего ветра, самый длинный момент зимы, утренние восходы, из которых ни один не похож на другой. Если у Гомера говорится: «Резко сквозящее око, словно северный ветер», то это снять тяжело, потому что сквозит глаз, а не ветер. Но мы скорее сможем снять это на известняковых склонах Альп или у моря на далеком севере, чем во время экспедиции в древнюю страну, не ведомую ни вам, ни мне.

Вода – возница жизни

Мы должны наблюдать за всем разнообразием воды и ее течения, сказал Тарковский. Поэтому мы и в самом деле могли бы назначить начало съемочных работ здесь, в Европе. Именно воды держат связи времен. Не воздух, не огонь. Земля, так не движется в больших объемах по поверхности планеты. Пустыня за сотню лет может продвинуться на 200 километров. Сколько же ей понадобится времени, чтобы обогнуть планету?

Я был рад, что мне удалось отвлечь его от дорогих поездок для двух съемочных групп, которые понадобились бы нам. Сколько материала мы сможем снять уже в будущем году? – спросил Тарковский.

Мы договорились, что каждый со своей группой начнет работу уже в ближайшие недели. Делать, так сказать, кинозаметки, отвечающие настроению разговора, который состоялся между нами. Институт киноискусства в Ульме должен был предоставить нам средства для проведения съемок.

Я вижу Тарковского в момент расставания в темнеющей комнате. Какое-то время мы обменивались сообщениями через посредников. Но вскоре смертельная болезнь нарушила его планы. Его жизненные силы изменились. Они стали более нетерпеливыми, несовместимыми с появлением чего-то, что можно получить только ожиданием. Тем временем начал меняться и Советский Союз. Можно было бы вести съемки в изначально запланированных местах. Тарковский умер в парижской клинике.