Текст книги "Знойное лето"
Автор книги: Александр Кутепов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
ПАШКИН ДОМ
Весна незаметно переходила в лето. День стал жарок и долог. Быстро загустела зелень на полях, но столь же скоро и сникла без дождя. Объезжая через день Мокрый угол, Иван Михайлович тяжко вздыхал, глядя на квелые всходы. В деревню возвращался угрюмый, злой. Ехал к ребятам на машинный двор. Те тоже без настроения и охоты копаются у комбайнов, прибирают посевной инвентарь. По вечерам они тоже, то один, то другой, наведываются на свои поля.
Но в первых числах июня в погоде наметился перелом. Сперва протащились по небу реденькие облака, но скоро загустели, потемнели. Звонко и раскатисто ударил гром, встряхнул тучи и они осыпались буйным ливнем. Все на земле воспрянуло, задышало, заторопилось расти. Люди тоже как бы обновились. В лицах и словах приветливость, на разговор каждый идет охотно. Воспользовавшись этим, Иван Михайлович в конце недели предложил ребятам с пользой занять выходные.
– Завтра утречком, – сказал он, – начнем, как договаривались, Павлу дом ладить. Лес мы с ним уже сготовили, так что точите топоры, поднимайтесь пораньше и холодком приступим. Нам, ребята, лишь бы начать, а там дело само пойдет.
В этот же вечер, не заходя из мастерской домой, Иван Михайлович направился к Пашке. Еще раз обошел подворье, прикинул, куда ловчее бревна после разборки дома складывать, где новый сруб ставить. Антонида, Пашкина мать, худая, плаксивая, раньше времени стареющая от забот, неотступно ходила за Журавлевым, прикладывала руки к сердцу и все повторяла:
– Зря ты затеял, Михалыч… Мы и в этой избе как-нибудь. Крепкая еще изба.
– Ага, крепкая, – бурчал Журавлев. – Только топку зимой переводить. Не мешай мне, Антонида, а лучше перетаскивай свое добро в малуху. Не сам я, Антонида, выдумал это, а ребята решили. Намекнул им, конешно, не без этого… Павел-то пришел?
– Дома уже. Позвать? – заторопилась Антонида.
– Покличь-ка. Задание ему дам.
Пашка пулей выскочил из избы, дожевывая на ходу.
– Что делать, дядя Вань? – спросил он.
– Дел, парень, много у нас с тобой. Позови Андрея, еще кого из ребят и разгружайте избу. И вот эти все репьи под корень чтоб. Одним словом, елки зеленые, подготовить и очистить территорию.
…Наутро Иван Михайлович поднялся чуть свет. Походил по двору, еще раз перебрал все топоры, у каждого пробуя пальцем острие, отложил три – себе, Сергею и Андрюшке. Еще приготовил увесистый, но ловкий молоток, гвоздодер, железные скобы, ломик, моток веревки. Потом только стал будить Андрюшку. Тот долго мычал, брыкался, пока не сообразил, зачем его будят. Сразу вскочил, сполоснул лицо у колодца, выпил кружку молока – и готов.
– Ти-линь-бом, ти-линь-бом, мы построим Пашке дом! – напевал дорогой Андрюшка, а Иван Михайлович вспоминал, как после войны, в пятьдесят первом году, строился в Журавлях новый дом.
Обветшала и устарела к тому времени деревня. Как нищий для жалости, так и она выставляла напоказ провалившиеся крыши с темными ребрами стропил, плакала вросшими в землю окошками и как бы спрашивала: чего же вы ждете, люди, когда за топоры возьметесь?
Первым взялся кузнец Лукоянов. Правдами и неправдами добыл он лес, приволок его к своей саманухе, и вся деревня затаила дыхание в ожидании чуда. Как главная новость передавались известия, что в лесу на бугре копает Лукоянов камень на фундамент, что камень уже накопан и привезено его больше десятка телег, что Лукояновы ребятишки кончают шкурить бревна, что размечает кузнец дом о трех комнатах, не считая кухни, сеней и чулана, что уже точатся топоры, что уже зарезан баран для угощения плотников, что уже обходит кузнец мужиков и приглашает их на «помочь».
Дождались. В такое вот веселое утро деревню поднял на ноги перестук топоров. Да такой дружный и звонкий, что все от мала до велика сбежались смотреть. Из собранного Лукояновым народа по-настоящему плотничать умели двое-трое, но тем сильна «помочь», что самый распоследний неумеха и слабак, подчиняясь общему праздничному настрою, выкладывается до предела сил. Проезжавшая через деревню редкая в те времена легковая машина была остановлена этим стуком-перестуком. Вышел из машины человек (потом говорили, что кто-то из больших областных начальников, но тогда даже фамилию забыли спросить), постоял, посмотрел, не удержался, скинул пиджак, попросил топор. Играючи выбрал паз по всей длине бревна, напился квасу, сказал мужикам, что это не просто первый новый дом в деревне, а начало обновления всей деревенской жизни…
Кузнец Лукоянов давно уже помер, дом его постарел, потерялся среди других, поставленных позднее. Но тем не менее от него в Журавлях продолжает идти своеобразный отсчет времени. Если журавлевец, вспоминая о чем-то, говорит, что это было за год до того, как Лукоянов поставил дом, то никто не станет уточнять, в каком именно году это было. Помнят. И Журавлев вот вспомнил, пока они в полном плотницком вооружении размеренно шагали почти через всю деревню. И все, кто встретился им в этот ранний час, обязательно спрашивали, куда это Иван Михайлович и Андрюшка направляются? Хотя все уже знали, что у Антониды Ившиной сегодня «помочь».
У деревенской «помочи» свой устав: пришел – начинай работать, не жди, пока другие соберутся. Поэтому Иван Михайлович сразу начал отбирать бревна потолще и покряжистее для нижнего венца, откатывать их в сторону. Андрюшка и зевающий Пашка стояли и смотрели, не зная, за что взяться.
– Вам что, елки зеленые, особые приглашения нужны? – спросил Журавлев. – Выставляйте рамы, лавки-полки отрывайте.
А сам он, орудуя ломом, уже укладывал четырехугольником отобранные бревна. Потом позвал Антониду.
– Такого размера годится? – спросил он.
– Уж больно большая изба получится. Куда нам на двоих-то.
– Не на год делаем, – возразил он. – Нынче двое, а там Павла женим, внуки пойдут. Еще тесно будет!
Андрюшка прислушался к разговору, захохотал.
– Слышь, Пашка? Батя уже планирует тебя женить.
– Не выдумывай! – засмущался Пашка.
– Да точно. Иди послушай.
Между тем один по одному подошли все ребята журавлевской бригады, кроме Антона. Сергей пришел, еще четверо мужиков, приглашенных, так сказать, со стороны.
– Сила собралась! – восхитился Журавлев, оглядывая мастеровых людей. – Давайте расплануем, кто куда, да начнем… А где наш самый главный плотник? Антона не вижу.
– Проспал поди-ка, – сказал Валерка.
– Вон бежит плотник! – крикнул Сашка.
– Мать забыла разбудить, – сообщил Антон. – Вы давно здесь?
– Уже наработались.
– Хватит болтать, мужики, дело стоит, «помочь» ленивых не любит, – поторапливал Журавлев.
– Подождем еще минут пять, – попросил Сергей.
– Чего ждать, елки зеленые! Работать надо, а не прохлаждаться.
– Хотел удивить вас, да ладно, – Сергей выждал, разжигая любопытство. – Павел Ившин, как вам известно, самый молодой в колхозе механизатор, а Антонида Петровна скоро двадцать лет, как работает дояркой. Она заслужила жить в хорошем и удобном доме, а Павел еще заслужит. И не из старья будем собирать им дом, а новый. Совсем новый! – Сергей заволновался. – Недавно колхоз купил три дома заводского изготовления. Вчера вечером правление колхоза решило выделить один дом Ившиным.
– Ура!!! – закричал Андрюшка.
– Это еще не все, – продолжил Сергей. – Сейчас сюда придут на помощь нам еще десятка два человек. Вот тут и заработаем! Так что сейчас будет у нас новое разделение труда. Одним эту избу разбирать, другим со склада дом перевозить, а третьим – собирать его. Все ясно?
– Ну ты даешь, елки зеленые! – только и сказал Иван Михайлович. – Новость так новость! А как перевозить? – забеспокоился он. – Транспорт нужен.
– Я уже договорился… Давайте-ка так. Вы, ребята, дуйте на склад, машина туда придет. Детали каждого дома лежат отдельно. Выбирайте любой, они одинаковые, и возите сюда. А мы тут пока покумекаем, как да что.
Ребята тут же убежали.
– Вот, елки зеленые, дела так дела! – приговаривал Иван Михайлович и ожесточенно скоблил затылок. – Теперь и ума не приложу, как его ставить.
– Может, прямо на этот фундамент? – предложил один из мужиков, до этого не вступавший в разговор. – Он же каменный.
– Так размер не тот.
– А что размер? – мужик уже все продумал за какие-то минуты. – Две стороны не трогаем, пускай стоят себе, а две другие разберем, да на новом месте выложим. Тут же камня – пропасть. Эту избу при царе Горохе ставили. Хозяин всю силу в фундамент вбил, а на сам дом – что осталось. Я думаю так, мужики. А избу раскатаем, долго ли. Ломать не строить.
– Только так, Степан Андреич, – согласился с ним Журавлев.
А на «помочь» один по одному шли и шли люди. Сергей азартно распоряжался, кому чем заняться. Журавлев только удивленно хмыкал, наблюдая за ним. Ай да племянничек, ай да Серега! Вот это «помочь» получается! Улучив момент, он спросил Сергея:
– Как это с домом-то получилось?
– Так и получилось… Считай до вечера Кузина уговаривал. Уж думал все, ничего не получится, да догадался, по какой струне ударить. Захар Петрович, говорю ему, ты только представь, какой эффект получится по всему району, а может, и дальше. Самый молодой механизатор, а колхоз ему – пожалуйста – дом! – Сергей рассмеялся. – Эта идея была принята единогласно, так сказать. А когда я сказал, что этим мы подадим хороший пример закрепления молодых механизаторов, да добавил, что дом будет поставлен не просто так, а методом народной стройки, тут Захар Петрович не выдержал… А если серьезно говорить, то мы сделаем действительно великое дело.
– Вот тут у меня возражений никаких нет. Дальше-то что было?
– А что? Все распоряжения, кому надо, были отданы тут же. А я подался вдоль по деревне приглашать на субботник. Действовал и по партийной и по комсомольской линии.
– Хоть бы зашел, сказал, – вроде даже обиделся Иван Михайлович. – Я бы в чем пособил.
– А я специально не зашел, – опять засмеялся Сергей. – Должен же я когда-то проверить свои организаторские способности.
– Дела! Ну дела-а! – протянул Иван Михайлович. – Даешь ты, Серега, прикурить! Только давай тогда поспорим. Если после обеда не приедут снимать нас на телевидение, то считай, что я совсем не знаю Захара.
– Ты прямо чертознай какой! – удивился Сергей. – Я когда вчера уходил от него, он заказывал междугородний разговор.
– Ну вот. А я, как на грех, не побрился нынче…
Пришла со склада первая машина, груженная янтарными сосновыми брусьями, готовыми дверными и оконными косяками и даже рамами. С веселым криком, с шуточками и прибауточками ребята разгрузили ее в пять минут и снова укатили на склад. Несколько человек стали разбирать привезенные детали по маркировке, поставленной на них. Остальной народ полез на крышу старой избы.
Утирая слезы, смотрела Антонида Ившина, как сыпалась на землю трухлявая тесовая крыша, как мигом были сняты стропила, как полетели в одну кучу изъеденные червоточиной бревешки, которые и держались-то, наверное, в стенах на честном слове и на штукатурке. На втором часу работы были сняты двери, выбиты косяки, выдраны гнилые половые плахи… Была изба – нет избы. Одна печь стоит несуразной махиной.
Антониде вдруг показалось, что все происходящее теперь, все перемены с Пашкой – какой-то долгий беспросыпный сон. Вот возьмет да оборвется он, и придется ей снова, как прежде, думать одну тяжкую думу: как быть с неслухом Пашкой, как уберечь и дотянуть его до взрослости.
Два полных дня пласталась «помочь». И хоть собрались тут в основном те, о ком можно сказать поговоркой «Не клин да не мох, так и плотник бы сдох», а дело было сделано хорошо и прочно. Все эти два дня Журавлев ловил себя на мысли, что строят они не просто дом, где бы в тепле и уюте жил Пашка. Не просто так плотно легло бревно к бревну, образуя стены, – а сделано нечто большее.
В эти дни Пашка Ившин окончательно понял, что же такое коллектив и коллективизм, о которых часто упоминает Журавлев, говорят по радио и пишут в газетах. Открылось Пашке и другое: сам по себе он, без Журавлева и ребят, без всех журавлевцев ничего не значит, а только вместе с ними может стать очень сильным. Оттого светится его лицо и добра улыбка. Хорошо Пашке, и хочется ему, чтобы всем людям, кого он знает и кого не знает, было так же хорошо…
ИСПЫТАНИЕ ДЕЛОМ
А дни катились один за другим, разматывалось лето, набирая зрелую силу, торопило с работой, напоминало, что не только весенний, но и летний день год кормит. Страсти в Журавлях улеглись, да и некогда в горячую пору следить за тем, кто как сказал, кто как посмотрел, кто что сделал.
Поэтому никаких разговоров и пересудов не получил уход Наташи с фермы. Из доярок прямым ходом в почтальоны. Захар Петрович такое условие поставил: или оставайся дояркой или вовсе долой из животноводства.
– Хорошо, что не размазней себя показала, – успокоил ее Иван Михайлович. – Сказано – сделано! По-нашенски, елки зеленые! Сергей вот говорит, что в институт тебе надо поступать, на зоотехника учиться. Я поддерживаю.
– Он и мне давно говорит, – ответила она. – Буду готовиться, время теперь есть.
Стала Наташа замкнутой, неразговорчивой. Мария Павловна ходит около нее, как возле больной, вздыхает.
Иван Михайлович полагал, что все про своих детей знает и про ребят-механизаторов тоже. Оказывается, не все. Человек как изба на семи замках. Один отомкнул, другой отомкнул, а к третьему ключи не подходят.
Как-то вечером в грозу ввалился к Журавлевым Антон. Мокрехонек до нитки, зубами дробь выколачивает.
– Откуда ты такой хороший? – удивился Иван Михайлович.
– Натаха где? – спросил Антон.
– Спит уже…
– Так скажите ей, что переплыл я озеро. Туда и обратно. В грозу, как и договаривались, – сообщил Антон и пошел себе.
Иван Михайлович только пожал плечами, а утром стал у Наташи допытываться: что за новости такие?
– Я, может, за Антона замуж собираюсь. Надо же проверить его на храбрость.
Журавлев глазами хлопает, она посмеивается.
В конце июля отчитывался Иван Михайлович на партийном собрании о руководстве звеном и результатах работы. От волнения он заикался и зачем-то в подробностях перечислял, сколько чего звеном посеяно, какую выработку дали по звену и отдельно каждый из ребят, какой вид на урожай по каждому полю, в каком состоянии техника. Его не перебивали, давая время успокоиться и настроиться.
– Теперь, – говорил он, – возьму каждого из ребят в отдельности и посмотрим, с чем он пришел в звено и какую перемену в нем наблюдаю. За полгода совместной работы пришел я к выводу, что много лишнего, елки зеленые, на молодых наговариваем. Со своей колокольни на них глядим. А они самые обыкновенные, частью с придурью по молодости. И еще не любят, если поучать без нужды. Потому зря не лезу, не указываю, куда ногой ступить. Пускай сам он идет, а я уж как бы сбоку, а то и вовсе в стороне.
А насчет того, какую перемену в ребятах вижу, так вот: Сашка и Антон раздумали из деревни уезжать. Азартно собирались, а теперь утихли. На главного заводилу Антона я через Саньку пошел. Они же дружки – водой не разлить. Уговаривать не стал, а присоветовал Сашке повременить, так технику освоить, чтоб такого механизатора в любом месте с руками взяли. Механизатором Сашка толковым будет, а насчет того, поедет он теперь или не поедет, тут старуха надвое сказала. Загорелось Сашке осенью выдрать местами кусты и спрямить полосы в Мокром углу. Дельно задумано!
Теперь Виктора взять. Всем вроде хорош, но с ленцой. К нему я с другого боку подъехал. На перепашке паров дал обогнать себя. Ночью мы с ним работали, вот он и не заметил, елки зеленые, как я часть времени его загонку пахал. Утром учетчик замер сделал, а у Виктора моего на целый гектар больше. Нет, говорю, тут дело нечистое! Быть, елки зеленые, такого не может! Это меня, кричу, обогнать! Хватает Виктор сажень, меня под руку и айда новый замер делать. Все в точности, на гектар разница. Значит, случайно получилось, говорю ему. Теперь он и старается доказать мне, что никакой тут не случай, а работать умеет не хуже меня. А потом он меня и по правде обогнал. Тут я и открыл ему свой секрет. Посмеялись, но дело-то сделано. Теперь Витька у меня молодцом, уж не боюсь, что бросит трактор и домой убежит…
У Валерия и Павла тоже перемену наблюдаю. Про Федора говорить не стану. Федор первый мне помощник, хоть и молчком больше любит.
Вот так и отчитался Иван Михайлович.
…Над Журавлями и окрестным миром установилось жаркое вёдро. Быстро зажелтели хлеба, прямо на глазах меняя свой цвет, к земле клонится, наливаясь тяжестью, крупный колос. После росных ночей в березняках подолгу стали блуждать густые белые туманы.
Деревня готовилась к уборочной. Захар Петрович, чувствуя, что урожай получается добрый, стал спокойным, даже медлительным и насмешливо следил за возбужденной суетней Сергея. Так опытный обстрелянный солдат относится к новобранцу, охваченному жутью близкой битвы и любопытством к ее исходу. Если не в душе, то внешне по крайней мере Захар Петрович смирился с тем, что кончилось его единовластие в деревне. Все чаще и чаще люди не к нему прежде, а к Сергею заходят.
Днем Сергей мотается по бригадам и полям, на ночь превращается в писаря, готовит документальное обеспечение страды. Как агроному, ему надо выдать развернутый план уборки, расписать последовательность, объемы и предполагаемые сроки косовицы, обмолота, очистки зерна, вывозки его, засыпки семян, сбора половы, сволакивания и скирдования соломы, вспашки зяби и еще множества другого, что надо делать обязательно, быстро, хорошо, малой силой, без лишних затрат… Не меньше забот у него как у секретаря партийной организации: составление плана организаторской и политической работы, расстановка коммунистов, создание постов качества, договоры на соревнование, личные и коллективные обязательства, наглядная агитация, устная агитация и прочее разное. И это все надо делать в срок, ничего не упустить, ничего не забыть.
В добавок ко всему в районе посоветовали торжественно проводить механизаторов на жатву. Прислали даже сценарий. Прочитав его, Сергей схватился за голову. Чтобы сыграть спектакль по этому сценарию, потребовалось бы привлечь на репетицию половину взрослого и все детское население деревни.
Проводы все же устроили. За околицей были выстроены комбайны, перед механизаторами, смущенными всеобщим вниманием, Захар Петрович сказал речь с азартным призывом работать так, чтобы земля дрожала и звезды с небес осыпались. Потом Андрей Журавлев, гордый таким доверием, повел свой комбайн к ближнему полю. Там показала свою сноровку Марфа Егоровна. Быстро и ловко она связала из скошенной пшеницы тугой сноп. Школьники с барабаном и горном пронесли этот сноп по деревне и выставили его у колхозной конторы, у столба для подъема флага в честь передовиков.
Это было утром. А к вечеру у себя на таборе в Мокром углу Иван Михайлович выложил ребятам свою программу уборки. Как и весной, над будкой появился флажок, Иван Михайлович опять стоял перед ребятами, одергивая тот же замусоленный рабочий пиджак.
– Значит, елки зеленые, так… От самой весны, а вернее сказать от самой еще зимы болела у нас душа об этом хлебе. Потому что настоящий хлебопашец тогда спокой имеет, когда все до колоска прибрано и приготовлена земля к новой посевной. Теперь нам, елки зеленые, надо как следует поднатужиться и сделать все другим на загляденье, а себе в удовольствие. Прошу головами не вертеть и не ухмыляться. Как говорю, так должно быть и так будет. Иначе позор нам на все Журавли и даже дальше, потому как худая слава обгоняет любой ветер. Работать станем таким манером. Антон, Александр и Андрей на комбайнах. Им косить и подбирать. Чтоб качество было, елки зеленые, и все остальное. Если по ходу дела случатся передвижки техники из бригады в бригаду, то носами не дергать и не говорить, что своя полоса ближе и роднее. Федору, Валерию, Павлу и Виктору зябь пахать и прочие работы. Значит, комбайн с поля, солому тоже с поля долой, а плуг сразу в борозду. Сам я на время от техники ослобожусь и буду на подхвате… Теперь шуруйте домой, отсыпайтесь.
Ребята разъехались. Уже затихло торканье мотоциклов, а Иван Михайлович все сидел на ступеньках будки и сосал потухшую папироску.
Над хлебной желтизной дрожит и переливается знойное марево, резкие тени тихих облаков скользят неслышно по земле. Воздух сух и дурманно-горек от горячей пыли и спелых запахов поля, лесных прогалин и луговин. Сощурившись, Журавлев любовался, как качается волнами рослая пшеница. Кажется, еще миг и все – лес, почерневшая от дождей будка, красные комбайны, синие тракторы и сам он – все это стронется с места и уплывет неведомо куда.
«Вот же зараза!» – думал он о волнении и нетерпении, которые наваливаются на него в канун большой работы. Уже завтра, едва комбайны обойдут пару кругов, выстригут просеки в хлебе и расстелят пухлые валки, – уже завтра все пройдет, останется один азарт…
А вечером уезжала на экзамены Наташа. Когда чемодан был уложен и поставлен у порога, Мария Павловна не удержалась, всплакнула.
– Ничего! – бодрился Иван Михайлович. – Не на край земли едет. Никому от учебы худа не было. Так ведь, ребята?
Он сам донес чемодан до остановки. Когда автобус укатил, Журавлев постоял в одиночестве и побрел домой. Дорогой попался навстречу Кузин.
– Уехала уже? – спросил он. – Эх вы, журавли горластые, испортили всю музыку. Если б не твоя дурь, Иван, разве бы так колхоз Наташку на учебу провожал?
Иван Михайлович ничего ему не ответил, сумрачно отмахнулся и пошел своей дорогой.
…Через два дня, когда все колхозные комбайны пошли в ход, Журавлев бегал по полю, где работали Андрей, Сашка и Антон. То одного, то другого остановит, чуть не носом тычет в стерню.
– Кто так косит, елки зеленые! Куда мчишь? Ах, не заметил! Башкой крути на все стороны!
Во многих местах ветер свалил пшеницу, примял ее. Тут уж не косьба, а маята одна. С разных сторон тычется жатка в завал, пока не найдется направление, с которого легче всего поднять пшеницу и срезать ее.
Оседлав мотоцикл, Журавлев летел на пахоту.
– Почему плуг пляшет?
– Земля сильно твердая, – оправдывается Пашка.
– Твердая, говоришь? Дай попробую!
Лез в кабину, брался за рычаги, гнал трактор до края загонки, потом хитро щурил глаза и спрашивал:
– Видел? Вот тебе и елки зеленые!
Меж делом, по дороге в мастерскую, заскочил в контору, насел на Захара Петровича с требованием немедля дать горячий обед в поле. Кузин пообещал продумать этот вопрос.
– Ага, продумаешь до конца уборки! Ты сейчас давай!
– Сам организуй, – посоветовал Кузин.
– И организую! Человека давай.
– А где его взять? – Захар Петрович развел руками.
Человек нашелся. Марфа Егоровна сама назвалась в поварихи. Не мешкая, Иван Михайлович усадил старуху в коляску мотоцикла и помчал на склад за провизией и посудой. Доставил повариху на табор, еще раз сгонял в деревню, припер десятка четыре кирпичей и глины на раствор. К вечеру того же дня рядом с будкой была выстроена печка.
Покончив с этим делом, Журавлев опять ударился в обход своих владений, а когда вернулся, на плите булькало в чугунах душистое варево. Сама же повариха, поджидая едоков, сидела в тенечке и напевала себе, как по Дону гуляет казак молодой.
Журавлев тоже нырнул в тень, скинул фуражку, стер рукавом пот с лица.
– Веселый ты человек, Егоровна, – сказал он.
– Я свое отплакала, – ответила та. – Живу долго, вот и получилась нехватка в слезах… Что на поле-то деется?
– Да деется… Шелопутный ветер, язви его в душу! Лег хлеб, елки зеленые! Встречь вывала берет жатка, а иначе – никакой тебе возможности… Но ничего. Сейчас нам норму одолеть, а потом пойдет дело, – Журавлев глянул на часы. – Скоро ужинать прибегут. Готовься, Егоровна.
– Сготовлюсь. Не на такую артель, бывалочи, варивала. Ей-бо! Мне такое дело не в тягость. Серчай, говорю, Захарка, не серчай, а контору твою убирать не буду. Надулся как индюк, да вредной старухой обзвал. Ей-бо!
– Да за что он так? – голос у Журавлева серьезен, а глаза смеются.
– За так просто. Взял и облаял. Ей-бо!
– И ты стерпела?
– Как же! Речи, грю, мои не по нутру? За избу серчаешь? Я вот возьму да расскажу всем про твой с Гришкой сговор тайный, – Марфа Егоровна понизила голос и оглянулась по сторонам. – Как есть тайный! Ей-бо! Гришка-то что? Не глянется Гришке на свинарнике свинячий дух нюхать. Оброс, опустился – срамота глянуть! Намедни встречаю. Идет с фермы, грязней свиньи и пьяный уже. Гришка ты Гришка! – это я ему, – до какой жисти сам себя довел! Вот он все и подкатывается к Захарке. Не могу, грит, на простой работе находиться. А Захарка остерегается. Через тебя, грит, неприятности имею. Но все ж посулил к зиме бригадиром Гришку поставить. Ей-бо!
– Бригадиром? – изумился Журавлев. – Ну, это мы еще посмотрим!
– Знамо посмотрим, – согласилась Марфа Егоровна.
– Я ж ему дураку предлагал. Иди к нам, трактор знаешь, берись, работай, как люди.
– Не пойдет, ни в жисть! – сказала Марфа Егоровна. – Тут силу надо прикладывать, а лодырю это не глянется.
Марфа Егоровна раскинула под березами большую клеенку, поставила в центр тарелку с ворохом крупно нарезанного хлеба, разложила ложки по числу ожидаемых едоков. И как раз ко времени управилась. Из-за леса, приминая таловый молодняк, выскочил старенький трактор и замер в некотором отдалении. Из кабины выбрались чумазые Валерка и Пашка.
– Это что за новости? – протяжно спросил себя Журавлев.
Рывком поднявшись, Иван Михайлович побежал к трактору, и Марфа Егоровна услышала его заполошный крик:
– Сила есть – ума не надо? Круши подряд! Сколь говорить вам, елки зеленые, чтоб одну дорогу к табору знали? Ну благодетели! Ну работнички!
– Прямиком быстрее, – оправдывается Валерка.
– Думать надо! – посоветовал Журавлев. Он еще бы покричал, но тут подъехали Сашка и Антон.
– Что долго? – спросил их Журавлев.
– Да вот он все, – Сашка указал на друга. – Захватил половину полосы и не пускает. За выработкой парень гонится. А мы потихоньку, зато не валки получаются, а стрелки.
– У кого стрелки!? – взъярился Антон. – А у меня не стрелки?
– Может, драться станете? – поинтересовалась Марфа Егоровна.
Друзья не ответили. Взяли мыло и пошли к роднику. Туда же отправились Валерка и Пашка. Вскоре от родника донесся визг и хохот.
Последним к табору лихо подкатил Андрюшка.
– Уже рубают! – возмутился он. – Работать их нету, а к столу первые лезут… Пропустите, граждане, пропустите передовика на почетное место, дайте ему большую ложку.
– Рожу умыл бы, – сказала ему Марфа Егоровна. – Срамота глядеть.
– Я на работе, – ответил Андрюшка и подвинул к себе объемистую миску с борщом. – Всякими умываниями можно уборку сорвать.
Поглядывает Журавлев на ребят и все ему понятно, все приметно. Куражатся, храбрятся, а вон как набило их по бороздам, вон как подрагивают руки, того и гляди ложка мимо рта пойдет…
День кончается, а работа не кончена. Такой распорядок у страды – удлинять день и ужимать до предела ночь, откладывая на потом сон, личные и всякие прочие дела, не имеющие отношения к обмолоту, сдаче хлеба, пахоте.
