Текст книги "Знойное лето"
Автор книги: Александр Кутепов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Вот к какому печальному выводу подвел себя Дубов Виталий Андреевич, и горько стало ему и даже стыдно смотреть и слушать бывшего Мишку, а ныне Михаила Сергеевича. Вот он сидит, вытянув руки на подлокотниках кресла, поигрывает раскрытым блокнотом, давая понять, что там еще достаточно и про Глазкова, и про Дубова, может быть. Лицо у Федулова крупное, но не грубое, строгое, решительное. Височки аккуратно подбриты, волосы в хорошем беспорядке, одет просто, но со вкусом. Только глаза вот. С такими глазами, решил вдруг Дубов, обычно не уступают пожилым и детям место ни в трамвае, ни в автобусе.
– У тебя все? – спросил Виталий Андреевич.
– Если этого недостаточно, – Федулов сделал значительную паузу, – то у меня имеются самые свежие факты. Например, как Глазков разошелся с женой. Такой морально устойчивый, не пьет, не курит – и на тебе! Жену взашей.
– Она, насколько я знаю, уехала в отпуск, – поправил Дубов.
– Что-то мало людей, уезжая в отпуск, увольняются с работы. Я проверил в отделе культуры. И вообще я бы на вашем месте…
– Ах, вон оно что! – изумился Виталий Андреевич. – Тебе уже и место мое надо! – с натугой закричал он, медленно приподнимаясь за столом. Пальцы до побеления вцепились в край столешницы, обвислые серые щеки разом побагровели. Все это Федулов видел не единожды и знал, чем это кончится. Сейчас Дубов станет крыть его по-флотски. (До моря Виталий Андреевич добирается теперь лишь в пору отпуска, а отголоски морской военной службы прорываются). Но Дубов спросил неожиданно тихо, почти шепотом:
– Ты что злобствуешь, Мишка? Зачем?
Федулов раскрыл рот, но сказать ничего не может, застрял в горле какой-то рыкающий звук, скомкавший загодя приготовленные на этот случай слова. Одним этим «Мишкой» Дубов напомнил сразу все: кто он такой Федулов на самом деле, как шел он к нынешнему своему положению, кто вел его, осторожно отгребая с пути помехи.
– Тебе хоть капельку стыдно? – еще спросил Дубов.
Молча поднялся Федулов, аккуратно придвинул к столу кресло, закрыл блокнот и ушел, плотно прикрыв за собой дверь. Дубов еще какое-то время стоял будто окаменевший, пока пальцы сами собой не отклеились от стола и не заныли как с мороза, пока не отхлынула тяжесть от сердца и не вздохнулось полной грудью. Только потом он сел, откинулся на спинку стула.
Чем старше становился Дубов, чем больше вбирал со стороны и вырабатывал в себе житейского и партийного опыта, тем яснее сознавал, что можно допустить оплошку хоть в чем, но нельзя ошибаться в людях. А вот же ошибся и, видать, крепенько…
Цель-то у Виталия Андреевича была благая. Хотелось подготовить себе замену, испытанную на слове, на деле, на чести, на трудностях и на всем остальном, что закаляет человека и делает его в конце концов кремнем, пригодным для высекания не только искр, но и целого пламени. Вот что хотел сделать Дубов, чтобы потом, когда он уйдет, никто не мог бы упрекнуть: какой же это был секретарь, какие он кадры растил без малого пятнадцать лет, если на свое место человека не подготовил? В прямую вину не поставят, но все же… Ну, Мишка, ну, фрукт! Дубову казалось, что он один действует на Федулова, настраивает и воспитывает. Оказывается, нет. Что-то другое оказалось более сильным… Но как теперь скажешь, как объяснишь, что сам ты, своим старанием взрастил его и нянчился с ним. А сказать, думает теперь Дубов, придется. Совхоз Федулов тянул, а управление не по нему. Не тот масштаб и зрение не то. Тут надо видеть как на таблице для проверки глаз – и большие буквы и самые малюсенькие…
Повздыхав, Виталий Андреевич открыл папку с черновиками выступления, взял толстый красный карандаш и принялся заново читать.
Поголовье скота на начало года… Что район имеет сегодня… Что останется к осени… Площади орошаемых сенокосов и пастбищ. Было, стало… План накопления кормов, его реализация: по району, по хозяйствам, по видам кормов… Ожидаемый сбор зерна… Ожидаемый сбор силосных… Сколько будет своей соломы и сколько потребуется завезти со стороны… В пересчете на кормовые единицы и на голову скота… Наличие кормоцехов, их состояние, реконструкция, строительство новых… Механизация кормозаготовок… Камыш, березовые веники, травяная и хвойная мука… Помощь шефов из города: по району и хозяйствам… Соревнование и его организация… Агитационная работа… Просьбы к областным организациям.
Он читал и морщился: не то, не так. Слишком спокойно. Получается логически выдержанная, но сухая исповедь. Не чувствуется атмосферы, в которой живет район. Не видно борьбы. А что район борется – это без всякой натяжки.
Виталий Андреевич положил перед собой стопку чистой бумаги, но ручка, уже изготовившись писать, надолго замерла и только потом из крупных круглых букв составилась первая фраза. Дальше пошло легче. Дубов писал о том, ради чего и будет отчет, – о работе партийных организаций, о роли коммунистов, поставленных на самые горячие точки кормовой страды.
…А к Уваловскому району, все ускоряя свой бег и набирая силу, двигалось еще одно злое порождение стихии. Ураган возник в соседней области в зоне перепадов давления, температур и еще каких-то атмосферных явлений. Сначала он только поигрывал пылью на дорогах, трепал листву и рвал ее, взметывая под самые облака. Но потом сгустил над собой тучи, рассвирепел и ринулся искать поживы.
Когда Виталий Андреевич, прихватив кипу бумаг, чтобы вечером еще поработать, шел из райкома домой, он подумал, что может к ночи соберется гроза. Уж больно ныло все тело и трудно дышалось. Но по небу неспешно стекали к северу безобидные белые облака.
Жена неделю назад уехала со своими шестиклассниками на экскурсию в Ленинград, и он домовничал один.
Виталий Андреевич открыл окно, чтобы освежить застоявшийся воздух, поплескался в холодной воде, смывая пот, достал из холодильника бутылку кефира и с наслаждением выпил его. Сразу стало легче. Полежав четверть часа на диване, он сел к столу, разложил принесенные бумаги.
Дубов не сразу понял, что произошло. Но вот с треском хлопнула оконная рама, дзенькнули осыпающиеся на пол стекла, комната наполнилась густой горячей пылью. Дом содрогался, будто по его бокам стали непрерывно бить чем-то мягким, но тяжелым.
С трудом отжав придавленную ветром дверь, Виталий Андреевич вышел на крыльцо, глянул вдоль переулка, глянул вверх, и холодок еще неосознанного страха зябкой дрожью пронзил все тело.
В вышине черного неба часто вспыхивали тусклые молнии, но грома не слышно за свистом и гулом ветра. На крышах скрежетало и хлопало задранное железо, звенели падающие из окон стекла. Невесомо, как бумажки, по переулку летали листы шифера, какое-то лохматое тряпье, ветки деревьев. Все это взмывало на невидимую высоту, грохалось на землю и снова, подхваченное неудержимой силой, улетало прочь. Но вот в переулок с завыванием ворвался черный столб вихря, похожий на гигантское неведомое чудовище. Покачиваясь, то приплясывая на одном месте, то делая прыжки, вихрь походя снял крышу стоящего неподалеку дома и она, растерзанная на куски, исчезла. В переулке рос огромный тополь, о котором даже и подумать нельзя было, что он подвластен стихии. Но вот черное чудовище коснулось его, тополь забился, закачался и рухнул, обнажив бело блеснувшие обнаженные корни. Искрили и трещали захлестнутые провода. По переулку метались охваченные страхом люди. Они что-то кричали, не слыша друг друга, и тут же разбегались. Стали видны отблески сразу трех пожаров.
Все это Дубов увидел за какую-то одну-единственную минуту. Он был оглушен и заворожен стихией, и только увиденное пламя пожаров вывело его из оцепенения. Виталий Андреевич кинулся в дом, с трудом попадая пальцами в отверстия телефонного диска, набрал номер дежурного райкома.
– Райком партии, Травин, – ответил инструктор отдела пропаганды и агитации.
– Дубов говорит. Я сейчас приду. Юрий Петрович, звони по хозяйствам, выясняй обстановку. Но в первую очередь в пионерский лагерь.
О лагере, где находилось несколько сот ребятишек, Виталий Андреевич подумал в ту самую секунду, когда увидел, как взметнулась в воздух целая крыша дома и как легко рухнул тополь.
– Я туда позвонил сразу же, – ответил Травин, – но связи нет. Видно, линия оборвана.
– Тогда вот что… Слышишь меня?
– Да-да! Слышу!
– Звони в милицию. Впрочем, я сам. Звони на подстанцию, пусть отключат поселок.
Дубов уже набирал другой номер.
– Дежурный райотдела Нефедов слушает!
– Дубов говорит. Геннадий Петрович, у тебя есть кто под рукой с машиной или мотоциклом?
– Старший сержант Решетов.
– Пошли его в пионерский лагерь. Надо проверить, как там. Впрочем, дай мне его, – Виталий Андреевич не знал этого Решетова, но представляться и объясняться не стал. – Слушай, Решетов! Гони в пионерский лагерь. Если что – уводите детей в Селезневку. Но идти только по открытому месту. Ни в коем случае не по лесу! Ты меня понял, Решетов? Немедленно! Слышишь, немедленно! Дай трубку дежурному… Слушай, Нефедов, на Верхнем конце пожары. Если что – я буду в райкоме.
Задыхаясь в пыли и сплевывая песок, он еле брел, наклонясь и почти падая, но тугая струя ветра разгибала его, заламывала назад. Ноги то и дело путались в спиралях оборванных проводов. Вся центральная улица была завалена ветками, вершинами, целыми деревьями, колотым шифером и стеклом. Перед самым райкомом был вывернут с корнем и лежал поперек улицы еще один громадный тополь…
Старший сержант Юрий Решетов, год назад начавший милицейскую службу, был хоть и молод, но достаточно подготовлен к тому, чтобы сразу принять на себя тревогу секретаря райкома и почувствовать всю серьезность его слов.
– Не задерживайся там! – крикнул Юрию Нефедов, когда тот уже гремел каблуками по ступенькам крутой лестницы.
– Гляну и сразу назад! – не оборачиваясь, тоже прокричал Решетов.
Вставить ключ зажигания – секунда. Крутнуть заводную педаль – еще секунда. Вскочить на сиденье мотоцикла – еще секунда. Чтобы не плутать заваленными улицами, Юрий решил обогнуть поселок по окраине, а там четырнадцать километров для мощного «Урала» – не расстояние.
Той же дорогой, добавляя страху включенными сиренами, к Верхнему краю мчались две пожарные машины. Там, на краю поселка, уже местах в пяти или шести бились, опадая и вздымаясь, багровые сполохи огня.
Он еще мальчишка, этот старший сержант Решетов и чисто мальчишеские мысли у него. «Здорово! – восхищался он силой урагана. – А я еще думал, меняться дежурством или не меняться. Проспал бы и ничего не увидел».
Мотора не слышно. О ветровое стекло бьет мелкая щебенка. Сильная фара вырезает из темноты длинный конус, в нем, как в зимнюю пургу, низко над дорогой летит черная поземка. А над ухом непрерывное и жуткое гудение: у-у-у!
На одном из поворотов Юрий чудом не врезался в густое сплетение оборванных телефонных проводов. Тормозить было поздно, но натренированные руки успевают сбросить газ, выжать сцепление и вывернуть вправо. Мотоцикл оторвался от земли, перелетел дорожный кювет и запрыгал на кочках.
– Чтоб тебя! – выругался он, но не услышал своего голоса.
Он выбрался на дорогу, стрелка спидометра скакнула от нуля и скоро перевалила за отметку «100».
Вдруг новый грохочущий звук родился впереди.
Юрий не успел даже сообразить, что бы это значило, как прямо перед мотоциклом возникла белая стена, косо уткнувшаяся в землю. Крупные градины стеганули по лицу и рукам.
– А-а-а! – ошалело закричал Юрий от страха, боли и неожиданности. Он угнул голову, прячась за щиток, но град и здесь доставал, рвал кожу на руках.
«Только бы не по глазам, только бы не по глазам» – думал он.
Столь же неожиданно дорога выскочила из полосы града, круто завернула влево, огибая озеро, и через минуту уткнулась в арку с надписью «Лесная дача», сбитую набок толстыми сучьями надломленной у корня старой дуплистой березы.
Бросив мотоцикл, Юрий перемахнул изгородь и побежал к административному корпусу, где размещались все службы лагеря. Град здесь был слабый, летела какая-то хрупкая крупа. В лесу вой ветра превратился в сплошной нескончаемый гул, дополняемый треском ломающихся деревьев. Напрягаясь до звона, высокие сосны раскачивались, создавая впечатление, что деревья движутся, исполняя какой-то фантастический танец.
Юрий с разбегу наткнулся на целый завал лежащих костром берез и сосен. Кое-как перебравшись, он кинулся к административному корпусу. Там, окружив директора лагеря, стояли испуганные работницы кухни.
– Юлия Андреевна, это я, Решетов! – закричал Юрий, подбегая к ним. – Дети где?
– В палатах, – быстро ответила Юлия Андреевна. – А ты откуда взялся, Юра?
– Почему в палатах? – продолжал кричать Решетов. – Да вы что, не понимаете? Где тут большая поляна?
– Вон там, футбольное поле…
– Быстро выводите ребят. Нельзя сейчас в лесу, понимаете – нельзя! Лесина по домику трахнет или пожар. Меня специально секретарь райкома послал. Юлия Андреевна, вы слышите?
– Слышу, Юрочка, слышу… Мы сейчас, – Юлия Андреевна все поняла и стала отдавать распоряжения, короткие и спокойные. – Девочки, быстренько по палатам. Пусть вожатые выводят на стадион. Там действительно безопаснее. Быстренько, быстренько! Пусть дети возьмут с собой одеяла.
– Юлия Андреевна, дайте мне какую-нибудь тряпку, – попросил Юрий. – Градом все руки посекло.
Юлия Андреевна сняла с головы белый ситцевый платок.
– Сейчас перевяжу.
– Я сам. Не теряйте времени.
– Бегу, бегу! Юрочка, ты проследи вот за этими двумя палатами.
…Он стоял на крылечке последнего домика и поторапливал испуганно ревущих малышей:
– Отставить слезы! Выше голову, хвост трубой. Становись по два, берись за руки!
Откуда-то взявшийся хромой старик повел цепочку ребят.
– Все, что ли? – спросил Юрий дрожащую и клацающую зубами девчонку вожатую.
– Вроде все… Не знаю, – ответила та и вдруг пронзительно закричала: – Падает! Па-адает!!
Высоченная сосна падала долго, две или три секунды. Юрий Решетов успел столкнуть с крыльца последних ребятишек. Его накрыло самой серединой ствола, где собралась вся сила, влекущая дерево к земле. Дощатый голубой домик глухо хрустнул и осел, склонив набок белую крышу.
Этот последний шквал урагана был самый свирепый. Он выломал всю прибрежную опушку, разметал половину легких лагерных строений, откуда какие-то минуты назад вывели детей и те, наподобие огромной птичьей стаи, сидели на стадионе, прижавшись друг к другу.
Лагерный шофер, баянист и хромой старик сторож пытались вагами сдвинуть лесину, но дерево, распластавшись на земле, даже не колыхнулось. Сторож догадался принести пилу, и, только вырезав кусок смолистого ствола, они добрались до старшего сержанта милиции.
Они понесли его в сторожку – двое под руки, один в ногах, а позади, качаясь и спотыкаясь, брела растрепанная Юлия Андреевна. Она часто останавливалась, невидящими глазами смотрела то в небо, то в землю, зажимала руками голову и все повторяла:
– Ю-ю-юрочка-а-а!! Юраша-а-а!!
3
К счастью, в Увалово загорелся только Верхний край, отделенный от самого поселка небольшой болотиной и полосой тальника.
Были строжайшие запреты и призывы не складывать сено у домов. Но известно и проверено не раз, что до беды всякий запрет кажется выдумкой тех, кому делать нечего. Жители Верхнего края, державшие скот, уже натаскали к своим домам изрядно камыша, осоки и другой травы. На один такой вот стожок и просыпались искры с замкнутых ветром электрических проводов. Стожок вспыхнул, как бы взорвавшись. В считанные минуты загорелся дом. Красные лохмотья пламени понесло ветром. Они летели далеко, густо соря искрами. Занялся весь порядок, в домах стали взрываться баллоны газовых плит, и к пожарищу невозможно стало подступиться.
Огонь пытались тушить, но что сделаешь тремя машинами, когда пылает справа, слева, впереди и позади. Люди рвались что-то спасти, но большей частью только метались, сами рискуя попасть в огонь, кричали, но не слышали себя, ревели и ругались от бессилия. Зловещее, гнетущее, неодолимое было в разгульном движении огня, в свирепом его реве, в бешеной пляске красных струй, вздымающихся под самое небо.
Унялся пожар лишь под утро, когда не оставалось чему гореть и на подмогу прибыли пожарные машины из соседних городов.
Дубов всю ночь пробыл в райкоме. По телефону и через нарочных вызывал нужных людей, одних сразу отправлял на пожар, других рассылал по совхозам и колхозам, чтобы к утру они вернулись и доложили про обстановку в деревнях, третьи уже прикидывали, куда девать погорельцев, как одеть тех, кто ничего не вынес из огня, как их накормить. С каждым часом неотложных проблем становилось все больше и больше.
Минут десять спустя, как Виталий Андреевич сообщил в обком об урагане и пожаре, ему позвонил Гаврилов. Слышимость была плохая, сплошной треск. Из всего, что кричал ему Гаврилов, Дубов разобрал только, что утром в Увалово выедут работники областных организаций для оказания помощи и что сам он, Гаврилов, тоже приедет.
Солнце поднялось в свое положенное время. Небо было ясным, сияло голубизной. Утративший силу ураган исходил последними уже никому не страшными ветрами.
Виталий Андреевич отправился на пожарище. На улицах тракторами растаскивали упавшие деревья, по столбам, распутывая провода, лазали электрики, кое-где на крышах стучали топоры и молотки.
На Верхнем краю еще курились слабые дымки, у пожарных машин сидели и лежали на земле измученные люди в грязных брезентовых робах и касках. По бывшей улице бесцельно бродили, еще находясь в страхе и отупении, здешние жители.
Погорельцем выглядел и председатель райисполкома Владимир Николаевич Нырков – высокий, худой, косматый, белая рубаха измазана сажей, одна штанина разодрана от колена до низа, руки в ссадинах.
– Вот беда так беда, – заговорил Нырков, подходя к Дубову. – Пятьдесят домиков как не бывало. Ни разу не видал я такой жути. Будто порохом все начинено было.
– Зачем в огонь-то лез, Владимир Николаевич? – спросил его Дубов, трогая прожженный рукав рубахи.
– Надо было, вот и лез, – рассердился Нырков. – Где для примера, а где с перепугу… В районе как?
– Владимир Николаевич, ты Решетова из милиции знаешь?
– Юрка-то? Сосед мой. А что такое?
Дубов молчит.
– Что случилось?
– В пионерлагере его. Лесиной. Насмерть… Но он успел, детей убрали. С полчаса как привезли его.
– Это я его в милицию сунул, – зачем-то сказал Нырков. – Матери хоть сообщили? Один он у нее.
– Начальник милиции пошел… Будем хоронить со всеми почестями… Самому мне надо было в лагерь поехать, а я его послал.
– Вот беда так уж беда! – повторил Нырков и дрожащими пальцами выловил из пачки сигарету. – У нас бы тоже тут… Но паники не допустили. Правда, два пьяных мужика чей-то телевизор и узел с добром стибрили, – Владимир Николаевич сплюнул под ноги. – Вор на пожаре – самый последний вор… С чего начнем, Виталий Андреевич? – спохватился Нырков.
– Кой-что мы сделали, пока ты воров бил. Ты назначаешься председателем комиссии по ликвидации последствий урагана и оказанию помощи пострадавшим. Начинать надо отсюда.
– Я тут прикидывал меж делом, – после небольшой паузы сообщил Нырков. – Домов пятьдесят сгорело, семей получится раза в полтора больше. Некоторые уже устроились – у родни, по знакомым. Остальных придется пока в школьный интернат. До первого сентября. За это время надо жилье поставить.
Пока они говорили, вокруг потихоньку собрались погорельцы – угрюмая молчаливая толпа. Они ждали, что им скажут руководители района. У одних на лицах еще полная растерянность от случившегося, другие уже пришли в себя, кто просто озабочен, кто заранее злобится.
– Товарищи! – тихо и глухо заговорил Виталий Андреевич. – В дополнение к засухе еще одна беда посетила нас. Я разделяю ваше горе и заверяю всем авторитетом районной партийной организации, что мы сделаем для вас все возможное. Сегодня же будет оказана материальная и другая помощь. В поселке строятся три шестнадцатиквартирных дома, постараемся закончить их самое позднее через месяц. Будем еще строить. А пока надо устраиваться. Жить, работать. По размещению и другим вопросам прошу обращаться непосредственно к председателю райисполкома и председателю поселкового Совета. Еще раз повторяю: никто и никогда в беде у нас не был и не будет одинок. Не забывайте об этом, товарищи.
…Часам к девяти прояснилась картина по всему району. Ураган шел довольно широкой полосой, но в самом центре его оказались пионерский лагерь, одно из отделений совхоза «Смычка», деревня Жуково колхоза «Ударник» и Максимов хутор, где в эту ночь, избавив детей от забот, умер дед Андрюха Веселуха.
Другим деревням тоже досталось с избытком. По мере возвращения посланных по району людей Дубов все больше мрачнел, а под конец не выдержал и закричал:
– Да за что это нас!?
Со многих домов и с животноводческих ферм посрывало крыши, градом и ветром выхлестаны окна, без счета повалено леса, попадали опоры электрических и телефонных линий, перевернуто и помято с десяток зерновых комбайнов, разнесены стога сена на фуражных дворах. И еще много кой-чего пришлось Дубову занести в длинный список последствий урагана.
Скоро подъехал Гаврилов. Он стремительно вошел в кабинет, спросил прямо с порога:
– Жертвы есть?
– Один случай, – ответил Виталий Андреевич, выходя навстречу Гаврилову. – Милиционер Решетов.
– Как? Где? – бросал отрывистые вопросы Михаил Григорьевич.
Дубов рассказал о событиях этой ночи в пионерском лагере и, не дожидаясь новых вопросов, – о пожаре в райцентре, о положении в районе, о принимаемых мерах. Подал Гаврилову список, куда успел занести предварительные данные о разрушениях по каждому хозяйству. Все еще стоя посреди кабинета, Михаил Григорьевич достал из кармана очки с дымчатыми стеклами и блестящими дужками, стал читать, то и дело резко вскидывая крупную седеющую голову.
– Не преувеличено? – спросил он.
– Нет. Скорее наоборот.
– Твоим соседям тоже перепало, но не в такой степени… Семья большая осталась? У милиционера?
– Год как из армии, какая еще семья… Завтра похороны. Михаил Григорьевич, я должен быть здесь.
– Да, да… Конечно, – Гаврилов снял очки, стали видны набухшие веки: спать ему в эту ночь тоже не пришлось. – Отчет твой мы перенесем на следующее бюро. Поправляйтесь с делами, – тут только он сел, но не в кресло, а у стены, где выстроен длинный ряд стульев. – Материалы дадим. Подготовьте заявку, сколько чего нужно, – шифера, леса, железа, стекла. Строителей направим. Рассчитывайте так, чтобы за полтора месяца всем пострадавшим дать жилье. Да, да! В первую очередь жилье. Лично проследи, Виталий Андреевич, чтобы проволочек не было. По линии госстраха, собеса. А то найдется деятель какой, начнет гонять по инстанциям, забюрократит.
– Сделаем, Михаил Григорьевич. Этим Нырков занимается, все будет как надо.
– Ну хорошо, – Гаврилову не сидится, вскочил. – Наши товарищи уже прибыли. Здесь они без нас разберутся. Поехали по району.
– Кого взять с собой? – спросил Дубов, торопливо запихивая в папку бумаги, которые вдруг могут понадобиться.
– Вдвоем поедем, – ворчливо заметил Гаврилов и пошел из кабинета.
У «Лесной дачи» навстречу им попался длинный низко сидящий автобус, совсем не приспособленный к избитому проселку. В автобусе полно ребятишек, но они не галдели и не пели, как это всегда бывает.
У въезда в лагерь на поваленном дереве сидел окутанный махорочным дымом старик сторож. Заметив на машине непривычный белый номер, он поднялся и торопливо заковылял навстречу.
– Каво надо? – звонким голосом спросил он.
– Никаво, – ответил Дубов, выбираясь из машины. – Своих не признаешь, Кузьма?
– А! Теперя разглядел… С перепугу я, Андреич. Здравствуйте вам, – старик приподнял белый тряпочный картузик с надписью «Сочи», который никак не вязался с густой лохматой бородой. – Один я тута остался. Юлия счас последнюю партию повезла. Чё было, Андреич, чё было тут! Уж на что я по-всякому пуганый, и то душа с телом прощалась. Все, думаю себе, конец света наступил.
Оглядываясь по сторонам, Гаврилов заметил себе, что насчет конца света старик прав. Ураган налетел сюда со стороны озера, бил в полную нерастраченную силу. Домики покосились, завалились, а часть и совсем упала.
Гаврилов и Дубов пошли от машины. Кузьма тихонько спросил у шофера:
– Слышь-ко, парень, с нашим Андреичем – кто такой?
– Начальство, борода, угадывать надо. Это секретарь обкома.
– Мать твою! – начал было Кузьма, но осекся.
Он заковылял вслед. В разговор не лез, но слушал, прикладывая ладошку к уху. Только когда подошли к тому злополучному домику, Кузьма осторожно потянул Гаврилова за рукав.
– Слышь-ко? А все говорим – справедливая жисть. Один, наподобие меня, уже старее поповой собаки, изболелся в прах, а живёть. А тут молодой, здоровый, в силе… На тебе, одним хлопком. Справедливо? Нет, я не согласный!
Кузьма крутанулся на здоровой ноге и пошел прочь.
– Старик-то прав, – сказал Гаврилов. – Он кто?
– Из соседней деревни, сторожит здесь. На собраниях любит выступать – спасу нет. Но не заговаривается.
Вид разрушенного лагеря сильно подействовал на Гаврилова, хотя он и знал, что можно увидеть после бури.
– Лагерь заново отстроим, – как-то издалека донесся до него голос Дубова. – Назовем его именем Юрия Решетова.
– Да, да, – отозвался Гаврилов. – Совершенно справедливо.
Дубов почувствовал, что Михаилу Григорьевичу хочется побыть одному – хотя бы несколько минут. Под тем предлогом, что надо бы расспросить кой о чем сторожа, Виталий Андреевич направился к лагерным воротам. Мысленно поблагодарив его, Гаврилов неспешно прошелся до берега, сел там на обточенный водой темно-коричневый камень. У самых ног колышутся пухлые клочья белой щелочной пены, разваливаются с легким шипением, но с набегом новых волн опять вспучиваются.
Михаил Григорьевич никак не мог отвязаться от мысли, что порожденные стихией события приобретают подобие горной лавины. Получая каждый день, а то и каждый час самую разную информацию, он, как никто другой, может быть, понимал это. Ему все представлялось, как напрягается и напрягается какая-то гигантская струна, уже готовая бы оборваться. Это чувство преследовало его постоянно, оборачиваясь вдруг злостью и распаляя энергию. Теперь, чего ни коснись, все становится проблемой. На последнем бюро долго судили и рядили, где брать воду. Озеро, питающее областной центр, уже на пределе. Единственный выход – пополнить его за счет другого, лечебного. Пришлось пойти на эту крайнюю меру, иначе придется останавливать заводы. Проектировщики и строители на устройство насосной и канала попросили полгода. Им дали месяц и ни дня больше…
Дубов маячил в отдалении, за деревьями, не решаясь подойти. Гаврилов заметил его, помахал рукой, подзывая к себе.
– Садись, Виталий Андреевич. Погорюем вместе.
– Горюй не горюй теперь… Будет конец этому лету или не будет? – зачем-то спросил Дубов. – Раньше день как миг проходил, а нынче и тянется, и тянется. Одни неожиданности, одни трудности.
– Вам тяжело, но и городу не легче, – возразил ему Гаврилов. – Берем людей с предприятий на прополку овощей, на камыш, на веники. А у завода тоже план… Даже не придумаю, где взять строителей. Но будем искать, найдем. Надолго запомнится это лето, ох надолго! Не так нынешними заботами, сколько потом, когда мяса меньше будет, молока меньше… Да, да! Этот сброс поголовья лет пять маять нас будет. Я всем говорю и тебе тоже: сто раз просчитывайте все, двести раз!
– Мы так и делаем, – вставил Дубов.
– Сейчас готовим письмо во все партийные организации. Корма, корма и опять корма… К тебе ехал – на дороге тюков пять сена насчитал. Это же преступление! Тут даже ребятишки из детских садов руками для коровок траву рвут, а кто-то своей безответственностью…
– Я немедленно выясню, – поторопился сказать Виталий Андреевич.
– Это не в твоем районе. Иначе я по-другому заговорил бы. Но и у себя в оба глаза смотрите.
– Смотрим, Михаил Григорьевич. Бывают, конечно, разные случаи.
– Надо, чтоб не было их!
Гаврилов поднялся и пошел к машине.
Взлохмачивая пыль, белая «Волга» катила полями, потрепанными перелесками, где многие деревья были раздеты догола. Михаил Григорьевич сердито сопел и лишь изредка бросал отрывистые вопросы. Зарыблено ли вон то озеро? Почему так неприглядны павильоны на автобусных остановках? Почему мало зелени на деревенских улицах? Во всех ли селах торгуют хлебом? Кто додумался в этой деревне ставить дома в низине, которую в дожди будет заливать?
Дубов отвечал то охотно и пространно, то виновато прятал глаза и ронял коротко: «Не доглядели, поправим».
…Матвей Савельевич каким-то нюхом прознал, кто к нему едет, и встретил гостей, как часто это делается, на границе своего хозяйства. Заметив его, одиноко стоящего посреди дороги, Дубов чертыхнулся: нашел время!
Машина еще не остановилась, а Коваленко уже ринулся навстречу, тяжело вскидывая ноги.
– Ты что тут караулишь, Матвей? – спросил Дубов. – Или делать больше нечего?
Коваленко открыл рот, но сказать ничего не смог, получился какой-то булькающий звук.
«Он же заревет сейчас, – удивился Виталий Андреевич. – Этого еще не хватало!»
– Поезжай за нами, – сказал он Коваленко.
Остановились они у конторы – приземистого дома, похожего на барак. Да это и был барак, перевезенный из города и приспособленный под контору. Выйдя из машины, Гаврилов уставился на это творение безвестных плотников.
– Вообще-то должно быть стыдно, – сказал он Матвею Савельевичу, – из такого сарая колхозом руководить?
– Руки не доходят, – мгновенно отозвался Коваленко. – Нынче намечали строить контору, но в связи с неблагоприятными погодными условиями…
– Я должен заметить, – перебил его Гаврилов, – что нынче развелось слишком много охотников все сваливать на погоду. Не так ли?
– Точно так, – согласился Коваленко.
– А это как прикажете понимать? Капитуляция перед засухой? – Михаил Григорьевич показал на уже белый флаг, под которым на фанерке было обозначено, что он поднят в честь передовиков весеннего сева. – Это тоже связано с неблагоприятными погодными условиями? Да как вам не стыдно перед людьми!
– Руки не доходят, – опять не стал мудрить с ответом Матвей Савельевич и тут же полез через оградку наводить порядок.
– Потом уберете, – остановил его Гаврилов. – Секретарю партбюро надо следить за этим. Где он, чем занимается? – этот вопрос уже обращен к Дубову.
– На экзаменах. Заочник он, – пояснил Виталий Андреевич.
– Но партбюро-то осталось? Или распустили на летние каникулы?
– Поправим положение! – твердо сказал Матвей Савельевич и посмотрел на Гаврилова преданными невинными глазами. Не распространяясь больше об этом, Коваленко сразу перевел разговор на главное, ради чего, догадался он, и приехал секретарь обкома. – На центральной усадьбе разрушений… нет (он чуть не сказал «не допустили»), если не считать выбитые окна. А вторую бригаду в Жуковке тряхнуло основательно. Ферму раздело до стропил, много крыш на домах нарушено. И сено еще.
