Текст книги "Знойное лето"
Автор книги: Александр Кутепов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ СЕВА
Худо ли, бедно ли, а дело шло. Сперва кормовые посеяли, потом взялись за пшеницу. Но тут опять подули северные ветры, нагнали сумрачных туч. Так продолжалось дней пять. Пролившись холодным дождем, тучи рассеялись, и солнце засияло ярко и жарко.
В первых числах мая незасеянным оставалось последнее поле – Заячий лог. Большое поле, низинное. По утрянке Журавлев из конца в конец прошел его, намотав на сапоги по пуду грязи, вернулся на табор расстроенный.
– Сыро, елки зеленые, – объявил он. – Ногу земля не держит… Дуй-ка, Валерий, за агрономом, а мы покуда передых небольшой сделаем.
Валерка завел мотоцикл и умчался искать агронома. Иван Михайлович покурил на порожке будки и прилег на широкие нары вздремнуть полчаса. Сморил его многодневный недосып. Знал ведь, что не мед будет, готовил себя к этому, но то была лишь теория, а практика оказалась куда сложней.
– Лафа, ребятки! – обрадовался Антон перерыву. – Выставим против сил природы наше умение забивать «козла».
Он на цыпочках сходил в будку и вынес домино. Играть сели у большого железного ящика, заменяющего стол. Федор от домино отказался, нашел себе другое занятие – резать узор на гладком таловом прутике.
– Ивану Михайловичу подарок готовишь? Ничего, хорошая будет палочка для битья непослушных мальчиков, – между прочим заметил Антон и начал вести «козлячий» счет; – Четыре-три… Три-пять… А этот дупель откуда взялся? Ишь, какой глазастый! Прижмем-ка его пустышкой.
Хоть азартны слова Антона, но костяшки домино он выставляет осторожно, без стука. Боится разбудить Журавлева: тот живо найдет всем работу.
– Как другим, не знаю, а мне лично эти остановочки не нравятся, – скорбно заметил Сашка Порогин.
Это долговязый парень с давно не стриженными вихрами. Характером как и Антон. Тоже настырный, упрямый, злой до работы, если она по душе, но тяжел на подъем без настроения.
В прошлом году по всему выходило Сашке быть студентом института. Но пока сдавал экзамены, дома меж родителями случился крупный скандал с разводом. Отец покидал в чемодан кое-какое барахлишко, хлопнул дверью и пропал в неизвестном направлении, оставив, кроме Сашки, еще тройку малышни. Пришлось Сашке возвращаться в Журавли и стать во главе осиротевшего семейства. Осень и ползимы развозил корма по фермам, а там Иван Михайлович приспел со своим звеном. Сперва Сашка отделывался шуточками-прибауточками, но стоило Антону согласиться, как и он потянулся.
– И долго это будет продолжаться? – ноет теперь Сашка.
– Ничего, Сашок, пара дней – и конец, – успокаивает его Антон. – Мы уедем к северным оленям, прощевайте наши Журавли!
– Ну, засуетились! – благодушно тянет Федор. Его крупное и круглое лицо выражает полнейшее равнодушие ко всему белому свету. Похож Федор Коровин на упитанного медведя, одетого в телогрейку и клетчатый картуз. – То-то радости по Сибири будет, – продолжил Федор после долгой паузы. – Антон и Санька прибыли, здрасте, дорогие!
– Ничего, ничего! – хорохорится Антон. – Мы еще посмотрим, кому какая радость выпадет. Вот засеваем последний гектар… Для любопытных и недоверчивых могу прочитать свежее братухино письмо, – Антон добыл из кармана замызганный мятый конверт. – Всем полезно знать, какие дела творятся теперь в якутской дальней стороне… Значит, здравствуй, Антошка, пишут тебе твой братан Николай и жена его Полина, а также сын наш Васька… Дальше идут дела семейные, а главное вот что. Ты спрашиваешь, Антон, какая тут жизнь и работа какая? В общем ничего, хотя сам ты знаешь, как приходится нашему брату шоферу на здешних дорогах да плюс мороз. За просто так никто нигде пять сотен в месяц платить не будет. Если надумал серьезно, то приезжай, но все же я бы посоветовал… Ну, это опять семейные дела.
– От себя не уедешь, – опять тянет Федор. – Чем тут плохо?
– Сравнил! – Антон даже обиделся. – Большая голова у тебя, Федька, а понять не можешь.
– Где уж нам, – ухмыльнулся Федор.
– Последний гектар ждете? – у Андрюшки, как у отца, глаза делаются узенькими щелочками. – А убирать кто будет? Предатели вы!
– Ну ты, малявка! – Антон нахлобучил Андрюшке шапку на глаза. – Откуда мы знали, что так получится.
– Постойте-ка! – оживился Пашка. – Это кто там такой по полосе чешет? Бабка Марфа к нам в гости!
Точно, Марфа Егоровна. В старой фуфайке, в сапожищах, голова шалью укутана. Пока ребята гадали, какой леший занес ее в самую середину лога, Марфа Егоровна кой-как одолела вязкую пахоту.
– Эка страсть, ей-бо! – пронзительно заговорила она, еще не дойдя до табора. – Какие ж тут дрова, скажи на милость! Господне наказанье с такой дорогой.
– Здравия желаем! – Антон бойко подскочил к старухе и раскланялся. – Какой ветер занес тебя, бабка, на нашу территорию? Или на заработки? Смотри, не прогадай.
– Сам без гроша, – зачастила Марфа Егоровна и принялась сбивать грязь с сапог. – Сушняку насобирала, а телега возьми и застрянь в логу. Ей-бо! Чистое наказанье! Пособите, ребятушки, телегу выпростать.
Ребятушки переглянулись, перемигнулись.
– Трудное это дело, – начал Сашка. – Бутылку бы за спасение.
– Все бутылку ему, черту косматому! Чисто пьяницы кругом пошли, анкоголики. Ей-бо!
– На свои пьем, – подзадорил ее Андрюшка.
– И он туда же! – Марфа Егоровна была уже по правде возмущена. – Вот народ! Гвоздя без рюмки не забьют!
Говорила Марфа Егоровна столь громко, что Журавлев враз проснулся. Вышел из будки, строго глянул на веселую компанию.
– Шуму от вас – на семь верст, – сказал он. – Пошли, Егоровна, пособлю твоему горю.
– Вот спасибочка! – обрадовалась старуха. – Рядом с дураками завсегда умный найдется.
Марфа Егоровна и Журавлев пошли лесом, обходя пахоту. Иван Михайлович шаг, она два шага.
– Счастливо! – крикнул им вслед Антон. – Чей ход, ребята?
– Да ладно тебе, – Сашка поднялся. – Пойду-ка и я спасать телегу. Ты как, Федька?
– Можно. Разомнем косточки, – потянулся тот.
– Тоже счастливо! – проводил их Антон. – Пашка, чего головой завертел? Ходи.
– Пойду… Два-четыре…
– Четыре-пусто, – продолжил Андрюшка.
– Четыре-пусто, четыре-пусто, – забормотал Антон. – Если на то пошло, мы сделаем «рыбу». Теперь, Андрей Иванович, покажи нам, как козел прыгает, как он кричит.
Андрюшка встал на четвереньки и пошел вокруг ящика.
– Так, так! – приговаривал довольный Антон. – Теперь послушаем, как наш козлик кричит.
– Бе-е! – заорал Андрюшка, но Антону показалось, что недостаточно громко и нежалостливо.
– Еще разок, – приказал он.
Но тут из-за леса выпрыгнул председательский «газик». Следом мчал на мотоцикле испуганный Валерка.
Когда Валерка явился в контору и сказал, что Иван Михайлович зовет на совет агронома, Кузин как раз докладывал по телефону в район, что после обеда колхоз заканчивает сев. «Уложились в хорошие сроки, – кричал Кузин по телефону, – и добились отменного качества благодаря четкой организации работ и эффективному использованию посевной техники». Выслушав журавлевского посланца, Захар Петрович рассердился не на шутку. Прихватив Сергея, сам помчался наводить порядок.
– Это что за представление?! – спросил Захар Петрович «козлятников». – Почему сеялки стоят? Журавлев где?
– Марфу Егоровну спасать пошли, – пояснил Антон. – Телега у нее в логу застряла. Из-за грязи и мы стоим.
– Нет, ты полюбуйся на них, полюбуйся! – Кузин обернулся к агроному за поддержкой. – Вот у кого голова за посевную не болит!
– Извиняюсь, а у кого же болит? – поинтересовался Андрюшка.
– У меня! Вот это место, – Кузин похлопал себя по мощному загривку.
– При больной голове надо принимать анальгин, – посоветовал Андрюшка. – У нас есть в аптечке. Еще свежий.
Лицо Кузина стало наливаться краснотой, даже уши порозовели. Он расстегнул плащ и начал делать короткие пробежки вокруг ящика-стола, словно догонял кого-то. При этом он кричал, что не позволит всяким-разным соплякам учить себя, что Журавлев распустил свой исправительный дом, что нет никакого почтения к руководству колхоза и что вся молодежь склонна к разгильдяйству, безответственности и хулиганству.
– Захар Петрович! – попытался успокоить его Сергей. – Давайте без крика.
– Что – Захар Петрович? Кровь из носа, а к вечеру Заячий лог должен быть засеян! Понятно?
Напоследок Кузин и агронома назвал слюнтяем.
– Выбирайте выражения, Захар Петрович, – сказал ему на это Сергей. – Чем кричать, давайте все же поле глянем.
– И без гляденья знаю: готово, – отрезал Кузин.
– Все-таки я гляну, – Сергей не повышает голоса. Вот это его спокойствие всегда сбивает с Кузина пыл-жар.
Когда Сергея прошлой осенью избрали секретарем партийной организации, Захар Петрович поначалу был весьма доволен и отвел Сергею роль исключительно совещательную. Но очень скоро ему пришлось удивиться, насторожиться, а потом и возмутиться. Этот тихоня и размазня начал методично и упорно разрушать установленные Кузиным порядки, в основе которых лежала суровая строгость: сказано – делай и никаких разговоров. Захар Петрович пугал Сергея развалом дисциплины, анархией, но сам же видел, что без понуканий и окриков люди работают лучше. А самое-то обидное, а вернее сказать, страшное Кузин увидел в том, что люди охотно идут за советом к агроному, а уж потом к нему, Кузину…
– Так я пошел, Захар Петрович? – повторил Сергей.
– Ступай, – разрешил Кузин, продолжая круговое хождение по хрусткой траве-старике. – Ну-ка, сбегайте за Иваном! – приказал он ребятам. – Быстренько!
Но бежать не пришлось. Журавлев сам идет. Уже заметил Кузина, но шага не ускорил: тоже характерная черточка поведения и отношения к председателю, считает Кузин.
– Явился! – сразу взял суровый тон Захар Петрович.
– Наконец-то председатель в гости пожаловал, – как ни в чем не бывало заговорил Журавлев с извечной своей ухмылочкой. – Здравствуй, Захар… А мы тут, елки зеленые, бездельничаем.
– Вижу! – буркнул Кузин. – Вижу, Иван, какую старательность проявляешь.
Посылая Валерку в контору, Иван Михайлович предполагал, что вместе с агрономом явится и Кузин. Знал он и то, в какую сторону повернется разговор. Поэтому уже загодя он решил по возможности спокойно и убедительно объяснить и оправдать свои действия.
– Ты, Захар, садись, в ногах правды нету, – предложил он.
– Что сидеть, что стоять, – Кузин продолжал мотаться кругами, как заяц по своему следу. – Я приехал не любоваться на тебя, а спросить: кто разрешил останавливать сев? Кто, спрашиваю? Я уже в район передал, что кончаем сегодня. Ты понимаешь, чем это пахнет?
– Ах, вон оно что! – удивился Журавлев. – Отрапортовали уже… Лог ведь тут, Захар. Грязь, земля холодная.
– Я тебя русским языком спрашиваю: почему сеялки стоят?!
– Я остановил. Ты хлеб с меня требуй, а не проценты… Мы, елки зеленые, про урожай думаем. Верно, ребята? – Иван Михайлович обернулся к парням.
– Мое дело сторона. Что пахать, что плясать, – дурашливо ответил Антон, но тут же получил от Федора увесистый тычок под ребра. – Днем раньше посеяли, днем позже – кому какое дело.
– Осади, тут дело серьезное, – вполголоса предупредил его Федор. – Стой и слушай, умнее будешь.
– Идите-ка вы все! Я лучше вздремну. Как наговоритесь – разбудите, – и Антон скрылся в будке.
– Распустились! – Кузин покачал головой. – Да какой хлеб от вас ждать? Прогулы, самовольство, а звеньевой покрывает, в радетелях ходит. Не кривись, Иван, сам знаешь, что не за свое дело взялся.
– Это как сказать, – вставил Андрюшка, готовый броситься на Кузина с кулаками.
– Не мешай, когда старшие говорят! – зыкнул на него Захар Петрович. – Не твоего ума дело.
– Мое! – закричал Андрюшка. – Мое дело!
– Постой, сын, – Иван Михайлович легонько отстранил Андрюшку. – Заячий лог, Захар, и теперь можно засеять. С плешинами, огрехами, но можно. А вот как мы осенью людям в глаза посмотрим? Вот какой вопрос, Захар.
Кузин перестал ходить, сел к железному ящику и запостукивал согнутым пальцем по его гулкому боку. Минут несколько сидел так, вроде дремал. Хитрый он мужик. Пускай прокипит Журавлев, думал он, а то пива с ним не сваришь. Посидел так, потом поднял голову, обвел всех долгим пристальным взглядом, словно видел этих людей впервые и хотел понять, зачем они тут собрались, что им нужно от Кузина.
– Ладно… Поговорили, отвели душу. Теперь вспомним про ранние и сжатые сроки сева и твердых указаниях на этот счет.
– Мы не будильники, Захар, чтобы по сигналу звенеть, – опять возразил Журавлев.
– Ему про Фому, а он – за рыбу деньги… В конце концов ты коммунист и должен иметь ответственность. Партийную.
– Я ее всегда имел. В сорок третьем под Курском почувствовал.
– Уже слышали.
– Так еще послушай! Мы живем вот, друг дружку по мелочам изводим…
У Журавлева мелко затряслись губы.
«Будет сейчас дело», – подумал Федор. Он вразвалку подошел к Ивану Михайловичу, положил руку на плечо.
– Нам все понятно… Не надо, дядя Ваня…
– Надо, Федор! Надо!
– Ну что ж, – сказал Кузин, считая переговоры оконченными. – Про военное геройство танкиста Журавлева мы наслышаны и вспоминать об этом не время… Если мои слова не доходят, то вон агроном бежит. Послушаем его… Как там, Сергей?
– Плохо, Захар Петрович…
– Что значит плохо? Давай так договоримся, Иван. Ничего тут не было и знать я ничего не знаю. Переходящее знамя за посевную мы три года держали и уступать его я не намерен. Ни под каким видом. Все!
– А за урожай знамя дадут? – спросил Федор.
– Не от нас, парень, это зависит. Какая погода будет.
– Вот так, елки зеленые! Говори уж прямо: что бог даст. У мужика сто лет назад в точности такая агротехника была.
– Хотя бы пару дней погодить, – предложил Сергей.
Как и Журавлев утром, Сергей прошел весь лог. Не пахота, а холодная грязь. Семена будут заделаны плохо или просто начнут гнить. Всходы дадут слабенькие, нестойкие.
– Не пару дней, а сегодня! – твердо сказал Кузин. – Чтоб к вечеру на все сто! А вы что уши развесили? – накинулся он на ребят. – Чего глазами хлопаете? Журавлев вашу премию губит. Кончим сев первыми – приходи, получай. За нынешний день особая награда, вечером сам привезу, наличными. Не обижу, но чтоб кровь из носа! Ясно? Я спрашиваю: ясно или нет?
– Наконец-то слышу деловой разговор, – из будки показался Антон. – Очень уважаю, когда говорят не о совести, а про стимул. Настроение сразу поднимается. Кто как, а я согласен. Только уточнить бы, Захар Петрович, какая сумма конкретно? Можно наличными, а лучше прямо винцом-водочкой.
– Ну вот, – засмеялся Кузин. – Один разумный уже нашелся. Кто следующий?
– Мы против! – крикнул Андрюшка и умоляюще посмотрел на ребят. Дескать, что же вы молчите, или согласны на подачку?
– Кто такие – мы? – хохотнул Антон.
– Федор, Пашка, все!
– Погоди, сам скажу, – Федор подошел к Захару Петровичу. – Премия, она того. Хорошая. Только нечестно получается.
– Точно, нас не купишь! – подал голос Пашка.
– Присоединяюсь, – поддержал его Валерка.
Журавлев теперь молчал. Даже в сторону отошел. «Так, елки зеленые, так!» – приговаривал он про себя и был доволен бойкостью своих ребят.
Прокричаться бы, да разойтись. Но дело вдруг приняло совсем другой оборот.
– Мы ведь тоже знаем, с какой стороны к трактору подходят, – решительно сказал Кузин и скинул плащ, швырнул его на землю. – Пошли, Антон, я за сеяльщика буду.
– Да ты что, Захар, рехнулся? – Журавлев кинулся к председателю, ухватил его за рукав.
– Прочь! Я научу вас работать! И тебя, и агронома, и всю эту шатию-братию! – Кузин рванулся, половина рукава осталась у Журавлева.
«Подерутся!» – испугался Сергей к кинулся разнимать. Но Журавлев и Кузин уже яростно трясли друг друга за грудки, сразу вспомнив все давние неотплаченные обиды.
– Бей своих, чужие бояться станут! – кричал Антон и аж приплясывал от удовольствия.
– Заткни глушитель! – рявкнул на него Федор.
Куда и медлительность у парня пропала. В секунду подскочил, оттеснил Сергея, раздвинул Журавлева и Кузина, встал между ними.
– Езжай-ка, Захар Петрович, домой, – сказал он. – Мы уж тут сами. Как агроном велит…
Кузин покосился на кулаки Федора, подобрал плащ, молча нырнул в машину. Сорванный с места толчком, «газик» отчаянно запрыгал по кочкам.
– Показалась премия, да как бы не пропала, – сказал в тишине Антон.
РАЗГОВОР НА РАЗНЫЕ ТЕМЫ
В тот же день случилось в Журавлях еще одно событие, взбудоражившее всех. По телевидению показали киноочерк о знатной доярке Журавлевой. Хорошо было снято. Вот Наташа оживленно беседует с председателем колхоза. Захар Петрович получился просто великолепно. Осанка, улыбка, жесты, слова – все в меру строго, в меру вольно… Вот Наташа идет мимо своего портрета на доске Почета. Портрет крупным планом, она крупным планом… Потом зрители увидели доярку Журавлеву за сборкой доильного аппарата, во время дойки, идущую с ведерком молока по луговой тропинке, в обнимку с белоствольной березкой, с букетиком подснежников, за чтением сельскохозяйственной литературы… Где-то вдали, расплывчато, образуя фон, мелькали лица других доярок, но тут же пропадали. Сами, быть может, того не подозревая, авторы очерка изобразили Наташу вне коллектива, а потому хоть и веселую, но одинокую. В Журавлях на это сразу обратили внимание.
Передачу смотрели в красном уголке фермы, как раз перед дойкой. Все доярки и скотники, бывшие там, то и дело переводили глаза с телевизора на героиню очерка. Наташа сидела не шелохнувшись, окаменевшая и только чувствовала, как волнами накатывается на нее то жар, то холод, то страх. Она ждала, что как только кончится передача, сразу начнется ядовитый разговор о коровах, рационах, условиях. Но произошло непонятное. Посмотрели, молча поднялись, выключили телевизор и разошлись. Хоть бы слово кто сказал. Кое-как подоив коров, Наташа побежала домой, грохнулась головой в подушку и вдосталь наревелась.
– Ну что, Наталья свет Ивановна? Дождалась праздничка? – через какое-то время спросила Мария Павловна.
– Не надо, мама, – попросила Наташа. – И так тоска гложет.
– Да уж загложет… С такой тоски обидчивыми люди делаются, злыми, – Мария Павловна говорит тихо, размеренно, слова как бы падают с высоты. – А ведь говорила я тебе, говорила…
– Тебе ведь тоже двадцать лет было, – напоминает Наташа в свое оправдание.
– Да было, как вчера будто… Иван, помню, ромашек нарвал цельную охапку, в ведерке на стол поставил. А мне говорит: «Сиди, жена моя Мария, и представляй, какая распрекрасная жизнь у наших детей будет»… Без вина, а весело. Так весело было…
– Ты это к чему? – насторожилась Наташа.
– Так просто… Сильно бабы-то тебя?
– Молчали. Поднялись и ушли.
– Хуже ругани это.
Наташа не ответила. Да и что сказать матери, оказавшейся меж двух огней: и дочь жалко, и на правду глаза не закроешь. Так они и сидели молчком с час или больше, оглохли бы от тишины, не загляни к ним Марфа Егоровна. Захлебываясь от возбуждения, она рассказала о происшествии в Заячьем логу и тут же пропала, поскольку такие новости начисто лишают старуху покоя, гонят ее из двора во двор.
– Вот ведь сорока старая чего навыдумывала! – сказала Мария Павловна. – Соврет и не дорого возьмет.
Но тут Наташа глянула в окно и ойкнула.
– Папаня идет! Гроза грозой.
Иван Михайлович шагал серединой улицы и размахивал зажатой в руке фуражкой. Это уже привычка. Как поругался с кем, так и в лютый мороз шапку долой. Или для остужения головы, или чтобы руки чем занять. Обычно откуда бы ни шел, останавливается у ворот, на дом свой смотрит, на другие дома, вроде сравнивая. Сейчас же – прямым ходом во двор, но и там не задержался. Грохнуло в сенях попавшее под ноги пустое ведро. Вошел, швырнул в угол фуражку, горячо засопел.
– Рано нынче. Никак отсеялись? – спросила Мария Павловна, зная, что сейчас Ивану Михайловичу надо прокричаться и протопаться.
– Отсеялись! – не успев сесть Журавлев вскочил. – Досеемся скоро, пойдем по соседям хлеб занимать.
Теперь бы помолчать всем некоторое время. Не получая сопротивления, Иван Михайлович скоро выдохнется, перекипит, тогда можно будет говорить с ним о чем угодно и вполне спокойно. Но Наташа не дождалась этого переломного момента, спросила:
– Все не можешь привыкнуть?
– А-а! – закричал Журавлев. Острый нос его побелел, глаза сузились, четко проступили морщины на лбу. – Это к чему такому привыкать я должен? К глупости привыкать? Елки зеленые! Сказали мне про твое кино, как ты весь наш журавлиный род на позор выставила. Спасибо, дочка, обрадовала отца, поднесла подарочек! Совестно мне и стыдно! Я это кино Захару припомню, елки зеленые!
– Будет, будет, – осаживала его Мария Павловна. – Расходился, как холодный самовар. Сходи лучше Сережку позови. Мы тут пирог вам на конец посевной испекли.
– Выбрось его! – посоветовал Иван Михайлович. – Не заслужили пирогов, не заработали.
– Выбросить так выбросить…
– Рада стараться!
Подобрав с пола фуражку, он рывком надвинул ее на глаза и вышел, еще раз пнув в сенях ведро. На дворе Журавлев малость пометался в поисках заделья, но все валилось из рук. Потом только догадался, чем заняться. Приволок под навес охапку тонких сосновых дощечек и начал гладить их рубанком. После сева, когда наступит некоторое затишье до сенокоса, он собирается ошить досками дом, закрыть темные бревна и ржавые лохмотья мха в пазах. Монотонное вжиканье рубанка скоро успокоило его. Остро пахнет смолой, стружка вьется колечками, ворохом оседает на землю.
Пришла Мария Павловна – в накинутой на плечи фуфайке, в старых валенках. Села в сторонку и стала глядеть, как он работает.
– Куда Наталья-то убежала? – спросил Иван Михайлович, не поворачивая головы. – Слова не скажи – сразу взбрыкивают…
– А ты кричи больше.
– Нервы никуда стали, что ли. Не хочу, а кричится.
Иван Михайлович отложил рубанок, охлопал карманы в поисках курева, сел рядом. Искоса глянул на ее измаянное болезнью лицо, на сухие жилистые руки, на седеющие прядки волос.
– Вот так и живем, – сказал вдруг. – От весны до осени, от осени к зиме… Мир велик, а тесно. Сошлись на одной узенькой дорожке и стучимся лбами. Или так надо, или не догадаемся шаг в сторону сделать.
– Про Захара говоришь?
– Про него…
Журавлев еще не докурил папироску, как стукнули воротца. Сергей пришел.
– Да и правда синяк! – ахнула Мария Павловна, увидев на лице племянника отметину, полученную в Заячьем логу. – Отец, да ты что на самом-то деле! То-то мне Марфа Егоровна толкует, а я в ум не возьму.
– Так уж получилось, – Сергей покраснел. – Конфликт на почве агротехники. Нашему Ивану Михайловичу не нужны советы и рекомендации. Сам все знает.
– Ты бреши да не забрехивайся, – Журавлев сделал последнюю затяжку, бросил окурок и придавил его сапогом. – Советы для умных людей составляются, а вас с Кузиным заставь молиться – лбы порасшибаете. Я в чем уверен – до смерти буду стоять. А тут я прав… Ладно, пошли в дом. Вижу, с разговором ты.
– Просто так зашел, – ответил Сергей.
– Просто так и посидим.
Журавлев поднялся, отряхнул с брюк мелкую стружку. В доме он сразу привалился к столу, раздвинул локти, уложил подбородок на ладони и изготовился к разговору. Сергей устроился напротив. Чем-то он похож на Ивана Михайловича – резко очерченным подбородком, манерой удивленно вскидывать брови.
Сергею шел пятый год, когда по пьяному делу был насмерть придавлен машиной его отец. Вскоре же слегла и не встала мать, сестра Ивана Михайловича. Журавлев сделал все, чтобы племянник не познал сиротства. Одевал-обувал наравне со своими и даже лучше, может быть. Свой, он – свой, а этому – первый кусок. Сам же и определил, кем быть Сергею. Только агрономом, только по хлебопашному делу. Когда Сергей вернулся в деревню с дипломом и молодой женой, получил колхозное жилье, Журавлев сказал ему: «Обязанность свою мы с Марией выполнили, насколько хорошо – не нам судить. Теперь свое гнездо у тебя, Серега, рожай детей и расти их. А нас не забывай…»
– В других бригадах как? – нарушил молчание Иван Михайлович.
– Зерновые кончили. Остался твой Заячий лог. Захар Петрович рвет и мечет. Сам знаешь.
– Понятное дело, – соглашается Журавлев. – Захару что надо? Захару, елки зеленые, вперед выскочить охота. Отличиться. Больной он этим еще с молодых годов… С ним ясность полная, а тебя вот пять лет учили землю носом чуять, науку в деревне представлять. Хорошо представляешь. Выразительно.
Сергей молчит.
– Робкий ты еще, елки зеленые. Квелый, как трава без дождя. Думаешь, что? За красивые глазки вожаком тебя коммунисты избрали? Нет! На азарт расчет был, на силу молодую. Хорош расчет, да боец не тот. За бумажки прячется. Знаешь, сколько таких работничков у нас перебывало? Догадливые сами уходили, недогадливых выгоняли. Сам ведь знаешь.
– Не бумаги, а рекомендации, – заметил Сергей и стал втолковывать Журавлеву, что агрономические советы по срокам сева не с потолка берутся, а составляются на основе многолетних наблюдений и научных данных.
– Что-то не видел я, чтоб за Заячьим логом кто наблюдал, – усмехнулся Журавлев. – Может, тайно или со спутника? А вот дед Никанор другую рекомендацию насчет лога дает. Сядь, говорит, голым задом на пахоту, если не шибко мерзнет, то можно сеять.
– Уже попробовал, поди? – спросила Мария Павловна.
– Нет еще. Завтра буду испытывать.
– Надо народу поболе собрать. Пущай полюбуются.
– Ладно! – Иван Михайлович поднялся, хлопнул ладонью по столу. – Посмеялись, да будет… К синяку приложить бы что. В драке, Серега, завсегда так: кто в сторону жмется, тому больше достается. Не вешай голову, неудобно на мир глядеть в таком положении, просмотреть многое можно.
– Нехорошо все получилось, – вздохнул Сергей.
– С Кузиным-то? Обойдется. Раньше у нас не такие плясы-переплясы бывали. Проклянем друг дружку, а день прошел – и забыли. Не про молодых только говорят, что характером не сошлись. Все ругаемся, да шипим, как гусаки. А дрались мы с ним всего один раз. Никому я не рассказывал, а ты вот послушай.
Иван Михайлович опять сел, закурил.
– В сорок девятом году было. Я председателем был, а он клубом заведовал. Тогда избой-читальней клуб называли. Придешь, бывало, утром в контору, сядешь вот так к столу, зажмешь голову и думаешь: какую прореху сейчас латать, а какую завтра. Да и председатель-то я липовый был, по нонешним временам и бригаду бы не доверили. А тогда, елки зеленые, что? Молодой, фронтовик, два ордена да шесть медалей… Садись, руководи, двигай сельское хозяйство этим самым паром, который человек в себе вырабатывает. Лебеду ели, а работали. А Захар знай речи говорит. Частью в дело, а большей частью без дела. Вот один раз и загнул такую речугу, да не где-нибудь, елки зеленые, а на току, когда зерно на трудодни выдавали. Дождь хлещет, холодина собачья, а он загнал народ в клуню и часа два барабанил про растущую зажиточную жизнь колхозной деревни, про великое преобразование природы. А по трудодням хлеба-то меньше мешка на семью пришлось. Озверел народ, на другой день почти никто на работу не вышел. Ну, я тоже с цепи сорвался. Зову этого болтуна в контору, давай мозги вправлять. Я свое, что, мол, всему есть место и время, а он свое. Докричались до того, что Захар меня врагом народа обозвал. Слов у меня больше не оставалось, одни матюки да кулаки. Ну, и давай друг дружку по сопатке чистить. Он силой берет, а я верткостью… Ладно хватило у обоих ума выскочить из конторы, разбежаться, а то бы одному кому-то не жить. Потом сошлись, помирились, посмеялись даже… Ты, Серега, не думай, я у Захара не только плохое вижу. Нет! Ценю я Захара. За одно ценю, что не побоялся в худой колхоз пойти. Другой бы на болезни сослался, на жену, детей, свата, брата, а Захар впрягся и вот уже сколь лет тянет лямку.
История неожиданного начала председательской карьеры Кузина и ее продолжение известны Сергею, но теперь он удивлен словами Ивана Михайловича. Казалось бы, все в его отношениях с Кузиным завинчено на крепкую гайку, но вот есть, оказывается, малюсенькая щелочка для уважения человека, сумевшего в важный час одолеть себя… Другое известно Сергею. Маятный путь прошел Кузин по тряской и неровной стезе. Почем зря шпыняли его за недоучет, за недогляд, за множество других дел и научили-таки работать и вести хозяйство… Третье известно Сергею. Перед тем собранием, как стать ему секретарем парторганизации, Волошин предупредил его, что быть ему меж двух огней, но самому бы не опалиться, не качнуться бы в одну или другую сторону. Эту шаткость своей позиции Сергей почувствовал скоро, но особенно в момент создания журавлевского звена. Кузин тогда воспротивился уже потому, что предложено не им, и вон какого труда стоило сломить его. А нынешний случай…
– Ну и хорошо, что тянет Кузин лямку, – как бы очнулся Сергей.
– Не так хорошо, как плохо, – поправил Журавлев. – Все больше в одиночку везет. Посторонись, дескать, ходу дай! За доброе Захару сто раз спасибо сказано. Только застрял он со своим возом, на месте топчется, а никого не подпускает. Этот ему не советчик, другой не указчик… Застрял! Вот и охота ему в любой малости первым быть. На виду. Это ведь такая зараза! Она как в нутро человеку заберется, попробуй выживи ее. Обидно мне за Захара и жалко его.
– Жалость не кулаками доказывают.
– Мой грех… А как быть, если слов не хватает? Поясни.
– Трудно сказать.
– То-то и оно, елки зеленые! Других судить легко, себя же – большую силу надо иметь.
– Знаю, – соглашается Сергей. – Только скажи мне, где взять эту силу?
– У себя же…
Так они сидели и говорили. Старый тракторист и молодой агроном и молодой же партийный секретарь. Один повидавший жизнь и вкусивший всего, что уготовано было его поколению, другой только начавший свою дорогу…
Мимо окон с галдением прошла журавлевская бригада – Федор, Сашка, Антон, Виктор, Пашка, Валерка. Остановились у ворот. Иван Михайлович прислушался к говору, но понял только, что все нападают на Антона, а тот едва успевает огрызаться. Потом стихли. Федор открыл калитку, медленно прошел до крыльца, постоял там и только потом открыл дверь.
– Что невеселый такой? – встретил его Журавлев.
– Да так, – Федор переминается с ноги на ногу, вздыхает. – В общем ребята послали сказать, что дураки мы большие.
– Вот-те раз! – не понял Журавлев или только сделал такой вид. Сергей заметил, как облегченно расправил Иван Михайлович плечи, будто свалил с них тяжесть. Глаза его заблестели.
– В общем, – продолжил Федор, – глупостей мы много нынче натворили, особенно Антошка. С ним я еще поговорю.
– Только без этого, – Журавлев понял мысли Федора. – Кулаками не заставишь землю любить.
– А чего он… Тут ему плохо, в Сибирь захотелось.
– Жизнь там хороша, где человек живет, – Иван Михайлович, подошел к Федору, ухватил за плечо, тряхнул. – Ну-ка все мы уйдем из деревни. Хлеб-то кто растить будет, а? Хлеб-то, елки зеленые, чьими руками поднимется?
