Текст книги "Знойное лето"

Автор книги: Александр Кутепов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

На сеновале, где спит Пашка, мелодично зазвенел будильник, и сын тут же проворно скатился по лесенке.

– Куда такую рань? – спросил Егор Харитонович. – Выходной же.

– На субботник… Ну и хорош ты вчера был! С какой такой радости натренькался?

– Не твоего ума дело! – как можно строже осадил Басаров сына. – На субботнике без тебя обойдутся. Баню нынче подладить надо, хватит в чужих мыться.

– Какая баня? – изумился Пашка. – Дня больше не будет, да?

– Поговори у меня! Вот сыму ремень, – пригрозил Егор Харитонович.

Пашка как-то странно посмотрел на отца. Дескать, что ты городишь, про какой ремень говоришь? Или не видишь, не заметил, как я стал взрослым человеком?

Нет, Егор Харитонович заметил это. Чем больше взрослеет сын, тем сильнее проявляется в нем характер Клавдии. Отчего так получается, отчего такая Клавдия? – иной раз спросит себя Егор Харитонович, но не старается докопаться до истины. Иначе пришлось бы сразу признать свою вину. Ведь Клавдия тянет почти непосильный воз: ей и семью обиходить, и колхозную работу не упускать. А он, Егор, до нынешнего лета считай и не жил дома. Но дальше признания самого факта Басаров не идет, поскольку в нем, как, впрочем, и у многих других деревенских мужиков, сильна некая вера в свою мужскую исключительность.

– Чего выбурился? – отвлекает от размышлений Пашка.

– Так просто, – спохватывается Егор Харитонович. – Уж и глянуть на них нельзя!

– Смотри, мне что, – Пашка пожал плечами и пошел умываться – голенастый, тонкошеий, с русыми кудрями.

На разговор из дома вышла Клавдия.

– Чё разорались? – сердито спросила она.

– Да вот с баней пристал, – объяснил Пашка. – Тут субботник, а ему баню ремонтировать приспичило.

– Вино жрать так один справляется, а тут помощников надо, – Клавдия сразу приняла сторону сына. – Чё смеяться-то над парнем.

– Ну и хрен с вами! Я могу, между протчим, и без бани жить, – Егор Харитонович решительно поднялся и пошел со двора. Но тут он вспомнил о спрятанной в репейнике бутылке. Сразу оживился, заулыбался. – Егор и в одиночку любую баню разберет-соберет, – объявил он. – Счас мы покажем высший класс работы!

– Давно бы так, – успокоилась Клавдия.

К бане, стоящей на краю огорода, Егор Харитонович крался мелкими перебежками, пригибаясь и оглядываясь. Из травы испуганно шарахнулись куры, а их предводитель взлетел на плетень, старательно и громко закукарекал.

– Покричи у меня! – пригрозил ему Басаров. – Вот возьму топор, мигом голову оттяпаю.

Петух не поверил угрозе, захлопал крыльями и заорал еще громче.

– Чтоб ты подавился, дурак! – сказал ему Басаров и рассмеялся, наконец сообразив, что прятаться незачем, он же баню идет ремонтировать, на законных основаниях. Егор Харитонович сразу распрямился и повернул назад.

– Клань! – закричал он в открытую дверь малухи. – Каменку перебирать или так сойдет?

– Сам смотри, – ответила Клавдия. – Я тут блины затеяла. Садись.

– Это старухи беззубые до блинов охотницы, а мужику блин не в пользу. Мужику хлеба с солью да луковицу – вот и вся еда.

Пока Клавдия снимала с плиты шипящую сковородку, Басаров проворно сунул в карман горбушку, опрокинул туда же солонку. Для маскировки все же ухватил дымящийся горячий блин, свернул трубкой и нехотя пожевал.

– Плохой из меня нынче едок, – признался он.

– Пей больше, – сразу начала Клавдия. – Ни стыда, ни совести у человека.

– Но-но! Не болтай лишнего, – строго заметил Егор Харитонович и погрозил кривым пальцем. – Тоже нашла пьяницу! С девятого мая, между протчим, не нюхал. Все бы так пили.

– Ничё, живой остался.

– Одно названье, что живой… Ладно, пошел я.

В бане прохладно и уютно. В маленькое оконце бьет ровный и яркий солнечный свет, внутри этого гладкого косо упертого в пол столба мельтешат пылинки. Егор Харитонович высыпал в сорванный дорогой лопушок соль, разломил горбушку, рядом пристроил пучок зеленых луковых перьев. Чем не закуска! Сполоснув в кадке банный ковшик, он пошел за бутылкой.

А из-за бани Клавдия легким шажком.

– Егорушка! – ласково и насмешливо позвал она. – Ты чё там потерял, Егорушка?

– Что ты ходишь за мной как шпион! – возмутился Егор Харитонович. – Ломик где-то тут.

– А-а! – понимающе протянула Клавдия. – Новость хочу сказать тебе, Егорушка. Вчерась Шурка тут в репьях бутылку водки нашел. Прибежал и кричит: «Мам, глянь, чё у нас за баней выросло!» Это не ты, Егорушка, случаем посеял? Чё рот-то раззявил, ворона залетит.

Засмеялась и ушла. Плюнув с досады, Егор Харитонович на всякий случай все же проверил в репьях, но там пусто. От обиды он самым непочтительным образом отозвался о всех святых и угодниках.

– Ну чё, поработал? – как ни в чем не бывало спросила Клавдия, когда хмурый Егор Харитонович вернулся с огорода.

– Сама иди и работай! – огрызнулся он. Зашел в малуху, сел к столу и опустил голову.

– Дурень ты дурень, – сказала Клавдия.

Басаров приготовился выслушать долгую нотацию, но Клавдия вдруг открыла настенный шкафчик и достала найденную Шуркой бутылку.

– Опохмелись уж, чё там…

– Такими вещами не шутят, – заметил Егор Харитонович. – Мне много и не надо, только кровь разогнать.

Он открыл бутылку, налил полстакана, зажмурился и выцедил водку. Когда перевел дух и открыл глаза, бутылки на столе уже не было.

– Ну и шустра ты, Клань! – восхитился он.

Закурив, Егор Харитонович рассказал Клавдии, как ходил вчера к председателю насчет подряда на водопровод и что из этого получилось.

– Звал тебя ехать… Теперь бы где уж были!

– Чё из пустого в порожнее переливать, – ответила Клавдия. – Живем ведь. Не хуже людей. Пашка осенью в армию уйдет, девчонки в школу… Чё нам искать?

– Так-то оно так, – вздохнул Егор Харитонович. «А ведь и правда стареем», – подумал он, глянул на лицо Клавдии, кое-где уже тронутое морщинками.

А субботний день разгорается. Он похож на вчерашний, на позавчерашний. Та же подернутая дымкой высота безоблачного неба, тот же сухой обжигающий ветер, метущий серую пыль, та же неласковость истомленной зноем земли. То в одном месте, то в другом вдруг встают столбами вихри и долго качаются, наводя страх… Но по всей деревне суета и волнение. От школы прошагала улицей ватага ребят-подростков с лопатами на плечах. Смех и крик. Пропылили два грузовика, полные народу. В одном девчата поют, как ромашки спрятались и поникли лютики, в другом, где едут одни мужики, тоже поют что-то разудалое. Стайками проносятся мотоциклы – и все в одну сторону, к Большому озеру.

К дому подкатил на тракторе Пашка. Он волок установленную на полозья из бревен конструкцию инженера Рязанцева, состоящую из тракторного двигателя и громоздкого насоса.

Пашка бегом кинулся к колодцу и долго пил прямо из ведра.

– Как там? – спросил Егор Харитонович.

– Идет дело! – Пашка рукавом смахивает с подбородка капли воды, глаза у него радостно блестят. – Ты знаешь, сколько народу собралось! Николай Петрович даже музыку устроил. К магнитофону усилитель приладили – на весь лес музыка. Поехали, батя!

– Была нужда! – скривился Басаров. – Без меня обойдутся.

Ему хочется туда, на народ, но коль вгорячах отказался, то вроде и неудобно теперь.

– Как знаешь, – Пашка побежал к трактору. Прыткий «Беларусь», выбросив струю черного дыма, поволок сани по проулку и скоро стал невидим за пылью.

Егор Харитонович опять подался в баню. Обухом топора простучал доски полка и пола, определяя, где еще цело, а где сгнило. Принес свежих досок, взялся за рубанок. Но работалось плохо, да еще молотком угодил по пальцу. Наблюдавшая за ним Клавдия, поняв, отчего так получается, сказала:

– И правда поехал бы, Егорушка. Все люди как люди, один ты на особицу.

– А баня?

– Господи, далась тебе эта баня! После сделаем… Я бы и сама побежала, да на ферму скоро. Люблю на народе.

Егор Харитонович ничего не ответил. Быстро собрал инструмент, завел мотоцикл и покатил к озеру.

Здесь и правда как на ярмарке. Гремит музыка, мешаясь с гулким эхом, гудят тракторы, по всей трассе водовода копошатся люди. Одни рубят попавшие на пути кусты, другие подкатывают и подносят трубы. На берегу у насоса хлопочут чумазые Рязанцев и Костя Петраков. Бревенчатая основа уже закреплена вбитыми в землю толстыми железными штырями. На треногах далеко в воду, на глубину ушла длинная приемная труба.

– Здорово, изобретатели! – закричал Басаров, еще не заглушив мотоцикл. – Саша Иванович, а что это водопровод не в ту степь пошел? Я же сказал, как надо делать. Свою линию гнешь?

– Тут, Егор Харитонович, открылась возможность еще одно поле захватить, – стал объяснять Рязанцев. – Если тебя интересуют подробности, то расскажу, но только в другой раз. Видишь, что у нас тут делается? Как пишет наша районная газета в таких случаях, энтузиазм масс был обеспечен широкой разъяснительной работой.

– Шуму много, это точно, – согласился Басаров. – А заработает ли, между протчим, твое устройство? Такими делами, Саша Иванович, не шутят.

– Заработает! – радостно прокричал Рязанцев и предложил Косте: – Давай качнем для пробы.

– Это можно, – степенно ответил Костя и предложил Басарову, чтобы тот отошел подальше, а то вдруг взорвется еще.

Хорошо отлаженный пускач взялся с первого рывка заводного ремня и запел протяжно и звонко. Через несколько секунд нехотя и тяжело рокотнул основной двигатель.

– Включаю насос! – срывающимся голосом закричал Рязанцев.

На том месте, где в озере заканчивалась приемная труба, вода дрогнула, забурлила, и вот уже мощная струя ударилась упруго в землю, взметнув радугу.

– Силен бродяга! – восхитился Басаров, но тут же строго спросил Сашу Ивановича: – Какая мощность насоса?

– Вполне достаточная! – Саша Иванович широко улыбался.

Вот оно, конкретное, важное позарез дело, и он, Рязанцев, причастен к нему. Разве мог он предполагать, когда учился в институте, сдавал зачеты и экзамены, корпел над чертежами, ездил в учебное хозяйство на практику, – разве мог он тогда предположить, что его первым серьезным делом, как инженера, будет не механизация полеводства и животноводства, не организация работы колхозной техники, а спасение маленького озера. Еще только начали, еще валяются в беспорядке трубы по трассе, но Рязанцев был уверен в успехе. Вода обязательно пойдет в Кругленькое. Ее хватит напоить и озеро, и поливное поле, где уже снят первый укос сена, и еще одно поле, перепаханное за одну только ночь и только ждущее влаги. Вот почему главный инженер колхоза сейчас как мальчишка, впрочем, он и есть мальчишка, прыгал на одной ножке у своего детища, а потом кинулся под брызги ревущей волны и встал там, раскинув руки.

– Дурачок! – определил поведение инженера Егор Харитонович. Он внимательно оглядел самодельную насосную станцию, – искал, к чему бы придраться. – На вход сетку поставить надо, а то всех карасей перекачаете.

– Без тебя догадались! – не очень любезно отозвался Костя Петраков. – Шел бы ты своей дорогой.

– Ну-ну! Догадливые! – проворчал Басаров и подался вдоль труб.

Соединительных муфт не было, трубы просто приваривали одну к другой. Глянув на работу Сергея, младшего брата Кости Петракова, недавно приехавшего с курсов, Егор Харитонович презрительно сплюнул. Ну и сварка! Шов корявый, рваный.

Так по трубам Басаров добрел до того места, где шла основная работа. «Беларусь» лопатой сбивал неровности почвы. Другим трактором с помощью проволочной петли выдергивали пеньки. С десяток человек азартно работали топорами, пробиваясь сквозь густые заросли тальника. Девчата оттаскивали коряжистые ветки. Самые сильные были поставлены на подноску труб к месту сварки.

– Поздненько встаешь, Егор Харитонович! – закричал Басарову Глазков.

Алексей был голый по пояс, такой же потный и грязный, как и другие. Всегда аккуратно зачесанные волосы болтаются на лбу мокрыми сосульками.

– От сна, между протчим, еще никто не помер, – изрек Егор Харитонович. Он хотел добавить что-нибудь язвительное по поводу ударного строительства, но Глазков не дал ему договорить.

– Я же предупреждал тебя, что нынче к вечеру сделаем, а ты не верил! – радостно кричал Алексей, будто Басаров стоял не рядом, а бог весть где. – Мы рассчитывали на молодежь, комсомольцев, но видишь, даже мой батя приплелся. Сварка вот держит. Слышишь, Егор Харитонович, сварка!

– Да слышу я, чего надрываешься, – отозвался Басаров. – За такую сварку руки надо отрывать.

– А что делать? Может, возьмешься? Так и быть, оплатим работу в тройном размере, – Глазков намекал на вчерашний приход Басарова в контору.

– Умный ты человек, председатель, а глупости городишь, – разозлился Егор Харитонович. – На хрена мне твоя тройная плата! Не знаешь ты Егора, а Егор, между протчим…

Не договорив, Басаров решительно направился к сварщику.

– Ну-ка, Серега, спец-огурец!

Кто был поблизости, бросили работу и подошли, зная, что Егор Басаров обязательно устроит какое-нибудь представление. Но ничего такого не случилось. Егор Харитонович стал неузнаваемо серьезен, нахмурил неказистые брови. Молчком отнял у смущенного Сергея рукавицы, примерился к щитку, взвесил в руке держатель электрода… Хорошую выучку прошел Басаров в азиатских песках и сибирской тайге. Не прерываясь засияло, забивая солнечный свет, пламя сварки. Шов на стыке труб лег ровный, густой и плотный.

– Уже? – удивился Глазков, когда Егор Харитонович поднялся и потянул провода сварочного аппарата на новое место.

– А что? Егор трепаться не любит, – напомнил Басаров и закричал: – Шевелись, мужики, не допускай простоя!

Стараниями Кутейникова обед был устроен здесь же, на поляне в тени берез. Из деревни привезли две фляги молока, только что испеченного хлеба, вареного мяса. Улыбаясь, Николай Петрович ходил от одной группы к другой и ласково приговаривал:

– Больше ешьте, работнички, сил еще много понадобится.

– Николай Петрович! – закричали ему. – Зачем музыку выключил? Пусть играет.

– Это мы с удовольствием, – отозвался Кутейников и поковылял к машине, где располагалось все радиооборудование. И опять грянуло по лесу «День Победы». Слушая песню, Егор Харитонович забыл про еду, затих и только часто-часто моргал влажными глазами. Пашка, сидевший рядом, засмеялся.

– Не смей! – с необычной интонацией в голосе заметил ему отец. – Нельзя тут смеяться, Павел… Это дело, между протчим, святое…

С полчаса после обеда народ нежился в тени, а потом вдруг, будто кто подал команду, поднялись все и пошли по своим местам. Работалось дружно и весело, каждому хотелось показать ухватку и чем-то отличиться. Ловкому – ловкостью, сильному – силой, веселому – веселостью.

Солнце уже садилось, когда был сварен последний стык. Егор Харитонович отбросил щиток, с натугой распрямил спину и затряс онемевшими пальцами.

– Все, что ли? – облегченно спросил кто-то.

– Все, товарищи, все! – возбужденно заговорил Кутейников. – Я что хочу сказать, товарищи? Большое спасибо вам! Про эту стройку не напишут в центральных газетах. Она вроде маленькой запятой в толстой книге дел и свершений. Но это важная, очень нужная запятая, без нее не понять смысла многих больших и важных слов. Особая цена ей в том, что поставлена она общей силой, нашим коллективным трудом.

Несколько мальчишек наперегонки кинулись бежать к насосной, остальные столпились на берегу Кругленького. Прошли томительные минуты ожидания, и вот с веселым шумом по черному обнаженному дну ринулся бурный ручей.

– Ура! – загорланил Глазков и побежал к воде. Клич подхватили. Егор Харитонович тоже кричал и швырял вверх фуражку. Потом полез, как и все другие, в веселые брызги.

4

По дороге в райцентр на пленум райкома партии Глазков, привыкший все подвергать строгому анализу, прикидывал, за что его могут ругать и за что нельзя ругать. Первая оценка сейчас ставится за молоко. Здесь он может рассчитывать почти на «хорошо». Снижение надоев прекратилось, они хоть и не высоки, но где возьмешь по такому лету. Вот пойдет зеленая подкормка, тогда кровь из носа, а давай прирост… Другая оценка сейчас ставится за пропашные. Тут тоже вроде бы порядок. Механизаторы в звеньях толковые, дело знают. На кукурузе, на подсолнухе в междурядьях ни соринки. Хоть немного, а соберется силоса… На поливные участки вода идет полной нормой.

За что могут и будут ругать? Поторопился с повторным севом на двенадцатом поле. Едва в районе узнали об этом, как примчался начальник сельхозуправления Федулов. Кричал, колотил кулаком по столу, топал ногами… «Тут час дорог, не то что день», – оправдывался Алексей. «Порядок дорог, – стоял на своем Федулов. – Сперва надо обследовать поле, составить акт на списание посева, утвердить акт списания, а уж потом решать о возможности вторичного сева зерновой или иной культуры». – «Чиновник ты, Федулов», – сказал на это Глазков. «За чиновника ответишь!» – «Посев на этом поле погиб полностью». – «Я этого не знаю». – «Но я-то знаю! Почему не веришь мне, руководителю хозяйства и агроному?» – «Я верю только документам, а за чиновника ответишь!» – пригрозил еще раз Федулов. Теперь грози не грози, а дело сделано. Овес на том поле посеян, полив налажен. Из двух зол, убеждает себя Глазков, будем выбирать меньшее: лучше выговор и сено, чем ни выговора, ни сена… Но если Дубов сразу же не потребовал расследования и наказания, значит понял Глазкова и его действия…

Едва выйдя у райкома из машины, Алексей наткнулся на Матвея Савельевича Коваленко. В легком сером костюме, в ослепительно белой рубашке с отложным воротом, с коричневой папкой из тисненой кожи Матвей Савельевич выглядел солидно и представительно, как дипломат.

– Кого я вижу? Здравствуй, соседушка! – загремел Коваленко и полез обниматься. – Не узнаешь Матвея?

– И правда еле узнал, – засмеялся Алексей. – Как жизнь?

– Какая тут к чертям собачьим жизнь! – Матвей Савельевич обреченно и глубоко вздохнул. – Нету у меня жизни, Алеша, а одно существование. Хоть бы ты по-соседски пожалел бедного Матвея. У меня же целая трагедия на днях случилась, – Коваленко убавил голос и оглянулся по сторонам. – Сейчас все расскажу, как на духу. Я знаю, ты не поверишь, но все было так.

Глазкова не очень-то обрадовала эта встреча. Намечал до пленума побегать по районным организациям, но от Коваленко теперь не отвязаться. Это же репей, так и ждет, в кого бы вцепиться.

– Пойдем сюда, Алеша, в тенечек, на скамеечку, – приговаривал Матвей Савельевич, подталкивая Алексея в райкомовский садик, где растут чахлые акации вперемежку с тополями. – Вот сюда, Алеша, садись, вот сюда. Разреши я газеточку подстелю. Вот так… Теперь слушай, – Матвей Савельевич еще раз оглянулся. – Ты в прошлую субботу мелиорацию на поля двигал, нынче тебя снова в пример поставят, а с Матвея шкуру спустят. Потому что Матвей…

– Конкретней можно о твоей трагедии? – попросил Алексей.

– Сейчас расскажу, к чему могут привести излишества в материальном стимулировании, – Матвей Савельевич заглядывает Алексею в глаза и на всякий случай, чтобы тот не убежал, крепко держит его за рукав. – Понимаешь, Алеша, дернула меня нечистая насеять нынче турнепса. Землю выбрали, что надо, удобрили, все чин-чинарем. С этих-то удобрений и полезли сурепка с просянкой, в пояс почти вымахали. А турнепса и не видать. Что тут будешь делать? Давай мараковать. Отрядил десяток баб на прополку, да вижу – им как раз до зимы хватит. Как тут быть? Опять сижу, думаю. И надумала дурья голова! Сам никому ни слова, а через одного шустрого мужичка пущаю слушок. Дескать, председатель составляет особый список на прополку турнепса. Потому что будет двойная выгода: всю траву можно забрать себе на сено, а во-вторых, что особенно заинтересовало моих мужиков, на другом краю поля будет сидеть председатель, то есть я лично, а при мне три ящика водки… И что ты думаешь, соседушка? Все мужики, сколько их есть, на заре явились и давай кричать, чтобы их на прополку пустили.

– Погоди, Матвей Савельевич, – остановил его Глазков. – Ты что, действительно на ящиках водки сидел? Или фантазия?

– В том-то и дело! Сидел, Алеша, и следил за состязанием. Ох, как они работали! Сам не видел, не поверил бы.

Алексей в сомнении качает головой, подозревая, что Коваленко все это выдумал и через час будет рассказывать всем, как разыграл он соседа.

– Ты что, не веришь? – почти с угрозой спросил Матвей Савельевич. – Дело, конечно, твое… Не успел я награды раздать, а в районе уже известно. Подозреваю, что мой новый секретарь партбюро постарался. Подсунули на мою голову! Впрочем, твой Кутейников тоже виноват, все наставления дает моему, опытом делится. Ну, это я так, к слову… Вечером сам Дубов прикатил. А что тут проверять, полна деревня пьяных, песняка наяривают. Ну, это ладно, это дело мне привычное. Но они же сукины дети так торопились к выпивке, что драли все подряд – и траву, и турнепс заодно. Угробили поле, можно сказать… Я, Алеша, мастак ругаться, но послушал бы ты, как крыл меня дорогой наш Виталий Андреевич! Прорвалась флотская закваска. А после хвать за сердце и с копылков долой. Вот тут я струхнул! Пока врачиха уколы делала, я ни живой ни мертвый был. Ладно обошлось, а то бы прямая дорога Матвею в убийцы. На мое счастье, с ним агроном из управления был, убедил Дубова, что турнепс тот проклятый все равно не вырос бы. А траву мы сгребли и два добрых стога поставили.

– То есть как – поставили? – не понял Глазков. – Ты же обещал отдать траву участникам прополки?

– Лично я ничего никому не обещал.

– Но это же нечестно!

– Обойдется! Я тебе, соседушка, другое скажу. Этот хрыч Федулов большой зуб на тебя точит. Я только что от него, баночку меду вручил. Ну чего ты зенки выкатываешь? Из своего улья, кому хочу – тому дарю. Он хоть и зануда, а концентраты кто распределяет? То-то! Может, лишку какую подкинет Матвею на бедность. Советую по-соседски, Алеша: зайди к нему, пока не поздно, поговори. Покаяния он как поп любит. Не время ссору заводить, себе дороже выйдет.

– Да пошел он к черту! – Глазков не на шутку рассердился.

– Как знаешь… Мое дело подсказать, – смиренно ответил Матвей Савельевич. – Конечно, вы люди гордые…

На крыльцо райкома выскочила секретарша Дубова и закричала:

– Коваленко, а ну быстро к Виталию Андреевичу!

– Иду, иду! – отозвался Матвей Савельевич. – Не поминай лихом, Алеша, если что.

А к райкому тем временем подъезжали легковые и грузовые машины, и скоро в садике стало тесно и шумно. Громко приветствовали друг друга, торопились узнать новости. Не прошло и получаса, а Глазкову уже стало известно, что на ремзаводе строят самоходные камышекосилки, первый образец испытан и одобрен; что в совхозе «Смычка» по недосмотру пастухов ядовитой болотной травой отравлено больше двадцати коров; что в колхозе «Вперед» на складе произошло самовозгорание травяной муки, угроблен почти месячный труд целой бригады кормозаготовителей; что ряду хозяйств уже дана разнарядка на отправку молодняка скота в сибирские области; что председатель райисполкома Нырков вчера уехал с областной бригадой в Краснодарский край насчет заготовки соломы; что в некоторых деревнях началась повальная сдача в заготконтору личного скота…

Слушая, расспрашивая, Алексей сопоставлял новости с положением в своем хозяйстве.

Приковылял, сильнее обычного припадая на протез, Кутейников. Он и Ольга в райцентр уехали еще вчера, на совещание в отдел культуры.

– Здравствуй, Алексей Павлович, – Кутейников протянул широкую и мягкую ладонь. – Оля в районной библиотеке. Наказывала, чтобы не забыли ее, как домой поедем… Что-то сильно грустная она.

– До этого ли мне сейчас, Николай Петрович! – насупился Глазков. – Все теперь грустные и скучные. Ты вот послушай, что тут народ говорит.

– Оно так, но все же, – мялся Кутейников. – Вероятно, я чего-то не понимаю, причину то есть… Чужая семья – потемки… Как там у нас за вчерашний день? Ничего чрезвычайного?

– Да есть, – живо отозвался Алексей, обрадованный сменой разговора. – На восьмом поле кто-то ночью выкосил соток пять овса. У леса, самый густой.

– Вот оно и началось, – Николай Петрович помрачнел. – Просто беда это еще не беда. А вот с воровством…

В зале заседаний райкома партии Коваленко опять оказался рядом с Алексеем и шепотом комментировал доклад Дубова.

– Про обстановку в районе мог бы и короче. Мы ее знаем не хуже… Господи, какой тут план и какие обязательства! Не до жиру, быть бы живу. Да меня хоть расстреляй, а плана не будет, хотя… Эка невидаль – личный скот сдают! Нам меньше хлопот… Выходит, я должен ходить по деревне и уговаривать? Сулить, что обеспечу кормами? Ладно, раз на то пошло, могу пообещать, мне это нисколько не трудно… Ну конечно, если хвалить, то обязательно Глазкова! Свет клином на нем сошелся. Да не кривись ты, не кривись, кривым сделаешься… Это что же получается? Федулов за нарушение порядка тебя хает, а этот хвалит? Ну правильно, кто кроме Глазкова может сейчас действовать оперативно, разумно и ответственно! Помяни мое слово, Алеша, если этот год тебя не сломает, быть того не может, чтобы не стал ты большим начальником. Это я тебе говорю, Матвей Коваленко… А твой папаша шустрый старикан. Слушай, ты хоть не май его, подкинь два-три воза сена, пускай считается, что он самолично накосил. Опять косоротишься? Ну, ясно, ясно! Он сознательный, ты сознательный, вся деревня твоя сознательная… А теперь и до Матвея добрался… Почему это – пользуюсь запрещенными приемами? Тут стимул… Конечно, куда больше Матвея, как не на бюро! Хоть бы до пенсии скорей дотянуть… Но не дадут, как пить дать. Эх, судьба злодейка!

– Перестань, пожалуйста, ныть! – взмолился Алексей.

– Молчу, Алеша, молчу… Еще два слова. У нас нынче дождик был. Почти все поля накрыло.

– Да ты что! – Глазков чуть не вскочил.

– Истинная правда. Услышали силы небесные молитвы Матвея. Миллиметров семь-восемь выпало.

– И молчит!

– Берегу эту новость. Вон как Дубов меня кроет, надо же в ответ и мне что-нибудь сказать.

Не зря все последние дни Виталий Андреевич колесил по району, а из райкома чуть не каждый день запрашивали разные справки и расчеты. Все это, осмысленное и выверенное с обычной дотошностью и аккуратностью Дубова, превратилось в строгий анализ положения в районе. Многое в предложенной Дубовым программе работы районных организаций и хозяйственных руководителей обрадовало Глазкова. Наконец-то прекратится неразбериха, нервотрепка, будет проявлена в полную силу воля и твердость головного штаба района. Но кое-что не понравилось, особенно деликатность в критике. Что-то не похоже на Дубова, обычно решительного и склонного к разносу по любому поводу. Но, может быть, размышлял Глазков, я не все понимаю и не улавливаю тонкостей?

Едва началось обсуждение доклада, как Матвей Савельевич послал в президиум записку. Она пошла по рукам и оказалась у Дубова. Прочитав, Виталий Андреевич усмехнулся и глянул по рядам, отыскивая Коваленко, кивнул ему.

Когда Дубов объявил, что слово предоставляется председателю колхоза «Ударник», Матвей Савельевич резво вскочил и стремительно, наклонившись вперед, пошел к трибуне. Щелкнув кнопками коричневой папки, он извлек несколько четвертушек бумаги и уверенно заговорил о сложных и необыкновенно трудных условиях лета.

– Матвей Савельевич, – остановил его Дубов. – Я думаю, о погоде мы порассуждали уже достаточно. Даже лишнего. Как мы работаем и как должны работать – вот что главное.

– Плохо мы работаем, товарищи! – сразу же перестроился Коваленко. – И совершенно правильно Виталий Андреевич критиковал меня в докладе. Но все я осознал и готов понести за это наказание…

Уж что-что, а методику, публичных покаяний Матвей Савельевич освоил в совершенстве. Сначала поблагодарить за отеческую критику, признаться, что заслуживает большего, выразить готовность принять любое наказание. Дальше следуют заверения, что с его стороны будет приложена вся сила. В этом месте обязательно надо пообещать что-нибудь: выполнить, перевыполнить, сделать досрочно, обеспечить, мобилизоваться и так далее… Матвей Савельевич полностью выдержал сценарий. Под конец, набрав полную грудь воздуха, он с чувством произнес:

– Несмотря на засуху и имеющиеся трудности и недостатки, колхозники «Ударника» вырастят хороший урожай, выполнят план заготовки всех видов кормов для общественного животноводства! Трудности нас не пугают, трудности нас вдохновляют на ударную работу! Не то время сегодня, товарищи, чтобы засухи бояться!

Матвей Савельевич ждал аплодисментов, но в зале стояла недоуменная тишина. Пожимая плечами, люди переглядывались, пытаясь понять, к чему все это сказано, зачем швыряться сегодня высокими словами и обещаниями.

Дубов поднялся, подождал, пока Матвей Савельевич дойдет до своего места, и сказал:

– Сегодня ночью в «Ударнике» прошел небольшой дождик, и Матвей Савельевич сразу решил, что теперь у него будет и хлеб, и корма. Я считаю это не только рискованным, но и безответственным заявлением. Тем более, что дается оно от лица всех колхозников… А теперь слово предоставляется председателю колхоза «Новый путь» Глазкову. Пожалуйста, Алексей Павлович.

К трибуне Глазков шел медленно, еще раз перебирая в памяти все, о чем собирается сказать. Но начал с Коваленко.

– Выступление Матвея Савельевича Коваленко как нельзя лучше характеризует стиль нашей работы, на который мало влияет такое даже стихийное бедствие, как засуха.

Алексей отложил листочки с тезисами. Теперь они не нужны, теперь само скажется все, о чем он размышлял в последнее время.

– На днях у меня получился интересный разговор с начальником сельхозуправления Федуловым, и мне стало просто жутко оттого, как он упорно доказывал мне, что основой всему является форма. Чтобы ни при каких обстоятельствах не случилось отклонений от тех установок, которые он выдает. На руководителей хозяйств и специалистов, которые по уровню знаний стоят гораздо выше его, Михаил Сергеевич Федулов смотрит только под одним углом зрения: как бы они не вздумали проявлять инициативу. В сегодняшних условиях такой стиль работы может принести особый, непоправимый вред.

Или другой пример того же плана. Райком партии совершенно правильно ориентирует нас на то, чтобы при любых условиях сохранить животноводство, поскольку это такая отрасль, краткий спад в которой будет чувствоваться много лет. Основное сейчас – корма. Без дополнительной и срочной механизации в достатке их не заготовить. Мы ориентируемся на камыш. Буквально каждый день рождаются интересные идеи и предложения. Но как их осуществить? Главный инженер и механик нашего колхоза вот уже другую неделю ходят за управляющим отделением «Сельхозтехники» Дубровиным из-за двух десятков листов железа и полета метров стального троса. Дубровин согласен дать, но при условии, если мы сейчас же поставим на капитальный ремонт три трактора. Ему надо дотянуть план.