Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

5. После свидания

Сердце томится тоскою,

С милой рассталися мы...

Народная песня

ока Святогор могучими взмахами весла гонит вперёд свой челнок, автор должен познакомить читателя со своим героем.

Тысячу лет тому назад люди были далеко не те, что теперь. Могучие дети природы выглядели богатырями сравнительно с теперешними слабыми, изнеженными, изнервничавшимися потомками. В то время, когда суровая природа являлась воспитательницей человека, юноши, молодые люди были все на подбор – молодец к молодцу богатыри.

Святогора мы видим одним из типичных представителей славянского племени.

По происхождению своему он принадлежал к знатному приильменскому роду, переселившемуся в Новгород, осевшему там и давшему великому центру северной славянщины такого видного и мудрого правителя, каким был Гостомысл, посадник новгородский в то время.

Святогор приходился ему племянником.

Мало помнил он своего отца. С самого раннего детства находился Святогор вместе с двумя малолетними братьями на попечении Гостомысла, нежно любившего своих племянников.

Помнил Святогор, что отец его то появлялся в землях приильменских, то вновь исчезал неизвестно куда. Слыхал мальчик, что он ходит за моря служить у гордых греков и варягов, и только тоска по родине время от времени заставляла его возвращаться в родные места.

Говорили, что не совсем безопасно Святогорову отцу показываться на Ильмене – были у него какие-то старые счёты со старейшиной могучего приильменского рода, Володиславом, но какие – этого никто не знал...

Только однажды отец, позвав юношу-сына в дремучий лес, заставил его поклясться в вечной ненависти к Володиславову роду.

Юноша не понимал, за что он должен ненавидеть этих родичей, но клятву страшную – клятву Перуном – всё-таки дал.

Дать-то дал, а ненавидеть не мог... Не нашлось сил в его сердце возбудить ненависть к тем, среди кого жила Любуша...

Он ни слова не сказал о своей любви отцу, а когда вскоре пришло известие о смерти последнего, даже решил, что теперь он свободен от своей клятвы, и Перун не может мешать ему любить красавицу.

Но умер отец Святогора – остался дядя Гостомысл.

Он не был в прямой открытой ссоре с Володиславом. С первого взгляда даже казалось, что мир и полное согласие царят между приильменским старейшиной и новгородским посадником. Но это только казалось.

Гостомысл ненавидел Володислава, и Володислав платил ему тем же. Новгородский посадник видел в приильменском старейшине крупного и могучего владыку, которому беспрекословно повиновался обширный род и к которому милостивы были жрецы...

А в это время Гостомысл задумал важное, серьёзное дело и не в его интересах было оставлять на Ильмене могучих владык...

Великое дело задумывал новгородский посадник, и только много-много лет спустя удалось ему привести это дело к страстно желаемому завершению...

Святогор не жил со смерти отца с дядей. Душны ему казались хотя и роскошные, да всё-таки тесные для широкой богатырской натуры палаты новгородского старейшины. Стремился он на волю, на простор – туда, где на Варяжке осели свободные молодцы, порвавшие всякие узы со своими родами.

Да на Ильмене Святогор всё-таки и к своей Любуше был поближе...

Когда-то удастся пробраться из Новгорода на берег великого озера славянского, а с Варяжки уходи, никто не спросит, куда и зачем пошёл.

Пристав к ильменским варягам, Святогор всё-таки не прервал связи с Гостомыслом, воспитывавшим его братьев. Изредка он бывал в Новгороде, беседовал с дядей, искренне любившим его, но всё-таки, даже в пылу важных бесед, так и тянуло его на берег Варяжки, к вольным, как птицы, товарищам...

Только вот сам он не был так волен, как птицы.

Ватага за ватагой молодцов уходили по Волхову за Нево, в суровую Скандинавию, где многих из них ожидала жизнь полная приключений, славная смерть в бою, и никак уходившие не могли сманить с собой Святогора.

Любовь незримыми, но прочными цепями приковала молодца к берегам ильменским.

Любить и знать, что любим, – это счастье. И Святогор был полон сознанием своего счастья.

Об этой любви никто не знал. Влюблённые тщательно скрывали свои чувства от других. Знал Святогор, что не отдаст ему Володислав Любушу, но верил, что счастливый случай однажды соединит его с любимой навеки...

И теперь, расставшись с милой, он снова переживал всю сладость тайного свидания. Он даже принял решение посоветоваться на этот счёт с Гостомыслом и быстро гнал челнок, желая попасть к дяде до заката солнца.

6. В пучине Волхова

Белой плачет кровью

О былых делах.

Грубер

стье речки близко.

Святогор быстро вогнал свой чёлн в устье и очутился на Волхове.

Глазам его представилась хотя и привычная, но, тем не менее, всё-таки чудная картина.

Направо, высоко на холме[8]8
  Сохранился и до настоящего времени. На нём теперь Перынский скит.


[Закрыть], виднелась гигантская фигура громовержца Перуна[9]9
  Славяне всегда ставили своих кумиров на высоких холмах. Это соблюдалось особенно в отношении главного из славянских богов – Перуна.


[Закрыть], за которым раскинулся непроходимый дремучий бор, куда никто из местных жителей не смел войти.

У русских славян не было заповедных рощ, дубрав в узком смысле этого слова. Входя в сношения с имевшими такие места германскими племенами, славяне, поклонявшиеся между прочими богами и рекам, не переняли этого верования. Только кое-где жрецы, заинтересованные, как и жрецы других народов древности, в строгом сохранении своих тайн, объявляли запретными дубравы, окружавшие холмы, где возвышались главные идолы. Никто под страхом смерти без разрешения или призыва жрецов не смел входить туда, а если кто попадал случайно, того жрецы, в устрашение другим, убивали их на месте.

Именно такой обширный бор был вокруг Перунова холма.

Далее за ним видна была позолоченная солнечными лучами даль Ильменя, спокойного в этот погожий день.

Прямо против речки, на острове, образуемом истоком Волхова и. притоком Волховца, чернели мрачные остатки разрушенного «старого города».

В то время славянские города были не чем иным, как множеством построенных близко одна к другой и огороженных частоколами хижин. В каждом городе была более или менее обширная площадь для собраний и жертвоприношений. Улиц в том смысле, как это понимается теперь, конечно, не было. Хижины, или избы, строились как попало, – для общественных жертвоприношений как раз в середине города устраивалось особое возвышение, или курган. Это было как бы ядром города и потому называлось «городищем». Когда по какому-либо случаю требовалось собрать в город народ из ближайших селений – на самом высоком пункте городища зажигали огни.

Следы такого городища, или, вернее, предания о нём, существуют и теперь на островке при истоке Волхова из Ильменя. Там, может быть, и стоял древний Новгород до перенесения его на левый берег Волхова. Как и многие такие поселения, он назывался просто «городом». Само название «Новый город» доказывает, что когда-то был и другой, старый, затем покинутый, город. А норманны, часто проходившие по Волхову в Ильмень, Новгород называли Гольмгардт, то есть Город на острове, тогда как вся Русь называлась у них Остергардт, то есть Восточный город.

Как бы то ни было, а и тогда уже от старого города оставался только курган да груды камней и перегнивших брёвен.

Вниз по течению Волхова, верстах в трёх от его истока, раскинулся на левом берегу Новый город, среди изб которого и тогда уже видны были крепкие стены детинца.

Новгород строился по общему плану тогдашних городов. Место было выбрано основателями как нельзя лучше: высокий холм, господствовавший над обоими берегами, как бы самой природой указывал, где должен был подняться «отец городов русских».

Холм этот крутым обрывом нависал над Волховом. Без помощи лестницы не было возможности взобраться на него. Лестницы же не представлялось возможным установить, ибо около самого обрыва река была особенно глубока, так что по ней прямо к берегу могли подходить все суда, прибывавшие «из моря».

Эта сторона была наименее защищённой. Бояться нападения отсюда не приходилось, а потому и не приложено было особых стараний, чтобы оградить здесь город более прочным частоколом, как это было сделано с трёх других сторон.

Зато с других сторон частокол был действительно прочен; он надёжно укрывал от вражеского нападения, если бы таковое последовало.

Но новгородцы этого не боялись. Они отлично знали, что воевать их никто не придёт. Вот людей торговых много в этот центр славянщины приплывает. Кривичи и весь – те даже свои «концы» имеют, где и живут постоянно; даже голубоглазая меря об этом просит, только вот дело-то за вечем... Пожалуй, им вече разрешит свой «конец» завести, так как пятины к ним приписывать не надо.

В одну сторону от детинца, по склону холма и по равнине, как радиусы от центра, расходятся «концы». Холмы так и кажутся как будто усеянными избами, тесно прижавшимися одна к другой.

А на самом Волхове, у берега, целый лес мачт. Отовсюду, через Ильмень и через Нево, собрались сюда на своих лёгких судёнышках торговые люди.

Вот и причудливые формами своими, с драконовыми головами на носу виднеются норманнские ладьи. Паруса на них приспущены. Тихо колышет их набегающий ветерок, покачивая ладьи на сердитых с зеленоватыми гребешками волнах Волхова.

Картина эта хорошо была знакома Святогору, но он и на этот раз залюбовался ею, не замечая, что быстрое течение Волхова выносит его на самую середину.

Вдруг взор его привлёк некий предмет, черневший на волнах. Юноша присмотрелся и скоро понял, что среди Волхова какой-то человек напрасно борется с быстриной. Совсем не обращая внимания на то, что утлый челнок его может легко опрокинуться на стремнине, Святогор поспешил к утопавшему на помощь.

– Эй! Кто ты? Подержись! – кричал он.

Святогор ясно видел, что несчастный изнемог от борьбы с сильным течением и что силы почти оставили его. Ещё бы несколько мгновений, и человек пошёл бы ко дну. Но Святогор подоспел вовремя. Он схватил обессилевшего утопавшего и хотел втащить его в чёлн, но в эту минуту судёнышко накренилось, черпнуло воды, и юноша не успел глазом моргнуть, как сам очутился в волнах.

Крик отчаяния вырвался из его груди. Он знал, что это место самое опасное в истоке Волхова, и редким попадавшим в него удавалось выплывать.

Однако Святогор не потерял присутствия духа. Он был не утомлён, и надежды терять ему не приходилось.

Поддерживая утопавшего одной рукой, Святогор изо всей силы загребал другой, стараясь поскорее выбраться со стремнины. Ни на одно мгновение не промелькнула у него мысль бросить несчастного и спасаться самому. Юноша даже не успел разглядеть его лица и только расслышал слабый шёпот:

– Оставь меня, спасайся сам... не то оба погибнем...

Святогор не ответил, а только сильнее заработал руками и ногами, и сам чувствовал, что какая-то страшная сила так и тянет его ко дну.

Но им не суждено было погибнуть.

Уже изнемогая в борьбе с течением, Святогор заметил свой опрокинувшийся челнок, который волнами так и подгоняло к ним. Кое-как доплыл он вместе с потерявшим почти сознание незнакомцем до челнока, ухватился за него и благодаря этому смог перевести дух.

– Держись, отдохни, – сказал он. – Да вон!.. Нас заметили...

Несчастный, чувствуя близость спасения, не заставил себя просить и, собрав последние силы, тоже уцепился за челнок. Между тем к ним, прямо против течения, спешила лодка с несколькими людьми.

Только теперь разглядел Святогор спасённого им человека. Это был суровый норманнский воин с лицом, покрытым бесчисленными шрамами. Что это был норманн, Святогор узнал по его костюму, отличному от костюма его соотечественников.

– Кто ты? – спросил он.

– Норманнский ярл, Стемид, – ответил спасённый.

В это время из Новгорода ясно донёсся звон колокола.

«Собирается вече, вряд ли повидаю я теперь дядю», – подумал Святогор, услышав колокол.

7. Отец русских городов

Новгород – отец городов русских.

Летопись

ечевой колокол в Новгороде громко и мерно звонил, созывая новгородцев со всех концов на площадь в детинце.

Звон его гулко разносился ветром во все стороны, будя заспавшихся, отрывая от дел заработавшихся.

Уже в то время своей планировкой Новгород резко отличался от других городов и селений славянских. В нём были довольно правильные улицы, и сам он в административном отношении разделён был на пять «концов».

Уже по одному этому названию частей древнего города можно судить, что если были «концы», то был и центр – средина, где они сходились. В этой средине находился сам город, по нынешним понятиям, крепость, защищающая и господствующая над всей остальной местностью. В случае нападения в город собиралось всё население «концов» – женщины, дети, старики, спасалось имущество. Там затворившиеся жители – мужи и их семьи – или «отсиживались» от дерзкого врага, или под предводительством своих тысяцких, сотников и десятников выходили на бой.

Управлялись Новгород и вся принадлежащая к нему область посадником, выбиравшимся на вечевом собрании обыкновенно из наиболее почётных и уважаемых граждан.

Пусть не думают, что новгородский посадник был чем-то вроде бургомистра вольных городов Запада. Если это и не был неограниченный повелитель – власть свою новгородский посадник разделял с вечем, – то, во всяком случае, в тех делах, где не требовалось вмешательства веча, он мог распоряжаться безотчётно. Короче, тогдашний новгородский посадник, первый муж в Новгороде, был кем-то наподобие президента современной французской республики, только с гораздо большими правами и полномочиями.

После посадника самыми важными людьми в городе были управлявшие «концами» «старосты городового конца», из которых каждый имел своих помощников – подстарост, или «уличных старост», наблюдавших за порядком.

К каждому из новгородских «концов» была приписана ещё пятина, пятая часть новгородской области, разделённой по числу «концов» на пять пятин. Управлялась пятина своими старостами, но эти последние были подчинены старостам городовых «концов», которые и управляли ими, отчитываясь за свои действия только посаднику да вече.

При посаднике, при старосте «конца» и старосте пятины были советы из наиболее уважаемых мужей. Все дела в них решались после всестороннего рассмотрения большинством голосов. Пятинный совет, обсудив дело, представлял его на решение «малому вечу», или «сходке», после этого дело переходило к Старосте городового «конца», а если оно касалось общих выгод, то через посадника шло на «большое вече», право участия в котором имели все свободные новгородцы.

Мир, война, казнь свободного гражданина, изгнание его, новые налоги, обязанности службы – всё это бесповоротно решалось вечем. Этот образ правления для небольшого города был самый естественный. Для изобретения его нашим предкам не надобно было прибегать к опыту чужестранцев. Местные потребности и свойства самих славян подсказали его и утвердили в течение многих веков.

Высшим сословием в народе были «мужи степенные», занимавшие обыкновенно важные должности. Посадник всегда избирался вечем из числа мужей. Кто хоть раз был посадником Новгорода, Потуже на всю свою жизнь получал титул старшего посадника, тогда как находившийся в должности посадник назывался «степенным».

Я думаю, читателю небезынтересно узнать происхождение этого слова, тем более, что оно до сих пор существует в нашем родном языке. И теперь «степенный» значит «важный, порядочный». Это эпитет человека, на которого всегда можно положиться. Несомненно, что слово «степенный» происходит от «степени». Но откуда же произошло слово «степень»? По всей вероятности, от «ступень». На всех вообще славянских вечах устраивалось посредине площади возвышение, на которое всходили представители власти. На первой ступени помещались старосты, на следующей, выше старост, совет посадника, состоявший из степенных бояр, и, наконец, на самой высшей ступени, или степени, стоял сам посадник, управляя порядком на собрании.

Так как на ступенях вечевого возвышения стояли мужи, облечённые народным доверием, то ничего нет удивительного, что управляемый ими народ стал звать их «степенными», а когда ступень стала указанием на повышающее качество, то мало-помалу слово это изменилось в «степень». Таким образом, и за людьми, призванными к делам правления, осталось прозвание «степенных».

Степенными назывались, как мы видим, бояре, составляющие совет посадника. Бывшие степенные бояре, уже удалившиеся от дел правления, назывались «старшими боярами». Богатые земледельцы, купцы в древности и вообще те, кто теперь носят название «зажиточных», в те времена назывались «житыми людьми», а сам народ разделялся, в свою очередь, на мужей и людей, или «людинов».

Мужами назывались вообще люди свободные, имевшие свою недвижимую собственность, собственные участки земли. Людины были тоже свободные, но недвижимой собственности у них не было, и они, платя известную подать или оброк, а иногда выполняя при мужах ту или другую обязанность, жили на землях последних.

Но иногда людины имели свою собственность, и в этом случае они брали чужие земли на откуп на правах известной подчинённости.

Последнее сословие составляли рабы – купленные или пленённые люди. Рабство всегда процветало между славянами. Во времена глубокой древности полуварварские племена наших предков ходили на лов людей так же, как на весёлую охоту. Эти пленённые люди и становились рабами – обыкновенно, то были иноплеменники.

По древнейшим законам наших предков, славянин не мог быть рабом славянина. Однако отдельные славянские племена редко жили между собой дружно. Между ними шли постоянные распри. Племя нападало на племя, победители уводили с собой побеждённых, заставляя их в течение того или другого срока обрабатывать землю, выполнять тяжёлые работы. Но всё-таки эти пленные единоплеменники – мы уже видели, что племенная связь была между всеми славянами, – никогда не звались рабами. По истечении известного срока им давали свободу, в плену же они пользовались правами членов семьи своего хозяина. Выйдя на свободу, эти пленники, в большинстве случаев, оставались свободными и получали название «чёрных» людей, которых впоследствии стали называть «смердами».

Но смерды были вполне свободное сословие. Они имели право переходить от одного землехозяина к другому, однако права участия в общественных делах не имели, точно так же, как не имели права занимать какие-либо общественные должности.

Наконец, у северных полян было ещё одно свободное сословие – огнищане. К ним относились все свободные граждане, не имевшие особого звания, но жившие в своих хижинах на пустой земле. Это сословие соответствовало нынешним мещанам, а если принять во внимание, что при собрании податей семейства считались по домам, по числу огнищ, то станет вполне понятным и название «огнищане».

Все прочие подразделения сословий вошли в славянский быт гораздо позже, когда сформировалась единодержавная власть. В древности же у наших предков всё должно было быть по возможности просто, соответственно патриархальному быту народа.

Так и управлялись наши предки в эпоху перед преобразованием великого русского государства.

8. Народная вспышка

Живая власть для черни ненавистна.

А. С. Пушкин

ало-помалу площадь новгородского детинца вся заполнилась собравшимся на звон вечевого колокола народом. Около высокого помоста, на который должны были взойти новгородские власти, волновалось целое море голов. Со всех сторон слышались шум, говор, раздавались крики, остроты, кое-где вёлся серьёзный разговор.

– О чём вече-то? – спрашивал величавый старик, по-видимому, давно не выходивший на свет божий, – Давно уже не созывал нас посадник... Сам, верно, хочет во всех делах верховодить!

– Чего ж, дед! Перестань ворчать. Кто не знает, что наш Гостомысл из умников умница...

– А всё-таки своим умом без приговора народного он никак поступать не может! Должен он знать, что народ мы вольный!..

– И то правда! – поддержали старика в толпе. – Мы его выбрали, чтобы делами он верховодил всякими, а нового ничего без нашей воли не начинал.

– Известно, не мы ему служим, а он нам!

– То ли при других посадниках было!

– Что и было-то? Чем вашим другим хвалиться-то? – нашлись у Гостомысла защитники. – При теперешнем посаднике только и подниматься начали!

– За всех нас он один думы думает, а мы за его спиной живём... За что его винить!

– Веча не уважает! – раздалось в ответ чьё-то энергичное восклицание.

– Не уважает, не уважает! Вон его из посадников! Не надо нам такого! – послышалось со всех сторон.

Недовольство Гостомыслом давно уже зрело среди новгородцев. Им всё казалось, что умный посадник уже много забрал себе воли, соединяет власть в одних своих руках, а этого новгородцы переварить не могли. Не в их нравах было лишиться каких бы то ни было прав и преимуществ. Мужи новгородские отлично сознавали значение Новгорода в северном славянском союзе, знали, что Новгород всегда служил средоточием, торговым центром всех живущих на севере племён, знали, наконец, что далеко-далеко за морями всё представление о славянстве заключалось исключительно в одном их Новгороде...

А тут вдруг один человек, поставленный ими на самую высокую ступень веча, замышляет захватить эту власть, которой они так гордятся, в одни руки!

– Нет, не бывать этому! Пусть лучше один Гостомысл погибнет, чем вся вольность новгородская.

– Вон! Вон его из посадников! – всё громче раздаются крики возбуждённой толпы.

Зловещий лязг железа к ним примешивается... За мечи уже взялись мужи новгородские – «конец» на «конец» кровью идёт.

А вечевой колокол всё гудит и гудит, призывая к решению общих дел всех мужей новгородских.

Ещё бы одно мгновение, и площадь вечевая обагрилась бы кровью, но как раз в это время откуда-то, как будто из самых недр земли, раздался звучный мужской голос:

– Слушайте вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте, распри свои забудьте! Гостомысл-посадник со степенными боярами идут сюда решать дела вместе с вами!

Действительно, среди толпы народа со стороны хором, стоявших в некотором отдалении от вечевого помоста, произошло движение. Стоявшие там люди расступились перед рослыми молодцами-воинами, открывавшими шествие посадника на вече.

Дружина посадника была невелика. Не более семи пар прекрасно вооружённых дружинников шли впереди, молодцевато держа длинные копья. Головы их, по тогдашнему обычаю, были не покрыты, а по моде, перенятой от заезжих норманнов, были выбриты, так что спереди оставалась только одна длинная прядь волос – чуб. Бороды у некоторых из них также были сбриты, но большинство всё-таки оставались бородатыми. У пояса каждого на широкой перевязи красовался большой меч, за рукоять которого каждый из них держался с самым бесстрастным видом.

Следом за дружинниками шли старосты всех «концов» Новгорода. Разодеты они были по-праздничному. На каждом из них поверх лёгкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезённые сюда заезжими гостями из далёкой Византии. «Концевые» старосты имели все весьма важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними почтительно толпу.

Далее, в группе старших и степенных бояр, шёл под руку с бывшим посадником Витимиром, седым уже стариком, плохо видевшим и почти ничего не слышавшим, сам степенный новгородский посадник Гостомысл.

Это был высокий, представительный старик лет шестидесяти на вид. Внешность его невольно внушала почтение. Он на полголовы был выше других степенных и старших бояр. В ясных голубых глазах угадывались редкие ум и энергия. Движения его были плавны и властны, а резкий, несколько отрывистый голос выказывал привычку повелевать.

Только вид Гостомысла был печален и даже угрюм. Печать тяжкого горя легла на чело его с тех пор, как умер в земле чудской единственный любимый сын его, Словен, ради которого и принял он всю тяготу посадничества новгородского.

Не сиделось молодцу на родной сторонушке, на берегах великого славянского озера Ильменя. Как ни останавливал сына старик, не послушался Словен мудрого отца, отправился из Новгорода искать счастья в чужой чудской стороне за Пейпус-озером. Там и сложил он свою буйную голову...

Доходили до Гостомысла вести, что не даром побывал Словен в землях чудских, не даром он пролил там свою кровь, – говорили старику, что срубил он там город, который по его имени назвали Словенском. Да что толку в этом?

Остался у Гостомысла, как память единая о сыне любимом, внук Избор. Живой, умный растёт мальчик – весь в деда-разумника и отца-храбреца.

Больше жизни, больше власти, больше себя самого любит Гостомысл внука, для него он и в посадниках держится.

Есть у Гостомысла замысел тайный; никому он не поверяет его, ни с кем своими тайными мыслями не делится... При новгородских порядках опасно, если кто в думы такие проникнет.

Так и держит Гостомысл про себя этот замысел. Не о себе он думает – о своём любимце, внуке Изборе. Для него одного только и старается...

А тут вон чернь новгородская шумит, кричит: «Долой посадника!».

Посмотреть, что бы они без Гостомысла поделали!

До слуха его донеслись угрожающие крики враждебно настроенной толпы. Сохраняя внешнее спокойствие, он, однако, глядел по сторонам так грозно, что не одна рука в толпе потянулась к шапке, чтобы почтительно обнажить перед проходившим посадником голову.

Даже самые отчаянные крикуны приумолкли...

Неспешно подошло шествие к вечевому помосту. Первыми взошли на него и заняли вторую от земли ступень «концевые» старосты, следующая, третья, – принадлежала старшим боярам, на четвёртой поместились степенные бояре и, наконец, на гладкую площадку помоста поднялись Гостомысл и дряхлый Витимир.

Таким образом, всему вечу ясно были видны все избранные власти Новгорода.

Посадские дружинники разместились вокруг помоста, держа шумевшую и напиравшую толпу в некотором отдалении.

Нижняя ступень оставалась пустой – она предназначалась для тех, кто хотел говорить с неё вечу.

На помосте никто не сидел – все стояли, даже сам немощный Витимир.

Едва только Гостомысл вошёл на помост, вечевой колокол перестал звонить.

– Мужи и люди новгородские! – зычным голосом начал один из степенных бояр. – Собрались мы сегодня, чтобы сообща решить дела разные, а больше для того, чтобы обсудить всем вместе предложение послов свейских, прибывших к нам из Нево-озера... Желаете ли вы начать вече?

– Желаем, желаем, давно пора! – послышалось со всех сторон.

Гостомысл низко поклонился толпе, которая немедленно ответила ему тем же.

– Кто слово до веча имеет, выходи! – крикнул тот же степенный боярин.

Однако никто не вышел.

Это вече собрано было не народом, а самим посадником, и собрано внезапно, так что таких дел, разрешения которых требовал бы сам народ новгородский, не было.

Галдевшая и враждебно настроенная против посадника толпа, лишь только смолк вечевой колокол, разом притихла и обратилась в слух.

Все знали о прибытии в Новгород людей свейских, и всем было любопытно узнать о цели их прибытия.

Воцарилась тишина. Все взоры устремились на посадников.