Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

9. Вече

Вече замолчало...

Грубер

ервым заговорил сам Гостомысл.

– Да будет известно вам, мужи новгородские и людины, – раздался его звучный приятный голос, – что прибыли к нам норманнские мужи. Ярл норманнский Фарлаф ведёт их, а с ним ярлы Стемид, Инглот, Руар и другие многие. А идут они путём торговым из Киева-городка, а через него они прошли от греков. Хотят теперь они с нами торговать и нам предлагают идти вместе с ними по городам нашим, пятинам и весям. Да отпустим мы с ними детей наших, пусть приучатся они доблестям знатным и делу торговому. А в случае, если согласия вашего на то не будет, то просят они пропуска свободного через Ильмень-озеро и через земли славянские, чтобы не задерживать дел их, а провожать везде с почётом, а где найдётся, и товары их на наши сменивать. Что скажете? Как решите, так и быть!

Гостомысл вопрошающе смотрел на толпу.

– Что скажете? Как решите, мужи новгородские? – будто эхо, подхватили последние слова посадника «концевые» старосты.

– Пропустить их с почётом! – воскликнули из вечевиков.

– Чего и спрашивать! Не в первый раз идут через Ильмень-озеро мужи норманнские!

– Всегда пропускали, пусть и теперь идут!

– Нет, так прежде не делалось! – вдруг послышался оклик. – Почём мы знаем, как там они с нашим посадником сладились!

– А и в самом деле!.. Может, Гостомысл душой кривит, в свою пользу дело гнёт?

– Прежде гости, коли у нас торговать хотели, сами с поклоном приходили на вече, а тут вон как!..

– Не пропускать, если сами вечу не поклонятся!

Вече вмиг заволновалось. Недовольство Гостомыслом давало себя знать. Среди недовольных были самые отчаянные новгородские крикуны, для которых всякого повода было вполне достаточно, чтобы пошуметь да покричать. В общем прибытие норманнских купцов, пробиравшихся по обычному пути из варяг в греки, не могло даже быть особенно выдающимся событием. Норманны в Новгороде бывали слишком часто, чтобы из-за них могла возникнуть какая-либо смута. Но в этом случае крикуны новгородские просто воспользовались случаем, чтобы выразить своё неудовольствие посаднику.

В толпе шёл оживлённый говор. Каждый прежде всего старался перекричать другого, внушить ему свою мысль. Тот оказывался правым, кто кричал больше. Увы, эта черта свойственна даже и до настоящего времени всем славянским народностям!

Гостомысл прекрасно знал своих сограждан. Он спокойно стоял и слушал их крики. Его намерением было дать накричаться вдоволь вечевикам и, когда они подустанут, снова завести речь о норманнском посольстве.

Но на сей раз дело зашло гораздо дальше.

– Долой Гостомысла из посадников! – снова раздался зловещий крик.

– Долой, долой! Больно много воли брать стал! – слышалось со всех концов.

Гостомысл вздрогнул и нетерпеливо махнул рукой.

– Это всё Велемир-жрец против тебя вече поднимает, – прошептал ему старший посадник, не столько расслышавший, сколько понявший по гулу, в чём дело. – Вот и ты мне ту же самую яму рыл!.. Знаю я...

Но степенный посадник, не слушая его, быстро спустился на нижнюю ступень и, выхватив из рук ближайшего дружинника копьё, громко застучал древком о помост.

Это был знак, что посадник желает говорить с вечем.

Услышав стук, вечевики смолкли.

– Мужи новгородские и людины! – громко, с оттенком негодования в голосе заговорил Гостомысл. – Вижу, что не угодил я вам, что даром называюсь посадником... Простите меня, делал я всё для пользы Новгорода общей, сколько разумения хватало, радел обо всём, один за всех долгих ночей не спал, но не угодны, вижу, труды мои вам, кланяюсь вам, выберите вы себе другого посадника, а меня простите...

Никто из крикунов не ожидал такого скорого результата своих криков. В сущности, никаких серьёзных причин оставаться недовольным Гостомыслом не было ни у кого. Да и смелый, брошенный прямо в лицо вызов обескуражил многих. Все знали, что так быстро достойного преемника Гостомыслу найти трудно, а как ни мала была власть посадника, всё-таки являлся он лицом необходимым в общем строе управления.

Смущённая толпа замолкла, новгородцы не знали, что отвечать Гостомыслу, а он, спокойный и величавый, ждал решения, опершись на копьё.

Вдруг в это время горожане как-то разом заволновались. Среди них послышались громкие крики и неясный шум. Сразу же все отвлеклись от жгучего вопроса и повернули головы назад.

Через толпу вечевиков прямо к помосту, занятому новгородскими властями, пробирался норманнский воин в мокрой одежде.

Это был ярл Стемид, гость новгородский.

– Что с ним? Какое горе приключилось? Чего ему нужно от нашего веча? – закричали несколько человек.

В общем, все были довольны, что появление Стемида отвлекло вече от немедленного ответа на так прямо поставленный Гостомыслом вопрос.

Кроме того, Стемида в Новгороде знали многие. Для большей части торговых людей он был своим человеком. Поэтому теперь появление его на вече, да ещё в таком виде, заинтересовало многих.

Стемид, уверенно расталкивая толпу, направлялся прямо к вечевому помосту.

Не обратив внимания на то, что он своим появлением прерывает ход собрания, он быстро встал на ступень и что было силы застучал ногой о дерево.

– Мужи новгородские, люди и ты, посадник! – закричал он с ярко выраженным свейским акцентом. – Это что же стало твориться' в вашей земле? Когда же это было, чтобы народ славянский посягал на жизнь своих гостей? Разве теперь у вас всё по-новому пошло?

– Что случилось, говори! – загремело вече.

– А вот что! – начал Стемид. – Ещё в прошлый мой приезд сюда был в дружине нашей один воин, Рулав по имени, помнить его вы должны!

– Как же, помним. Говорят, что утонул он за Перынью, пожелав нарушить закон Перуна.

– И нам тогда так сказали... вот и поехал я к вашему жрецу Велемиру, чтобы у него узнать правду о Рулаве. Но вместо правды чуть не наткнулся на погибель...

Голос Стемида звучал грозно. Лицо его пылало гневом, рука судорожно сжимала меч.

Новгородцы знали, как опасно шутить с норманнами. Все они были прекрасно вооружены, искусны в деле ратном, и когда один раз между новгородскими смердами и норманнским дружинником вышла какая-то ничтожная распря, товарищи последнего, со своим ярлом во главе, вступились за него и едва не разнесли только что перебравшийся на левый берег городок.

Хорошо проученные новгородцы не шутя побаивались своих буйных гостей и с тех пор не рисковали ссориться с ними, отлично зная, что норманны действуют дружно, руководствуясь правилом «один за всех и все за одного», тогда как у новгородцев даже и тогдашнего времени главенствовал принцип «моя хата с краю»...

Как это ни странно, но даже современные русаки, несмотря на опыт прошедшего тысячелетия, сохранили в себе многие начала, какими руководились отдалённые от них почти одиннадцатью столетиями предки...

Вот почему гневная речь Стемида произвела большое впечатление на расходившихся было вечевиков.

– Да кто тебя обидел? Поведай нам! – сказал ярлу Гостомысл.

– Велемир приказал меня утопить! – задыхаясь от возмущения, бросил Стемид. – По его слову меня бросили прямо в омут. Однако... я выплыл.

– Из-за чего это вышло у вас?

– Пойдите и спросите сами... А я этому жрецу вашему отомщу! Клянусь Тором, отомщу! Слово норманна крепко!

Вече было смущено.

Гостомысл сразу сообразил, что настал удобный момент повернуть дело себе на выгоду.

– Дело твоё, именитый ярл, будет разобрано вечем сейчас. Пока же дай нам кончить своё... Недоволен мной народ новгородский, и пусть новый степенный посадник решит вашу распрю... Кланяюсь земно вечу! – спокойно поглядывал посадник в толпу. – И прошу отпустить меня. Не угоден я – пусть другой займёт моё место.

Гостомысл рассчитал верно. Боязнь буйных норманнов заставила одуматься вечевиков. Они знали способность Гостомысла улаживать с соблюдением полного достоинства все подобные недоразумения и не решились пожертвовать им в трудную минуту.

– Нет, нет, оставайся! Не хотим другого! – заревела толпа.

– Не могу я никак... устал... прошу отпустить! – кланялся хитрый Гостомысл. – Довольно уже послужил я...

– Ещё послужи! Прости нас... Верим тебе. Во всём верим! Оставайся.

Гостомысл ещё некоторое время отказывался, но потом вслед за вече стали просить его остаться степенные бояре, к ним присоединились старшие, а затем – и старосты «концов».

После долгих уговоров посадник взял свой отказ назад. Это решение толпа встретила громкими криками восторга.

Толпа того времени соединяла в себе все обычные качества толпы вообще. Она легко воспламенялась, метко брошенное слово, как искра, попавшая в порох, вызывало взрывы её страстей, но вместе с тем достаточно было какого-либо ничтожного обстоятельства, чтобы повернуть течение мыслей в другую сторону, и за минуту перед тем толпа – кровожадный зверь сразу обращалась в тихого ягнёнка.

Так и случилось в тот день.

Вече успокоилось, и все восставшие незадолго до того против Гостомысла теперь готовы были отдать жизнь за него.

Умный посадник отлично понимал это.

– А как же нам быть с норманнскими гостями? Как вече рассудит? – несколько вкрадчивым голосом обратился он к народу.

– Пусть будет по-старому... как прежде было... Провожать гостей с почётом, пусть торгуют, где хотят, по всем городам и весям ильменским... Всё на твою волю, посадник!

Этого только и требовалось Гостомыслу. Он понимал, что всякие препирательства на вече жестоко разобидели бы норманнских пришельцев, и они и взяли бы сами силой то, что новгородцы не пожелали бы дать им добром.

Так или иначе, а приходилось улаживать дело.

– А с тобой, именитый ярл, мы поговорим об обидчике дома за чаркой старого мёда. Разрешает мне это вече?

– Разрешаем, разрешаем! – раздалось со всех сторон.

Гостомысл, а за ним и бояре низко поклонились народу в знак окончания вечевого собрания и чинно спустились с помоста.

Стемид шёл рядом с посадником, горячо объясняя ему свою обиду.

Вполне довольными и удовлетворёнными расходились с веча мужи и люди новгородские по своим «концам».

Собравшиеся было над головой Гостомысла грозовые тучи разошлись.

10. Осмеянный влюблённый

Любовь свободна, точно птица.

Из какой-то оперы

адим долго не мог прийти в себя от охватившего его существо бешенства. В его мыслях разом смешались чувства злобы, ревности, мести к тому, кто осмелился похитить у него сердце Любуши.

Он невольно стал сравнивать себя со своим счастливым соперником.

Оба они были молоды, сильны, полны жажды жизни и утех. Что же до того, что по своему положению они были различны? Вадим был сыном старшины богатого и могучего рода, испокон веков поселившегося на ильменском берегу за заповедной рощей. Силён был этот род. Много, много было в нём красивых, статных юношей, много удальцов было, что и на медведя страшного один на один ходить не боялись, а на играх весёлых всегда первыми были. И девушек-красавиц в роде – не сосчитать! Из других родов каждый бы юноша почёл за счастье взять себе в жёны девушку из приильменского рода; сколько раз по-древлянски «умыкать» пробовали, да не выдавали Вадимовы сверстники своих красавиц.

Да, красивы девушки в Володиславовом роде, все как на подбор выдались. Но краше всех для Вадима любимая дочка старика Простена – Любуша. От одного её взгляда у молодёжи голова кругом идёт, только вот сама она строга очень – ни на кого не хочет ласково взглянуть, как будто огонь сладкой любви не коснулся ещё её сердца.

С Вадимом же она особенно холодна. А он ли ещё не богат, он ли не пригож! Совсем не то что вот этот Святогор...

И что только девушки в нём находят?

Что же, что он племянником приходится новгородскому посаднику Гостомыслу? Дядя-то и сам на посадничестве неизвестно... прочно ли сидит? В Новгороде не один его род, а более десятка родов живут...

Спорить с ними долго не придётся... Люб посадник – и верховодит; а не понравился или другой кто к родам подслужился, живо прогонят мётлами за ограду.

Не велик человек новгородский посадник. А племянник его и того меньше.

За что только могла его полюбить красавица Любуша? Ради его любви Вадимову любовь отвергла, а ведь это обида кровная.

На кого сменяла – на солевара с Варяжки!..

Ох, эти солевары... Осели они на этой речонке и знать никого не хотят! Как будто род какой независимый. Всех к себе пускают, всех без разбору принимают! Изгонят кого из достойного рода, к ним на Варяжку такой отщепенец идёт – идёт и знает, что отказа не будет... всем им там приют найдётся.

И чего это смотрят родовые старейшины на негодников: давно бы их нужно с лица земли стереть, а то живут ведь и красных девушек к себе переманивают...

Будь Вадим на отцовском месте, давно бы разорил он проклятое гнездо.

Да и теперь он ни за чем не постоит, сокрушит эту так неожиданно выросшую между ним и Любушей преграду.

Сам жив не будет, а сокрушит, его слово – слово старейшинского сына – твёрдо.

– Да, да! – стуча от злости зубами, повторял Вадим. – Никому я тебя не отдам. Облюбовал давно тебя, моей ты и будешь или ничьей; лучше на месте положу я тебя своими собственными руками, а не отдам.

Старейшинский сын трясся и поводил во все стороны глазами, как бы отыскивая что-то, от него спрятанное. Он ожидал, что Любуша вернётся сюда, и тогда он выскажет ей всё, что у него накопилось на сердце.

Но Любуша не возвратилась. Только вдали слышен был её звонкий голос. Довольная и счастливая объяснением с любимым человеком, более всего довольная тем, что отговорила его от поездки за счастьем в неведанные страны, девушка распевала песню, восхваляющую златокудрого Леля.

– Догнать её надо. Всю правду от неё самой узнать! – вдруг решил Вадим. – Пусть она сама мне скажет, что осмеливается пренебрегать мною. Посмотрим, решится ли она мне ответить...

Отыскав спрятанный в прибрежных кустарниках лёгкий чёлн, юноша быстро погнал его вверх по течению, стараясь нагнать девушку.

Любуша, не подозревая за собой погони, тихо перебирала веслом. Она вся была погружена в свои заветные думы, в мечты, которыми полнилось сердце.

Девушка верила в любовь Святогора, бывшего в её глазах не иначе как сказочным героем. Что же, что он сирота, что же в том, что он беден?.. Разве сам старик Простен, отец Любуши, богаче? Только и кормится тем, что ловит в Ильмене рыбу, а Святогор и на зверя ходит...

Только бы не ушёл он от неё с заезжими норманнами... Горд он очень, ни у кого ничего не хочет просить – даже у дяди, новгородского посадника... Близкие, родные ведь, а Святогор – нет! Сам всего добиться хочет!.. Да и не в ладах он, кажется, с Гостомыслом...

А что как уйдёт он с норманнами? Тогда от Вадима совсем не будет проходу... И теперь вот липнет, тогда же совсем пристанет!

Не стоит только Святогора беспокоить – он бы поучил Вадима, как к чужим невестам льнуть... Святогор от родового старейшины Володислава не зависит ни в чём... Варяг он. Недаром с дядей разошёлся, братьев малых оставил; на Варяжке все удальцы-молодцы собрались, один к одному. Сам жрец Велемир с Перыни им не страшен, так Володислава ли Святогору бояться?..

Громкий гневный оклик прервал думы Любуши.

Перепуганная девушка оглянулась и наткнулась взглядом на искажённое злобой лицо Вадима.

– Ты, княжич, здесь? – удивилась она.

– Да, здесь, за тобой! – ответил тот.

– Что тебе нужно от меня?

– Тебя!

– Меня? Ты ошибся, Вадим. На что я тебе?

– Мне любви твоей нужно. Слышишь? Любви... Знай же, что я люблю тебя... как никто, совсем никто. Даже твой Святогор так тебя не любит...

Любуша с изумлением и даже с испугом подняла глаза на Вадима:

– Зачем ты говоришь мне это, княжич?

– Затем, что я мучаюсь, страдаю. Я ночей не сплю из-за тебя. Ах, Любуша, Любуша! Сжалься надо мной, полюби меня. Мой отец богат... Со временем ты будешь княжной! Разве мало тебе за любовь? Скажи, чего ты хочешь?

– Нет, Вадим, ты оставь этот разговор. Я не вольна в своём сердце...

– Ты его любишь! – вскипела кровь в сыне Володислава. – Я всё слышал...

– Нехорошо подслушивать... За это тебя и твой отец не похвалит!

– Пусть, мне всё равно!.. Слышишь, всё равно... Из-за тебя я всё готов забыть. Полюби меня...

– Я уже сказала тебе, что не вольна в своём сердце. Если ты слышал мой разговор со Святогором, значит, ты должен меня понимать. И потому, прошу тебя, оставь бедную девушку, иначе я буду вынуждена просить отца, чтобы он пожаловался на тебя старейшине.

– Пусть... Но ты должна принадлежать одному мне. И никому другому!..

Вадим был единственным сыном у своих престарелых родителей. Явился он на свет, когда и отец, и мать его перешли уже в тот возраст, в котором менее всего можно ожидать детей. Поэтому понятно, что малютка сразу же стал баловнем семьи. И старик Володислав, и жена его души в сыне не чаяли. За ним ухаживали, ни в чём не отказывали ему. Вадим никогда не знал иной заботы, кроме удовлетворения своих прихотей; никакого труда – кроме погони за удовольствиями, порой даже не свойственными ни его возрасту, ни положению как сына старейшины, ни тогдашней простоте нравов. С малых лет у него было всё, и вдруг теперь он услышал решительное «нет!» от девушки, для которой, по его мнению, его любовь, его предложение должны бы были явиться счастьем.

Этого Вадим не в силах был перенести.

– Да, ты будешь принадлежать только мне. Никому другому! – вскрикнул он и сильным взмахом весла подогнал свой челнок к челноку Любуши, а сам, бросив весло, поднялся на ноги, желая схватить девушку.

Та как бы предугадала его движение и, ловко гребнув веслом, очутилась несколько впереди. Не ожидавший этого Вадим потерял равновесие, челнок качнулся под ним, и юноша очутился в воде.

Звонкий смех девушки огласил берега.

– Так-то лучше! Охладись! – крикнула она.

Вадим беспомощно барахтался в воде, стараясь ухватиться за борт челнока. Но напрасно: вёрткое судёнышко ускользало из его рук.

– Любуша, спаси! – вскричал перепуганный Вадим.

– Ничего, здесь мелко. Не потонешь! – отвечала та, по-прежнему звонко смеясь. – Так тебе и нужно! Хорошо ещё, что я добрая сегодня, никому не скажу. Не то засмеют.

К отрицательным качествам Вадима принадлежала также трусость. Он был злобен, хитёр, коварен и вместе с тем... труслив. Теперь, очутившись в воде и не чувствуя под ногами дна, он перепугался не на шутку.

– Да помоги же! – отчаянно крикнул он.

Любуша на этот раз оказалась добрее. Она попридержала челнок Вадима, и это дало ему возможность ухватиться за борт.

– Ну, теперь выкарабкивайся сам! – сказала она. – Да в другой раз не лезь к чужим невестам. А теперь прощай! Помни, никому не скажу об этом... Пожалею.

В несколько взмахов весла она очутилась далеко впереди Вадима и скоро скрылась за поворотом речки.

Вымокший старейшинский сын дрожал всем телом. Когда он почувствовал, что счастливо избежал опасности, злоба снова проснулась в нём.

– Отомщу! За всё отомщу! – скрипел зубами он. – А ты помни: будешь моей или умрёшь...

Кое-как ему удалось поймать весло. Он снова пустился было в погоню за Любушей, но настигнуть её уже не удалось.

Целую ночь не мог Вадим заснуть. Только по временам впадал он в забытье, и тут ему представлялась Любуша в объятиях ненавистного Святогора.

Скрежеща зубами, Вадим вскакивал со своего ложа и, грозя кулаком невидимому врагу, шептал:

– Отомщу! Убью...

11. Пир горой

Заходили чарочки по столику.

«Аскольдова могила»

оромы Гостомысла, точно так же, как и все постройки того времени, отличались от нынешних особенной простотой, отсутствием архитектурных украшений. По внешнему виду они походили на чистенький домик современного нам провинциального городка. Окна были маленькие, с слюдой вместо стёкол. Они не отворялись, как теперь, а опускались или поднимались. Внутрь вела простая тесовая дверь, недавно только навешанная на петли, завезённые сюда издалека иноземными купцами. В большинстве же других новгородских домов двери были приставные или опускные и вместо замка подпирались изнутри толстым колом. Но Гостомысл, а за ним и многие из его бояр уже познакомились со многими благами западной цивилизации и жили не совсем по старине. Так, внутри хоромы Гостомысла совсем не гармонировали со своей простой внешностью. Они были разубраны коврами, тяжёлыми медвежьими шкурами с большой претензией на роскошь. В главной горнице, служившей обыкновенно посаднику для приёма наиболее дорогих и именитых гостей, стояли длинные дубовые столы, покрытые привозными скатертями. Вдоль столов – широкие лавки. На стенах развешаны были турьи рога, шитые колчаны, мечи, луки, боевые топоры. Всё кругом сияло безукоризненной чистотой и опрятностью.

Когда Гостомысл и Стемид в сопровождении старого Витимира, степенных и старших бояр и «концевых» старост вошли в горницу, там уже ожидали начальники норманнского отряда, прибывшего недавно в Новгород, ярлы Руар и Инглот, и старший из них Фарлаф – седой старик с испещрённым многими шрамами лицом и кривой на один глаз.

Они громко приветствовали появление хозяина.

Наскоро объяснил им Гостомысл, что новгородское вече вполне согласно на все их предложения и разрешает им свободную торговлю во всех с новгородских пятинах, а также и во всех попутных весях.

– Вот это хорошо! – крякнул Фарлаф. – Не с пустыми руками прибудем мы на родину. Думаю, много мехов прикопилось за это время...

– Ещё бы! На пути вашем все звероловы живут, да в землях Полянских и у древлян немало нашлось для вас дорогих мехов.

– Поляне что? – скривился Руар. – Знаю я их... На мужей не похожи. Наши женщины храбрее их.

– Что так?

– Не меч у них главное, а свирель да гусли!

– Ну?

– Верно!

– Верно, верно! – поддержал Руара Инглот. – Вот послушайте, что византийцы рассказывают про славян...

– Говори, говори.

Инглот отпил полкубка крепкого мёда и начал рассказ:

– Поймали как-то раз ромеи, – давно это было, пожалуй, и дедушки наши ещё не жили, а просто так рассказ из уст в уста идёт, – троих каких-то чужеземцев в земле своей греческой... Верно, думали, соглядатаи пришли вызнать слабые места столицы Византии. В то время хан аварский на Византию шёл, народу с ним – видимо-невидимо; так и те трое, похоже, принадлежали к его дружинам... Схватили их ромейские воины, привели как соглядатаев к своему начальнику, оглядывают их – что за диво!.. Ни мечей, ни секир у них нет. Сами они все народ здоровый, плечистый, а ничего в них нет такого, чтобы хоть сколько-нибудь о воинах напоминало. Думали, что припрятано у них где-то оружие, стали досматривать. Так, рассказывают, просто со смеху византийцы чуть не померли... Вот так воины грозного хана аварского! Вместо мечей – у них гусли подвешены были; вместо секир – кифары... Таким воинам разве на баб под окна воевать ходить, песнями да прибаутками улащивать их, а не на ратном поле с врагом биться!

Инглот, а за ним и другие норманны, разразились громким смехом, которому вторили и новгородцы. К общему разговору не присоединились Гостомысл да Фарлаф, оживлённо беседовавшие между собой, да Стемид ещё, глядевший на пирующих мрачнее осенней ночи.

– Что же с ними было потом? – любопытствовали.

– Отвели их ромеи, как чудо какое, к самому императору, – продолжал воодушевившийся всеобщим вниманием Инглот. – Тот спрашивает их: «Кто вы?» – «Мы – славяне, – отвечают. – Живём далеко-далеко отсюда, на самом дальнем конце Западного океана». – «Как попали сюда?»

Не стали они перед византийским императором таиться и прямо ответили: «Прислал к нашим старейшинам хан аварский разные дары и потребовал от нас людей ратных, чтобы примкнули к его дружинам и вместе с ними на вашу Византию войной пошли. А мы люди тихие, простые, с оружием управляться не умеем, никогда войны не знали, и нет железа в нашей стране! Только играем мы на гуслях и ведём жизнь спокойную, мирную – без ссор и кровопролития! Так и не могли мы дать аварскому хану ратных людей. Наши старейшины послали нас к нему сообщить такой ответ, он же нас стал держать у себя как пленников. Но ушли мы от него к вам, зная ваши доброту и миролюбие!»

Рассказчик замолчал и снова отхлебнул из кубка мёда.

– Как же византийский император поступил с ними? – вопросили заинтересованные слушатели.

– Что же ему с ними делать было? Подивился на них, на их силу, рост, стать, угостил и отправил восвояси!

– Вот и поляне такие же!

– Именно такие.

– Не то что соседи их, древляне!

– Те – зверь-народ!.. Со зверьми живут и сами зверям ничем не уступят!

– Радимичи с вятичами тоже им не уступят!

– И северяне такие же!

– Вся-то страна, кроме полян, на один лад.

– Как они себе жён-то друг у друга умыкают!

– А что?

– Да так сойдутся где-нибудь на лужайке, и тащит себе парень девку, которая понравится... Так потом и живут, у кого их две, у кого их три.

– Вот у полян этого не бывает никогда, все только с одной бабой живут и друг друга ни в чём не обижают!

– А что? Их Киев лучше нашего Новгорода?

– Куда же лучше? Против вашего Новгорода во всей земле славянской другого нет!

– Постойте-ка! – воскликнул тут Руар. – Когда ходил я в Византию, про Киев такой слышал рассказ!

– Давай-давай, послушаем...

В предвкушении интересного все в горнице смолкли.

– Мы вот теперь, норманны, веруем в Одина, вы – в Перуна, а есть народы, хотя бы византийцы, веруют они в неведомого Бога, Который сотворил одним словом Своим и небо, и землю, и всех людей...

– И нас тоже?

– Византийцы говорят, всех! – важно ответил Руар. – Этот неведомый Бог послал на землю Своего Сына, чтобы примирить всех людей между собой, а люди Его взяли да распяли... Вот после Него остались ученики – те, которые первыми Ему поверили, что Он Сын Божий. Эти ученики стали ходить по разным странам и всем про своего Бога говорить. Одни люди им верили, другие нет. Только теперь многие в этого Сына Божьего веруют... Один из учеников, Андреем его ромеи называют, взошёл на те горы, где теперь Киев стоит, оглядел он всё кругом – народу тогда там не было никакого... Но всё-таки этот ученик Бога христиан (так называют тех, кто верует в Сына неведомого Бога), – продолжал Руар, – предсказал, что вера в его Учителя укрепится здесь, и встанет тут город великий.

– И я слышал про христианского Бога! – вдруг возвысил голос Стемид, осушивший уже не одну стопу вина. – Не могу я только допустить, чтобы врагам, как Он приказывает, прощать можно! Месть, беспощадная месть – вот сладкое чувство, данное нам богами. С ним никакое сравниться не может. Ни один норманн не простит врагу обиды. И я не прощу, ничего не прощу вашему старому козлу Велемиру.

Эта неожиданная речь прервала мирную беседу. Со всех сторон посыпались вопросы. В ответ на них Стемид рассказал, что он явился на Перынь к Велемиру-жрецу требовать выдачи старого своего приятеля Рулава, исчезнувшего после посещения жрецов, распустивших слух, будто он утонул, возвращаясь один поздней ночью по быстрому Волхову в Новгород. Стемид не поверил этому рассказу, стал требовать у старого жреца отчёт. Тот же, оскорбив его, приказал схватить. Норманн, обладавший немалой физической силой, вырвался из рук уцепившихся было за него прислужников жреца и, спасаясь, кинулся в Волхов, надеясь выплыть.

– В море было тонул – но спасся. А тут бы конец мне пришёл, кабы не один славянский юноша... какой-то Святогор по имени... – рассказывал Стемид.

– Святогор! – воскликнул Гостомысл. – Уж не сын ли это моего покойного брата?

– Может быть, и он. Позови-ка молодца. Отблагодарю его при всех, – просил Стемид.

Гостомысл трижды ударил в ладоши. Явился слуга. Ему отдано было приказание отыскать немедленно Святогора и привести к дяде.

Пока искали молодца, разговор вернулся к прежней теме.

В пылу его норманны, осушившие уже немало кубков со старым мёдом, расхвастались своим происхождением.

– Все скандинавы прямо от небожителей происходят! – объявил во всеуслышанье Руар.

– Будто? Как же это так? – усомнились новгородцы.

– Так. Все свободные скандинавы возводят свой род к лучезарному Одину!

Эти слова были встречены недоверием новгородских мужей.

Сами они, не очень ещё давно вышедшие из первобытного состояния, никогда над своим происхождением не задумывались. Подобные отвлечённые вопросы никогда не интересовали наших предков, точно так же, как и теперь мало интересуют их потомков. Поэтому слова Руара в одно и то же время и произвели впечатление на собравшихся у Гостомысла новгородских мужей, и возбудили в них любопытство, к которому примешивалась немалая доля недоверия.

После продолжительных уговариваний удовлетворить любопытство новгородских мужей решился словоохотливый Инглот.

Он, как заправский бард, пересказал содержание одной из самых поэтичных саг Скандинавии, в которой передавалось древнее предание о происхождении земли и населяющих её людей.

Читатель, может быть, не посетует, если и мы приведём её на следующих страницах...