Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

13. Рассказ Олофа

– ы знаете, друзья, – начал свой рассказ Олоф, – что, расставшись с вами, отправился я вместе с другими викингами искать счастья в чужих странах. Помните, какой голод посетил нашу родину? Она, бедная, не могла прокормить своих сынов, и волей-неволей приходилось искать нам хлеба и добычи в других странах... Каких? Ну, понятно, в Британии, в империи франков, а нет, так решил наш славный вождь Гастингс, который начальствовал над нами именем славного питомца своего Бьёрна Иернсида, пробраться и в другие страны, где редко ещё развевались наши знамёна.

– Да, голодный год был, – заметил задумчиво Аскольд. – Тогда, я помню, был принесён в жертву богам вод, Глеру и Ниорду, за один только хлебородный год дротт Гранмор.

– Он был сброшен со скалы в жертвенный ручей, – добавил Дир. – И погиб в волнах его. Но, увы, не помогла эта жертва.

– Вот, вот! – воскликнул Олоф. – Тогда и отправились мы искать счастья. Голод был везде, даже на островах, редко знавших недостаток хлеба. Народ в смятении не знал, что делать, как умилостивить прогневанных богов. Помню я, как принесли в жертву гремящему Тору на камне смерти юного Морана, сына семинского короля Ламора.

– Мы в Сигтуне слышали кое-что об этом жертвоприношении, – кивнул Святогор. – Храбрый был воин этот Ламор.

– Да, он не пощадил своей жизни, чтобы спасти сыновей. Но несчастному это не удалось... Моран был принесён в жертву у него на глазах... Слушайте, как это было. Викинги после счастливого похода опустошили огнём семинское королевство и увели на остров юного Морана. Ламор пытался освободить сына, но проиграл сражение и сам попал в плен... Победитель, раздражённый его дерзостью, приказал совершить жертвоприношение – жертвой был назначен Моран... Как сейчас, помню я, в глубоком молчании окружил место жертвоприношения народ: воины и мы, пришельцы, гостеприимно допущенные под чуждый нам кров. Крепко связанный ремнями Ламор лежал в этом страшном кругу смерти. Была ночь. Сквозь тёмные тяжёлые облака проглядывал бледный серп месяца. Звёзды чуть-чуть горели красноватым светом; из-за мрачных камней, казалось, доносились громкие ужасные голоса духов, ожидавших кровавого подношения... Возле камня смерти, недвижимый, склонивший седую голову на иссохшую грудь, стоял старый жрец... Его тихий шёпот заглушался отчаянными криками несчастного отца, не просившего пощады, не жаловавшегося на злую судьбу, а проклинавшего победителей и призывавшего всякие беды на их головы...

Вдруг жрец обнажил жертвенный нож, трижды взмахнул им у себя над головой и приказал нам начать песнь смерти... Печальные звуки, жалобные стоны, зловещие крики, полные невыразимого ужаса, пронеслись по всей окрестности. После наступила могильная тишина. Толпа раздалась и пропустила воинов, влачивших закованного в цепи юношу... Какое жестокое страдание ясно выразилось тогда на лице несчастного отца! Он охотно отдал бы выжать из жил капля по капле всю свою кровь, только бы спасти несчастного... Как он забился на земле, стараясь разорвать свои путы, но тщетны были все его усилия; крепки оказались ремни...

Жрец схватил юношу за курчавые волосы и поволок его к камню смерти.

«Примите эту кровь, боги! – зычным голосом закричал он, придя при виде трепещущей жертвы в такое дикое бешенство, что на устах его показалась пена. – Вы, бессмертные, даровали моему народу победу, в благодарность он приносит вам эту жертву... Избавьте же его от голодной смерти, и снова вам будут обильные жертвы... Все деревья жертвенной рощи будут увешаны телами пленников, посвящённых тебе, светлый Один. Жертвенный ручей выйдет из своих берегов, запруженный телами жертв тебе, кроткий Ниорд; на камне смерти не будет высыхать кровь в честь твою, грозный Тор!.. Примете же, молю вас, эту кровь...»

Тут жреца прервал отчаянный голос несчастного отца.

«Чудовище! – вскричал он. – Убей лучше меня!.. От моего копья пали ваши витязи. Сын мой Моран не причинил им ни одной раны...»

Но жрец был глух к мольбам несчастного отца. По рукоять вонзил он нож в грудь юноши. Затрепетало в предсмертных судорогах юное тело, брызнула на камень смерти горячая кровь... Жертва грозному богу была принесена... В смущении разошёлся народ от жертвенного камня, а мы в ту же ночь, пользуясь попутным ветром, подняли паруса и унеслись к берегам франков.

– Что же сталось с Ламором? – спросил Дир.

– Не знаю, после я слышал, что он спасён был своей дочерью... Мы только более не видели его. Ветер попутный нёс нас, не переставая дуть, пока наконец не увидели мы вдалеке богатый город... Высокие городские стены с башнями и золочёные купола храмов привлекли нас.

«Вот где ждёт нас богатая добыча! – объявил наш славный вождь Гастингс. – Но нас мало. Не взять нам его силой».

И в самом деле, слишком укреплён был этот приморский город. Нет равного норманнам по храбрости и отваге, но сила всё-таки была не на нашей стороне. Когда Гастингс приказал нам попрятать в трюмы наших кораблей всё оружие и велел всем нам снять украшения с бортов, поняли мы, что, не надеясь на силу, решил он завладеть городом хитростью...

Так и было...

Едва только нас заметили в городе, как сейчас же подняли тревогу. Вмиг закрыты были городские ворота. Вооружённая стража высыпала на стены, готовая отразить всякое нападение. Тут мы поняли, что прав был наш вождь. Невозможно было взобраться на стены, так как нельзя было поставить лестниц. Идти же на приступ с суши и думать было нечего – не так многочисленна была наша дружина. Обождать, пока подойдёт Иернсад, Гастингс не пожелал...

Укрепившись на якорях, он послал в город послов, – я был между ними, – которым приказали идти без оружия.

Нас, послов, приняли дружелюбно.

«Мы люди с севера! – сказали послы по приказанию вождя. – По воле богов наших покинули мы нашу страну и ходили воевать в землю бриттов...

Но боги изменились к нам и послали бурю. Не с враждебными намерениями пришли мы к вам в гавань, а занесены мы грозным шквалом. Намерения у нас мирные. Не хотим мы воевать с вами, а желаем только закупить в пристани что нам нужно и исправить повреждения судов. Притом же начальник наш болен, и беспокойная жизнь наскучила ему... Желает он в последние дни своей жизни принять вашу веру и быть похороненным в том городе, где его застигнет смерть».

Так говорили послы, а начальники города с великой радостью слушали их слова. Не того они ожидали от нас. Все они дрожали от боязни нашего нападения, а теперь, когда услыхали наших послов, обрадовались, и начали с нами мирные переговоры. Однако они всё-таки соблюдали осторожность и городских ворот нам не открыли...

Прошло немного времени, и Гастингс снова выразил желание принять веру христиан. Его, под видом больного, перенесли в город, где над ним были совершены все обряды. Гастингс казался умирающим, когда он был перенесён снова на наш корабль. Его провожали начальник города и жрецы...

На другой день с наших кораблей послано было в город извещение, что умер наш вождь... Громкий плач раздавался до этого и в стане нашем, и на судах. Это ещё более уверило недальновидных франков в том, что Гастингс действительно не существует более на свете...

С печальным извещением прибыли в город послы. Они сказали, что, умирая, вождь наш просил, чтобы похоронили его в городском монастыре...

Богатые дары завещал он на память о себе. Меч свой, свои перстни и множество других драгоценностей отдавал он христианскому храму.

С радостью согласились на это правители города, и на другой же день разрешено было внести нам в город прах нашего вождя... Этим разрешением мы не замедлили воспользоваться. Гастингса, одетого в броню, положили в гроб со всем его оружием... С большой пышностью понесли мы его к городским воротам. Впереди многочисленные воины несли завещанные «покойным» дары – перстни и пояс, украшенный золотом и серебром, мечи, секиры и иные драгоценности.

Кровожадный Тир ослепил франков... Они пропустили сопровождавшую «прах» вождя дружину за городские стены... много воинов вошли при этом, но до поры до времени не смели они нападать на жителей... С виду они были безоружны, и никакого коварства с их стороны недальновидные франки даже не подозревали.

Вдруг, когда пришло время опустить «прах» Гастингса в могилу, раздался громкий крик. Это кричали наши. Несколько подначальных Гастингсу викингов протиснулись к самому гробу и кричали, что нельзя опускать его в могилу...

Эти крики вызвали всеобщее недоумение.

Но не долго оно продолжалось. Недоумение и смущение сменились ужасом.

Слетела с гроба тяжёлая крышка, и из него в полном вооружении, сверкая грозными очами, поднялся ужасный Гастингс...

Он и не думал умирать... это была хитрость, придуманная им для того, чтобы завладеть городом.

С громким криком схватил наш вождь свой меч, и в ту же минуту правитель покатился в приготовленную для Гастингса могилу с рассечённой головой... Громкими, страх наводящими криками отвечали товарищи вождю и выхватили из-под своих плащей спрятанные там мечи. Смертельный ужас охватил франков. Они кидались из стороны в сторону, напрасно ища спасения, и везде их встречали наши острые мечи... Пользуясь смятением врагов, оставшиеся за стенами товарищи ворвались через ворота в город... Сеча продолжалась недолго... Город со всеми его богатствами скоро был в нашей власти. Попировали мы тут...

Олоф замолчал, сам увлечённый волнующими воспоминаниями. Он так давно не слышал звуков человеческого голоса, за исключением понуканий и брани суровой стражи, что говорил и не мог наговориться...

– Но как же ты попал сюда? – спросил Аскольд.

– Сейчас узнаешь... С богатой добычей пошли мы внутрь страны, предавая всё огню и мечу. Ладьи наши легко шли по глубоким рекам. Но всё на земле изменчиво. А ратное счастье тем более... В одной битве нас победили.

– Так же, как и нас, – с грустью сказал Святогор.

– Что делать! Всё во власти богов! – пожал плечами Олоф. – И ты не печалься, друг. Не всегда боги будут немилостивы к нам... Так вот, нас победили, и, спасая свою жизнь, мы бежали... Я был ранен. И когда пришёл в себя, уже был заключён в этой темнице.

– Зачем же берегут тебя?

– Они знают, что я викинг, и, вероятно, держат меня до того времени, когда нужно им будет обменять меня на кого-нибудь из своих... Я на это и надеюсь. Но засиделись дома товарищи, и в продолжение многолетнего плена я только ваши рога слышал под стенами сего замка.

– Увы! Мы не могли освободить тебя.

– Всё равно. Слава богам! Теперь я знаю, что за вами придут и другие... Верьте, друзья, мы скоро будем освобождены... Но, чу! Что такое? Я слышу бряцанье оружия...

Все четверо пленников смолкли и стали с замиранием сердца прислушиваться к доносившемуся до них откуда-то издалека неясному шуму.

Тяжёлая дверь тут распахнулась. Вошли несколько вооружённых людей. Они прямо подошли к группе варягов.

– Вот этого! – сказал один из пришедших, по-видимому, начальник, указывая на Святогора. – А вы, собаки, ждите, пока вам не кинут костей на ужин.

– Иди, варяг! И не вздумай сопротивляться! – один из стражников подтолкнул Святогора к двери.

Они тесным кольцом окружили пленника.

14. В объятиях сирены

два только Святогора вывели за дверь тюрьмы, как стража оставила своего пленника. Варяг стоял, недоумевая, что такое ждёт его. Стража тоже угрюмо молчала, как будто поджидая ещё кого-то. Начальник её с заметным неудовольствием косился на пленника, ворча что-то, вероятно, очень обидное для последнего, сквозь зубы.

До Святогора долетали только отдельные слова, смысл которых был ему далеко не ясен.

– Свернуть бы шею этому разбойнику, и делу конец. А тут возись с ним!.. Право, эти причуды стали переходить границы...

– Перестань ворчать, старик! – раздался вдруг молодой звонкий голос. – Делай лучше то, что тебе приказано, если хочешь заслужить благодарность госпожи и стакан доброго вина.

Святогор оглянулся на голос. Позади сурового начальника стражи стоял молоденький паж. Его недетское смышлёное лицо лукаво улыбалось. Свой смеющийся наглый взгляд он устремил на пленника. Губы пажа подёргивались при этом и складывались в ироническую улыбку.

– Ну, ну, старик, шевелись же скорей... Или не знаешь, что каждая минута ожидания кажется целым веком! – понукал стражника паж. – На, на. Возьми вот это.

Он протянул воину шёлковую чёрную повязку.

– Эй ты, разбойник! – закричал тот, принимая её. – Давай-ка скорей твою голову да поворачивайся живее! Что, не хочешь, молодец?

Несколько сильных рук потянулись к варягу. У него мелькнула было мысль о сопротивлении, но стражники нагнули ему голову, и через несколько мгновений глаза его были туго завязаны повязкой. Потом его повели по каким-то путанным переходам и наконец заставили подниматься по крутой и узкой лестнице. Святогор решительно не понимал, куда и зачем его ведут, и, конечно, ничего для себя хорошего не ждал от этой таинственной прогулки.

Наконец он услышал, как хлопнула дверь, и тотчас же приятное тепло охватило его иззябшее в сыром подземелье тело.

– Стой здесь и не двигайся. Жди, пока не снимут с тебя повязку, – услышал он грубый голос стражника.

Кажется, стражники ушли. Всё кругом стихло. Где-то рядом потрескивали горящие дрова в камине да издали, из открытого окна доносился городской шум.

Святогор сделал движение, как бы желая освободиться от верёвок, которыми связаны были его руки, но те ещё более врезались в тело. Он сделал шаг вперёд и задел бедром край стола. Стол, сдвинутый с места, загремел, и к этому шуму присоединилось восклицание...

–Как хорош этот варвар! – прошептал женский голос. – Как хорош! Он будто вылит из стали.

Холодное железо коснулось рук варяга, и он почувствовал, что свободен. Сорвать с глаз повязку было для Святогора делом одного мгновения. Первое время он никак не мог сообразить, где находится. Комната была убрана со всей роскошью, на которую только способны были люди той эпохи. Стены её были увешаны медвежьими шкурами, на них видны были тяжёлые, с богатой отделкой мечи, чеканные латы, рога; массивная деревянная мебель, состоявшая из скамей, табуретов и кресел, расставлена была у стен. В одном углу стояла прялка, говорившая о близком присутствии женщины.

И женщина действительно была здесь.

Несколько поодаль от варяга стояла, глядя на него с восхищением, высокая, богато одетая дама. Она была уже не первой молодости, но тем не менее лицо её всё-таки было прекрасно. Чёрные как смоль волосы были гладко зачёсаны назад и скрыты под нарядным головным убором. На щеках горел яркий румянец, высокая грудь вздымалась, как будто женщина не могла скрыть охватившего её волнения.

По сверкающему взгляду Святогор узнал в ней ту даму, которая приходила в тюрьму.

– Как ты хорош, норманн! – снова повторила она на родном для Святогора языке. – И как жаль, что ты не сын нашей страны. Среди наших рыцарей ты был бы украшением.

– Кто ты, благородная дама? – изумился варяг.

– Кто я? Не всё ли тебе равно? Довольно того, что ты в моей власти. Достаточно одного моего слова, чтобы ты пал мёртвым. Но ты мне нравишься и потому будешь жить, пока... пока не найдётся другой, более достойный моего внимания.

– Я не понимаю тебя, благородная дама.

– Повторяю тебе, что ты мне нравишься. Ах, норманн, норманн, как жаль, что ты язычник... Но что я говорю! Ты, наверное, голоден. Вот стол, накрытый для тебя. Садись, пей, ешь и дай мне полюбоваться тобой.

Святогор не заставил себя просить. Голод действительно начал мучить его, а стол, уставленный яствами, давно уже обратил на себя его внимание.

Хозяйка, однако, не прикоснулась ни к одному из блюд, приготовленных для угощения.

– Я видела тебя в первый раз тогда, у церкви, – говорила она, не спуская со Святогора блестящих глаз. – Ты тогда ещё поразил меня своим вдохновенным видом. Страшное это было мгновение, а я всё-таки любовалась тобой, забыла об ужасной, смертельной опасности – так ты был прекрасен! Я увидела в тебе нечто особенное, не разбойником казался ты, а героем, а когда ты один сдержал напор остальных, спас меня и других, я поклялась, что волей или неволей ты будешь моим... Норманн, ты околдовал меня.

– Подумай, благородная дама, что говоришь ты! – воскликнул Святогор. – Мне странны твои речи.

– Почему? Разве не свободна я любить, кого хочу? Я вдова, сердце моё свободно, а ты завладел им. Я много дней боролась со своим чувством, я молилась, накладывала на себя тяжёлые испытания, и не могла побороть себя. Скажи, норманн, там, у тебя на родине, остался ли кто-нибудь? Осталась ли там женщина, которая тебя любит, ждёт тебя? Говори правду. Мне нужно это знать!

Смущённый Святогор молчал. Что же, в самом деле, мог он сказать этой женщине, так неожиданно объяснившейся ему в любви? Её страстность пугала молодого варяга, бывшего в жизни чрезвычайно целомудренным. И у себя на родине, на Ильмене, затем среди суровых скандинавов, на своей второй родине, Святогор прежде всего привык уважать в каждой женщине её чистоту и скромность. Подобное же чувство, такую непонятную для него пылкость, ему приходилось видеть в первый раз. Однако он чувствовал, что взгляд красавицы так и жжёт его. Её страстное волнение передалось и ему. Какое-то новое, неизведанное чувство заговорило вдруг в нём. Оно не было тем нежным чувством любви, которое некогда питал он к Любуше, не было и тем, что переживал он теперь при воспоминании об Эфанде. Чувство это как-то двоилось в душе Святогора. Он презирал, даже ненавидел эту женщину, и в то же время по одному её слову готов был пасть к её ногам.

– Что же ты молчишь, норманн? Или ты не хочешь дать мне ответа? – прекрасная хозяйка подошла к нему. – Разве, по твоему мнению, я недостойна даже беседы с тобой?

– Благородная госпожа! Зачем ты говоришь так?

– Потому что... потому что я тебя... люблю! Понимаешь ли ты теперь это, норманн? – воскликнула та. – Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я вся так и горю страстью? Или у вас на севере женщины так холодны, что вы, мужчины, никогда не пылали огнём страсти? Но ты опять молчишь...

Она глядела вызывающим взором на Святогора, придвигаясь в то же время к нему всё ближе. Молодой варяг слышал её возбуждённое дыхание и чувствовал, что голова его кружится...

Взор обольстительницы так и горел. Она прерывисто дышала, охваченная страстным чувством.

– Ты не то что наши рыцари! – говорила между тем хозяйка в волнении. – Сколько в тебе мощи и сил! Ты кажешься мне созданным из стали... Откуда ты? Неужели из той стороны, где лёд не сходит с лица земли?

Она замолчала, ожидая ответа. Но Святогор молчал.

– Знаешь, норманн, много славных рыцарей тщетно добивались моей любви... Я всегда была холодна к ним и свято соблюдала обет верности моему убитому вами же мужу... Там, в подземелье, откуда привели тебя сейчас, заключён другой пленник... Он тоже из вашей страны. Это один из убийц графа Де-сю-Ламар. Я не напрасно держу его. В течение многих лет я думаю, как бы отомстить ему за смерть моего повелителя. Я придумываю ему ужасные муки, но, увы, не могу... Ты мне поможешь. Я знаю, ты будешь мой! Ты полюбишь меня... Но что я говорю! Зачем тебе знать это? Скажу тебе только одно: после долгих-долгих лет ты первый пробудил моё сердце. В нём разгорелось давно забытое, похороненное в самой глубине чувство любви... Слышишь ли ты?

– Нет, госпожа! Непонятны мне твои речи! – покачал головой варяг. – Кто ты, я не знаю. Почему вдруг заговорило твоё сердце, тоже непонятно мне... Не так думают и поступают женщины у меня на родине.

– Ваши женщины! – презрительно засмеялась хозяйка и отошла несколько в сторону. – Что ты мне говоришь о них! Они – замороженные куклы. Вместо сердца у них кусок льда, вместо крови – холодная вода... Нет, я вижу, тебе, норманн, ещё неизвестен пыл страсти. О, я сумею пробудить тебя... Ты поймёшь, что важи женщины – ничто перед жёнами франков.

– Наши женщины – матери и сёстры героев! – воскликнул с достоинством Святогор.

Он едва отдавал отчёт себе в своих словах. Чувствовал он, что всё в этой красивой женщине, так страстно говорившей с ним, чарует его, влечёт, будит нечто новое, неизведанное в его сердце... Но инстинктивно противился очарованию.

Слова его, казалось, ещё более разжигали волновавшее обольстительницу чувство страсти. Она подходила к Святогору всё ближе, не спуская с него восхищенного взгляда. Взор этот так и чаровал пленника, поднимая у него в сердце вихрь ещё неизведанных страстей.

– Норманн, я говорю тебе, – шептала сирена, – забудь всё прошлое, останься здесь навсегда. Покинь мечты о своих скалах. Люби меня. Я могущественна, всё кругом принадлежит мне: и этот город, и все богатства, которые в нём, мои... Люби меня, я буду твоей рабой до гроба. Через меня ты будешь славен и могущественен, ты будешь рыцарем, и все вассалы склонятся ниц перед тобой. Ты слышишь?..

Она легонько дотронулась до руки Святогора. Тот по-прежнему молчал, хотя с напряжённым вниманием ловил каждое её слово.

«Уж не исполняется ли предсказание колдуньи?.. Не через эту ли женщину обрету я власть над половиной мира?» – думал он.

– Прости, госпожа! Но речи твои мне непонятны, – наконец заговорил он. – Не так говорят в моей стороне женщины с теми, кого любят.

– Ах, ваша сторона! Опять ты о ней! Вечный лёд и холод. Слушай, страна франков прекрасна. Стань её сыном, и дорога к славе откроется перед тобой.

«Да, колдунья права!» – снова подумал Святогор.

Он закрыл лицо руками, но в тот же момент почувствовал, как руки красавицы обвили его шею и пылающие губы приникли в страстном поцелуе к его губам.

– Норманн, ты околдовал меня! – послышался страстный шёпот.

Голова Святогора закружилась. Отдаваясь весь охватившему его порыву, он крепко сжал в своих могучих объятиях красавицу-хозяйку.

Любушу, месть, Эфанду, товарищей – всё-всё позабыл в эту минуту Святогор.