Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

15. На родимых берегах

ежду тем на далёком севере никто и не знал, какая судьба постигла храбрые дружины, отправившиеся искать ратного счастья. Ни одной весточки не приходило о смельчаках, и население полуострова томилось в ожидании.

Очень просты были нравы того времени. Конунг, не начальствовавший над дружиной, как мы знаем, ничем особенным не выделялся среди других, более знатных, обывателей древнего норманнского городка. Его уважали за былое, любили, шли к нему за советом, искали у него суда и справедливости, но в своей частной жизни он был самым обыкновенным ярлом. Таково уж было устройство древних норманнских королевств.

Старика Белу любили все без исключения. Он был справедлив, мудр, храбр и прост в обыденной жизни. Эфанда заботилась о хозяйстве отца, но она также вела жизнь, мало чем отличавшуюся от жизни других росслагенских девушек. Она была далеко не гордячка и потому пользовалась общей любовью – так же, как и её отец.

Но с тех пор, как молодой славянский варяг полонил сердце девушки, Эфанда стала чуждаться своих подруг. Ей почему-то казалось, что те не поймут волновавших её чувств, и она отдалялась от них. Более всего она любила в свободные часы посещать дротта Гиорварда, жившего в небольшом, основанном в честь громовержца Тора храме. Там она проводила время в долгих беседах со стариком, рассказывавшим ей часто про подвиги её народа, её отца, брата, которого она смутно помнила.

Выдался тихий денёк. Залив как будто успокоился. Волны не вздымались горами на его поверхности, ветер не так свирепо ревел на просторе, проглянуло уже солнышко и озарило своим приветливым светом успокоившийся на несколько часов залив.

Эфанда решила воспользоваться возможностью и посетить своего друга дротта. Старик Бела мирно беседовал со своими соратниками, вспоминая старину, и девушка вполне свободно могла уйти из дому.

Северная девушка вовсе не знала той неволи, в какой должны были проводить с детства жизнь девушки других народов. Поэтому Эфанда могла совершенно свободно оставить свой юнгфрубур и отправиться в продолжительную прогулку.

Бедная девушка совершенно истосковалась за последнее время. Сердце её ни на минуту не знало покоя. Любовь к грустному пришельцу овладевала ею всё более. Эфанда скучала, томилась, и не с кем было ей поделиться своими чувствами. Не могла же она, дочь конунга, открыться в любви к дружиннику её отца, не зная даже, разделит ли он когда-нибудь её чувство...

Одна, оставив всех своих подруг и велев рабыням не следовать за ней, вышла Эфанда на берег залива. Невдалеке чернел густой жертвенный лес, в котором и жил старый дротт, с детства ещё ставший другом и наставником девушки.

Выйдя к самым волнам, Эфанда остановилась в задумчивости. Лёгкий, приятный ветерок повеял ей в лицо. Кругом было тихо, только издали доносилось пение девушек.

Одна со своей думой стояла Эфанда на берегу залива, и мечты её были далеко-далеко...

То она вместе с избранником своего сердца носилась по неведомым волнам, то ей казалось, что до её слуха доносится шум битвы, восторженные крики победителей, стоны раненых...

Святогор в мечтах девушки был, конечно, среди первых.

– Он храбр, как и подобает берсерку! – тихо шептала Эфанда. – Светлые асы сохранят его для меня... О, если бы любвеобильная Сиона помогла мне и внушила ему чувство любви ко мне, а милостивая Фрейя помогла нам соединиться навек... Я принесла бы обильные дары. Только жив ли он? Нет никакой вести о Фритьофе... О всех других хотя бы слухи доходят, но об этой дружине ничего не слышно. Мне кажется, что я не перенесу его смерти. Какое мне дело, что он, оставив земное тело здесь, начнёт обновлённую жизнь в Вальгалле!.. Женщинам туда доступа нет.

Думы, одна другой мрачнее, овладевали девушкой.

– Нет, нет! Он не любит меня! Он никогда не обращал на меня внимания... Я для него не существую, и никогда не узнает он, как я люблю его...

Эфанда, оставаясь под впечатлением этих невесёлых мыслей, тронулась далее – в лес, где обитал Гиорвард, старый дротт; лес отстоял от берега довольно далеко. Приходилось пройти берегом, где в это время собралось много женщин, так же, как и Эфанда, радовавшихся ясному деньку... Ещё издали девушка расслышала доносившееся к ней от этой толпы, где было немало и её подруг, пение. Много раз уже дочь Белы слышала эту песню, но теперь, когда сердце её полнилось тоской и тревогой, песня произвела на неё особенное действие.

Женщины пели хором:

 
– Далеко-далеко мой милый!
Он там, где лишь море шумит,
Где ветер с могучей силой
С утра и до ночи гудит.
 
 
Гуляют валы на просторе,
За валом новый вал спешит,
По гребням их в грозное море
Ладья за ладьёй бежит.
 
 
Вал пенится, рвётся и плещет,
Как птица, несётся ладья,
А девичье сердце трепещет,
И песнь замирает моя.
 
 
Я вижу – вон парус прилажен,
Я слышу, как буря ревёт...
Мой милый спокоен, отважен,
Ладью свою смело ведёт.
 
 
Он с бурями грозными спорит,
Он спорит с пучиною вод,
И ветру он голосом вторит,
И песнь свою звучно поёт.
 
 
Поёт, что теперь с ним, могучим,
Идёт на британцев гроза;
Поёт про меня он, я слышу,
И радостью блещут глаза.
 

Эфанда далее не могла слушать. Она чувствовала, что сейчас расплачется – такое впечатление произвела на неё эта давно уже знакомая ей песня.

«Они все счастливы, для каждой из них бьётся сердце могучего воина, – думала девушка. – Только для меня нет радости. Никто не думает обо мне в минуту опасности. Никто не вспоминает моего имени...»

Она поспешила пройти далее. Ветер веял в её сторону, и до слуха девушки доносилось всё тише:

 
– В пылу жаркой сечи мой милый
Ту чудную песню поёт,
И в битву он с новою силой,
Меня вспоминая, идёт!
 
 
Вернись же скорей, ненаглядный,
Вся жаждой любви я горю.
Скорей! В день свиданья отрадный
Я счастьем тебя подарю!
 

Эфанда не выдержала. Она опустилась на покрытый мхом камень и залилась горькими слезами.

– О чём ты плачешь, девушка? – послышался позади неё мужской голос. – Зачем эти слёзы? Твои прекрасные глаза совсем не созданы для слёз!

Позади дочери Белы стоял её друг, старый дротт Гиорвард. Он ещё издали заметил Эфанду и поспешил к ней навстречу. Годы выработали в нём редкую наблюдательность. По походке девушки он понял, что она волнуется, что она борется со своими чувствами. Старик любил Эфанду, которую помнил со дня появления её на свет, и ему стало жалко девушку. Гиорвард знал, что его доброе, ласковое слово всегда производило впечатление на его любимицу, и теперь поспешил к ней.

– Так о чём же ты плачешь? Кто осмелился обидеть тебя? – с участием спрашивал он. – Назови мне дерзкого.

– Нет, нет, отец! Никто не обижал меня. Это я так... взгрустнулось мне... – кротко улыбаясь сквозь слёзы, ответила Эфанда.

Чтобы окончательно скрыть своё волнение, она поклонилась и приникла губами к морщинистой руке старого дротта.

– Напрасно ты скрываешь от меня истину, девушка. Разве я не вижу твоего сердца? Я, которому дана способность видеть мысли людей! Я понимаю, ты страдаешь, знаю, в чём причина твоих страданий... Ты любишь!

Нежное, обрамленное золотистыми волосами личико Эфанды запылало ярким румянцем. Она смутилась, не зная, что и отвечать своему старому другу.

– Видишь, я угадал твою тайну! – опять заговорил тот. – Хочешь, скажу больше: ты любишь этого славянского варяга и страдаешь оттого, что он не разделяет твоей любви... Но погоди, погоди немного. Я уверен: он полюбит тебя. По лицу твоему вижу, что в будущем тебя ждёт счастье, и предсказываю тебе, что ты будешь счастлива.

– Но он... он, может быть, уже умер... как брат мой!..

– Нет, твой возлюбленный жив и скоро будет в твоих объятиях.

Эфанда с недоумением поглядывала на старого дротта.

– Не веришь? Гляди... – он протянул руку вперёд.

На беспредельной глади залива, как крылья морских птиц, виднелись белые паруса приближавшихся ладей. Зоркий глаз Эфанды ясно различил их. С замирающим сердцем смотрела она вперёд, стараясь рассмотреть ту ладью, на которой был Святогор. Но ладьи были ещё слишком далеко.

– Спеши же домой, к отцу. А остальное предоставь воле богов! – посоветовал старик. – Перестань тревожить своё сердце. Всё будет так, как ты желаешь. Порукой тому – моё слово.

Эфанду в это время заметили бывшие на берегу женщины. С радостными криками они бросились к ней и окружили её.

– Наши! Наши! – слышались восклицания. – Только отчего на ладье Фритьофа чёрные паруса? Кто ведёт их? Сейчас они будут здесь!..

16. Встреча

сё ближе подвигалась возвращавшаяся флотилия. Жители Сигтуны от мала до велика высыпали на берег, с нетерпением ожидая, когда наконец ладьи станут у берега и воины высадятся с них. Несколько челноков с особенно нетерпеливыми пустились в открытое море навстречу ладьям. Всем интересно было узнать, почему поставили чёрные паруса на ладье викинга Фритьофа.

Вышел на берег и старый Бела. Почтенный конунг старался по возможности казаться бодрым, но, увы, лета сказывались... дрожали старые ноги, колыхалось, как дерево в бурю, немощное тело. Старику приходилось опираться на руку своего друга и соратника Рогвольда.

Собравшаяся на берегу толпа с почтением расступилась перед старым конунгом, пропуская его ближе к берегу. Эфанда, увидев престарелого отца, поспешно кинулась к нему навстречу. Старик нежно погладил её по голове и опёрся на её плечо.

– Замирает, я думаю, и твоё сердечко, дочь моя! – шутливо заметил он. – На этих ладьях, верно, есть молодец, который похитил его. Так?

– Что ты, отец! Нет, нет! – смущённо воскликнула Эфанда, а щёки её так и заалели румянцем. Бела заметил это и усмехнулся.

– Что же, дочь! Дело молодое... Когда-то сердце твоей матери покойной так же трепетало, как подстреленная птица, когда подходили к берегу ладьи с возвращавшимися воинами... Но только что это могло бы значить? Чёрные паруса на ладье викинга – признак несчастливого похода или смерти вождя... Что же случилось?

– Я вижу много новых ладей! – сказал Рогвольд. – Не на наших верфях построены они.

– Нет ладьи Святогора, – тихо заметила Эфанда, не будучи в силах скрыть овладевшего ею волнения.

Ладьи подошли совсем близко к гавани. Паруса на них были уже спущены, мерно ударяли по поверхности воды вёсла. При свете дня можно было различить воинов, толпившихся на палубах.

– Что я вижу! – воскликнул Рогвольд, у которого зрение было посильнее. – Гляди, мой конунг! Скажи мне, что я не ошибаюсь! Мне кажется, что это он...

– Кто? Кто, ради Одина, скажи! – тревожно обратился к старому другу Бела.

– Вот, видишь, ладья... на ней молодые ярлы Аскольд и Дир. Я узнаю их!

– А рядом с ними наш Святогор! – прячась за плечом отца, прошептала Эфанда.

– Да, он!.. А около него? Этот статный, высокий... Кто это? Да ведь это Олоф!.. Наш молодой викинг, сын твоего брата!

– Не может быть! – вскричал Бела. – Столько лет мы считали его погибшим.

– А между тем это он! Клянусь гремящим Тором! Но вот они спускаются в челноки... сейчас все будут здесь, и мы узнаем правду!

Старый воин пребывал в большом волнении. Не меньше его волновалась и Эфанда. Бела, заметив это, с тревожным любопытством поглядывал на дочь.

«Кого она так ждёт? Кто из воротившихся мил её сердцу? – раздумывал он. – Неужто Святогор?»

Между тем воины из челноков вышли на берег, и все они стройными рядами направились к Беле.

– Приветствуем тебя, наш конунг! – говорили они.

– Приветствую и вас, храбрецы! – отвечал Бела. – Послал ли Один вам удачу в вашем деле? Отчего в ваших рядах я не вижу многих? Где Освальд? Где Рулав? Где мой старый соратник Голфдан?

– Увы! – послышался ответ. – Все они теперь среди храбрых в Вальгалле...

– Горе! Большое горе! Но они умерли, как подобает храбрым воинам?

– О да! Все они смело глядели в лицо смерти... Нет и Фритьофа с нами. И он теперь пирует с храбрыми в чертоге Одина.

– Горе! Но что за пришельца я вижу между вами? Кто этот юный, черты которого мне кажутся знакомыми?

Бела указал на стоявшего рядом со Святогором молодого норманна. Это был Олоф, встречу которого со Святогором мы видели в одной из предыдущих глав.

– Дядя! Неужели и ты не узнаешь меня? – воскликнул он, кидаясь в объятия старика.

– Олоф, Олоф мой! Любимый сын моего любимого брата! Ты ли это? Мы уже отчаивались увидеть тебя на этом свете!

На ресницах у Белы показались слёзы. Он с несвойственной его возрасту силой прижал к своей груди так неожиданно возвращённого ему племянника.

– И я, дядя, не надеялся никогда более увидеть родные места, – отвечал Олоф. – Все эти годы томился я в тяжкой неволе у врагов... Ноги мои были покрыты ранами – вражеские оковы разъели их. Солнечный свет не проникал ко мне в темницу, но я не терял надежды на избавление. И оно пришло в тот миг, когда я уже стал отчаиваться... Как посланник великого Одина явился в мою темницу он!

– Святогор! – воскликнул Бела, ласково взглянув на молодого варяга, державшегося всё это время скромно.

– Он, дядя, он! Так же, как и я, пленником, вместе с ярлами приведён был наш Святогор в моё мрачное узилище... Но без него никогда не удалось бы товарищам выручить всех нас из беды.

– Ты слишком хвалишь меня, Олоф! – скромно ответил Святогор. – Каждый из нас на моём месте сделал бы то же...

– Я всегда любил тебя, как сына! – признался ему старый конунг. – Порой мне казалось, что ты самим Одином прислан заменить мне моего дорогого Ингвора, погибшего на поле брани. Приди же ты теперь в мои объятия и дай мне прижать тебя к моей груди...

– Если бы не он, мой конунг, – вмешался стоявший тут же другой варяг, – никому из нас не увидеть бы более родины.

Эфанда с восторгом глядела то на Святогора, то на Олофа. Сердце её полнилось радостью и счастьем.

– Здравствуй, Эфанда! Я покинул родину тогда, когда ты была ещё девочкой! – Олоф подошёл к дочери Белы. – Какой ты стала красавицей! И в мечтах моих ты никогда не представлялась такою...

– О, Олоф! Зачем ты это говоришь! – смутилась Эфанда. – Я не заслуживаю такой похвалы.

– Не только одной моей... Я знаю ещё одного молодца, – наклонясь к уху Эфанды, прошептал Олоф, – он вполне разделяет моё мнение... Я поклялся ему замолвить за него словечко перед моей красавицей-сестрой. Хочешь, я назову тебе его имя?

– Нет, не надо! – вспыхнула румянцем девушка. – И тише... Послушай, отец говорит.

Радость благотворно повлияла на старого Белу. Он, казалось, сразу помолодел. Стан его выпрямился, глаза засверкали юношеским блеском.

– Храбрецы, благодарю вас! – громко говорил он. – Не посрамили вы родной земли! Не побеждёнными, а победителями вернулись... Один любит храбрых, и ваше имя навсегда запомнят враги. Из рода в род оно будет славно. Пройдут века. И не погибнет слава норманнов. Имя россов не будет забыто! Слава вождям вашим!.. Ещё раз доказали те, кто собрался сюда из стран далёких, что Росслаген стал им родиной! Слава ушедшим в чертог Одина! Не горюйте о них! Слава принявшим смерть на поле битвы! В светлой Вальгалле окружены они теперь прекрасными валькириями, и там их сердца радуются, когда они смотрят на вас. Слава Святогору, вождю славянских варягов! Я искренно желал бы, чтобы у меня был такой сын!

Крики восторга были ответом на слова старого конунга.

– Пойдите пока по домам, не заботьтесь о ладьях. Повидайте скорее близких, отдохните с дороги. А когда отдохнёте – весёлым пиром отметим мы ваше счастливое возвращение.

Этими словами закончил Бела свою речь.

Поддерживаемый Олофом и Святогором, он, в сопровождении остальных вождей, направился к своему жилищу.

17. Освобождение

лоф нисколько не преувеличивал похвал Святогору. Молодой варяг действительно оказался героем.

Мы оставили Святогора в тот момент, когда он в объятиях французской сирены забыл всё на свете... Он был поражён этим неведомым ещё, непонятным ему взрывом кипучей страсти. Такое чувство было для него ново, и он, независимо от самого себя, поддался ему...

– Оставайся со мной, оставайся навек, мой норманн! – нежно шептала отуманенная чарами внезапно вспыхнувшей страсти красавица.

– Кто ты, о благородная госпожа? – вопрошал Святогор, всё ещё не выпуская её из своих объятий. – Скажи мне твоё имя, чтобы я мог называть тебя и вечно хранить воспоминания о тебе...

– Ты хочешь знать это? Гляди же! – она схватила Святогора за руку и быстро подвела его к окну. – Всё, что вокруг можно окинуть глазом, принадлежит мне... Мой покойный супруг, сир Де-сю-Ламар, оставил меня своей единственной наследницей... Этот город, те селения, по которым вы шли, беспрекословно повинуются мне, графине Жиневре Ламар. Останься со мной, и всё это будет твоим...

Святогор слушал эту страстную речь как бы в забытьи. Картины одна другой отраднее проносились в его воображении. Он теперь был уверен, что предсказание колдуньи исполнится, и он будет владеть полумиром. В то же время страсть, отуманившая рассудок, покорившая сердце, заставила померкнуть в его воображении чистый образ Эфанды. Стоны заключённых в подземелье товарищей уже не звучали в его ушах. Всё, всё было забыто.

А красавица Жиневра всё крепче сжимала его в своих страстных объятиях.

Начинало темнеть. Весь чертог мало-помалу погружался во мрак. Только страстный лепет и звуки жарких поцелуев нарушали тишину.

– Ты позабудешь свои скалы, норманн, – шептала Жиневра. – Я дам тебе всё, что только в моей власти. У нашего короля ты будешь в числе рыцарей. Он узнает тебя, полюбит и приблизит к себе... Дорога к славе тебе будет открыта. Но обещаешь ли ты мне позабыть свои скалы?..

Слова не сходили, однако, с уст поражённого всем происшедшим варяга. Он слышал, что говорила ему Жиневра, но в то же время думы уносили его далеко.

Как? Ценой измены? Ему, берсерку, купить своё счастье? Что скажут про него в фиордах? Скальды навек наложат на его память клеймо изменника и на всех пирах будут вспоминать о нём, как об отступнике, продавшемся врагам... Нет, нет!

Первый пыл страсти, так неожиданно охвативший всё существо Святогора, проходил, сознание возвращалось, а вместе с его возвращением заговорил и молчавший до тех пор рассудок.

А Жиневра всё крепче сжимала молодого варяга в объятиях. Лицо её пылало ярким румянцем, прежняя, не вполне ещё удовлетворённая, страсть светилась в её глазах.

– Говори же, говори! – шептала она. – Мой ты? Мой навсегда?

Снова горячие поцелуи, снова пыл неиспытанной доселе страсти затуманили рассудок Святогора. Он всеми силами души старался одолеть искушение, но чувствовал, как воля его мало-помалу парализуется, и огонь снова закипает в крови.

Не отвечая на вопросы, он крепко сжал Жиневру в страстных объятиях...

Вдруг в открытое окно донёсся неясный шум. Затихавший было городок как-то странно засуетился. По улицам забегали мужчины, женщины. В тишине наступившего вечера загудел набат. В то же мгновение в дверь комнаты, где были Святогор и Жиневра, раздался тревожный стук.

– Останься здесь, мой возлюбленный! – шепнула графиня Святогору, а сама поспешно пошла к дверям.

Из-за них доносился звон оружия.

Святогор увидел встревоженные лица латников, среди которых он узнал и приходивших за ним в темницу. Снова смутное волнение охватило его. Он заметил, что какая-то тень набежала на прекрасное лицо Жиневры, и слышал, как она торопливо отдавала приказания.

Захлопнулась дверь, и опять они остались одни.

Было заметно, что графиня чем-то сильно встревожена.

– Нет, нет, никогда! Ни за что я не отдам тебя! – сказала она, обнимая смущённого варяга. – Ты мой, навеки мой! Никто не в силах вырвать тебя из моих объятий.

– Но что случилось? – спросил Святогор.

– Молчи, мой норманн... Будь со мной, не отходи от меня, и нас ждёт счастье.

Жгучий поцелуй вновь отуманил рассудок Святогора. Что ему, в самом деле, до этого неожиданного смятения? Что ему за дело до врагов, грозящих этому городу? Красивейшая из виданных им женщин принадлежит ему, будущее теперь тоже в его руках, а до остального ему нет никакого дела.

Но вдруг до слуха Святогора донеслись хорошо знакомые ему звуки... Что это? Может быть, он ошибся? Нет, нет, не может такого быть... Он так хорошо знает могучий рёв рога Фритьофа и ошибиться не может. Раскаты рога всё ближе и ближе... Да, да, это товарищи, получившие известие о гибели варяжской дружины, спешили отомстить за неё. Они уже близко, совсем близко. Теперь, пожалуй, под стенами этого гнезда врагов... А Фритьоф и не подозревает, что его Святогор, коего он всегда отличал перед другими, за минуту до того готов был на гнусную измену, готов был забыть и товарищей, и родину, и Эфанду...

Но теперь нет! Чары исчезли.

Прочь, тёмные мысли! Лучше, смерть, чем вечный позор, который неминуемо падёт на голову изменника.

Очаровавшая было Святогора женщина стала ему просто противна.

Слишком девственно ещё было сердце молодого варяга. Ему непонятен был совсем этот взрыв страсти; жгучие ласки красавицы стали ему отвратительны... А она всё ещё трепетала в страстной истоме, совсем не замечая того, что её обаяние не действует более, и молодой богатырь не то с презрением, не то с ненавистью смотрит на неё.

А рог Фритьофа звучал всё ближе.

– Что с тобой, мой возлюбленный? – шептала графиня. – Отчего я замечаю в лице твоём такую перемену?

– Ты слышишь? Слышишь этот рог? Там они – мои братья! – прокричал Святогор, забывая даже, что он всё ещё во власти этой женщины. – Пусти меня к ним.

– Это что же! Волк заслышал вой своей стаи? Нет, не думай... Чем я однажды завладела, то останется моим навеки. Неблагодарный! Неужели моя любовь не заставляет тебя забыть прошлое? Ты останешься здесь!

– Нет, нет! Пусть я погибну – но погибну вместе со своими.

Святогор резким, сильным движением высвободился из цепких рук сирены и что было силы толкнул её. Толчок был так силён, что она не удержалась на ногах.

– Ах ты так! Эй, стража! Ко мне!..

Но никто не откликнулся на её призыв. Издали доносились заунывный набат и шум разгоравшегося боя. В один миг Святогор очутился у стены с развешанным оружием. Он сорвал первый попавшийся под руку меч.

Теперь он был вооружён и решил подороже продать свою жизнь.

Не обращая более внимания на графиню, одним прыжком очутился он у двери. Но красавица успела оправиться и кинулась ему наперерез.

– Нет, тебе не удастся выйти отсюда живым! – задыхаясь от гнева, говорила она. – Ты умрёшь!..

С проворством дикой кошки бросилась она на Святогора. В руках у неё сверкнул обнажённый кинжал. Молодой варяг вовремя заметил её движение и успел перехватить вооружённую кинжалом руку. Завязалась неравная борьба. Святогор обезумел совсем. Не помня себя от бешенства, он со всего размаха ударил мечом ту, которую незадолго до того держал в объятиях. Удар был силён. Жиневра, не крикнув, рухнула на пол, заливая всё вокруг себя кровью.

Молодой варяг между тем был уже за дверями. Кругом опять царила тишина. Очевидно, вся стража поспешила на городские стены защищать город от нового нападения свирепых врагов. Там только Святогор несколько опомнился и огляделся. Куда идти? Грозила новая опасность. Он не знал, как выйти во двор. В это мгновение чьи-то лёгкие шаги привлекли его внимание. Кто-то торопливо поднимался по лестнице. Святогор притаился за выступом стены. В просторную палату вбежал тот паж, который ввёл его в комнату графини. Мальчик был перепуган до последней степени. Лицо его было бледно, руки тряслись. Он, очевидно, спешил к госпоже с печальной вестью. Но едва паж вбежал в комнату, как Святогор схватил его за руку.

– Ты должен отвести меня к моим друзьям! – сказал он. – Веди, если хочешь остаться в живых!

Паж в ужасе взирал на варяга.

– Скорее веди меня! – вскричал Святогор, поднимая над головой своего пленника тяжёлый окровавленный меч. – Госпожа твоя умерла. Веди меня в подземелье!..

Перепуганный мальчик повёл молодого варяга. Тот же горел лишь одной мыслью – как бы поскорее соединиться с товарищами. Всё пережитое перед тем было забыто. Сердце Святогора усиленно билось.

Они благополучно достигли дворика. Никто из воинов не встретился им.

– Вот тут! – паж указал на окованную железом дверь. – Теперь отпустите меня!

– Нет, ты пойдёшь со мной! – варяг сжал ему руку до боли. – Ты должен помочь мне освободить моих друзей.

– Но что будет потом со мной, несчастным? Смерть ждёт меня!

– Так или иначе, ты умрёшь! Веди же, не медли!

– За этой дверью! Пустите! – рванулся мальчик, но варяг взял его на руки и понёс вперёд.

Поднять железный затвор было для него делом одного мгновения. Громко стал звать он на родном языке Олофа. Крики радости были ему ответом... Норманны почувствовали близость свободы. И через миг они уже выбежали во дворик замка.

– Мы слышали рог Фритьофа! – воскликнул Дир.

– Так поспешим же к нему! – ответил Святогор, не слушая Олофа и Аскольда, благодаривших его. – Поговорим после!

Он быстро втолкнул пажа в подземелье и снова защёлкнул затвор.

– Теперь нам нечего опасаться этого мальчишки.

Олоф с наслаждением вдыхал свежий воздух.

Он едва держался на ногах. Нежданная свобода как будто опьянила его.

– Мужайся, брат! – заметил ему Святогор. – Соберись с силами. Они нам будут нужны... Идёмте, идёмте! Оружие добудем по дороге.

Двор замка казался вымершим. Совершенно легко выбрались четверо витязей на улицы городка. А там царило смятение. Никто из жителей не ожидал столь скорого вторичного нападения норманнов. С криками отчаяния суетились женщины, перепуганные звоном оружия. Там и сям слышался плач детей. Беглецы остались в этой суматохе совершенно незамеченными. Они скрылись в одной из тёмных улиц, направляясь на шум битвы – к стенам.

Святогор не ошибся. Это действительно пришёл Фритьоф. После бури, рассеявшей ладьи скандинавов, он пристал к условленному месту. Здесь его нашёл один варяг из дружины Святогора. Он счастливо избежал опасности и уведомил викинга о поражении, понесённом отважной дружиной. Гневом запылал старый норманн и решил жестоко наказать жителей городка. Со всеми силами двинулся он к нему и шёл так быстро, что шпионы не успели предупредить горожан о его приближении.

Город застигли врасплох.

Но его защитники были храбры, хотя и малочисленны. Они дали дружный отпор на первый натиск врагов. Был даже момент, когда сам Фритьоф начинал уже терять уверенность в победе, но вдруг яркое зарево поднялось над городом.

Это Святогор и его товарищи подожгли несколько зданий городка.

Среди франков сразу произошло смятение. Ряды их дрогнули.

– Норманны в стенах! Спасайтесь! – послышался тревожный крик.

Часть воинов кинулась со стен на улицы, ряды защитников поредели. Зарево становилось всё ярче... Новый дружный натиск – и норманны пробились в город.

Ожесточившиеся воины никому не давали пощады. Часть их тотчас же разбежалась по городу для грабежа, остальные избивали немногих последних защитников.

Целые два дня хозяйничали в городке свирепые скандинавы. Не оставили камня на камне. Огонь и меч истребили всё, и только история одна сохранила в своих столбцах свидетельство об ужасном нашествии Божьего бича...

Святогору, Олофу и ярлам скоро удалось соединиться с товарищами. Победа норманнов была полная, но она стоила им их вождя: Фритьоф был смертельно ранен и умер прежде, чем его дружинники успели докончить своё кровавое дело.