Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

32. В пути

Белеет парус одинокий...

М. Ю. Лермонтов

сё, даже ветер, как будто благоприятствовало смелой ватаге, направлявшейся к холодным берегам Скандинавии. Ладьи им новгородский посадник дал лёгкие, оружия всякого у них много, ветер попутный, так что и на вёсла редко приходилось садиться.

А хорошую они штуку с жрецами устроили!.. Это Рулав их подбил. Любит подраться старый рубака. Только бы вот новгородский посадник Гостомысл не разобиделся, ведь он только о Святогоре хлопотал, а тут молодцы столько шума наделали. Долго их на Ильмене не забудут.

Да что Гостомысл, что им Ильмень! Теперь вот и до Нево недалеко, а там и желанная Скандинавия близко.

Жаль Святогора только, горюет он по Любуше своей. Очнулся Святогор уже тогда, когда ладьи давно оставили позади себя Новгород. Очнулся и заплакал. Странно смотреть, как мужчины плачут. Но горе Святогора было так велико, так искренно, что никто над ним смеяться и не подумал.

Старый Рулав, как самая заботливая нянька, ухаживал за юношей, поражённым горем. Полюбил он Святогора и души в нём просто не чаял, что сын родной стал юноша старику.

Одинок был старый норманн – никого у него не было на белом свете, а может ли сердце человека без привязанности быть?

Конечно же нет!

Когда Рулав увидал Святогора, поражённого его вероломным товарищем после того, как им обоим пришлось избегнуть ужасной опасности, счастливо убежав из перынской заповеданной рощи, старый норманн почувствовал, что его сердце сильно забилось. Жаль ему стало этого стройного юноши с таким открытым и мужественным лицом. Вспомнил Рулав и себя в юности и невольно подумал: «Вот ведь и я такой же когда-то был! Не хочется умирать, когда жизнь только ещё расцветает. Жаль его!».

Чувство сострадания к слабым и беспомощным далеко не было чуждо скандинавам. Они были безумно храбры в битвах, беспощадно истребляли врагов, но в сердцах их всегда жила жалость к слабым, к раненым, и им суровые норманны никогда не отказывали в возможной помощи.

Общая опасность, кроме того, ещё более сблизила Рулава со Святогором, и теперь старый норманн ревниво поглядывал на Стемида, когда юноша, грустно улыбаясь, заговаривал с тем.

Но ревность сейчас же проходила, едва только Рулав вспоминал о всём происшедшем на перынском холме.

Раскаты его хохота гулко разносились по пустынным берегам Волхова, когда он представлял себе жалкую фигуру Велемира, с рыданием упавшего к подножию своего униженного кумира.

Старый норманн весело потирал руки, рассказывая уже не в первый раз всем, даже участвовавшим в нападении на Перынь, об этой сцене. Об одном только он жалел: оплошал он, не рассчитал силы, и его секира, до того не знавшая промаха, не прикончила на месте его заклятого врага – жреца.

К сердечному горю Святогора старый Рулав относился вполне спокойно. Для него непонятны были его страдания. Чувство любви было, конечно, знакомо Рулаву, но не с самой нежной стороны...

Святогор же долго не мог прийти в себя.

Когда он несколько оправился, страшную клятву произнёс он, глядя на свою оставленную родину:

– Всего ты меня лишила! – воскликнул он. – Не матерью мне была, а злою мачехой. Самое дорогое, что в жизни у меня было, отняла. Сама прогоняешь ты меня от себя. Сама отнимаешь меня от себя. Так клянусь я вернуться к тебе, если только жив останусь. Клянусь из края в край пройти по тебе с огнём и мечом, и вспомнишь ты некогда отвергнутого сына. Отомщу я тебе, и будут плач и мольбы, да поздно! Пока не натешусь вдоволь, не опущу меча своего. Не изгнанником вернусь к тебе, а господином.

– Мсти! Месть – сладкий дар богов, – поддержал Рулав, – верь, у нас в Скандинавии ты скоро будешь великим витязем.

– Да, отомщу! – произнёс в ответ Святогор и угрюмо замолчал.

Он всё ещё не мог забыть судорожного предсмертного трепета Любуши, умершей у него на руках.

Отъехав порядочно от Новгорода, вся ватага норманнов и выходцев из Приильменья сделала привал. Ладьи были причалены к берегу, люди сошли с них и прежде всего решили выбрать себе предводителя.

Спору и крику было немного. Вождь у славянских выходцев был давно намечен. Почти в один голос все они пожелали, чтобы «верховодил» их общий любимец Святогор.

Юноша долго отказывался от этой чести, но просьбы были так упорны, что, в конце концов, он должен был согласиться.

На самой маленькой ладье идёт он по Волхову во главе небольшой флотилии своих товарищей. Далеко впереди белеют паруса ладей скандинавов. Из них только один Рулав остался со Святогором, решив никогда более не разлучаться с ним. Весел старый норманн. Скоро-скоро увидит он и дорогую родину и милые фиорды – весел так, что даже распелся. Вот его песня:

 
– Звенел мой меч в тот день счастливый,
Когда к враждебным берегам
Прибил нас ветер прихотливый.
Готовил враг погибель нам,
Мечи стучали, стрелы пели,
Врубался в панцири топор,
Но нас враги не одолели,
Раздавлен бешеный напор!..
Звенел мой меч в день жаркой сечи!
Среди Британии полей
Рассёк я шлем вождя по плечи...
Скатилась прядь его кудрей,
И умер он... Младые девы
Лобзали с горем милый прах,
И бард сложил о нём напевы:
Напрасно женщины в слезах —
С войною слава неразлучна,
Нет в мире лучше дел войны...
Кто не был ранен – прожил скучно,
Как осень, дни его темны!..[13]13
  Заимствовано.


[Закрыть]
 

Весёлость Рулава заразительно действовала на всех его спутников, среди которых преобладали молодые люди, и без того всегда склонные к веселью.

Не было на славянских ладьях грустных задумчивых лиц, несмотря на то, что все они шли в далёкую, чужую им страну искать неведомого счастья.

Даже Святогор, чем ближе подходили к Нево, становился всё менее и менее мрачным.

Он с большой охотой слушал рассказы Рулава о тех местах, мимо которых проходили ладьи.

– А вот тут, в земле славянской, был ученик христианского Бога, – показал Святогору Рулав на покрытую горами местность правого берега Волхова.

– Христианский Бог, – вспомнил свою мольбу юноша. – Он всемогущ! Я забыл о нём... Отчего я не обратился к нему? Он спас бы Любушу...

И снова, как в мощных тисках, сжалось его молодое сердце, и мрачные думы овладели им.

33. Предсказание

Погадай-ка мне, старушка...

А. С. Пушкин

ремя летело незаметно.

Ладьи скандинавов давно уже скрылись из виду, когда ладьи славянских выходцев только подходили к волховским порогам.

Издалека ещё доносился до слуха путников неясный гул; течение становилось всё быстрее и быстрее. Идти по реке становилось опасно.

В то время волховские пороги были совершенно непроходимы. Даже скандинавы, безусловно искусные в мореплавании, не рисковали спускаться через них на своих судах. Славянские же выходцы, все, кроме Рулава, очутившиеся в этих местах впервые, и подавно не решались на такую попытку.

Ладьи пристали к берегу. Скоро составился совет, и на нём решено было пройти пороги волоком, то есть перетаскивая суда берегом в тех местах, где река представляла опасность.

Начинать волок, однако, сразу после остановки не пришлось. Близилась ночь. Волей-неволей нужно было заночевать на берегу.

Запылали костры.

Около одного из них расположился по-прежнему печальный Святогор, безучастно смотревший, как хлопотал над приготовлением ужина его друг Рулав.

Невдалеке от привала шумел лес. Он чернел в сумраке наступавшей ночи мрачною массой. Рулав, занятый хлопотами, нет-нет да и кидал взгляд в сторону этого леса.

Сильно озабочивала старика эта постоянная тоска его молодого любимца, и он всё это время думал, как бы развлечь Святогора.

Между тем отдохнувшие варяги принялись за работу. Они суетились около того места, где пристали ладьи, и уже стали готовиться к трудному путешествию посуху.

– Знаешь что? – сказал Святогору старый Рулав. – Здесь в лесу есть избушка, пойдём туда!

– Зачем?

– Там живёт прорицательница, и никто из проходящих здесь волоком вождей не минует её. Все заходят узнать своё будущее.

Святогор, уступая просьбам Рулава, пошёл.

Идти пришлось не особенно долго. Действительно, как и говорил старик, у опушки леса приютилась ветхая хижина.

– Зачем пожаловали? – встретила их её обитательница. – Или грядущее своё узнать хотите?

Это была дряхлая старуха, и вид она имела такой, что могла бы внушить ужас людям даже не робкого десятка.

– Именно грядущее узнать, матушка! – и за себя, и за Святогора отвечал норманн.

– Многих молодцов я видела здесь и все туда, за Нево, идут. Мало только кто возвращается оттуда, – ответила старуха. – И тебя я видала, – обратилась она к Рулаву. – Что же? Исполнилось то, что я тебе предсказала?

– А ты помнишь, матушка, что предсказала?

– Стара и слаба я стала, да и многим из вас я уже ворожила, где же всё запомнить!

– Так я тебе напомню! Ты, матушка, предсказала мне, что я умру от дружеской руки и хотя и на поле брани, но не в битве. Ты мне говорила, что меня поразит ближайший и любимейший мой друг!

– Так, так, – закивала старуха, – теперь вспоминаю. Ещё отговаривала я тебя ходить в земли славянские.

– Да, отговаривала! Ты предсказала мне, что умру я от руки друга-славянина. А видишь, я живым и невредимым возвращаюсь обратно. Там же, – кивнул в сторону Ильменя Рулав, – друзей-славян не было. Были и остались одни враги только. Видишь, не всегда ты верно гадаешь. Целым и невредимым стою я пред тобою. Не сбылось на мне твоё предсказание!

Старуха взглянула на Рулава и покачала нечёсаной головой.

После минутного молчания в хижине зазвучал её хриплый голос.

– Не сбылось моё предсказание, стало быть, сбудется, и гадать тебе нечего!

– Так вот товарищу моему погадай тогда! – попросил Рулав.

– Хорошо, – согласилась старуха.

Она подошла к Святогору, взяла его за руку и, как бы желая проникнуть в тайники его души, устремила в его глаза свой проницательный взор.

Юноше вдруг сделалось жутко, но в то же время он чувствовал, что какая-то непостижимая сила не позволяет ему опустить глаз.

Наконец старуха отошла от него и, взяв углей, кинула их в костёр, расположенный на земляном полу её хижины.

Костёр разом вспыхнул, яркое пламя озарило хижину. Багровый его сноп взвился к отверстию в потолке, и вслед за тем густой дым окутал на мгновение всё. Святогор и Рулав невольно отшатнулись, так как пламя разгоралось всё сильнее и сильнее и ярко-жёлтые языки его поднимались к небу.

Пламя озаряло фигуру прорицательницы, как бы застывшей над костром. Она, ни разу не моргнув, глядела на пламя, причём лицо её принимало то страдальческое, то радостное выражение.

Наконец дым рассеялся...

– Видела, всё видела! – прошептала она, и вдруг, будто приподнятая какою-то неведомой силой, быстро подошла к Святогору.

Юноша с изумлением смотрел на неё. Он даже и не подумал отшатнуться, когда прорицательница опустила свои костлявые руки ему на плечи, и с вниманием стал прислушиваться к её отрывистому шёпоту.

– Видела я в дыму будущего страну великую. Много городов в ней крепких и сильных. Богата и могуча эта страна, славнее всех она, сильнее всех она между остальными странами мира. И все, населяющие её города и веси, довольны и счастливы!

Старуха замолчала на несколько мгновений, сняла руки с плеч Святогора и, выпрямившись, громко воскликнула:

– Великое будущее у тебя, юноша! Такого никогда ещё ни у кого не было и не будет! Слава, почести, власть ждут тебя. Ты будешь повелителем той огромной страны, которую я видела... Солнце никогда не будет заходить в твоих владениях, и из рода в род будет увеличиваться твоя страна. Сотни лет будут править твои потомки, окружённые вечной славою, а имя твоё перейдёт в память всех народов во веки веков! Приветствую тебя, владыка половины мира!

И она с этими словами низко-низко поклонилась Святогору.

– Когда же это будет, матушка? – спросил юноша, поражённый загадочными словами.

– Когда ты станешь соколом! – ответила прорицательница и смолкла.

Часть II
НА ПУТИ К СЛАВЕ

1. Новая родина

Угрюмый край! Его красам...

Е. А. Баратынский

грюмый край... Низко, совсем низко над его мрачными скалами несутся по свинцовому небу... не облака, нет, а какие-то обрывки облаков...

Мрачные гранитные скалы тянутся к небесам. Горы кажутся нагромождёнными на горы. Они уходят своими вершинами в облака. У подножия их вечно бурлит такое же мрачное, как и суша, море... Вечно покрыто оно высокими валами, вечно гуляют в его просторе шквалы да ладьи ищущих добычи и приключений викингов, не знающих над собой никакой власти, кроме собственной, никакого права, кроме того, что дают острый меч, сила да отчаянная храбрость.

В этот край стремится Святогор. Второй родиной должны ему стать угрюмые скалы, застланные туманами фиорды Скандинавии. Там он надеется рассеять тоску, подавившую всё его существо, забыть разбитые мечты и набраться сил для выполнения той задачи, которую он поставил целью своей жизни.

Эта задача – месть отринувшей его родине...

Месть, беспощадная месть, на какую только способен человек, чувства которого не сдерживаются культурой.

Суровый, закалённый в постоянной борьбе с природой, с злой мачехой, народ живёт в том краю, куда направлял все свои помыслы молодой изгнанник...

Жизнь этого народа – борьба; удовольствие его – шум битвы. Отрадным в его жизни является одно только сознание, что после славной смерти на ратном поле не умрёт имя храбреца, и он, покончив счёты с жизнью, будет принят в светлую Вальгаллу, где ждут его валькирии, девы неземной красоты, а также беззаботная жизнь среди постоянных битв, чередующихся с шумными пирами.

Знает храбрец, что есть в страстно желаемой им Вальгалле огромный шатёр, весь созданный из копий храбрецов; пол шатра выложен щитами, скамьи покрыты кольчугами и панцирями. За столами сидят доблестные берсерки вместе с асами, отдыхая от шумных битв и наслаждаясь удовольствиями, на земле недоступными.

Удастся ли Святогору совершить берсерке-ранг[14]14
  Ратный подвиг.


[Закрыть]?

Да. Он надеется на это и верит в свои силы. Не для мирной спокойной жизни идёт он сюда. Прочь домашний уют! Шум сражений влечёт его. Под звон клинков он забудет свои мрачные думы. Он не боится смерти. В первой же битве далеко он отбросит от себя свой щит – на что щит храброму, которого ожидает блаженство в светлом чертоге Вальгаллы!.. И с одним мечом он кинется на врага. Пусть он погибнет в жарком бою. Что до этого? Память о нём не умрёт, и все, видевшие его смерть, все, даже враги, назовут его берсерком.

Ближе и ближе заветный край. Славянские и норманнские ладьи прошли уже бурное Нево и по небольшой, но широкой и быстрой реке плывут к землям вожан, откуда уже и рукой подать до Скандинавии.

Всё веселее лица у норманнских ярлов – у Фарлафа, Руара, Инглота, Стемида. Всё чаще звучит в ладье Святогора громкий, трубному гласу подобный, весёлый голос Рулава.

Желанная родина близка.

Все ладьи прошли залив[15]15
  Финский залив.


[Закрыть] и вышли в грозное Варяжское море. Близок Готланд. Ладьи оставили его слева от себя. Но как ни короток, сравнительно с пройденным, оставшийся путь, он представляет гораздо больше опасности, чем весь далёкий путь из варяг в греки.

Рыщут по морю викинги. Для них здесь всё равно: свой ли, чужой ли – были бы добыча и возможность отвагой блеснуть... Не задумаются они напасть на ладьи Фарлафа, даже несмотря на то, что ярл этот всем им хорошо знаком; вступят в бой неравный, постараются отнять все богатства, собранные с таким старанием во время далёкого и трудного похода в славянские земли.

Знал это Фарлаф. Очень опасался он встречи с кем-либо из викингов. Поэтому удвоена стража на всех ладьях. Смотрят в оба часовые. И хранит кроткий Ниорд пловцов, посылает им попутный ветер и отводит опасные встречи.

Держит путь небольшая флотилия прямо на Упландию. За Готландом она разделилась. Фарлаф со своими пошёл влево, к Кольмару; славянская ватага, которую повёл Рулав, ни за что не пожелавший расставаться со Святогором, пошла на Росслаген, где она ожидала радушного приёма в Сигтуне от престарелого упсальского конунга Белы, охотно принимавшего к себе пришельцев из славянских земель.

Много живёт на Росслагене славян. Они как будто облюбовали этот полуостров, и редкие из них минуют его, являясь из далёкой своей страны искать счастья в угрюмую Скандинавию.

Как ни много их, но они, поселившись на земле Белы, казалось, совсем отрешились от своего прошлого, позабыли родину и превратились в таких же скандинавов, какими были исконные обитатели этой страны.

Наши предки, отделённые от нас тысячей с лишним лет, очевидно, нисколько не уступали своим потомкам в способности растворяться во всяком народе, среди коего им приходилось селиться.

Они забывали родину, её обычаи, её быт, и, прожив несколько лет среди чужого им племени, перерождались и принимали от него всё, чуть не до внешности включительно.

Такова уж общая способность славянских народов.

Не только с победителями, но и с побеждёнными сливаются они и теряют самих себя в массе чужого народа.

При взгляде на карту, представляющую север Европы в современном нашему повествованию состоянии, мы прежде всего замечаем, что в Скандинавии даже в IX веке было мало незаселённых земель.

Конечно, очертания материка остались те же, что мы видим теперь, но распределение земли было, само собой разумеется, совсем другое. Самым большим городом в Упландии, к которой принадлежал и населённый славянскими выходцами Росслаген, была Упсала. Но по своему значению нисколько не уступала ей и Сигтуна, лежавшая на берегу Варяжского моря.

Сюда приходили все гости, привозившие дорогие меха и другие товары из таинственной Бьярмии, из далёкой, притягательной Византии и из земель славянских. Здесь сбывали удалые викинги свою добычу, здесь же и набирали вольные дружины для отчаянных набегов на империю франков и на богатую Британию.

Сигтуна всегда кишела варягами, сходившимися сюда ожидать приглашения викингов. В гавани этого приморского города всегда белели паруса. Не проходило дня, чтобы в море не раздавались трубные звуки, возвещавшие прибытие новых дружин. Не смолкал в Сигтуне шум пиров, ежедневно с утра до вечера звучали здесь песни скальдов, к которым примешивались вопли неутешных вдов, мужья коих прямо с поля битвы переселились в Вальгаллу.

Старый конунг Бела постоянно жил в Сигтуне. Он перебирался в Упсалу только на время тингов, собиравшихся, впрочем, довольно редко. Не жилось ему на берегах Мелара. Давно уже миновали те года, когда Бела сам водил свои дружины в битвы. Не суждена была ему богами смерть на поле брани. Много раз, отбросив далеко щит, кидался Бела в середину битвы, но боги не спешили дать ему славную ратную смерть. Стар он теперь и дряхл, нет уже сил водить дружины в походы; и придётся ему умереть не смертью воина, а смертью немощного старика. Но по-прежнему, может быть, по воспоминаниям прошлого, любит старый Бела гул моря, отраден для него шум победных пиров, пробуждают в нём память о былом гулкие рога удалых викингов.

Поэтому и любит он Сигтуну, а с Меларом и Упсалой связаны у него лишь воспоминания о быстро минувшем счастливом прошлом.

В Сигтуну к конунгу Беле и направлялась славянская ватага, которую вели Рулав и Святогор.

В радушном приёме они не сомневались.

2. В Скандинавии

уровому краю, который должен был стать второй родиной для Святогора, соответствовали и его суровые нравы.

Самое воспитание готовило из юношей древней Скандинавии храбрых людей. Оно закаляло их...

Воспитываясь среди оружия, ребёнок рано приучался обращаться с ним и добывать зверя в лесу. Охота и другие упражнения, развивавшие в теле крепость и гибкость, развивавшие мужество и бодрость духа, принадлежали к числу особенно любимых развлечений. Молодые люди состязались в опасных прыжках с высоких гор, в прыжках через рвы, ручьи, лошадей, людей, и всё это нередко проделывалось с значительными тяжестями в руках. Были примеры, что молодые люди в полном вооружении совершали взад и вперёд прыжки выше своего роста. Саги упоминают о молодцах, которые быстрым прыжком в сторону уклонялись от стрелы или брошенного копья – если не успевали отразить их щитом. Если таких молодцов в пылу битвы окружали со всех сторон враги, то они легко перепрыгивали через них и так спасались. Бегание наперегонки, бегание на лыжах, плавание, взаимная борьба под водой – всё это закаляло юношей, готовило к тем трудностям, из которых состояла вся их последующая жизнь.

Высшим сословием в Скандинавии были ярлы. Они, по словам саг, происходили прямо от асов и отличались белой и блестящей кожей. «Храбрость была главным свойством каждого из них, – говорят саги. – Меч – его любимцем, жилище – постоянным станом, боевые труды – обыденной работой, а весь ярл был сильным и неодолимым войском...»

Обычай верховных правителей раздавать своим детям в вечное потомственное владение земли разбил Скандинавию на множество мелких государств, из которых каждое имело своего короля. У правителей была полная власть. Они собирали налоги, созывали тинги, вели войны и наследовали от отца к сыну. Но, несмотря на это, каждый поселяниц в то время жил на своей земле, как король. Он решительно ни от кого не зависел, кроме самого себя. В древних законах Скандинавии поселянин – глава семьи – носил название «дротта», а также «иорд-дротта», «ленор-дротта», «лавардера». Над своими домашними – женой, детьми, слугами – дротт имел неограниченную власть. Во всех случаях он подлежал за них ответственности, расплачивался за вред, причинённый ими, мстил за насильственные поступки против них или брал вместо того виру. Пока сыновья жили дома, на отцовском хлебе, они не имели права ни продавать, ни покупать, ни нанимать слуг. Всё это было делом старшего. А тот в семье был одновременно и судьёй, и первосвященником, и главой семейства. Он разбирал ссоры между домашними, приносил домовые жертвы богам, был вождём своих людей при нападении или обороне в случае войны. Только он из всех семейных имел право голоса на тинге и сходках, где решались общественные дела.

Такие преимущества давало в древней Скандинавии обладание землёй, которой было мало и обработка которой стоила больших трудов. Безземельные люди носили презрительное название «graessaeti», то есть «сидящие на голой земле».

Король, или конунг, как общий глава, заведовал всеми религиозными делами страны. Ему принадлежала высшая судебная власть в тяжбах и предлагались на разрешение все тёмные и запутанные судебные вопросы. Он начальствовал над военными силами, сухопутными и морскими, говорил на тингах, при совещании об общественных делах; конунг решал общую войну, от него зависело сохранить мир (сидеть дома) или посылать войска. Он мог требовать столько вооружённых людей и кораблей, сколько находил необходимым; он имел право назначать сроки своего отсутствия во владениях и, кроме того, на конунге же лежала обязанность защищать берега от набегов викингов, порой его же сородичей, и иных врагов, наблюдение за общим спокойствием и наказание преступников.

Во время походов все были конунгу покорны.

Скандинавы знали, что весь народ не может управлять, а потому и относительно войны, мира и всего, что касалось общей безопасности и благосостояния страны, вверяли высшую правительственную власть одному лицу.

Конунг получал содержание с поместьев и денежных сборов, которые сначала были личной податью, или, вернее, добровольным приношением, а затем мало-помалу обратились в поземельный налог. Ещё в середине XI столетия всякий был обязан посылать положенные деньги и приношения на большие праздники в уплату. Это, вероятно, были те оброчные деньги «ekaftpennting», или «носовая подать», установленная самим Одином и упоминаемая в Инглинг-саге, – древнейший налог в Швеции, то же по происхождению, что и храмовая подать, исстари уплачиваемая в других землях.

Её собирали «с каждого носа». Это доказывает, что подать была личная.

Из доходов, военной добычи и дани, собиравшейся конунгами-завоевателями с покорённых ими земель, приносились народные жертвы и отправлялись все расходы на содержание конунга и правительства.

Впрочем, последние не могли быть слишком велики, так как весь народ составлял войско, вооружался, снаряжал суда и исправлял все нужды за свой собственный счёт. Число должностей было невелико, а самый образ жизни – прост, потребности – весьма ограничены.

Но конунги, как уже сказано было выше, должны были охранять страну от нападения соседей, а берега её – от набегов рыскавших всюду и искавших добычи викингов.

Для этого они содержали дружины, всегда готовые к походу и ко всякому военному предприятию. Дружины принадлежали ко двору конунга и составляли костяк его войска. Самые смелые и сильные люди набирались в эти дружины. Храбрая дружина была необходимым условием чести конунга. Свита из знаменитых воинов, по большей части соратников конунга, деливших с ним все опасности военной жизни, составляла его отличие.

Само собой разумеется, дружинники со своей стороны стремились поступить на службу к тем правителям, которые были особенно известны своими ратными делами, любили войну и славились щедростью на подарки.

Некоторые дружинники всё лето проводили вне страны на королевских кораблях – для обороны берегов и спокойствия поселян. Другие предпринимали торговые и военные поездки за драгоценными вещами и добычей для конунга, третьи собирали дань с земель конунга, а остальные оставались при конунге как его личная стража.

Все вообще они назывались «гирдманнами», или «домашними людьми».

В такую дружину при конунге Беле и задумал вступить старый Рулав вместе со своим любимцем Святогором.