Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

3. Викинги

Войне от колыбели

Я жизнь свою обрёк.

Сага об Олафе Тригвосоне

о война и набеги всё-таки составляли главное занятие всех без исключения скандинавов.

Северные жители занимались воинским с ремеслом и жили войной до самого того времени, когда христианская вера стала утверждаться на севере. Ничто не спасало от них – ни отдалённость Испании, ни великое могущество франков, ни ограждённые морем государства англосаксов, ирландцев и шотландцев, ни дикая храбрость и численное превосходство славян и чуди. Для грабежа викинги ходили к дальним и близким берегам, в страны никому не известные и к народам, названия которых они никогда не слыхали. Без компасов и квадрантов они плавали по бескрайним морям, без осадных орудий брали укреплённые города и замки. Чёрное, Каспийское и Средиземное моря носили их флоты. Немецкое и Северное моря, а также Балтийское, с его утёсами и отмелями, были для них родными местами. С одной стороны они проникли до Ледовитого океана, открыли путь около Нордкапа в Белое море и посещали богатую Бьярмию; с другой стороны устремлялись они в Испанское море и через Гибралтарский пролив в Средиземное море, которого берега они также посещали и высаживались на почву Италии. От Нордкапа до Гибралтарского пролива они повелевали всем океаном и впадающими в него реками; Фарерские острова, Исландия, Гренландия и Северная Америка принадлежат к числу их открытий; между тем как эти страны, отчасти необитаемые, впервые населялись скандинавскими поселенцами, викинги переплывали Балтийское море и по ту сторону его покоряли славянские и чудские племена, в то же время другие викинги завоёвывали части Франции, Англии, основывали государства в Ирландии и на Гебридах, овладевали Шотландскими островами, нападали на берег Шотландии. Одни сражались с маврами в Испании и на африканском берегу, другие – с теми же маврами на Каспийском море и посещали азиатские народы. У сарацинов они отняли Сицилию, у греческих императоров и ломбардских князей Южную Италию. Другие отряды вели войну с Грецией, защищали знамя и столицу империи, охраняли дворец и особу императора.

Так, словно на картине, является история викингов. Они разъезжали по всем морям и странам, разведывая, нельзя ли где сделать какое завоевание или приобрести владение, испытывали силы во всяких приключениях и опасностях и искали славы смелыми делами.

Непрестанные набеги на Британию во время долгой войны англосаксов с бриттами и счастье, с каким завоёвана была столь обширная страна, ещё более ознакомили скандинавов с бесконечным водным путём и обратили их устремления на юг.

Туда всё более привлекало их грозное оружие Карла Великого, сильного государя франков. Карл воевал с саксонцами, покорил их и распространил господство франков до Эльбы. При этом он преследовал древнюю религию асов и распространял мечом христианскую веру. Всё это внушало северным народам страх, а вместе с ним – чувство злобы и желание отомстить. Усиливающееся могущество франков также мучило их. На самом севере в то же время совершились великие перемены по поводу низложения мелких королей, сначала в Швеции, а йотом – в Дании и Норвегии. Эти перевороты как бы пробудили и потрясли силы народа. Множество мелких королей и принцев были изгнаны на моря, и тогда морские набеги викингов прежнего времени, имевшие характер простых разбойничьих нападений, исчезают, как совершенно незаметные в сравнении с великими походами, которые начинаются в это время на севере и, подобно грозной буре, наводят ужас на всю Европу.

Два моря, окружающие Скандинавию, необозримый берег, шхеры с широкими проливами и бесчисленными бухтами, островами разной величины и утёсами, великая водная система, множество больших рек и озёр, пересекавших страну по всем направлениям, – такая местность как нельзя более способствовала развитию духа скандинавов. Притом они должны были добывать немаловажную долю своей пищи в суровой житнице моря. Все эти причины принуждали их делить свою жизнь, с небольшим отличием от амфибий, между сушей и водной стихией. Итог всего этого был тот, что они с детства дружили с морем и вырастали моряками. Огромное по отношению к малому количеству возделываемой земли население заставляло их искать чужих берегов для добывания мечом средств к жизни, которых было недостаточно дома. Море, как говорят древние саги, стало их летней родиной, поход – рабочей порой, военная добыча и грабёж – их жатвой; потому и один из праздников – великое весеннее жертвоприношение – посвящался победе.

В это время скандинавы очень редко обращали оружие друг против друга. И хотя между ними происходили кровопролитные ссоры, долгих и гибельных войн не было.

Интересен отзыв о них одного из мудрейших монархов вновь образовавшейся империи франков – Карла Великого.

Однажды этот император находился в каком-то приморском городке Южной Франции.

Вдруг в гавани показались иноземные корабли. Одни приближённые Карла Великого считали их жидовскими, другие – английскими, третьи – африканскими, но все сходились в том мнении, что это корабли купеческие.

Однако Карл по типу их постройки и быстроте движения угадал их назначение; он заметил: «Нет, не с товарами эти суда, а с ратными людьми!».

Конечно, немедленно подняли тревогу. Все схватились за оружие, но викинги (это были действительно они) заметили, что в городе находится сам Карл. Они не решились вступить в бой с могущественнейшим императором франков и, прежде чем войска успели собраться, повернули свои корабли и очень быстро исчезли в море.

Карл задумался. Он ясно видел возрастающую смелость этих пиратов и, предчувствуя много бед для своей ещё не окрепшей страны, сказал тогда:

– Много зла они наделают моим преемникам и их подданным!

И действительно, в конце VIII и в IX столетиях Британия и в особенности Франция подвергались беспрестанным набегам норманнских дружин. Английские, шотландские, французские, даже испанские и португальские летописи изобилуют рассказами об этих дерзких набегах. По словам северных историков того времени, в Скандинавии, начиная с королей, не было никого, кто бы в молодости не участвовал в морских походах. Лучшие свои годы проводили норманнские витязи на войне, отдыхая в своих жилищах от шума битв только очень короткое время.

Но особенно усилились дерзкие набеги норманнов на Францию при Карле Плешивом (840-877 гг.), наследовавшего страну после брата своего Пепина. В первый же год его царствования норманнские дружины вошли с моря в Сену, взяли и сожгли Руан, много городков, ютившихся вблизи крепких рыцарских замков. Почти всё время царствования этому королю приходилось дрожать за безопасность своих владений. В то время норманны были для него своего рода дамокловым мечом. Ими были выжжены Нант, Бордо, и в 845 году они прошли всю страну и даже появились под стенами Парижа. Здесь они хозяйничали по-своему. Стёрт был свирепыми дружинами с лица земли близкий к столице Франции монастырь Сент-Жермен-де-Пре, взят был и разграблен Линузен. В течение ещё нескольких лет злобствовали норманны в несчастной стране. Чем дальше, тем становились они смелее. Дважды в течение этого времени брали и грабили они Орлеан, а когда явились вторично к Парижу, то были уже настолько смелы, что ворвались в самый город и сожгли храм, возведённый в честь покровительницы города святой Женевьевы.

Неистовства их были так ужасны, что в церквях Франции того времени за обедней молились об избавлении «от ужасов норманнов», которых считали «бичом Божьим» – не менее, чем Аттилу, также в своё время нападавшего на Париж.

Карл Плешивый как будто не обращал внимания на эти набеги, предоставляя управляться с норманнами самим жителям. Дело, наконец, дошло до того, что вассалы Карла, не видевшие от своего сюзерена никакой помощи, возмутились против него и просили помощи у германского короля Людвига, но у Карла всё-таки оставалось много сторонников, и он прогнал явившегося было на призыв бунтовщиков Людвига.

Не мудрено, что в такое смутное время норманнские и варяжские дружины и из грозной Дании, с далёкого севера, стремились именно в эту несчастную, раздираемую к тому же внутренними раздорами страну. Британия была слишком бедна, тогда как страна франков с её рыцарскими, полными всякой добычи, замками считалась особенно богатой, и доступ к ней благодаря множеству бухт был лёгок и удобен.

Сколько в это время было стёрто с лица земли мелких городков, величественных рыцарских замков! Сколько пролито было крови!.. В общих чертах только упоминает об этом история, не перечисляя даже названий погибших в огне, потонувших в крови поселений...

Древние французские летописи рисуют мрачными красками состояние страны после нападений викингов. «Стены разорённых городов, церквей и монастырей, – говорится в них, – поросли кустарником. Одни из жителей ушли на восток для поселения в дальних странах, другие готовы были лучше переносить все опасности, нежели покинуть отцовское наследие, но зато лишились всего имущества; некоторые, расторгнув связи, пристали к этим чужеземцам и, чтобы получить их доверие, поступали ещё свирепее самих врагов и погружали руки в кровь своих друзей и родных. На морских берегах – совершенное запустение, потому что жители бросились в укреплённые города; да и во всей прочей стране едва встречается какое-нибудь человеческое существо. Та же картина на севере и на юге, даже и внутри государства. Земля не приносила владельцам никаких доходов: виноградники и сады разорены; работники прогнаны; на больших дорогах не встречалось ни купцов, ни путешественников; могильная тишина поселилась на необработанных полях; терновник и крапива покрыли плодородную почву».

Один духовный писатель, Бенедикт де-Сен-Мор, написавший в XII веке стихотворную летопись о герцогах Нормандии, оплакивает в сильных стихах унижение и бедственную участь франков, «принуждённых преклонить головы под иго ужаснейшего народа в мире»; ему кажется, что «потомство сочтёт невероятным позор и унижение, покрывшие некогда могущественный народ».

Но, кажется, добрые клирики и монахи, единственные историографы той поры, слишком преувеличивали страшные поступки норманнов и бедствие от них для Франции. Это особенно вероятно вот почему: церкви и монастыри были приютом французских летописцев, и к этим священным зданиям викинги преимущественно и направляли свои набеги, потому что могли получить там самую богатую добычу в виде золота, серебра и других ценностей.

Историки иных стран с удивлением говорят о высоком росте и красивой физиономии норманнов; но французские летописцы не могут привести ни одного порядочного поступка норманнов: для них этот народ – «исчадие ада, порождение дьявола, свирепые язычники»; видно по выражению одного позднейшего норманнского историка, «что они писали дрожащей рукой, с застывшей от страха кровью, в дымившихся ещё развалинах своих монастырей».

Нередко, однако, те же самые летописцы высказывали горькие жалобы и на своих королей и их приближённых: все они, по словам летописей, несмотря на их христианское имя, «не удерживали рук от беззаконий», не гнушались никакого греха, но отнимали у церквей и монастырей их имущество и владения, жестоко угнетали народ, были безбожнее «моавитов, амалекитов и норманнов».

Отсюда ясно видно, что набеги северных витязей были ещё не самым большим бедствием.

Эти летописцы сетуют также на глубокую испорченность нравов своего народа и сознаются, что как ни сурова участь, посланная стране в норманнских жестокостях, однако же она – достойное возмездие за порочную жизнь всех народных сословий.

Новейшие историки ищут причины удивительных успехов и счастья норманнов в недостаточном управлении государства, в слабости правительства, в честолюбии и несправедливости вельмож. Распад империи по смерти Карла Великого не было бедствием как для неё, так и для народов и человечества.

Но беспрестанные дележи земель между государями, их шаткие взаимные отношения и продолжительные несогласия имели гибельные последствия как для них самих, так и для Европы. Временщики духовного и светского сословий властвовали везде: захватили целые области, незаконно присвоили себе права величества в своих герцогствах и графствах, иногда бунтовали против короля, иногда враждовали друг с другом. Презираемая королевская власть с каждым днём приходила в упадок. В жестоко угнетённом народе исчезла всякая воинственность; образ мыслей у всех становился рабским; ни в городах, ни в сёлах не стало участия к общему делу, никто и не помышлял об общем благе. Обнищавшие и угнетённые народные сословия с охотой приставали к норманнам для отмщения своим притеснителям; даже многие вассалы для своих мстительных и властолюбивых замыслов нередко искали помощи у викингов и с этой целью даже помогали им занимать укреплённые города и замки.

Вот в общих чертах главные принципы воинских успехов разрозненных норманнских толп, делавших то и дело набеги на богатые земли Европы...

4. Черты из жизни скандинавов

Гаральд Гарфагер сперва успокаивал гнев,

а потом принимал решение.

Сага

днако в характере скандинавов, несмотря на их жестокость в военное время, были и многие хорошие черты.

Что бы ни говорили про грубые нравы норманнов – все эти разговоры далеки от истины.

Уверенность в человеколюбии и добродетели ближнего не была чужда им. Раздоры заканчивались нередко тем, что один из соперников отдавался в руки другого, предоставляя ему назначить наказание. Это благородное доверие к чувству справедливости обнаруживалось в разных случаях жизни.

Вот несколько случаев, как нельзя лучше характеризующих скандинавов с этой стороны...

Один исландец, Торстен Фагре, убил другого исландца, Эйнара, за вероломство. Отец Эйнара решился с помощью Торгильса отомстить за смерть сына. Торгильс пал на поединке, а Торстен Фагре убежал и был объявлен на тинге вне закона.

Спустя пять лет он вернулся, пришёл к отцу Торгильса, Торстену Гвите, и положил голову свою к нему на колени.

Это был таинственный обряд, означавший, что он отдаёт жизнь в его волю.

Старик отвечал:

– Не хочу я твоей головы: ушам приличнее быть там, где они есть; распоряжайся моим имением, пока мне это будет угодно!

Другой исландец, Гисле Иллугесон, пришёл из Исландии в Норвегию, чтобы отыскать Гиафальда, убийцу своего отца. Гиафальд служил при дворе короля Магнуса Барфота Босоногого и пользовался его особенной благосклонностью.

Однажды, когда конунг отправился в Нидарос с дружиной, среди которой находился и Гиафальд, Гисле, улучив удобную минуту, вдруг бросился вперёд и нанёс Гиафальду смертельный удар.

Это было самое тяжкое уголовное преступление. Гисле схватили, заковали, бросили в тюрьму.

В это время стояли при Нидаросе три исландских корабля. Начальником одного из них был суровый и разумный Тейт, сын епископа Гиссура. Число всех исландцев на трёх кораблях простиралось до трёхсот человек. Они собрались вместе и советовались, но не могли придумать, как им поступить в этом случае.

Наконец Тейт взял слово:

– Никакой чести нам не будет, если убьют нашего земляка, храброго собрата. Но все мы видим, что опасно приниматься за это дело и что оно будет стоить нам имения и жизни. Моё мнение таково: всем нам нужно идти на тинг. Если Гисле нельзя оправдать, то мы погибнем или выиграем наше дело, выбрав себе вождя.

Все отвечали, что согласны, и выбирают вождём его.

Потом отправились в баню. Но в ту же минуту затрубили сбор на тинг. Тейт выбежал из бани в одном белье и с золотой повязкой на лбу. Наскоро накинув на себя темно-красный плащ на белом меху, он явился к своим, которые в одну минуту собрались, чтобы опередить помощников конунга. Они опрометью бросились к тюрьме, выбили ворота и вынесли наружу Гисле; разбив его оковы, они отправились с ним на тинг.

Суд начался.

Одни говорили в защиту виновного, другие настойчиво требовали ему строгой казни за неслыханную вину.

Наконец сам Гисле вышел вперёд и просил позволения сказать несколько слов.

Когда конунг это разрешил, он продолжал:

– Я начну речь с убийства моего отца, которое совершил Гиафальд. Мне было тогда шесть лет, а брату моему, Тормоду, девять. Мы, дети, были свидетелями убийства нашего отца. Гиафальд грозился убить и нас, и, совестно рассказывать, государь, что рыдания душили меня.

– Так ты, – прервал конунг, – отвёл душу этим дерзким преступлением?

– Не запираюсь! – отвечал Гисле. – Долго подстерегал я Гиафальда, лелея кровавый умысел. Два раза случай мне благоприятствовал: но один раз я не хотел оскорбить святыни храма, а в другой раз удержал меня вечерний колокол. Я сложил про тебя песню, конунг, и желал бы, чтобы ты её выслушал.

– Если хочешь, – кивнул конунг, – расскажи её.

Гисле наскоро прочитал свои стихи. Потом, обратясь к Тейту, он сказал:

– Много смелости вы показали. Но я не стану далее подвергать вас опасности. Отдаюсь во власть конунга и несу ему свою голову.

Сказав это, он снял с себя оружие, подошёл к конунгу и положил голову ему на колени.

– Делайте с ней, что вам угодно! – сказал он. – Буду благодарить вас, если меня простите и возьмёте к себе на службу, какую найдёте для меня приличной.

– Возьми назад свою голову и садись за стол на место Гиафальда. Подкрепи себя пищей и исполняй его обязанности!

Подобным же образом добыл себе дружбу и покой Торкель, сын Амундов, у великодушного и могущественного ярла Торфина на Оркадских островах.

Торкель лишил жизни Эйнора Рагнмундура, брата Торфинова, и однажды, нежданно явившись к ярлу, когда тот сидел у себя и пировал, положил свою голову ему на колени и сказал, что он может делать с ним, что угодно.

Это подействовало на ярла, он принял его, как своего знакомого, и совершенно простил его.

Благородный образ мыслей норманнов не дозволял вредить тому, кто, беззащитный, добровольно вверялся их благородству и великодушию. Положившись на сказанное великодушие, сын норманна Кетилла Раумура, девятнадцатилетний Торстен получил руку и сердце дочери одного готского ярла Ингемунда.

Храбрые, как это видно из вышеизложенного, и тогда, в эти отдалённые целым тысячелетием времена, владычествовали они, как и в наш нервный век, над кротким женским сердцем...

В Норвегии, в лесу между Раумсталем и Упландией жили разбойники. Дорога в этом месте считалась чрезвычайно опасной. Торстен хотел отличиться славным подвигом и пошёл туда, чтобы положить конец разбоям. Он нашёл тропинку, которая вела с большой дороги в чащу леса. Идя по ней, он пришёл к большому, хорошо выстроенному дому, вошёл в комнаты и увидел в них огромные ящики и много всякого имущества. Там стояла кровать гораздо больше обыкновенных кроватей; казалось, что человек, спавший на ней, должен был быть исполинского роста. Она покрывалась прекрасным одеялом. Стол, находившийся в комнате, накрыт был чистой скатертью и уставлен вкусными кушаньями и дорогим вином.

Под вечер Торстен услышал сильный шум, и в комнату вошёл великан прекрасной и мужественной наружности. Он развёл огонь, умылся, вытерся чистым полотенцем, отужинал и лёг спать. Торстен, притаившись за сундуками, видел всё это, и когда великан крепко заснул, он, тихонько подкравшись, взял его меч и изо всей силы поразил его в грудь.

Великан быстро поднялся, схватил Торстена, затащил его на постель и положил между собой и стеною.

Спросив Торстена об имени и роде, он сказал:

– Всего меньше я заслужил смерть от тебя и твоего отца, ибо никогда не сделал вам вреда. Ты поступил чересчур опрометчиво, а я слишком медлил оставить сей образ жизни. Теперь ты в моей власти. Я могу пощадить тебя или убить. Но если я поступлю с тобой как ты того достоин, некому будет рассказать о нашей встрече. Кажется, будет лучше, если я сохраню тебе жизнь... Меня зовут Иокулл, я сын ярла Ингемунда, из Готланда. Подобно всем знатным людям, я старался нажить себе богатство, но не совсем честным образом, и уже решался удалиться отсюда. Если ты думаешь, что я совершаю благодеяние, оставляя тебе жизнь, то ступай к моему отцу, постарайся наедине поговорить с моей матерью, Вигдисою, и расскажи ей про этот случай. Передай ей мою нежную сыновнюю просьбу... проси, чтобы она вымолила тебе у ярла безопасность и дружбу и убедила его выдать за тебя мою сестру, Тордису. Ты отдашь ей это золотое кольцо; оно уверит её, что я точно послал тебя. Смерть моя принесёт ей много горя, но надеюсь, что она обратит больше внимания на мою просьбу, нежели на твой поступок. И предчувствие говорит мне, что тебя ожидает счастью. Если будут у тебя дети и внуки, не дай умереть моему имени: слава, которой ожидаю себе от того, будет мне наградой за великодушие к моему убийце... Вынь меч из моей раны, и наша беседа окончена...

Торстен вынул меч, и Иокулл в ту же минуту умер.

Воротясь в отцовское поместье, Торстен сказал однажды отцу, что отправляется на восток, в Готланд, к ярлу Ингемунду, как обещал Иокуллу. Кетилл советовал ему не ездить.

Но Торстен отвечал:

– Сдержу своё слово, хотя бы это стоило мне жизни.

Он пошёл в Готланд и явился на двор ярла утром, когда ярл, по обычаю знатных людей, отправился на охоту. Торстен со своими спутниками вошёл в столовую. Вскоре пришла туда жена ярла и, увидев чужих людей, спросила, откуда они. Приветствовав её, Торстен изъявил желание переговорить с ней наедине.

Она отвела его в другую комнату.

– Я принёс тебе весть о смерти сына... – сказал гость.

– Печальна твоя весть, – отвечала Вигдиса, – но я всегда ожидала такого конца злодейской, беспутной жизни моего сына... Что же заставило тебя пуститься в столь дальний путь с этой печальной вестью?

– Многое.

И Торстен откровенно рассказал ей обо всём происшедшем.

– Ты очень дерзок! – покачала головой Вигдиса. – Верю, что всё случилось именно так, как говоришь. И если Иокулл оставил тебе жизнь, то моё желание то же – чтобы ты остался жив, потому что тебя любит счастье. По просьбе Иокулла я скажу ярлу о твоём деле. Спрячься...

Когда ярл вернулся с охоты, Вигдиса подошла к нему:

– У меня есть новость, которая касается нас обоих.

– Не кончина ли сына Иокулла? – нахмурился ярл.

– Так.

– Он умер не от болезни?

– Ты угадал, – кивнула Вигдиса. – Он убит и много мужества обнаружил в последние минуты. Он пощадил жизнь своего убийцы и послал его сюда, в наши руки, со своим кольцом и желанием, чтобы ты оставил посла в безопасности и простил ему преступление, как оно ни велико... Может быть, этот человек станет опорой тебе в старости, если примешь его в родство и выдашь за него нашу дочь Тордису. Это последняя воля Иокулла, который надеялся, что ты не отвергнешь его предсмертной просьбы. Как верно этот человек держит данное слово, можешь видеть из того, что он от родного очага отправился во власть врагов... Вот кольцо, присланное Иокуллом.

И с этими словами она подала ярлу кольцо.

Супруг тяжело вздохнул:

– Твоя речь длинна и дерзка, женщина. Ты хочешь, чтобы я оказал честь убийце моего сына, заслужившему скорее смерть, чем дружеское отношение.

– Надобно принять во внимание два обстоятельства, – заметила Вигдиса. – Во-первых, желание Иокулла и доказанную верность этого человека; во-вторых, твою старость... Тебе необходим помощник. А он на то очень способен. Если Иокулл оставил ему жизнь, хотя и мог убить его, если поступок этого человека счастливо сошёл ему с рук, то для нас великая победа, когда мы, подобно умершему сыну, помилуем нашего ужасного злодея; в противном случае – стыд нам... поскольку мы сделаем зло тому, кто добровольно отдался в наши руки.

– Ты усердно защищаешь его, – продолжил ярл. – Замечаю, что он тебе понравился. Хочу и я взглянуть на него, чтобы понять, обещает ли его наружность что-нибудь доброе. Многое зависит от того, как он мне покажется.

Торстен был введён и представлен ярлу.

– Моё дело, – развёл руками он, – совершенно в ваших руках. Вы знаете, зачем я пришёл сюда. Прошу у вас мира, но не боюсь. На что бы вы ни решились!.. Впрочем, вожди обыкновенно дарят жизнь тем, кто отдаётся во власть их.

– Ты мне нравишься! – ответил ярл. – Оставляю тебе жизнь. И в наказание за убийство моего сына ты займёшь его место, если останешься у меня, поскольку наружность твоя много обещает. Да и неблагородно нападать на того, кто сам отдался в наши руки.

– Благодарю вас! – обрадовался Торстен. – И обещаю остаться с вами, пока вы живы. Но когда вас не будет, едва ли ваши люди доверят мне должность вождя, да и, кроме того, каждый идёт своей дорогой.

Ярл согласился с ним.

По его смерти Торстен вернулся в свою отчизну – в Раумсталь, в Норвегии.

Тот же Торстен, уже в глубокой старости, предчувствуя близкий конец, прекрасно сказал своему сыну Ингемунду:

– Всего больше радует меня то, что я никогда в моей жизни никому не сделал несправедливости!

Ингемунд по смерти отца пришёл в Исландию, где сделался весьма значительным человеком.

Под старость пришёл к нему друг его Семуид и сказал:

– Меня навестил человек, о котором идёт молва, что он зол и что трудно ужиться с ним. Но он мне родня и зовут его Гроллейф. Я просил бы тебя принять его с матерью к себе и дать им приют.

– Об этих людях, – отвечал Ингемунд, – точно идёт дурная молва, а потому мне не хотелось бы принимать их. Но дабы не оскорблять тебя отказом, я как-нибудь приноровлюсь к ним, хотя и не предвижу ничего доброго, потому что сыновья мои никому уступать не любят.

Гроллейф был действительно человек весьма упрямый и беспокойный. Несколько лет спустя Ингемунд принуждён был удалить его из дома и отвёл ему под жильё другой.

Однажды, спустя порядочное время, между сыновьями Ингемунда и Гроллейфа завязалась ссора на рыбной ловле. Старый Ингемунд в сопровождении одного раба поехал разнять их. Но когда спускался с пригорка к реке, вероломный Гроллейф бросил в него копьё и ранил его. Старик не обнаружил боли. Когда же сыновья разошлись, он поехал домой и сказал рабу, его провожавшему:

– Ты долго и верно служил мне, исполни же моё приказание: сходи к Гроллейфу и передай ему, что мои сыновья, как я надеюсь, ещё до рассвета потребуют у него крови отца... так я советую ему тотчас же скрыться; его смерть не отомстит за меня, а долг велит мне защищать того, кому я дал приют в своём доме.

Вошедши с помощью раба в комнату, он сел в своё кресло и запретил подавать огонь до возвращения сыновей.

Когда они пришли и осветили комнату, то увидели, что старик сидел мёртвый, с копьём в теле.

Иокулл – один из сыновей, самый смелый и вспыльчивый, – пришёл в негодование. Он воскликнул:

– Это ужасно – что такой честный человек погиб от руки такого негодяя! Сейчас же, братья, пойдём и убьём Гроллейфа!

– Ты слишком мало знаешь доброе сердце нашего отца, – отвечал другой сын, умный и кроткий Торстен, – если не подумал, что он постарался спасти своего убийцу. Надобно поступить не горячась, а подумавши. Пусть будет нашим утешением, что у нас был отец нисколько не похожий на Гроллейфа, за то великий Альфадур не лишит его небесных наслаждений...

Такое же благородство духа выказал другой скандинав – Аскель Годе.

В одной битве он предостерёг неприятельского вождя не слишком вдаваться в опасность. Но тот не послушался и был убит. Один из близких его людей в силу этого искал случая отомстить.

В то время, как Аскель ехал в санях позади своих дружинников, он нанёс ему смертельный удар. Старый Аскель никому не сказал, что ранен, до тех пор, пока не скрылся убийца, потом убеждал детей не мстить за него.

Так рисуют саги благородный характер скандинавов.