Текст книги "В тумане тысячелетия"

Автор книги: Александр Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

10. Названые братья

икуя, возвратились на родные берега скандинавские дружины. Повсюду население и городов, и деревень выбегало к героям навстречу, когда их ладьи причаливали для отдыха в тихих гаванях.

Слава Рюрика всё росла. Из простого, безвестного варяга он стал народным героем, имя которого воспевали в сагах вещие скальды.

Вот наконец и Сигтуна.

Долго помнил Рюрик этот знаменательный для него день возвращения на берега, где для него одного билось любящее женское сердце.

Всё ближе подходят ладьи к скалистым берегам; к вою ветра, к реву прибоя, слышно на ладьях, как примешивается гул голосов – это толпы людей высыпали встречать победителей.

С замирающим сердцем стоит Рюрик на почётном месте своего корабля. Глаза его устремлены вдаль, тревожное чувство теснит грудь.

Что-то Эфанда? Ждёт ли она его?

Наконец причалили ладьи. Началась высадка.

Величавый, полный достоинства стоит конунг Бела у самого морского прибоя. Лицо спокойно, никаких признаков волнения в глазах. С обеих сторон окружают его соратники, а позади их волнуется народ.

Смиренно склонив голову, подходит к старому конунгу Рюрик.

«Что он скажет? Доволен ли?» – думает витязь.

– Приветствую тебя, сын мой! – слышит он над собой торжественный голос Белы. – Ты в далёких землях покрыл славой страну, которая стала тебе второй родиной. Ты отомстил дерзким дикарям за гибель её лучших сынов. Ты – славный берсерк.

Бела велел варягу подняться и запечатлел на лбу у него поцелуй.

– Ты на поле брани заслужил своё новое имя! – продолжал конунг. – И ты достоин его... Да славится во веки веков между народами имя Рюрика!..

– Не я один, отец, ходил на Ильмень, – напомнил Рюрик. – Скажи о тех, кто был со мной.

– Все они храбрецы... Да примет павших в чертоги свои светлая Вальгалла. И да помянут их имена скальды в своих песнях... Те же, кто вернулся на берега скандинавские, пусть довольствуются всеобщим почётом... Но перестанем говорить!.. Идём! Чертог мой готов для победного пира. А тебя!.. Тебя ждёт не дождётся моя Эфанда.

Краска залила лицо Рюрика.

– Эфанда! О, не томи, отец. Скажи мне, по-прежнему ли она любит меня?

– Об этом спроси у неё самой. А теперь идём!..

При звуках рогов тронулись вслед за Белой и Рюриком все вожди возвратившихся дружин в палаты.

Там действительно всё было готово для пира.

Расставлены длинные дубовые скамьи и столы. Последние покрыты ткаными покрывалами – работы Эфанды и её подруг. Для Белы, Рюрика, Олофа и начальников дружин были приготовлены места на южной скамье, считавшейся у скандинавов почётной. Место Белы возвышалось над другими, так что отсюда он мог видеть всё происходившее на пиру. Против почётной южной скамьи, на северной, посередине её, устроено было другое возвышение, предназначавшееся для хозяйки дома... Долго оно оставалось пустым в палатах конунга, но теперь по праву взрослой дочери должна была занять его Эфанда.

На длинных столах помещались кушанья, а на других, поменьше, стояли чаши и кубки с крепким мёдом и пивом.

Не долго рассаживались гости – торопились угощаться. Едва расселись, старый конунг поднял чашу в честь небожителей – асов. Вслед за тем славный скальд Гуинар – краса Скандинавии, – поместившийся у ног Белы, запел в честь вернувшегося победителя новую сагу, первый куплет которой заканчивался припевом:

 
– И в пути провожала его
Белоснежная дочь короля
До тех мест, где кончаются шхеры...
 

Лишь только смолкли последние звуки арфы, сопровождавшие припев, как широко распахнулись восточные, предназначенные для входа женщин, двери[16]16
  Kwenedyr – двери, предназначенные для прихода мужчин, у древних скандинавов располагались в западной стене покоев и назывались Karldyr.


[Закрыть], и в них показалась Эфанда. На голове её было белое, вытканное золотом покрывало невесты, а руки – унизаны золотыми браслетами и кольцами.

С восторгом смотрел Рюрик на свою будущую подругу жизни. С каким отрадным чувством он бросился бы теперь к её ногам! За одно её ласковое слово отдал бы он и всю свою славу, и самое жизнь.

После почтительного поклона конунгу Эфанда заняла своё место, и пир снова зашумел. Слуги, привыкшие к своему делу, быстро разносили между пирующими тяжёлые чаши с мёдом. Щедрой рукой раздавал Бела в подарок храбрецам золотые кольца, запястья. А Гуинар под звуки арфы громко воспевал их подвиги.

– Нет, Рюрик! – воскликнул Олоф. – Мы с тобой делили и радость, и горе, и плен постыдный, и сладость побед... так отчего же мы до сих пор не братья?..

Послышались одобрительные голоса:

– Да, да, отчего вы, храбрые вожди, ещё не побратались?

– Я не решался предложить тебе это, Олоф...

– Гордец! Но теперь я предлагаю тебе побрататься! Доволен ли ты?

– О мой Олоф! Зачем тебе ещё спрашивать!

Рюрик хотя и отвечал своему другу, но мысли его были около Эфанды. Его взор, устремлённый на невесту, так и горел восторгом.

«Видишь, я вернулся! Я принёс к твоим ногам мою славу, Эфанда», – говорил этот взор.

«Я по-прежнему люблю тебя! По-прежнему моё сердце принадлежит только тебе!» – отвечали Рюрику кроткие глаза Эфанды.

А раздольный пир всё шумел.

Удалились женщины, веселье стало непринуждённей. Саги скальда сменились пением самих пирующих, потом начались пляски, и незаметно подкрался рассвет...

– Я горю нетерпением стать твоим братом! – говорил Олоф. – Пойдём, о Рюрик, принесём жертвы Тору и совершим обряд...

Он почти силой увлёк вождя варягов из чертога конунга.

Первые лучи восходящего солнца уже прорезали плывшие в небе тучи. Веял отрадный утренний ветерок, когда оба друга явились к дротту Гиорварду и принесли жертвы гремящему Тору.

Своими руками вырезали они из мягкого дёрна два широких и длинных пласта и, подняв, укрепи ли их на копьях. Потом оба разом прошли они над землёй, пожимая при этом друг другу руки.

Эта часть обряда совершена была в глубоком молчании.

Затем Олоф и Рюрик стали оба на колени перед рыхлой землёй и каждый из них, надрезав себе руку, пролил на землю свою кровь... Смешались кровь славянина и скандинава. С этой поры Олоф и Рюрик связаны были неразрывными узами братства.

– На жизнь! – воскликнул скандинав клятву богам.

– И на смерть! – закончил клятву Рюрик.

– Я же буду вечным свидетелем вашего союза! – торжественно сказал Гиорвард. – Подайте друг другу руки. С этого мгновения узы названого братства должны соединять вас более, чем кровных братьев соединяет их родство...

Ни разу в жизни после этого не разлучался Олоф со своим названым братом Рюриком.

Крепки были подобные союзы в те времена.

11. Исполнившаяся мечта

е много прошло времени с той поры, когда Рюрик возвратился на берега Скандинавии и соединился брачными узами с Эфандой, к великой радости и старого Белы, и всего населения Сигтуны, а всего более к радости россов...

Для них союз вождя варягов составлял выдающееся явление. Они могли, наконец, теперь вздохнуть свободно, так как сей брак упрочивал права их племени. Мало природных скандинавов было среди варяго-россов. Большинство их состояло из славянских выходцев; были между ними пикты, саксы, франки, пленённые и прижившиеся у скандинавов, но в общем они всё-таки были чужими среди местных жителей, пришельцами...

Теперь же их вождь породнился с природным конунгом и в силу этого обрёл почёт, который ранее для них был недоступен.

Обаяние Рюрика среди варяго-россов увеличивалось с каждым днём.

Древние времена не знали пышности, но всё-таки брак Рюрика и Эфанды отпраздновали необычайно торжественно.

Обязанности дружки исполнял названый брат Рюрика – Олоф. Он вместе с Аскольдом и Диром явился в чертоги Белы за радостной невестой и потребовал у Белы мира и безопасности. Согласно обычаям, их сперва обезоружили, а потом начался в их честь предсвадебный пир. В конце пира Олоф в качестве дружки принял от Белы приданое невесты и затем, сделав вид, что захватывает её силой, посадил в седло и умчал Эфанду из-под отчего крова.

Там с прибытием невесты начался новый пир...

Долго веселилась варяго-росская молодёжь на свадьбе своего вождя. Рекой лились крепкие пиво и мёд, но Рюрик, как ни весел был этот последний его холостой пир, ждал, дождаться не мог, когда останется он наедине с молодой супругой...

Наконец, при всеобщих пожеланиях счастья, тихих радостей и долгой жизни и здесь, и за могилой, проводили молодых в брачный чертог.

Светлой девственной красотой сияла Эфанда. И Рюрик тоже как бы преобразился. Прежней его неприступной суровости не осталось и следа... Необычные, свойственные только одному славянскому племени, ласковость и сердечная доброта сияли в его взоре.

– Моя, моя Эфанда! – шептал он, прижимая к сердцу свою молодую супругу. – Наконец-то судьба соединила нас!

– О, мой герой! Я страшусь только одного: что жестокая смерть разлучит нас... Ты не останешься вечно со мной, шум битвы увлечёт тебя...

– Нет, боги хранят меня. А теперь они будут хранить и тебя вместе со мной.

Здесь впервые поведал Рюрик супруге о прошлой своей жизни. Подробно рассказал он о несчастной Любуше, не забыл упомянуть и о другой, почти забытой им женщине – о павшей под его мечом Жиневре, привлёкшей его, околдовавшей, как ему казалось, своими чарами...

– Что ты скажешь теперь про меня, Эфанда? Не покажусь ли я недостойным тебя? – спросил он.

– Прошлое, о мой возлюбленный, забыто!.. Будем жить настоящим – оно наше... Они, мои соперницы, погибли. Я осталась с тобой! – Эфанда крепко прижалась к груди Рюрика.

Один поцелуй обратился в другой, другой – в третий... Ясная Фрейя осенила счастливых супругов своими крыльями...

На другой день «утренний дар»[17]17
  Hindragsgaef от hindragher — брачная ночь, то есть то, что дарили утром после брачной ночи.


[Закрыть] был свидетельством перед всей Скандинавией того счастья, которое подарила Эфанда своему супругу...

В мире, в согласии полном потекла жизнь счастливых супругов. Бела только радовался на своих детей.

Не один Бела, однако, радовался за Рюрика и Эфанду. Все жители приморского города с любовью смотрели на счастливую чету.

Рюрик в безмятежном счастье любви забыл, казалось, и шум битв, и все дела, бывшие неизбежным последствием его похода в приильменскую страну. Он даже и не интересовался вестями из покорённого края.

А вести оттуда приходили...

Бела чрезвычайно дорожил завоёванным краем. Через него проходил путь в греки, и для конунга очень важно было держать начало этого пути в своих руках.

Незаметно шло время, тихо сидели в своих местах покорённые славяне; старый Бела стал мало-помалу успокаиваться, получая оттуда обильную дань.

Не любили долго засиживаться скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал рог призывный – зашумели ратным шумом и города, и деревни, со всех сторон стали собираться в Сигтуну воины...

Морской конунг Сторвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, давнишний его противник.

Как ни страстно хотелось Рюрику остаться под родной кровлей, но ни на миг не прельстился он мыслью остаться дома и отказаться от участия в набеге.

Поднял он варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Сторварду.

Нечего и говорить, что варяги, да ещё под начальством их славного вождя, с радостью были приняты конунгом...

Ни одной слезинки не уронила Эфанда, провожая супруга. Но если бы кто мог заглянуть ей в сердце, то увидел бы, что оно разрывалось на части от тяжкого горя...

Однако скандинавские женщины умели владеть собой, и Эфанда ничем не выдала своей печали.

Только когда скрылись на горизонте белые паруса кораблей, тяжело вздохнула она, и на её чудных, голубых, как весеннее небо, глазах заблестели слезинки.

В жарких сечах с врагами забыли берсерки об оставленной родине. С прежней храбростью бился Рюрик в первых рядах варяго-росской дружины, но ни на один миг не забывал он о своей милой Эфанде.

Незаметно прошли почти два года похода. Судьба хранила вождя варягов. Ни один вражеский меч не коснулся его. Живой и невредимый вернулся он в свои фиорды.

Вернулся и получил тревожные вести с берегов Ильменя.

Узнал Рюрик, что пробудился от своей нравственной спячки народ славянский, как один человек восстал он против своих покорителей и прогнал их.

Что делать?

Дряхл старый Бела. Как оставить умирающего старика одного? Но как не покарать и виновных?

Как спустить им дерзкое их выступление против норманнов?

По совету Белы решил Рюрик созвать тинг, на котором он намеревался объявить новый поход на Ильмень...

Слишком памятна была всем удача первого похода. Ещё до тинга заволновались скандинавы, готовые к новому набегу на страну, которая в их воображении представлялась сказочно богатой.

Новая гроза собиралась над приильменскими славянами, но судьба судила им совсем иное...

12. Пробудившийся богатырь

Посмотрел, тряхнул главою,

Ахнул дерзкий и упал.

М. Ю. Лермонтов

а Ильмене действительно было неспокойно.

Для всех новгородцев так и осталось тайной, что навестивший их посадника вождь варягов Рюрик был не кто иной, как Святогор, когда-то позорно изгнанный при их участии с берегов Ильменя. Впрочем, они и не допытывались. Новгородцы видели, что варяги чрезвычайно милостиво относятся к ним, не жгут их жилищ, не совершают нападений на них и довольствуются весьма небольшой – посильной – данью. Всё это они приписывали мудрости своего посадника и его умению обращаться со свирепыми чужеземцами.

Итак, новгородцы были за себя спокойны, да, кроме того, они знали, что пришельцы не долго засидятся на Ильмене.

И в самом деле. Когда варяжские ладьи нагружены были обильной добычей, начальники дружин стали поговаривать, что пора бы и возвратиться им в родные края.

– Нигде так долго мы не засиживались, – толковали в стане варягов, – не с пустыми руками мы домой приедем.

Понимал и Рюрик, что задерживаться с возвращением на родину не было смела. Но он во что бы то ни стало хотел оставить приильменскую страну в своих руках.

– Друзья, – говорил он, посоветовавшись с начальниками дружин, – нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом... Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далёкую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав её в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень.

– Правда, правда, – послышались голоса в ответ на эту речь.

– Вот и должны мы владеть всей этой землёй, чтобы проход к эллинам всегда был нам свободен.

– Но как же это сделать?

– Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие – по Ильменю, а третьи пусть собирают дань с племён ближайших. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжёлой только для того, чтобы знали они, что есть над ними власть, и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения.

– Верно! Обложить их данью! Взять с «носа», как у нас в Скандинавии.

– С «носа» нельзя – где их всех сосчитаешь! Будем брать с «дыму» по шкурке куньей.

Так и было решено.

Впрочем, в этом случае Рюрик действовал не совсем самостоятельно. Главную роль тут играл новгородский посадник Гостомысл. Он-то по большей части и советовал Рюрику обложить приильменских славян данью.

«Пусть на себе узнают, как тяжело ярмо иноплеменника, – думал мудрый посадник, – сдавят, стиснут их варяги, поймут тогда они, что не в них сила, а в одной крепкой власти, которая всеми бы делами правила, всё в порядке держала, от врагов защищала и суд правый творила».

С этим именно расчётом он и уговаривал племянника обложить приильменцев данью.

– Пока всё ещё ничего, – предупредил, однако, Гостомысла Рюрик, – но я знаю своих удальцов, не утерпят они и будут двойную дань собирать, затяготят они роды славянские.

Гостомысл в ответ хитро улыбался.

– В их пользу это будет, – говорил он.

Рюрик верил мудрости Гостомысла и потому не замедлил исполнить его желание, и все славяне, включая весь, мерю и кривичей, были обложены варягами данью.

Он затем оставил завоёванную страну, и в предыдущих главах мы видели, как встретил победителей старый Бела...

Но опасения варяжского вождя всё-таки оправдались...

Лишь только главные силы Скандинавии ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покорённой страны...

Пока оставался здесь Рюрик, положение побеждённых всё-таки было ещё сносно.

– Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? – спрашивал Рюрик при прощании.

– Нет, раскаиваться не в чем... Каждая беда – хорошая наука для будущего... Пусть усилится ещё более ярмо рабства над ними, и тогда... тогда я, может быть, умру, добившись для своего народа того, о чём мечтал всю жизнь.

Новгородский посадник с восторгом смотрел на своего племянника. Та привязанность, которой пылало его сердце к сыну, а затем к внуку, целиком перешла на Рюрика. Кроме того, Гостомысл видел в нём избранника судьбы, человека, призванного успокоить раздоры в великой славянской земле.

Он не стал просить Рюрика остаться в родном краю, знал, что сердцем вождь варягов ни на минуту не расстаётся с далёким севером, где ждёт его красавица-невеста Эфанда...

И Рюрик действительно стремился на берега Скандинавии. Одна за другой спешили за Нево варяжские дружины, лишь некоторые остались и принялись хозяйничать в покорённой ими богатой стране.

Тяжело и постыдно было для никогда не знавших над собой ничьего господства славян это иго чужеземцев... Варяги не церемонились с ними. Как и предвидел Рюрик, они не только стали собирать двойную и даже тройную дань с покорённого народа, но и всеми силами старались унизить его нравственное чувство, оскорбить его достоинство, показать, что с тех пор, как нога северных пришельцев ступила на славянскую землю, все славяне стали не свободными, а рабами.

Припомнили приильменские славяне Вадима.

Одни с проклятием произносили его имя, считая его главным виновником всех бед земли родной, другие – видели в нём единственного способного вождя, под начальством которого, может быть, и удалось бы приильменским родам освободиться из-под варяжского гнёта...

– Где он теперь? Отчего его не видно на Ильмене? – вспоминали Вадима те, которые знали, что не погиб он в последней жаркой схватке с врагом. – Куда он скрылся?

– Увёл его старый Мал в дальние страны! Слышали от него, что не то под Киев-городок к полянам ушёл он, не то к хазарам в Атель увёл его Мал...

– Если бы вернулся он, все бы пошли мы за ним, как один человек!.. Прогнали бы за море проклятых чужеземцев, – толковали в приильменских родах, – снова зажили бы прежней жизнью...

Те, кто помнил эту «прежнюю жизнь» приильменских родов, в ответ на эти речи печально покачивали головами...

– Ох, не будет толку, – говорили они. – Снова не станет правды между нами!

Гостомысл, между тем, не дремал. В его хоромах в Новгороде собирались родовые старейшины, велись долгие беседы о том, как поправить дела, как восстановить в блеске и могуществе родную страну приильменскую.

Никогда мудрый новгородский посадник, одряхлевший телом, но юношески бодрый умом, не выражал собеседникам своей заветной мысли о необходимости крепкой единодержавной власти для всех без исключения славянских родов. Знал он, что всегда найдутся среди старейшин поборники прежних, приведших к тяжким бедствиям вольностей, люди, которые ни за что не решились бы даже ради блага своей родины поступиться ими. Зато, не говоря об единой власти прямо, Гостомысл рассказом, побасёнкой, метким словом постоянно втолковывал им свою заветную мысль...

Первая искра – мысль о единодержавной власти, зароненная уже в славянский народ на тех же берегах Ильменя старым Радбором, разгоралась мало-помалу в яркое пламя.

Но время шло...

Гнёт варягов становился всё тяжелее и тяжелее. Изнывали под ним славяне. Всё больше и больше выбирали с них дань пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.

И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Годы неволи не пропали для неё без пользы. Нагляделась славянская молодёжь на пришельцев с дальнего севера, их ратное дело изучила, оружие себе научилась ковать по их образцам, обычаи их многие переняла, и вдруг почувствовала земля славянская великие в себе силы.

Проснулся мощный богатырь... Проснулся, потянулся по славянской привычке, глянул кругом и встал.

Встал – на горе врагам.

Поднялась, как один человек, вся страна приильменская, зазвенели мечи, застучали щиты, огласили всю её стоны раненых и умирающих, осветило её зарево пожаров.

Горе врагам.

Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им противиться пробудившемуся чудо-богатырю – народу славянскому...

Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, эти дерзкие варяги, жгут их крепостцы, в полон никого не берут – всем чужеземцам за долгие годы неволи народной одно наказание – лютая смерть...

Недолго продолжался неравный бой.

Обсидевшиеся, обленившиеся в годы покоя варяги, малые числом, не противились славянам и толпами побежали за Нево на свою неприветливую родину.

Снова стал свободен народ славянский... Вместе с ним сбросили чужеземное иго и чудь, и весь, и меря, и кривичи, и дреговичи, и все другие маленькие племена, названия которых не сохранилось в истории.

Освободились, вздохнули. Но надолго ли?