Текст книги "Глаз Лобенгулы"

Автор книги: Александр Косарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Колдун вдруг замер в странном оцепенении, не столько принюхиваясь, сколько как бы прислушиваясь к чему-то. Затем вернул одному из водоносов метелку, задав при этом короткий неразборчивый вопрос. Водонос склонился над старпомом, рукояткой ритуальной кисточки осторожно отбросил со лба раненого спутавшиеся волосы и какое-то время всматривался в его лицо.

– Амадину комо нель, – пробормотал он наконец.

«Человек, пришедший с севера, – перевел про себя старпом. – Аналогично тому, как у нас всех приезжих называют иностранцами».

– Кашими ун додда! – отшатнулся колдун от Боева, как от прокаженного, не сдержав распространенного в тех местах ругательства.

Сразу же застучал барабан, и тень от зонтика уползла к следующему страждущему. «Посчитал недостойным заниматься здоровьем иноземца», – обреченно прикрыл глаза ладонью старпом, разом перестав интересоваться церемонией.

Вдруг из стоящей в отдалении толпы «зрителей» вначале нестройно, а затем всё громче и настойчивей зазвучали возмущенные возгласы, переросшие вскоре в дружное скандирование, напоминающее речевку футбольных болельщиков. Прислушавшись, Владимир Васильевич с удивлением осознал, что речь в «лозунгах» идет именно о нем.

– Аминокан испугался белого! Аминокан испугался белого! – издевательски скандировали мужские голоса, на фоне которых особенно выделялся колоритный бас Гансези Уно.

Догадавшись, что сие провокационное скандирование является своеобразной формой моральной поддержки, старпом тут же вскинул правую руку и, потрясая кулаком в такт дружным выкрикам, принялся как бы дирижировать процессом. В конце концов, коли терять уже нечего, можно напоследок и поерничать.

В толпе раздался робкий женский смешок, потом еще один, уже смелее… «Речевка» раз от раза крепла, охватывая всё большую часть зрителей. Правда, в противовес «наглецам» зазвучали вскоре и чьи-то негодующие возгласы, и Боев буквально затылком почувствовал, что еще несколько минут – и на площади вспыхнет драка. Щекотливость ситуации ощутил, разумеется, и сам колдун: столь тщательно выстроенный ритуал публичного врачевания ни в коем случае не должен был быть сорван чьей-то хулиганской выходкой!

– Тихо! – яростно воскликнул он, сорвав с лица церемониальную маску. – Замолчите, или я сейчас же покину вас!

Ледяной холод, исходивший из глаз взбешенного чудодея, заставил расшумевшуюся толпу мгновенно притихнуть. Однако и Мунги явно не собирался сдаваться. Из первых рядов его свиты в центр площади выскочил, словно чертик из бутылки, кафр Омоло. Хищно приблизившись к изваянием стоящему колдуну, он громко и язвительно спросил:

– Скажи, о великий Аминокан, почему белый человек не удостоился твоего внимания? Он сделан из другого мяса? Ты бессилен перед его недугом? Может, его следует отвезти к тем, кого белые называют ветеринарами?

Опешивший от подобной наглости колдун на какое-то время потерял дар речи. И лишь когда один из помощников подал ему посох, он опять обрел прежнее величие.

– Ты, недостойный сын своей матери, – ткнул колдун в кафра концом посоха, – опомнись! Закрой свой нечистый рот и слушай, что говорят духи! Это они советуют мне не связываться с белым человеком. Он нечист перед нашими богами, он принесет всем нам беды и несчастья!

Однако вошедший в раж Омоло, участвовавший и не в таких переделках и покрытый не ритуальными, а настоящими, боевыми шрамами, не моргнул даже глазом:

– Я не спрашиваю духов, я спрашиваю тебя! Чем кости белого человека отличны от наших? Или твоя колдовская сила зависит только от цвета кожи, а хваленого «всемогущества» хватает лишь на исцеление фанатично верящих в тебя соплеменников? Ответь нам, Аминокан!

Отсвечивающая на солнце благородной бронзой коричневая кожа колдуна отчего-то разом вдруг посерела, он изо всех сил сжал посох. Впрочем, многолетняя практика манипулирования большим количеством людей помогла ему быстро овладеть собой, тем более что именно в этот момент Мунги со своей небольшой, но компактной группой сообщников предпринял энергичную попытку прорваться в центр площади на помощь Омоло. Колдуну же показалось, что в движение пришла вся толпа зрителей, и, чтобы избежать непредсказуемого завершения церемонии, он примирительно раскинул руки.

– Кто сказал, что я отказываю в помощи чужестранцу? – громогласно пророкотал Аминокан. – Кто слышал от меня хоть одно подобное слово? Я просто должен был передать вам предупреждение духов! Отнесите этого светлокожего к священному дереву, – обратился он к стоящим неподалеку растерянным помощникам, – я займусь им позже. Вначале помощь должны получить соотечественники!…

На том разгоревшийся было конфликт и погас. Кто-то снова затянул ритуальную песню, постепенно ее подхватили другие, и под это нехитрое музыкальное сопровождение паломники принялись размещать больных по разным сторонам площади – в соответствии с цветом выданных им табличек-маркеров. А увлекаемые дюжими водоносами носилки с вновь обретшим надежду моряком поплыли, словно речная ладья, по направлению к разноцветному шатру, и на мгновение Боеву даже померещилось, что он опять стоит на корабельном мостике… Полуобернувшись, он заметил прощальные жесты Мунги, которыми тот давал понять, что будет находиться неподалеку.

* * *

С того суматошного, но памятного дня у Владимира Васильевича началась долгожданная оседлая жизнь. Помимо него на попечении Аминокана оказались еще восемь страдальцев, и за каждым из них был организован максимально возможный в полевых условиях уход. К крайнему удивлению старпома, процесс лечения заключался вовсе не в скармливании больным каких-либо экзотических настоев и отваров, приготовленных из диких животных или растений. Ежедневные омовения, массаж и прочие лечебные процедуры осуществляли специально нанятые сиделки, сменявшие друг друга каждые двенадцать часов. В течение недели один из помощников колдуна измерял тело Боева какими-то палочками и веревочками, попутно скрепляя их в некое подобие «лечебного» приспособления, в результате чего получился аппарат, конструкцией своей напоминающий средневековый пыточный станок. Когда первичный каркас был готов, старпома понесли на первую процедуру: настала очередь колдуна приступить к лечению.

Владимира Васильевича уложили на деревянный помост, имеющий форму разрезанного вдоль стакана, и прочно привязали к нему ремнями. Тщательно проверив кожаные крепления, Аминокан невозмутимо и решительно потянул выступающий сбоку рычаг на себя…

Старпом, по большому счету и не ожидавший от столь самобытного лекаря ничего хорошего, заскрипел зубами от боли: казалось, спина вот-вот разорвется на части! Заглянув в глаза пациента и оценив его состояние, Аминокан слегка ослабил натяжение ремней и жестом подозвал одного из помощников, который тут же принялся обмахивать покрывшееся бисеринками пота лицо Владимира Васильевича куском картона. Стало чуть легче, и Боев повернул голову к своему мучителю:

– Определяете прочность моих костей?

– Нет, – довольно добродушно отозвался колдун, – просто готовлю ваше тело к началу лечения.

– Так это еще даже не начало?! – простонал Владимир Васильевич.

Впрочем, в дальнейшем аналогичные боли он испытывал только во время предварительного растягивания: последующие процедуры были в чем-то даже приятными. Сразу после «пытки» спину обильно смазывали разогретой и сильно пахнущей неведомой мазью, потом фиксировали в области поясницы небольшой деревянный ящичек и… оставляли в благодатном покое. Примерно через час ящик отвязывали и уносили, спину протирали горячей водой, и моряка уносили с помоста. Старпом несколько раз пытался выведать, что именно находится в загадочном ларчике, но помощники мага в ответ лишь пожимали плечами, а сам лекарь подобные вопросы попросту игнорировал.

Вскоре процесс лечения стал казаться не более чем рутиной. Процедуры осуществлялись регулярно, дважды в день, и постепенно старпом втянулся в предложенный ему ритм жизни. Первое время особых изменений в состоянии он не замечал, но примерно через две недели обозначились «подвижки»: если прежде во время перерывов между процедурами Владимир Васильевич чувствовал себя относительно приемлемо, то теперь ночь от ночи стреляющие боли в спине становились всё сильнее. Вначале, по старой русской привычке надеясь на «авось», старпом терпел, но потом не выдержал и однажды утром наотрез отказался следовать на очередную экзекуцию. Пришедший за ним помощник колдуна минут десять уговаривал разбушевавшегося больного, но тот оставался непреклонен:

– Вы все тут с ума посходили! Надоели мне ваши пытки! Отвяжитесь, дайте умереть спокойно!

Ничего не добившийся помощник удалился, зато через две минуты примчался сам Аминокан.

– Те, кто приходят ко мне в поисках здоровья, не устраивают забастовок! – загремел он прямо с порога. – Здесь приказываю только я! Если не желаете подчиняться, зовите своих «защитников» и убирайтесь вон!

– С радостью! – вызывающе повысил голос вконец разозлившийся старпом. – Тоже мне, эскулап доморощенный! Вам бы лучше зубы драть в немецком концлагере!

Отбросив покрывало и забыв в состоянии аффекта о своем недуге, он резко повернулся всем телом, намереваясь и в самом деле подняться с кровати. Встать Владимир Васильевич, конечно, не смог, зато колено левой ноги, к его безмерному удивлению, вдруг дернулось и даже слегка наползло на колено правой! Это было невиданно и неслыханно! Пальцы ступней после длительных тренировок еще как-то слушались его, но чтобы обрело подвижность и колено?! Не веря своим глазам, старпом руками вернул левую ногу на место и, собравшись с силами, повторил попытку. И вновь колено продвинулось вперед на несколько сантиметров! Мигом забыв о своих недовольствах и претензиях, Боев с восторгом взглянул на Аминокана. Тот, несколько удивленный разительной переменой настроения пациента, величественно приблизился.

– Потяни ногу назад, – приказал он, – теперь вперед. Попробуй поднять, хоть чуть-чуть. М-да, удивительно… Поразительно!

К концу незапланированного осмотра и колдуну, и пациенту стало очевидно: в организме последнего наметились положительные изменения. Разумеется, взаимные претензии были мгновенно забыты, и старпом собрал все силы и выдержку в кулак, приготовившись стоически терпеть любые мучения.

Непростое лечение продолжалось еще около полутора месяцев – ровно до того рокового дня, пока в жизни старпома не произошел очередной головокружительный кульбит. Случилось это аккурат накануне наступления сезона дождей. Дата «всеобщего слета», как мысленно окрестил Боев день массового приема страждущих, была объявлена заранее, и приготовления к церемонии начались еще затемно. Уже после полуночи с противоположного берега реки стали доноситься голоса прибывающих паломников, а низкие облака подсветило зарево от многочисленных костров. В стане Аминокана тоже царило оживление: помощники выносили из палаток загодя изготовленные факелы, барабанщик негромко постукивал по выбеленной коже церемониального инструмента, проверяя его звучание…

Подготовили к торжественному выносу и Владимира Васильевича, причем колдуну явно не терпелось прилюдно продемонстрировать свои успехи и, так сказать, с лихвой вернуть должок за брошенные в прошлый раз в лицо беспочвенные обвинения. Надо сказать, похвастаться ему было чем. Левая нога «недостойного чужеземца», ранее неподвижная, теперь почти свободно сгибалась в колене, стопа могла совершать любые комбинированные движения. Правая нога, правда, повиновалась чуть хуже, но и здесь прогресс был очевиден.

И вот наступил долгожданный рассвет. Загремела дробная мелодия, и факелоносцы гордо двинулись вперед, возвещая народу о скором появлении знаменитого лекаря-мага.

В первой части разыгравшегося затем на площади представления Владимира Васильевича вниманием обошли, зато во второй (и основной) ему была уготована центральная роль. Перед тем как начать подушный обход и первичное диагностирование, Аминокан, несколько нарушив ритуал, взгромоздился на сооруженный на скорую руку небольшой постамент. Державно сжимая посох и намеренно не глядя в сторону неподалеку стоящих Мунги и его свиты, вначале он поведал собравшимся пространную притчу о природе веры и неверия. Вдоволь наупражнявшись в красноречии и отчасти удовлетворив тем самым жажду мести, Аминокан приступил к демонстрации своего козырного экспоната – белолицего чужеземца.

Владимира Васильевича торжественно доставили на носилках в центр площади, и колдун попросил пациента продемонстрировать возможности оживших конечностей. Желая личным примером подбодрить вновь прибывших калек, моряк старался вовсю: под почти профессорские комментарии целителя он то переворачивался с боку на бок, то сгибал и разгибал колени, то энергично вращал ступнями. В какой-то момент ему чрезвычайно захотелось увидеть реакцию своего бывшего командира, и он повернулся в сторону зрителей. Случайно взгляд зацепился за три странные фигуры, держащиеся особняком. Впереди стоял коротко стриженый светловолосый мужчина, одетый в нехарактерную для этих мест короткую куртку, а из-за его спины выглядывали еще двое белых: стройная рыжеволосая девушка в спортивном костюме и крепко сложенный темноволосый парень. Левая, неумело перевязанная рука последнего висела на груди, и со стороны казалось, что прибыл очередной пациент.

«Надо же, – усмехнулся про себя старпом, – и сюда туристы добрались! Видать, поцарапал бедняга руку, вот и решил подлечиться. Или просто примчались взглянуть на знаменитого лекаря…» Он даже приподнялся на локте, чтобы рассмотреть туристов получше, но в этот момент колдун зашел сбоку и загородил собой всю троицу. А когда демонстрация «подопытного пациента» закончилась и носилки с ним понесли к шатру, Боев, оглянувшись на незнакомцев, с удивлением обнаружил, что все трое провожают его напряженными взглядами, причем тип в кожанке даже указывает вслед пальцем…

Впрочем, об этом происшествии старпом вскоре забыл. Стоило Аминокану после окончания «работы» вернуться к шатру, как тут же появился Мунги со своими подручными. Командир принялся столь подобострастно благодарить колдуна, что тот буквально раздулся от гордости. Когда же в руках Мунги появилась увесистая пачка денег, Владимир Васильевич мобилизовал все возможности слухового аппарата: оказывается, главарь шайки просил у Аминокана позволения оставить с раненым одного из своих людей. Мотивируя данную просьбу желанием всячески облегчить жизнь выздоравливающего боевого товарища и обещая, что новый помощник возьмет на себя все хозяйственные заботы, Мунги щедро пересыпал речь комплиментами, а пачка денег порхала при этом в воздухе, словно ожившая доисторическая бабочка.

Деньги повлияли на решение или неприкрытая лесть, неизвестно, но Аминокан в итоге согласился. Правда, кандидатуру выдвинутого вперед кафра решительно отверг: возможно, не понравилось слишком свирепое выражение желтых глаз. Зато мазнув взглядом по внушительной фигуре и добродушной физиономии Уно, удовлетворенно кивнул в знак согласия. Крайне обрадованный достигнутой договоренностью Мунги долго и низко кланялся колдуну, и старпом никак не мог понять причину столь странного поведения командира. Лишь когда тот украдкой и хитро ему подмигнул, догадался, что затевается очередная нечистая игра.

…Стемнело, паломники медленно покидали площадь, настало время возвращаться в стан Аминокана. Владимира Васильевича уже подняли и понесли к мосту, как вдруг высокий темноволосый парень из числа туристов-европейцев двинулся наперерез носилкам.

– Позвольте, – вежливо попросил он угрожающе шагнувшего ему навстречу гиганта, – сказать пару слов этому человеку!

– Ну, хорошо… – слегка растерялся тот.

Кивком головы поблагодарив охранника, темноволосый мужчина склонился над носилками:

– Неужели это вы, Владимир Васильевич?

– Да, это я, – осипшим голосом выдохнул старпом, никак не ожидавший услышать русскую речь. – А вы кто? Вы меня знаете?

– Племянник я ваш, Александр Костин. Сын Нины Васильевны, из Москвы. Вы меня должны помнить, я вам еще крылечко однажды помогал строить…

– Санька?! – вцепился Владимир Васильевич в руку неизвестно как попавшего сюда родственника. – Какими судьбами? Неужто из Союза сбежал?

– Нет, не сбежал, – улыбнулся парень. – От Союза, дядя, вообще остались только рожки да ножки. Теперь путешествовать по миру гораздо проще стало, но об этом успеем еще поговорить… Главное, что я вас наконец-то отыскал! Кристинка, дочка ваша, просила, кстати, привет передать…

– Эй, долго еще стоять будем? Вперед! – прикрикнул на носильщиков гигант, интуитивно почувствовавший, видимо, в появлении незнакомца скрытую угрозу.

Наткнувшись грудью на бревнообразную руку африканца, Костин был вынужден отступить.

– Крепитесь, дядя, я скоро заберу вас отсюда! – крикнул он на прощание.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Первое, что я почувствовал, ступив на землю страны, расположенной на далеком континенте, – другой запах! На фоне хранимого еще привкуса сырой и горькой атмосферной среды Москвы в мои легкие ворвался такой благоухающий и словно настоянный на сладкой ванили воздух, что я даже покачнулся.

– Вы в порядке, сэр? – мгновенно бросилась ко мне стоявшая у трапа стюардесса.

– В полном, – благодарно пожал я ее заботливо подставленную руку.

Меня впервые в жизни назвали сэром, я стоял на самой южной оконечности африканского материка – всё было прекрасно и чудесно, всё было просто о'кей!

Формальности паспортного и таможенного контроля, как я заметил, почти не коснулись светлокожих пассажиров. Покинув зал ожидания, я направился к ближайшей машине, украшенной традиционными «шашечками». Сел, правда, на переднее сиденье, чем, похоже, сильно напугал водителя. Еще больше бедолага разнервничался, когда я попросил отвезти меня к владельцу местной транспортной компании. Некоторое время водитель подавленно молчал, но вскоре любопытство победило, и он робко поинтересовался, зачем мне понадобился их хозяин. Я честно ответил, что рассчитываю с его помощью разыскать в городе человека по имени Василий Гольтяпин.

– Вейс Голля? – мгновенно оживился таксист. – Так давайте я вас прямо к нему и отвезу! Зачем тащиться в другую часть города?

«Видно, этот хваленый Кейптаун – совсем маленький городишко, коли все здесь друг друга знают», – подумал я и любезно кивнул в знак согласия. Ехали мы недолго: пара поворотов – и машина остановилась у невзрачного одноэтажного домика, выкрашенного в необычный для русского глаза лазурный цвет.

Я расплатился и, подхватив вещи и не до конца еще веря удаче, направился к двери. Поскольку звонок не работал, пришлось толкнуть ее плечом. Заскрипели давно не мазанные маслом петли, и дверь нехотя пропустила меня в полутемный коридорчик. В коридор выходило аж шесть дверей, и я пошел на звук телевизора, дребезжавшего за одной из них.

– Come in (входите)! – услышал я в ответ на свой стук.

Моему взору предстала крохотная, вытянутая пеналом комнатка с единственным окошком в противоположной от двери стене. Справа от входа стояли электрическая плита с совмещенной раковиной, небольшой холодильник, обеденный стол с парой стульев и книжный шкаф, слева – железная кровать, напоминающая армейскую, и что-то вроде низкого длинного серванта, увенчанного черно-белым телевизором. Кровать не пустовала. На ней лежали небритый мужчина лет тридцати пяти с сонно притулившейся к нему хрупкой смуглянкой не старше восемнадцати.

– Доброе утро, – учтиво поздоровался я, – я ищу Василия Гольтяпина. Не подскажете, в какой комнате можно его найти?

– Считай, что уже нашел, – слегка охрипшим голосом прокаркал мужчина, сползая босыми ногами на пол. – Ну, я и есть Гольтяпин… Только что-то не припомню, что мы раньше встречались.

– Ой, – с радостью перешел я на русский, – и не напрягайтесь даже: мы с вами незнакомы. Просто я заехал передать вам привет от коллег-водил из Риги, а зовут меня Александром.

Гольтяпин довольно заулыбался:

– Сейчас оденусь и сварганю что-нибудь – отметить надобно.

Торопливо одевшись, он принялся накрывать на стол.

Глотнув местного убойного самогона, я очень быстро потерял голову, зато наш разговор приобрел естественную и приятную легкость: мои рассказы о сумасбродной жизни современной России хаотично чередовались с жалобами Василия на козни конкурентов и неверность местных шлюх. В середине пиршества к нам фривольно присоединилась и окончательно проснувшаяся подруга Гольтяпина.

– Погладь ее по спинке, Сашок, – поощрительно кивнул мне тоже изрядно захмелевший Василий, – она любит белых мальчиков.

– Разве она не твоя девушка?

– Ну, насмешил!… Да я просто даю ей на пятерку больше, вот она и живет в основном со мной…

– Понятно… А скажи-ка мне лучше, Василий, как половчее добраться до Йоханнесбурга? – несмотря на алкогольный морок, на ходу сориентировался я, решив не задерживаться в чересчур уж «гостеприимном» Кейптауне.

– До Йоханнесбурга, говоришь? – лениво почесал затылок Гольтяпин. – Так это смотря с какими целями туда едешь. Ежели на природу полюбоваться и не очень торопишься, можно и на автобусе прокатиться.

– Тороплюсь. Мне ж надо заскочить еще к одному приятелю, в Литлтаун.

– Тогда лучше на электричке. Ладно, вечером сам отвезу тебя на вокзал. Допилишь до Кимберли, там пересядешь на экспресс и уже утром будешь в городе. Ну, что застыл, наливай! А вообще, Саня, я тебе так скажу, – положил Василий свою натруженную ладонь поверх моей руки, – лучше России страны нет! Не задерживайся здесь надолго. Покончишь с делами – и отваливай поскорее.

Так мы проговорили еще с полчаса, а потом Василий предложил прокатиться с ним по городу.

– Да ты ведь крепко выпил, – удивился я, – прихватят же на дороге!

– Ерунда! – отмахнулся он. – Полиция здесь сплошь белая, своих не тормозит. Глотну алкозельцера, и всё путем будет.

Центральные кварталы города особого впечатления на меня не произвели. Но когда выехали на набережную, аж дух захватило от открывшейся красоты! Справа могучим утесом возвышалась знаменитая Столовая гора, а слева раскинулся такой разноцветный и игрушечный городишко, что на мгновение я почувствовал себя мальчиком, попавшим в сказочную страну братьев Гримм. У причалов покачивались парусные яхты, чуть далее колыхались зеленые зонтики приморских кафе, и даже чугунные фонарные столбы, украшенные архаичными завитушками, радовали глаз.

– Красота! – искренне восхитился я видом воистину викторианского уголка из утраченного колониального прошлого. – Жаль, добираться далековато, а то отбоя бы от туристов не было.

– Красота, говоришь? – скептически оттопырил нижнюю губу Гольтяпин. – Ну ладно, покажу тебе сейчас другую «красоту».

Он резко свернул, и буквально через пять минут мы въехали в район приземистых, похожих на склады и густо разрисованных граффити зданий, возле которых толклись пестро одетые и недоброжелательные по виду люди. Они провожали нашу машину столь убедительными взглядами, что даже мне стало ясно: останавливаться здесь чревато.

Время прогулки пролетело быстро. Когда Василий начал часто и озабоченно поглядывать на часы, я понял, что пора, как говорится, и честь знать. Пожалел, что не поспал хотя бы пару часов, поэтому, притулившись в углу жесткого сиденья, первым делом постарался заснуть. Увы, толчки и частые остановки поезда вкупе с не слишком удобной скамейкой так и не дали в полной мере насладиться ночным отдыхом: вплоть до прибытия в город Кимберли, знаменитый своей уникальной шахтой, некогда давшей старт промышленной добыче алмазов, спал я, что называется, вполглаза. В самом городе тоже ничего примечательного увидеть не довелось, поскольку электричка на столицу ЮАР отходила уже через двадцать минут.

На сей раз мне досталось купе только с одним попутчиком, поэтому я без зазрения совести развалился на своей полке и провалился наконец в безмятежный сон.

Где-то в половине седьмого утра глаза мои открылись, и только теперь, более-менее выспавшись и окончательно протрезвев, я выглянул в полуприкрытое занавеской окно. Примерно в ста метрах от железнодорожного полотна несколько разновысоких жирафов ловко объедали зеленые листочки с деревьев.

– Какие грациозные животные! – непроизвольно вырвалось вслух.

Сидящий напротив мужчина удивленно хмыкнул и поинтересовался:

– Впервые у нас? Из Европы пожаловали? Поохотиться?

– Я? Нет, к охоте я совершенно равнодушен. Приехал вызволить из плена дядю.

– Из плена?! – вытаращил глаза сосед. – Но у нас, черт побери, вроде бы, не воюют…

– Он не здесь в плену – в Мозамбике.

– Категорически не советую туда соваться, – нахмурился попутчик. – Во всяком случае, сейчас. Не слишком хорошие вести оттуда приходят… То о вооруженных стычках повстанцев с правительственными войсками, то о бандитизме на дорогах… Граница, правда, пока открыта, но, как я слышал, правила ее пересечения ужесточены уже до крайности.

Известия, конечно, были не очень благостные, однако менять свое решение я не собирался. Поэтому, поблагодарив за информацию вежливым кивком, я принялся размышлять на тему, когда лучше поехать к господину Лау: отправиться сразу с вокзала или перенести визит на завтрашнее утро? Ответ на свой вопрос получил на выходе из здания вокзала, когда огромная зеркальная витрина отразила мой помятый и небритый облик. Справившись у первого же встречного, где расположен ближайший отель, я отправился в указанном направлении.

* * *

Такси, скрипнув тормозами, круто свернуло с асфальтированного шоссе и, уже спокойнее, покатило по гравийной, но весьма качественной дороге. Мелькнул голубой указатель «Littletown», однако самого «тауна» видно пока не было. Лишь когда машина преодолела каменистую гряду перевала, взору открылись белоснежные домики – в окружении маленьких пушистых рощиц, – прихотливо разбросанные по долине небольшой, причудливо извивающейся реки. Над всем этим рукотворным великолепием висело воскресное солнце в обрамлении будто бы нарочно вылепленных скульптором облаков. Ну просто готовая обложка для несуществующего пока журнала «Райская жизнь»! Машину бросило в сторону, и сияющая панорама исчезла – теперь нас окружали только могучие дубы, внушительной аллеей обступившие дорогу.

– Напомните номер дома, пожалуйста, – мельком обернулся водитель.

– 128-й, – ответил я, не отрываясь от окна, – Бриджроуд, 128.

Промелькнул красиво изогнутый пешеходный мостик через реку, и я сразу вспомнил, что английское слово «bridge» как раз и означает – мост. А раз так, то…

– Приехали, господин… то есть мистер. С вас восемнадцать рэндов.

Я сунул в заскорузлую руку водителя двадцатку и пошел к невысокой лестнице, видневшейся в глубине окружающего здание густого массива экзотических деревьев. Поднявшись по нарочито грубо обтесанным гранитным ступеням, увидел на массивных дверях мраморную табличку с надписью «Laufild» и решительно дернул бронзовую ручку звонка. Спустя несколько секунд изнутри мягко щелкнул замок, и передо мной возник сухощавый мужчина в некоем подобии домашней униформы, а из-за спины его выглядывала морда огромного, иссиня-черного пса.

– Вы кто есть такой? – воззрился он на меня мутно-голубыми глазами, задав вопрос на ломаном английском. Видимо, сразу распознал, что перед ним – птица не из местных.

– Александр Григорьевич Костин, – представился я. – Прибыл к господину Лау из Москвы.

Дворецкий отступил, и я шагнул в длинный полутемный коридор, в конце которого виднелось что-то вроде стеклянной полукруглой беседки.

– Подождите здесь, – человек в форменном халате поклонился, потянул собаку за поводок и, словно привидение, исчез за одной из дверей.

Бросив свои пожитки у декоративного столика, подпирающего большое зеркало, я пару минут постоял возле стеклянной ротонды, но поскольку солнце сквозь жалюзи пекло нещадно, принялся искать более прохладный уголок. Слева обнаружилась приоткрытая дверь, и я осторожно просунул в нее голову. Моему любопытному взору открылась просторная, роскошно обставленная бильярдная.

«Надеюсь, если я войду, хозяева не сочтут это вопиющим нарушением этикета?» – успокоил я себя и принялся с интересом разглядывать помещение, оформленное довольно эффектно. По полу, выложенному редкостным бамбуковым паркетом, можно было без опаски ходить босиком. Два громадных стола для катания шаров. Внушительная подставка для киев. Несколько кожаных кресел. Длинный угловой диван, на котором запросто могут разместиться с десяток человек. Расставленные повсюду бронзовые пепельницы на длинных спиральных подставках подсказывали, что курить здесь не возбраняется. Стены украшены деревянными панелями с прихотливо вырезанными на них контурами представителей местного животного мира. Я подошел к окну и приоткрыл одну из створок. Послышалось радостное щебетание птиц, заглушаемое энергичными криками. По характерному стуку ракеток и возгласам: «Пятнадцать – тридцать» и «Подача справа» я догадался, что за плотной стеной кустарника расположен теннисный корт. «Видимо, все домочадцы смотрят матч, – решил я, – вот дворецкий и не хочет беспокоить хозяина из-за приезда какого-то москвича. Доложит, только когда игра закончится».

И в этот момент я увидел легко взбегающую по ступенчатой тропинке девушку в белой тенниске и короткой, украшенной треугольными аппликациями юбочке. Размахивая ракеткой, она свободной рукой сорвала с головы бейсболку, волна светло-каштановых волос упруго выплеснулась на ее плечи, и я понял, что эта падающая и сверкающая на солнце красота навсегда запечатлится в моей памяти, подобно кадру сказочной киноленты. Воздушный шаг, развевающиеся на ветру волосы, аккуратный, покрытый бисеринками пота носик мелькнули перед моим взором и… так же стремительно исчезли за углом. «Ух ты, вот это красавица! Увидеть, непременно еще раз увидеть!» – запульсировала в голове единственная мысль.

Рядом хлопнула дверь, послышались чьи-то громкие голоса. Покраснев до корней волос, я отпрянул от окна и выскочил в коридор, где тут же столкнулся с Игги. Мягко приняв меня на свою могучую грудь, он удивленно вытаращил глаза.

– О, мистер Игги, – залепетал я, очнувшись от волшебного морока, – это я, Александр. Помните Мармарис? Сентябрь прошлого года, я к вам на яхту в гости приходил… с котенком…

– О, майн готт, – потрясенно развел руками хозяин усадьбы, – вот это сюрприз! Как ты здесь оказался, давно прилетел?

– Прилетел достаточно давно, – сбивчиво принялся объяснять я, – но пока любовался Кейптауном, пока разбирался в обстановке, пока доехал до Йоханнесбурга…

– Погоди-погоди, успеешь еще рассказать, – прервал Игги мою скороговорку. – Барни, – повернулся он к нарисовавшемуся за его спиной дворецкому, – устрой, будь любезен, моего гостя в зеленой комнате. Покажи ему там всё и проследи, чтобы он не опоздал к завтраку.