Текст книги "Глаз Лобенгулы"

Автор книги: Александр Косарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

– Алекс, – смущенно отстранилась Мария, – скажите честно, кто вы по профессии?

– Инженер в области электрохимических технологий, а что?

– Да я, кажется, начинаю понимать, почему Европа боится русских…

– И почему же, интересно?

– Там боятся не ваших ракет и танков, – погрозила она мне пальчиком, – а вас самих – удивительных и неповторимых лицедеев, способных за пять минут сбить любого человека с толку и заставить плясать под свою дудку. Таких актеров, как вы, Алекс, у нас готовят самые знаменитые преподаватели актерского мастерства. Пьер, мой молодой человек, ухаживает за мной уже семь месяцев, но, признаться, он до сих пор не очаровал меня так, как вы. Вам же удалось это сделать всего за несколько дней.

– Присылайте своего парня на стажировку в Россию, – улыбнулся я, – через год вы его не узнаете.

– Эх, – вздохнула Мария, – а захочет ли он узнать через этот год меня? Наверняка ведь вернется таким же, как вы – самоуверенным и… опасным. Да, да, именно опасным! Не обижайтесь, Алекс, но за последние несколько минут вы менялись на моих глазах неоднократно: то изображали отчаянье, то молили о помощи, то делали вид, что влюблены в меня… И ведь всякий раз выглядели искренне! Настолько, что я и в самом деле захотела вам помочь.

– Значит, я уже почти что сотрудник вашего замечательного госпиталя?!

– Будем надеяться, – Мария, улыбнувшись, поднялась и вышла из палаты.

* * *

Свое обещание Мария сдержала. На следующий день, где-то после двух пополудни, она заглянула в палату и пальчиком поманила меня за собой. Время для визита к главврачу она выбрала очень удачно: профессор Генри Бриджес, совмещающий должность главврача с хирургической практикой, сидел в своей палатке в кожаном кресле и предавался послеобеденной сиесте. На его ухоженном лице, обрамленном начавшими седеть бакенбардами, блуждала довольная улыбка, а в руке дымилась толстая и, похоже, весьма дорогая сигара. Вспомнив армейскую выучку, я вытянулся по команде «смирно» и даже прищелкнул казенными тапочками.

– О, ваш протеже довольно бодр, лейтенант, – похвалил Марию профессор. – А как у вас с языком, милейший? – обратился он уже ко мне. – Общаться с пациентами сможете?

– Так точно! – постарался я сделать свое произношение как можно более качественным. – Я довольно неплохо знаю английский и имею уже некоторые познания и в местной речи. Еще могу выполнять различные хозяйственные работы или работать, например, в пищеблоке.

– Похвально, похвально, – закивал доктор. Но тут же хитро сощурился: – Меня вот только настораживает причина вашего решения задержаться у нас…

– Ничего странного, – невозмутимо ответил я. – В палате для тяжелых больных лежит мой близкий родственник. Вот я и решил поддержать его, так сказать, лично.

– Резонно, – констатировал главврач, выпуская очередной клуб дыма. – Ну что ж, приступайте к работе.

Через полчаса мне сделали поляроидный снимок для пропуска, выдали комплект форменной одежды и назначили фронт работ: собирать по всей территории госпиталя бытовой мусор и выносить его на сжигание. Работка, конечно, далеко не престижная, зато с ее помощью я надеялся отыскать наши с дядей сокровища. Тем более что проблема внезапного отъезда становилась всё более актуальной: накануне вечером, например, отчетливо слышна была артиллерийская канонада, которая завтра в этой непредсказуемой стране могла прогреметь и ближе.

Однако прежде чем приступить к исполнению новых обязанностей, я навестил Владимира Васильевича. К моему удивлению, он пребывал в прекрасном расположении духа, хотя и напоминал из-за обилия бинтов настоящую мумию. Дядя не замедлил похвастаться, что вторую, получасовую операцию он выдержал под одним только местным наркозом.

– Представляешь, Сашок, – возбужденно тараторил бывший старпом, – а после операции хирург сказал, что оба осколка мои были сильно намагничены! Я поначалу удивился, но потом сообразил, что к чему. Видать, хитрец Аминокан крутил надо мной своим хваленым алмазом лишь для отвода глаз, а на самом деле лечил меня с помощью мощного магнита. То-то я всегда чувствовал острейшую боль в спине во время его сеансов! А ведь он не касался меня даже пальцем. Это, видно, магнит притягивал к себе куски железа, а те прокладывали себе дорогу напрямую – просто прорезая мышцы. Так что, племянничек, – резюмировал Владимир Васильевич, – как ни обидно это сознавать, но истинной магии не осталось даже в Африке.

– Каким бы ни был Аминокан мошенником, – возразил я, – результат тем не менее налицо. Нравится вам или нет, но основную работу сделал всё-таки именно он – местные эскулапы лишь завершили ее. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Главное, что вы вскоре снова сможете нормально ходить.

– Скорей бы, – отозвался дядя с ноткой грусти в голосе, – осточертело уже в горизонтальном положении жить. Глаза закрою – и вижу отцовский дом в Юхнове, жену, палисадник наш рижский… Ужас как хочется домой!

– Не задержимся и часа, – обнадежил я его, – при первой же возможности тронемся в путь.

– Ты, я гляжу, прибарахлился тут, – подергал меня дядя за полу халата.

– Мало того, зачислен в штат! – настал мой черед хвастаться. – Имею теперь пропуск-«вездеход», так что сегодня же постараюсь вытащить со склада наши вещички. Обстановка уж больно вокруг тревожная, того и гляди всеобщую эвакуацию объявят. В общем, если удастся вещи забрать, я их заранее и постираю, и зашью, и начищу.

– Только, смотри, камушки в воду не урони, а то замучаешься потом искать, – подмигнул мне дядя, и на этом его шутливом напутствии мы расстались.

Выйдя от Владимира Васильевича, я поспешил в пункт связи, чтобы осуществить свое давнее и заветное желание: позвонить Найтли и вновь услышать ее волшебный голос.

– Ты кто, очередной бестолковый волонтер? – безучастно взглянул на меня офицер в голубой каске, сидящий у заставленного диковинной радиоаппаратурой стола.

– Вроде того, – принял я подобострастную позу. – Специализируюсь в госпитале по снабжению. Прошу разрешить мне воспользоваться телефоном: у нас возникли трудности с консервированной кровью, и главный врач приказал срочно связаться с Йоханнесбургом.

Хмуро зыркнув в мою сторону, офицер нехотя поднялся:

– Ну так проходи тогда, звони, раз приказано.

Он смачно потянулся и, достав из кармана пачку «Честерфилда», вразвалочку двинулся к выходу, уступая мне место у аппарата. Лихорадочно отбарабанив заветные цифры, я буквально сросся с трубкой. Гудок, второй, третий… Наконец издалека донесся до боли родной голос Найтли.

– Как ты, милая? – я еле сдержался, чтобы не заорать от счастья на весь узел связи. – Как твоя рука?

– У меня всё хорошо, – услышал я нотки радости в ее голосе и будто наяву увидел, как она поправляет сейчас свои пышные волосы. – Врач навещает каждый день, а вчера я уже долго гуляла по парку… Откуда ты звонишь? Судя по качеству связи, ты находишься где-то под Йоханнесбургом?

– Увы, радость моя, мы с дядей всё еще в Мозамбике… Извини, но я даже говорить с тобой могу не больше двух минут.

– Хорошо, Санья, я всё понимаю. Пообещай только, что скоро приедешь, и больше вообще можешь ничего не говорить!

Мне показалось, что вслед за последней фразой раздался всхлип.

– Солнце мое, – решил я вкратце обрисовать наше положение, – дяде сделали повторную операцию, и скоро он сможет передвигаться самостоятельно. Однако поскольку моя виза в ЮАР уже недействительна, а у Владимира Васильевича вообще никаких документов нет, местное военное командование приняло решение отправить нас в лагерь для перемещенных лиц…

– Где расположен этот лагерь? – перебила меня Найтли. – Я приеду!

– Радость моя, опомнись! – встревожился я. – Не забывай, что война в Мозамбике еще не закончилась. Да и местоположение лагеря мне пока не известно. Слышал только, что где-то на побережье… Умоляю всеми святыми, оставайся дома! Поверь, как только смогу, я тут же сам приеду в Лауфилд. Всё, солнышко, прощай, целую тебя, – зачастил я, заметив, что из-за полотняного полога показался китель связиста, – время связи вышло.

– Я буду тебя ждать! – донесся до меня ее последний возглас.

Офицер связи, плюхнувшись в скрипнувшее под его телесами кресло, равнодушно полюбопытствовал:

– Ну что, решил вопрос с поставками?

– Да-да, – рассеянно кивнул я в ответ и вышел из палатки.

Весь остаток дня я провел в глубокой меланхолии.

* * *

Через два дня после моего телефонного разговора с Найтли администрация госпиталя приняла решение эвакуировать под охраной двух бронетранспортеров большую часть пациентов, поскольку зона боевых действий неуклонно приближалась. Все же выздоровевшие и прочие гражданские лица, по тем или иным причинам находящиеся под опекой ООН, подлежали отправке в другое время и в другое место. Чтобы меня не разлучили с дядей, снова пришлось прибегнуть к медицинскому халату и шапочке, доставленным мне в свое время Эриком. Мастерски включившись в процесс погрузки больных и раненых, я потом пристроился к замыкающему автобусу в качестве сопровождающего и всю дорогу поил пациентов водой, раздавал им галеты и шоколад, а на редких остановках покупал провизию и хоронил умерших… Без дела, словом, не сидел.

В суете и хаосе эвакуационного марша мне удалось раздобыть для Владимира Васильевича документы: на второй день пути в нашем автобусе скончался сильно обгоревший француз, и я на всякий случай сохранил его паспорт. Конечно, уроженца города Бордо дядя напоминал весьма отдаленно, но зато возраст совпадал идеально. Так мы и ехали – российский гражданин Александр Костин с просроченной визой ЮАР и пожилой француз Николя Шарль Садэ, забинтованный с ног до головы. По правде говоря, часть бинтов давно бы можно было уже снять, но в том-то и состоял фокус: именно под ними мы прятали оставшиеся деньги, оружие и, разумеется, алмазы.

На подъезде к столице провинции Чимойо головной транспортер наскочил на мину, а наша колонна подверглась ураганному обстрелу со стороны соседнего леса. Пришлось выбираться из автобусов и спасаться в высоченной, похожей на российскую осоку траве, передвигаясь едва ли не ползком и волоча за собой носилки с беспомощными пациентами. Шальной пулей мне всё же сорвало с головы клочок кожи, но благо перевязочные материалы были под рукой, большой кровопотери удалось избежать. Спасло нас тогда лишь то, что второй бронетранспортер героически выдвинулся вперед и огнем из обоих своих пулеметов заставил неизвестное бандформирование отступить.

Когда мы с превеликим трудом добрались-таки до города Чимойо, местные власти встретили нас благожелательно: и приютили, и накормили. К этому времени на дороге, ведущей к нашему конечному пункту назначения, развернулись уже боевые действия, поэтому дальнейший путь оказался невозможен. Госпитальные автобусы ушли обратно, а единственный уцелевший бронетранспортер остался охранять муниципалитет Чимойо.

По счастью, Владимиру Васильевичу удалось договориться с одним из местных водителей, чтобы тот подбросил нас на своем грузовичке до Инчопе. Прознав об этом, к нам прибились еще несколько попутчиков. Четверо немцев, бывшие сотрудники какой-то благотворительной миссии, притащили с собой две двадцатилитровые банки пива, двое торговцев из Замбии купили в дорогу зажаренную козу, а я поменял в гостеприимном городке свои часы и часть дядиных денег на две горсти патронов к BXP и почти новый автомат Калашникова. Так что теперь, на исправной машине да при таком обилии выпивки, закуски и оружия, нам и сам черт был не брат.

В самый последний момент в нашу интернациональную компанию напросился еще и отставший от съемочной группы итальянский телеоператор – пугливый парень лет тридцати с висящей на груди табличкой «Пресса». Его статус весьма пригодился: подъезжая к каждому очередному дорожному КПП, мы выпускали его первым, и он тотчас начинал верещать на всю округу о свободе прессы, попеременно потрясая то своей магической табличкой, то давно разряженной видеокамерой. Постовые, не дожидаясь окончания тягомотного «концерта», пропускали нашу машину беспрепятственно.

А вот с выпивкой мы явно переборщили. Столкнувшись на окраине Инчопе с группой вооруженных людей и будучи уже сильно подшофе, мы не сразу сориентировались в обстановке, поэтому нас без лишних разговоров обезоружили, надавали по загривкам и загнали на ночь в хорошо огороженный крааль. Ту ночь, проведенную почти по колено в навозе вместе с домашней скотиной, я не забуду, наверное, никогда.

Утром дядя, прекрасно знавший местные наречия, обычаи и «расценки» за те или иные услуги, договорился о нашем освобождении. Бывшие же попутчики, однако, смалодушничали, постановив общим голосованием на рожон больше не лезть, а сидеть и ждать возможной оказии. А мы с Владимиром Васильевичем, неугомонные русские, решили добраться до океана во что бы то ни стало, хотя шагать до него оставалось еще километров 150 с гаком.

Я соорудил вставшему на ноги дяде пару крепких костылей, и мы выступили в поход в тот же день. Битую неделю тащились к вожделенному порту и пешком, и на всем, что соглашалось нас подвезти: на быках, в телегах с лошадиной тягой, даже на ослах. Оборвались, завшивели, обгорели на солнце как головешки, но зато где-то к середине восьмого дня пути увидели с высокого холма бескрайнюю ширь Индийского океана.

* * *

…Группа из полутора десятков живописно разодетых крестьян неспешно шагает на городской базар. У одних на головах пышные тюрбаны, у других – корзины со всякой экзотической снедью. Женщины несут на руках детей, старики бренчат по камням деревянными резными посохами. Позади людей трусит небольшое стадо овец и коз, а вслед за животными ковыляют две грязные и жалкие фигуры, одна из которых густо обмотана рыжими от пыли бинтами. Бродяги стараются не отстать от крестьян, натужно вытягивая вперед тощие, давно не мытые шеи. Внезапно странная забинтованная фигура отбрасывает корявые костыли в сторону, падает на колени и со слезами на глазах восклицает: «Слава Тебе, Господи! Дошли!»

Картинка, возможно, покажется кому-то удручающей, но, увы, так оно всё и было. Мой дядя, воспитанный как истинный советский человек в духе атеизма, еще минут десять отбивал земные поклоны и истово славил Всевышнего, выудив из недр памяти все молитвы, когда-либо слышанные. И, признаться, в душе я с ним был солидарен, ведь можно всю жизнь задирать нос перед Небесами, но, когда прижмет, непременно запоешь: «Аллилуйя!»

Чтобы войти в саму Бейру – шумную, грязную, пропахшую мазутом и рыбой, но такую долгожданную! – мы потратили почти все оставшиеся у нас к тому времени деньги. Очень уж хотелось выглядеть в глазах туземцев прилично и достойно, как и полагается представителям двух великих держав – России и «Франции». Потуги наши, конечно, были шиты белыми нитками, но даже таких босяков (никто ведь не знал, что на руках у этих «босяков» три алмаза, самый большой из которых, «Глаз Лобенгулы», потянул, кстати, впоследствии аж на 289 карат!) портовое сообщество тем не менее милостиво приняло в свои ряды. Вот благодаря этим безвестным труженикам моря мы с дядей вскоре и смогли двинуться дальше – к берегам почти забывшей нас, но не забытой нами Родины.

Удачно устроившись на корейский лесовоз вместо сраженного лихорадкой кока, я уговорил капитана взять на борт и дядю, кормить и поить которого обязался за свой счет. Капитан долго ворчал и злобно щурил свои азиатские глазки, но согласие всё же дал. Правда, лишь в ответ на мое клятвенное заверение, что дядя сойдет с борта лесовоза в Египте. А что мне оставалось делать? Я рассудил так: во-первых, Египет – это почти Европа, а во-вторых, там наверняка спокойнее, чем в объятом войной Мозамбике.

Наконец, после нескольких дней суматошной погрузки, настал час отплытия. Тяжело осевшее под грузом древесины судно «Амчита-Инко», исторгнув прощальный душераздирающий звук сирены, отчалило от берега, и только тогда я осознал, что у меня не столько начинается возвращение домой, сколько подводится черта под очень значимым отрезком жизни. Пусть он был невелик, чуть менее двух месяцев, зато за эти незабываемые сорок девять дней я побывал и в раю, и в аду. Любил и был любим. Убивал и умирал. Страдал и побеждал…

Судорожно сжимая ржавый трос леера, я не мог оторвать взгляда от медленно удаляющегося сумеречного берега и даже не сразу заметил, что по щекам текут слезы. Слезы радости и скорби одновременно. А потом в памяти вдруг всплыли слова Мунги о проклятии, наложенном королем кафров на «Глаз Лобенгулы», и на душе стало тревожно: как-то приживется алмаз в России? И приживется ли?…