Текст книги "Глаз Лобенгулы"

Автор книги: Александр Косарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Утром следующего дня Владимир Васильевич попробовал совершить по двору самостоятельную прогулку, но блуждающий осколок вновь занял неподобающее положение, и из его затеи ничего не вышло. Пришлось задержаться еще на сутки, однако мы о том нисколько не пожалели: специально для нас кузнец придумал приспособление, позволяющее помыться.

Прямо во дворе дома он выкопал неглубокую яму, в которую положил три солидных булыжника. Потом развел между камнями костер, а сверху установил бочку емкостью в двести литров. Вдвоем мы натаскали в нее воды. Нагрев воду градусов до тридцати, отлили половину в заранее припасенные тазы и ушаты. После этого я помог забраться в бочку сначала Владимиру Васильевичу, а потом залез и сам. Пока мы плескались и распевали от переполнявшего нас восторга песни, женская часть семьи Кандидо отстирала и, насколько это было возможно, починила нашу одежду.

По окончании водных процедур от той же юной Дезире мы узнали, что завтра, ближе к обеду, в заветную Массангену отправляется рейсовый автобус. Мы с дядей мысленно возликовали: наконец-то Господь услышал наши безмолвные молитвы и сжалился над нами! Помолодевший после купания Владимир Васильевич пришел от новости в такой восторг, что для устроения прощального праздника выделил хозяевам из своих запасов аж пятьсот метикалей.

Кандидо постарались на славу: жареный поросенок, горы бобов с тушеными куриными потрохами, сыр с зеленым луком и петрушкой, бананы, самодельное вино в большой оплетенной лыком бутыли – чего только ни было на столе, накрытом по случаю торжества прямо на улице! Когда глава семьи зажег керосиновые лампы, заранее развешанные на столбах и деревьях, началось настоящее пиршество. И, как принято в патриархальных деревнях, только нами и домочадцами застолье не ограничилось: на щедрый праздничный ужин потянулись ближайшие соседи. Причем, что удивительно, ни один человек не пришел с пустыми руками: женщины несли из дома сладкую выпечку, мужчины – самодельные спиртные напитки.

По всему было видно, что близость ЮАР оказывает на культурные традиции Мапаи достаточно большое влияние: вместо распространенных в глубинке барабанов и инструментов, аналогичных цимбалам, хозяева торжественно водрузили на стол большой кассетный магнитофон. Владимира Васильевича как организатора торжества посадили во главе стола, и он с таким энтузиазмом принялся исполнять обязанности тамады, что вскоре многие гости дошли до нужного градуса: сначала запели, а потом наладились и танцевать. Вслед за подвыпившими взрослыми в пляс пустилась и весь вечер крутящаяся под ногами детвора. Мы же с дядей, расслабленно потягивая вино, продолжали сидеть за столом и с удовольствием наблюдали за всеобщим танцем, напоминающим полузабытый у нас в России шейк.

* * *

И вот наступил долгожданный час отъезда. Небольшая площадь, на которой находилась отправная точка нужного нам маршрута, была запружена отъезжающими и провожающими. Подруливший к остановке автобус оказался однодверным, чем сразу напомнил мне школьные автобусы из американских фильмов. Принимая во внимание заметную хромоту дяди, собравшаяся у дверей очередь любезно пропустила нас вперед, и мы с ним заняли самые лучшие места – прямо позади кресла водителя. Благодаря близости окна и двери здесь легче дышалось, да и обзор дороги был несравненно лучше.

Посадка подходила уже к концу, когда на подножку неожиданно вспорхнула Дезире. Отдышавшись, она гордо выставила перед собой два пакета: один довольно приличных размеров, а другой – совсем маленький.

– Мама и папа желают вам мягкой дороги и посылают подарки, – объявила девчушка. – Ну, кто из вас какой выберет?

Я, конечно, потянулся за большим, однако Дезире тут же отдернула его в сторону, подставив мне под руку маленький. Тогда я, мысленно улыбнувшись ее ребяческой выходке, изловчился и схватил оба. Дезире звонко рассмеялась и, взмахнув рукой в прощальном жесте, упруго соскочила с подножки. Автобус тронулся.

Владимир Васильевич тотчас извлек из большого пакета бутыль молока и свежеиспеченные трекезе (булочки):

– Ах, как славно, – шумно втянул он носом неповторимый хлебный аромат.

Я же, обуреваемый любопытством, занимался тем временем второй упаковкой. Когда, справившись с крепкой тесьмой, заглянул в мешочек, горло сдавил нервный спазм: только в объятой гражданской войной стране можно было от почти незнакомых людей получить столь недвусмысленный презент.

– Ну что там? – склонился ко мне дядя.

– Смотри, – высыпал я на его ладонь горсть латунных патронов к парабеллуму.

– Надо же, каким наблюдательным оказался господин Кандидо!

– Да я вчера попросил у него машинного масла, чтобы смазать свой BXP, а он, подумать только, решил помочь и с боеприпасами… Эх, жаль, что уже не удастся отблагодарить его…

Автобус сильно тряхнуло, и мы невольно прикусили языки. Я бросил взгляд вперед: водитель энергично крутил баранку, старательно объезжая щедро усыпавшие дорожное полотно глубокие выбоины. Чтобы как-то скрасить однообразие пути, решил повозиться с BXP, благо мы сидели на самом первом сиденье, и высокие спинки кресел защищали нас от чьих-либо нескромных взглядов. Набив патронами пустые обоймы, начал искать в рюкзаке подходящую тряпку для удаления с автомата излишков вчерашней смазки. Во время этого занятия меня и застигла неожиданная остановка автобуса.

– Сашок, полундра! – раздался тревожный шепот дяди.

Я взглянул через плечо водителя: дорога была перегорожена грудой сучьев акации, из-за которой грозно высовывались четыре ружейных ствола.

– Похоже, мы напоролись на последователей незабвенного команданте Мунги, – с истерическим смешком проговорил дядя. – Значит, сейчас нам предложат вывернуть карманы…

– Пусть только попробуют, – прошептал я, вглядываясь в приближающихся к автобусу грабителей. – Грош нам цена, если позволим ограбить себя какой-то шпане! Мы, на всякий случай, и сами прошли школу Мунги…

– Но как ты думаешь с ними справиться? Их же минимум пятеро…

– Скажи водиле, чтоб ни в коем случае не глушил мотор.

Владимир Васильевич сказал что-то на местном наречии шоферу, и тот коротко тряхнул головой, давая понять, что всё понял. В наступившей тишине жалобно скрипнула открываемая дверь автобуса, и я торопливо спрятал автомат под рюкзак. Через секунду в дверной проем просунулось оружейное дуло, а вслед за ним – курчавая голова его обладателя. Шустро обшарив глазами заваленный тюками салон, парень нехорошо улыбнулся и гулко объявил:

– Всем покинуть автобус! Выходить по одному! Живо!

Оторопевшие пассажиры продолжали сидеть, не осознав еще, видимо, всей серьезности положения. Тогда разозленный налетчик впрыгнул в салон и, бесцеремонно ткнув винтовкой сидевшую с краю тучную женщину, угрожающе заорал:

– Поднимайся, старая кляча!

Я снова бросил взгляд в окно: один бандит заходил к автобусу с левой стороны, двое других по-прежнему укрывались за древесной «баррикадой». Неожиданно увидел еще одного – этот зачем-то спустился в правый кювет и бродил сейчас по нему с охотничьей двустволкой на плече.

– А вам что, белые шакалы, – налетчик злобно повернулся к нам с дядей, – особое приглашение требуется?

– Не понимаю, – «растерянно» залопотал я по-английски. – Сэр просит предъявить документы?

– Бумаги? – не сразу разобрался в чужом языке бандит. – А, ну да, бумажки, – осклабился он секундой позже, – разноцветные такие, хрустящие. Что там у тебя – фунты, рэнды? В этой сумочке их прячешь? – подцепил он концом винтовки лямку сумки из-под BXP.

Следующий ход был за мной: я изо всех сил рванул его винтовку на себя, одновременно уперев ствол своего автомата ему в живот.

–. Возьмите ружьишко товарища, – невозмутимо попросил я дядю, – и скомандуйте водителю, чтобы немедленно давил на газ.

Я не имел желания вступать с налетчиками в перестрелку: автобус был битком набит людьми, и ответные пули неминуемо задели бы кого-нибудь. Расчет свой я строил на другом: удерживая одного из бандитов в качестве заложника, хотел заставить его подельников отказаться от стрельбы. Увы, в мои планы вмешался самый что ни на есть дурацкий «его величество» случай.

Едва автобус тронулся и не ожидавшие подобного фортеля налетчики шарахнулись в стороны, как со своего места вскочила дама, которую наш пленник опрометчиво обозвал «старой клячей». Коршуном вцепившись одной рукой в пышные волосы обидчика, другой она принялась молотить его по спине с таким остервенением, что парень взвыл не своим голосом. Стараясь увернуться от ударов тетки, он навалился всей массой на мою спину, вынудив меня, в свою очередь, завалиться на дядю, а тот при очередном толчке автобуса умудрился нажать на спусковой крючок «трофейной» винтовки. Грохнул оглушительный выстрел, и пассажиры автобуса дружно завопили от страха. Воспользовавшись буквально секундной передышкой, налетчик вывернулся из рук атакующей его фурии и мышкой шмыгнул во всё еще открытую дверь. В эту секунду автобус преодолел последнее древесное препятствие, и от резкого толчка ретивая дама, потеряв равновесие, рухнула прямо мне под ноги.

Банц, банц – разлетелось вдребезги зеркало заднего обзора, и автобус, судорожно вильнув в сторону, едва не опрокинулся в кювет. По счастью, в последний момент водителю удалось выправить ситуацию, но в салоне уже началась паника. Пули бойко били по стеклам, народ валился друг на друга, истерично вопили женщины, истошно завывал разношенный мотор, придавленная моим ботинком драчливая дама верещала, словно взбесившаяся сирена…

Несмотря на весь этот содом, у меня достало сообразительности поинтересоваться, не пострадал ли водитель. Оказалось, пострадал: пуля по касательной пробила хлипкую дверцу и вырвала из левого бока бедняги приличный кусок плоти. Кровь лила ручьем, и я понял, что долго раненый шофер за баранкой не продержится. Требовалось не только срочно сделать ему перевязку, но и удержать машину на шоссе.

Опершись на разделяющую нас перегородку, я одной рукой принялся стаскивать водителя с сиденья, а другой – крутить руль. Получалось не очень хорошо, поэтому, стараясь перекрыть гвалт, я начал во весь голос давать указания Владимиру Васильевичу. Дядя, надо отдать ему должное, проявил прямо-таки чудеса дипломатии: через некоторое время шум в салоне утих. Теряющего сознание водителя оттащили назад и с помощью подручных материалов оказали ему первую помощь, а я полностью переключился на управление автобусом. Выяснил попутно и причину «черепашьего» хода машины: четвертая скорость не включалась вовсе, а газовать на третьей было слишком опасно, поскольку мотор тут же начинал перегреваться.

Взглянув в чудом сохранившийся осколок зеркала заднего вида, я обнаружил погоню: бандиты гнались за нами на мотоцикле с коляской. Приблизившись на достаточное расстояние, они принялись методично стрелять по колесам автобуса, и, как ни старался я увернуться, по прозвучавшему вскоре позади громкому хлопку догадался, что одна покрышка уже пробита. Мысленно чертыхнувшись, начал лихорадочно искать выход из ситуации: и остановиться нельзя, и продолжать движение равносильно самоубийству.

«Ну что ж, лучше уж ужасный конец, чем ужас без конца! – пришел я к неутешительному выводу. – Помирать, так с музыкой!»

Перевесив BXP на грудь, я резко нажал на педаль тормоза и развернул автобус поперек дороги. Мой маневр застал грабителей врасплох: пытаясь обогнуть неожиданную преграду, но не успев затормозить, они с треском врубились в наш борт. Не теряя времени, я высунулся по пояс из окна и навскидку выпустил весь магазин по мотоциклу, стараясь попасть в бензобак. Краем глаза отметил, что после первой же очереди водитель рухнул на руль, не подавая больше признаков жизни. Увял и тот, что палил из коляски по нашим колесам: при столкновении с автобусом он просто выронил свое оружие и теперь съежился, видимо, где-то в недрах мотоцикла. Третий же бандит, однако, сдаваться не собирался. Вовремя соскочив с мотоцикла и укрывшись за корпусом автобуса, он дождался, пока у меня закончатся патроны, и когда мой автомат затих, тут же выскочил и начал палить из охотничьего ружья в нашу сторону.

Дыхание мое остановилось, сердце замерло на полутакте. Как на грех, я плотно застрял в тесном окошке, и теперь представлял собой ну просто идеальную мишень! Черные дырки двустволки уже уставились прямо в мои глаза, когда откуда-то сбоку, почти одновременно с ружейным, бабахнул одиночный винтовочный выстрел. Бандит испуганно дернулся, и посланная им пуля пролетела мимо, слегка, правда, задев мою щеку. От страха мне удалось наконец просочиться обратно в кабину, и я, ощутив, как бешено застучало молчавшее доселе сердце, спешно перезарядил автомат. Затем открыл дверь автобуса и по-пластунски, вылизывая животом каждую ступеньку, выполз наружу.

За ободом ближайшего колеса я почувствовал себя в относительной безопасности и начал вычислять дислокацию неприятеля. Отвлекая внимание бандитов, Владимир Васильевич еще трижды выстрелил из трофейной винтовки, и я понял, что у него остались максимум два патрона.

Высунув ствол своего верного автоматика из-за колеса, я дал по мотоциклу короткую очередь и тотчас отпрыгнул в сторону. Поскользнувшись, угодил в кювет, едва ли не доверху наполненный размокшей от дождей глиной, и спустя минуту осторожно выглянул из него. Сквозь щель между днищем автобуса и дорогой увидел, что водитель всё так же безжизненно висит на руле, а второй бандит, накрепко застряв, безуспешно пытается выбраться из покореженной коляски. Третий же, самый настырный, стоя на коленях, дрожащими руками пытался перезарядить ружье. Ждать, пока он закончит, в мои планы не входило, и я аккуратно надавил на спуск BXP. Бандюга вскрикнул и, со стоном выронив свое оружие, начал отползать к ближайшим зарослям.

Странно, но радоваться победе отчего-то не хотелось: в голове стоял тупой звон, во рту разлилась противная горечь. Я неторопливо выбрался из грязи и, пошатываясь, побрел к мотоциклу. Бандит, застрявший в коляске, при моем появлении начал что было мочи вопить и колотить себя по бритой голове.

«Извиняется за причиненные хлопоты, гад, – догадался я. – Клянется, что никогда больше не будет разбойничать… Ну да и черт с ним, больно он мне нужен…»

Я равнодушно собрал разбросанное по дороге оружие, закинул его в автобус и снова занял водительское место. Салон к этому времени напоминал уже настоящий медпункт: пассажиры, пострадавшие от осколков стекла и ружейной дроби, активно перевязывали и заклеивали пластырями друг друга. К сожалению, досталось и Владимиру Васильевичу: три или четыре дробины угодили ему в правую руку и в спину, не считая порезанного стеклом лица. По счастью, сбоку от водительского кресла обнаружилась медицинская аптечка, из которой я позаимствовал пузырек йода и парочку широких бинтов, а для предотвращения возможного заражения крови один из пассажиров пожертвовал бутылку крепчайшего самогона.

Когда с медицинской частью было покончено, снова тронулись в путь. Мотор работал исправно, и неожиданно я пришел к выводу, что именно на этом автобусе нам с дядей и нужно добираться до госпиталя. Тем более что пострадавшим пассажирам автобуса тоже, на мой взгляд, требовалась квалифицированная медицинская помощь…

Около пяти вечера мы благополучно въехали в Массангену. К моему удивлению, на конечной остановке сошли только две трети пассажиров – остальные выразили живейшее желание ехать с нами и дальше, в госпиталь. По совести говоря, я с удовольствием остановился бы здесь до утра, поскольку очень устал, но неважное состояние дяди заставило меня собраться с силами и продолжить путь. Пополнив вскладчину запас бензина, мы потом очень удачно успели к отправке парома, и где-то уже через час наш изрядно полегчавший автобус мчался по направлению к селению Мачубере.

Однако пока доехали до Триндаде, уже стемнело, и дальнейший наш путь оказался под вопросом: во-первых, у автобуса работала только одна фара, а во-вторых, никто не знал точной дороги. Подкрепившись остатками булок и горстью сушеных слив, я начал уже готовить себе спальное место, как вдруг ко мне подошел один из новых пассажиров, подхваченных мною по дороге (я пообещал парню подкинуть его до деревеньки Джимо, куда он направлялся к родственникам). Вот до этой-то деревни случайный попутчик и вызвался подсказать дорогу. Добавил даже, что, мол, сразу за Джимо и начинается озеро, на противоположном берегу которого располагается нужный нам госпиталь. Услышав заветное слово, я тотчас вернулся к рулю.

Местный Сусанин довольно уверенно направлял нашу болезненно стонущую колымагу по пустынным дорогам, но после трех ночи начал клевать носом и, разумеется, пропустил нужный поворот. В результате, полностью опустошив бензобак, мы застыли на безвестном перекрестке двух дорог. В каком-то смысле в этом был даже свой плюс: никто теперь не мог проехать мимо, не поделившись с нами хотя бы толикой бензина. Однако надежды мои не оправдались. Первым к перекрестку вырулил громадный лесовоз с дизельным двигателем. Водитель, с ходу обложивший меня витиеватым мозамбикским матом, сдвинул своим широченным бампером наш автобус в сторону и исчез во мгле.

А под утро нас разбудил оглушительный сигнал сирены. Как потом выяснилось, мы мешали проезду военной колонны из полутора десятков грузовиков, и командир соединения, заподозрив в нашей развалине возможную засаду и остановив свои машины на достаточном удалении, выслал вперед разведку.

Пока мы протирали глаза, наш автобус окружил уже целый взвод решительно настроенных солдат. Но когда они увидели окровавленные бинты и заляпанную грязью одежду пассажиров, оружие сразу опустили. Более того, приняли в нашей судьбе посильное участие: сопровождавший колонну капитан толково указал, какой дорогой нам следует ехать, а солдаты поделились двумя канистрами бензина. Винтовки и ружья бандитов они, правда, конфисковали, но зато поделились перевязочными материалами, водой, шприцами и противолихорадочной сывороткой.

На радостях мы снова развернули дорожный лазарет, и на пару с драчливой дамой я стал делать перевязки и колоть всем подряд спасительный препарат. В какой-то момент поймал себя вдруг на мысли, что полностью адаптировался к чужой стране: «Мог ли я и предположить в Москве, что попаду здесь в такой переплет? И, вроде как, не сдрейфил, справляюсь потихоньку…»

– Чему улыбаешься? – поинтересовался дядя, с трудом разлепив спекшиеся губы.

– Да просто припомнил, что основоположник марксизма писал когда-то, что бытие якобы определяет сознание. И вот я, – указал я на себя зажатым в руке шприцем, – яркое, оказывается, тому подтверждение. Еще какой-то месяц назад бодренько шустрил себе по столице и думать не думал о жизни в других странах, а вот оказался здесь, и ничего – быстренько приспособился…

– Советский человек, Саня, он самый из всех приспособленный, – одобрительно хмыкнул дядя. – Я в свое время немало походил по чужим странам… Там ведь всё как: если ты клерк, то только бумажки пишешь, если грузчик – только мешки таскаешь. А наш человек, возьми любого, всегда и швец, и жнец, и на дуде игрец! Потому-то наши люди везде и приживаются, потому и успехов достигают в любом деле. У нас ведь в головах преград нет: надо лечить – будем лечить, потребуется завтра в тундре завод построить – даже не спросим, зачем он там нужен… Надо – значит надо! Нас ведь так с детства приучили, – вздохнул Владимир Васильевич и сменил тему: – Ну как там, Сань, мои дырки поживают? Сильно воспалились?

– Нормально всё, – бодро отрапортовал я, накладывая смоченную спиртом повязку на изрядно покрасневшую грудь старпома, – до свадьбы заживет.

– А до госпиталя далеко еще?

– Насколько я понял вояк, осталось меньше ста километров. Если обойдемся без приключений, то часа через три доскребемся…

– Дай-то бы бог, – устало опустил дядя голову на свернутую рулоном куртку.

– Кстати, могу предложить глоточек самогона…

– Да ну? – вмиг оживился Владимир Васильевич. – А чего ж молчал? Наливай!

– Рад бы, да не во что. Придется по-русски, из горла, – и я придал дяде сидячее положение.

– Ух-х, крепка, зар-раза! – крякнул старпом, сделав два солидных глотка.

– Бр-р-р, – дружно вздрогнули все свидетели этой варварской сцены.

– Спокойно, друзья, – объявил я им, – это исключительно для профилактики кишечных болезней.

Стоило дяде перевести мои слова, как ко мне сразу же потянулись всевозможные емкости: от бумажных кулечков до бритвенных стаканчиков. Пришлось всем страждущим налить по глоточку, обделив лишь себя: увы, пора было садиться за руль.

Пожевав стручок едкого красного перца (самое действенное средство от сонливости!), я завел двигатель, и наше путешествие продолжилось.

У деревеньки Джимо мы распрощались с незадачливым проводником, а еще через два часа дорожных мучений показалась и деревня Мангуача.

– Госпиталь, госпиталь! – взволнованно заголосили попутчики.

Но я и без их подсказок видел уже и колышущийся на флагштоке голубой флаг, и ряд новеньких палаток, помеченных красными крестами, и белый вертолет фирмы Сикорского.

Стоило мне выключить двигатель и открыть дверцу, как тут же подбежали парни в зеленых халатах и начали деятельно и одновременно бережно принимать пострадавших. Вместе с ними явился офицер с непонятными знаками отличия, который решил без промедления устроить мне форменный допрос. Я же, представившись русским ученым, ограничился лишь сообщением, что доставил транспорт с ранеными из Массангены, после чего, заявив, что очень устал и тоже ранен, от беседы отказался. Офицер нехотя ретировался, на прощание строго пообещав поговорить со мной позже.

Облегченно вздохнув, я собрал наши пожитки и принялся искать место, где их можно было бы оставить на хранение. Но, не дойдя до ближайшей палатки двух десятков метров, почувствовал вдруг сильное головокружение и, чтобы не упасть, спешно опустился на землю. Мимо сновали какие-то тени, мир вокруг начал раскачиваться из стороны в сторону, в глазах всё поплыло…

В сознание я пришел только вечером. Сначала вернулись слух и осязание, потом ощутил, что лежу в кровати. Открыв глаза, понял, что нахожусь в общей палате, рассчитанной, самое малое, человек на сорок, и что привязан к койке брезентовыми лямками, а к левой руке подсоединена вдобавок еще и капельница.

– Эй, кто-нибудь! – позвал я на ставшем почти уже родным английском.

Зашуршали легкие шаги, и моему взору предстала юная золотоволосая дива в белоснежном передничке и аккуратно венчающей голову пилотке. Правильное бледное лицо отражало полную бесстрастность, и я почувствовал себя подопытной мышью в руках матерого вивисектора.

– Лейтенант медицинской службы Мария Анжу, – сухо представилась дива. – Вас что-то беспокоит?

– Меня зовут Алекс, – промямлил я, ощутив странную неповоротливость языка. – Почему меня язык не слушается?

– Вам сделали операцию, – мельком заглянула она в свой блокнотик, – и действие анестезии пока еще сохраняется. Не волнуйтесь, это ощущение скоро пройдет…

– Операцию? Зачем? – я был потрясен.

– Из вас извлекли шесть инородных предметов, наложили восемь швов. А уж степень вашего истощения настолько велика, что никто и не ожидал, что вы сегодня очнетесь, – краешком губ улыбнулась Анжу

– Истощения? – недоверчиво переспросил я.

– А сколько вы весили раньше, Алекс? – вопросом на вопрос ответила она.

– Девяносто два, – припомнил я показания стоявших в раздевалке Сандуновской бани весов.

– Сейчас – шестьдесят три, – отрезала госпожа лейтенант, – и вам придется провести у нас не менее двух недель.

– А где мои вещи? – тотчас вспомнил я о «Глазе Лобенгулы».

– Ваши вещи, если их можно так назвать, – дива не сдержалась от брезгливой гримасы, – упакованы в пластиковый мешок и помещены в специальное хранилище. Не волнуйтесь, не пропадут.

– Спасибо. А как бы мне тогда поесть, выпить кофе и… сходить по нужде? – осведомился я о самом насущном.

– Желаете всё сразу или по отдельности? – несколько грубовато пошутила она.

– С такой очаровательной сиделкой готов на любые эксперименты, – парировал я.

– Какой вы, однако, языкастый, – дернула плечом сиделка. – Интересно, кто вы по национальности? Акцент у вас явно не американский, для англичанина словарный запас бедноват…

– Не гадайте, я из России.

– Не может быть! И каким же это ветром вас сюда занесло?

– Вытаскивал своего родственника из одной передряги…

– И вытащили?

– Почти. Может быть, вы его даже видели: высокий такой старикан с рыжей бородой. Мы утром вместе приехали…

– Мой Бог! – всплеснула руками девушка. – Неужели тот полумертвый джентльмен и есть ваш родственник?

– Что значит «полумертвый»?! – вскричали, пробуя избавиться от страховочных ремней.

– Успокойтесь, Алекс, – лейтенант обеими руками припечатала мою голову к подушке. – Просто на нем живого места не было, а у нас такое состояние называется крайне тяжелым. Но вашего родственника уже прооперировал профессор Бриджес, наш лучший хирург. Четыре часа, между прочим, не отходил от стола! Так что не переживайте, теперь всё будет хорошо.

– Спасибо, Мария, – благодарно прошептал я. – Простите, а его вещи хранятся там же, где мои?

Негодующие глаза сиделки вонзились в меня двумя кинжалами:

– Да что вы всё о вещах беспокоитесь?! Подумайте лучше о своем самочувствии!

– Так нам ведь скоро дальше идти, – еще тише пролепетал я, почувствовав вдруг накатившую слабость, – а там всё наше снаряжение…

Образ прекрасной сиделки на этом расплылся, и я снова провалился в бездонную черную пропасть.

Наутро златовласую фею у моей больничной койки сменил белобрысый парень, назвавшийся Эриком. Поскольку к офицерскому составу ООН сей юный швед не принадлежал (служил вольнонаемным стажером), поладили мы очень быстро. Именно Эрик и приволок мне откуда-то (за вознаграждение в пятьдесят долларов) комплект спецодежды санитара, который я клятвенно пообещал вернуть. Причем парнишка даже не поинтересовался, зачем мне это надо: явно впервые оказавшись в столь необычной стране, он смотрел на всё происходящее широко распахнутыми глазами и маниакально стремился услужить каждому, полагая, что именно так и следует бороться за мир во всем мире.

Спецодежда же потребовалась мне для своего рода маскировки: пользоваться телефоном здесь разрешалось только сотрудникам. Однако до момента проведения задуманной «операции» целых четыре дня пришлось ждать, когда меня наконец отключат от капельницы и снимут стягивающие грудь лямки. Вдобавок в состав одного из лекарств, трижды в день скармливаемых мне медработниками, явно входило сильнодействующее снотворное, поэтому весь мой образ жизни в течение этих суток можно уложить всего в три слова: поел, поспал, оправился.

* * *

Утром пятого дня я встал рано-рано и тихо-тихо. Выбрился обнаруженной в прикроватной тумбочке бесхозной бритвой и, не дожидаясь, пока обитатели госпиталя протрут глаза, двинулся на разведку, заранее переодевшись, разумеется, в принесенную Эриком спецодежду. Хитрость моя вполне удалась, и уже через полчаса я точно знал, где находится главная операционная, где – узел связи, а где – палатки для персонала. Оставалось выяснить, где именно хранятся наши с дядей вещи, но, как назло, возле каждой мало-мальски важной палатки стоял часовой, внимательно проверяющий у всех входящих пропуска. Пришлось потихоньку ретироваться обратно в палату.

С одной стороны, ничего плохого в своем пребывании в госпитале я не видел: учтивый и квалифицированный персонал, бесплатные питание и лечение, регулярные физиотерапевтические процедуры. Но, с другой стороны, наличие на территории госпиталя многочисленной военной охраны ни на минуту не позволяло забыть, что в любой день тебя могут отсюда вывезти. Оно и понятно: всё же госпиталь, пусть даже и такой уважаемой организации, как ООН, – это вам не гостиница! Согласно незыблемым правилам пациентов здесь держали лишь до того момента, пока их жизни или здоровью угрожала реальная опасность. Как только подобная угроза исчезала, вчерашних больных переодевали либо в обеззараженную их собственную одежду, либо в незамысловатые наряды из расходного фонда и немедленно отправляли туда, откуда они прибыли.

И вот теперь, подобно дамоклову мечу, аналогичный сценарий навис над моей головой. Я даже знал (спасибо Эрику!), что относительно меня уже послан запрос в Йоханнесбург, – на предмет безвизового пропуска до ближайшего международного аэропорта. Понятное дело, что такой расклад меня не устраивал совершенно, ведь Владимира Васильевича по тому же сценарию могли отправить, например, в столицу Замбии Лусаку. И как бы мы потом искали друг друга?

Словом, когда вечером в палату вошла лейтенант Мария, я пребывал в расстроенных чувствах.

– Что случилось, Алекс? – присела она рядом. – Отчего столь мрачный вид?

– Меня, похоже, скоро отсюда выпишут, – недовольно буркнул я.

– Так это же хорошо! – с ноткой недоумения воскликнула она. – Здоровье ваше восстановилось, и скоро вы опять станете свободным человеком.

– Да, но если меня отвезут в ЮАР, не факт, что моего дядю, которого, разумеется, выпишут позже, отправят туда же. Мари, свет очей моих, – вцепился я в ее руку, словно герой-любовник из дешевой оперетки, – придумайте что-нибудь, чтобы нас с ним не разлучили! Он и без того провел здесь много лет, у него нет никаких документов, он ведь опять где-нибудь затеряется! Ну неужели у меня нет ни одного шанса задержаться здесь до его выписки?! Прошу вас, помогите!

– Даже не знаю, что вам ответить, Алекс. Я, конечно, поговорю с главврачом, но, к сожалению, мы, медицинский персонал, ведаем лишь процессами лечения и восстановительной терапии, а все остальные вопросы – прерогатива исключительно военной администрации.

– А на каких же правах тогда находятся здесь парни вроде нашего шведа Эрика или, к примеру, санитара-придурка Базеля? Они-то как сюда попали?

– Они волонтеры, – терпеливо пояснила Мария, – вольнонаемные из числа вспомогательного персонала.

Это весьма распространенная практика: чтобы получить преференции при поступлении в медицинские университеты, многие молодые люди проходят сначала службу в подразделениях ООН…

– А нельзя ли и мне устроиться здесь таким же волонтером?

– В принципе можно, – пожала дива плечиками. – Люди нам постоянно нужны, ведь волонтеры, отправляясь сопровождать выписанных пациентов, зачастую не возвращаются – оседают в более интересных для них местах. Но без согласия главврача, Алекс, в любом случае не обойтись.

– Мария, умоляю, замолвите за меня словечко! Я ведь не требую оплаты за свой труд: только кофе с утра да немного мяса вечером. Ну и, конечно, от вашей милой улыбки не отказался бы, – на этих словах я, неожиданно даже для самого себя, привстал с подушки и чмокнул красавицу-сиделку в щечку.