Текст книги "Роман Ким"
Автор книги: Александр Куланов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложение 1
Выписка из метрической книги Успенского собора г. Владивостока
Родился 1 августа. Крещение – 27 августа. Имя – Роман. Родители – русский подданный из корейцев Николай Николаевич Ким и законная его жена Надежда Тимофеевна, из корейцев, оба православного вероисповедания.
ФИО восприемников – присяжный поверенный Иоанн Романов Баженов и д. советника Михаила Эдуардов Эверсман девица Мария.
Обряд крещения совершал священник Михаил Покровский с псаломщиком Алексием Смирновым.
Архив ГДВУ. Ф. 117. Оп. 1. Д. 2294. Л. 5 (об.) и 6. Получено А. В. Буяковым
Приложение 2
Статья Кимура Хироси в журнале «Бунгэй Синдзю», № 1,1984.
Перевод В. А. Бушмакина
Портрет одного писателя. Советский писатель-детективщик. Загадки Романа Кима. Жизнь человека, имевшего три родины и ставшего игрушкой в руках судьбы.
Встреча на Ленинских горах
10 июля 1958 года. Стрелка часов перевалила за два часа пополудню. Я привел себя в порядок, взял маленький саквояж и вышел из комнаты общежития Московского университета. Спустившись на лифте с девятого этажа, где была комната, на первый, я показал пропуск, прошел через ворота и направился к обзорной площадке на Ленинских горах, как мне было указано. Я собирался встретиться с Романом Кимом, с которым мы переписывались более трех лет.
Кажется, я узнал о Романе Киме где-то в 1954 году. О нем рассказал литературный критик Иваками Дзюнъити[455]455
Иваками Дзюнъити (1907–1958) – в 1950-е годы известный сторонник дружественных отношений с СССР.
[Закрыть], вернувшийся из путешествия в СССР. Такие поездки были тогда редкостью. Из его рассказа я узнал, что в Москве есть писатель корейского происхождения Роман Ким, пишущий по-русски, и что пишет он редкие тогда в СССР детективы, и что он интересуется издающимися в Японии детективами. Кроме того, что я по специальности занимаюсь русской литературой, на досуге я иногда развлекаюсь чтением детективов, поэтому меня заинтересовало, что и в Союзе появился такой писатель. Я сразу же отправил от себя письмо, и ответ пришел быстро. В письме был список из нескольких детективов, включающий в том числе переводы, и была просьба отправить их в обмен на интересующие меня русские книги. Кроме того, было написано, что он не против того, чтобы я впредь ему писал по-японски, но он просил прощения, что сам будет писать по-русски, как и в этом письме. Я быстро прикупил указанные книги и сразу отправил их авиапочтой. Ответное письмо, пришедшее через месяц, было заполнено благодарностями сверх меры. И было написано, чтобы я поскорей без стеснения написал ему, если есть какие-то русские книги, которые ищу.
Комната с красными стенами
Так началась наша переписка и обмен книгами. Прошло почти три года. И вот в июле 1958 года я впервые вступил на московскую землю с тем, чтобы участвовать в международном семинаре по русской литературе, проводившемся в МГУ.
Как мне сказал г-н Ким по телефону, я быстрым шагом пошел на смотровую площадку на Ленинских горах. Раньше они звались Воробьёвыми горами. Это то знаменитое место, где занявший Москву Наполеон, сойдя с лошади, подумал, что «город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность»[456]456
Цитата из романа Л. Н. Толстого «Война и мир» (том 3, часть III, XIX). Слова, сказанные в романе Наполеоном. Предваряющие цитату слова несколько неточны: по Толстому, Наполеон сказал это перед тем, как войти в Москву (2 сентября 1812 года).
[Закрыть]. В тот день там толпилось много похожих на туристов людей. Я на миг замер и огляделся. И тогда ко мне подошел и заговорил один джентльмен. «А, Кимура-сан! Я – Ким. Наконец-то мы с вами смогли встретиться. Пойдемте ко мне домой». Он посадил меня в ждавшее его такси и на красивом русском сказал водителю, куда ехать.
Тогда (и до самой смерти) он жил по адресу Москва, Г21, Зубовский бульвар 16/20, квартира 128. Когда мы начинали переписываться, был другой квартал, но с некоторых пор он изменился на этот, и мне объяснили, что это рядом с парком Горького. Говорят, что название было дано потому, что в царские времена здесь была усадьба графа Зубова, но теперь здесь довольно старого вида многоквартирный дом со внутренним двориком. В зале его не очень просторной трехкомнатки бросались в глаза красные стены. На одной из этих красных стен висела репродукция английского абстракциониста Николсона. Семья состояла из трех человек: хозяина, его жены Любы и ее младшей сестры Веры. Сестры были польского происхождения, и мне доводилось слышать, что Люба в молодости нравилась поэту Маяковскому. Стоявший в спальне фотопортрет Любы в молодости был очень красив. У сестер еще был старший брат, бывший армейский полковник, в войну с Германией он был подчиненным Брежнева. Я и с ним тоже встречался несколько раз. Последний раз был после смерти Любы, когда я ходил к ней на могилу проведать. Этот великан-полковник удивил меня, когда вдруг зарыдал, увидев мое лицо на входе в Ваганьковское кладбище. Мне показалось, что я столкнулся с русской темпераментностью.
Роман Николаевич Ким родился 20 июля 1899 года (1 августа по новому стилю) во Владивостоке. Поскольку в русских именах Николаевич означает, что имя отца было Николай, возможно, что его отец-кореец имел русское имя Николай. Однако его корейским именем было Ким Пён Хак[457]457
Японское чтение – Кин Хэйгаку.
[Закрыть], а корейским именем Романа было Ким Ги Рён. Его отец был корейским антияпонским политиком и до конца был против слияния Японии и Кореи. Когда Корея стала колонией Японии, он как политический эмигрант уехал в тогдашнюю царскую Россию, во Владивосток, где и родился Роман. По словам Романа, его мать окончила женскую католическую школу в Пекине[458]458
Вероятно, имеется в виду французская женская католическая школа, существовавшая в южной части Внутреннего города.
[Закрыть] и свободно владела французским. Когда Роман учился в Кэйо Ётися[459]459
Ётися (дословно «детское заведение») – школа начальной ступени при частном университете Кэйо.
[Закрыть] (т. е. в начальной школе), она ездила с ним, и его старые товарищи помнят заходившую в школу «маму в европейской одежде», что было тогда редкостью.
Роман поступил в Кэйо Ётися 13 сентября 39 года Мэйдзи (1906 год)[460]460
Дата поступления подтверждается «Хронологией Ётися».
[Закрыть], и этому предшествовали следующие обстоятельства. Отец Романа думал, что «единственным способом узнать вражескую Японию является получение там образования», поэтому, когда его сын достиг школьного возраста, он отправил его учиться. Обычно в другую страну отправляют после наступления совершеннолетия, поэтому можно представить себе, насколько жестко был настроен его отец, отправляя по указанным выше причинам сына, которому только исполнилось семь лет, учиться во вражескую Японию за морем. То, что Романа приняла на время учебы семья Сугиура Дзюго[461]461
Сугиура Дзюго (1855–1924) – деятель образования, философ, националист. (Другой вариант чтения имени Сигэтакэ.)
[Закрыть], говорит о том, что у отца Романа были какие-то связи с Японией, хотя он и был эмигрировавшим антияпонским политиком. Сугиура Дзюго был в то время смотрителем «учебного кабинета» наследного принца[462]462
То есть будущего императора Сева. Эту должность Сугиура Дзюго занял в 1914 году, то есть под самый конец пребывания P. Н. Кима в Токио.
[Закрыть], то есть был тем, чем был Коидзуми Синдзо[463]463
Коидзуми Синдзо (1888–1966) – экономист, деятель образования. Был советником по образованию принца Акихито (нынешнего императора) с 1949 года.
[Закрыть] для нынешнего наследного принца. Для этой статьи я искал материалы по Роману Киму в исторических документах семьи Сугиура, но, к сожалению, не нашел. Однако причиной того, что Роман вдруг вернулся на родину посреди Фуцубу[464]464
Фуцубу – дословно «общее отделение». Название школы средней ступени при университете Кэйо.
[Закрыть] (то есть школы средней ступени), была семья родственников Сугиура. В этой семье не было детей, и пошел разговор об усыновлении умного молодого Романа. Когда семья Сугиура передала это его отцу, тот спросил сына: «А ты что думаешь?» Ответ был таков: «Я влюбился в Японию и хотел бы стать японцем».
Услышав этот ответ, отец «вскипел гневом» (слова г-на Кима) и приказал ему немедленно возвращаться. Впрочем, Роман не всё это время жил в семье Сугиура. Похоже, что вначале он жил в общежитии при школе, в документах на поступление именем опекуна указано имя отца, Ким Пён Хак, а адресом указано Кодзимати-ку, Хиракава-тё, 5–26; в документах на отчисление значатся Сугиура Рюкити [466]465
Сугиура Рюкити (1868–1930) – коммерсант, пионер японско-российской торговли. Еще до Русско-японской войны открыл во Владивостоке торговый дом «Сугиура Ёко», унаследовав небольшой магазин «Сугиура Сетэн». После Русско-японской войны переехал в Харбин.
[Закрыть] и адрес Усигомэ-ку, Вакамия-тё, 32[467]466
В настоящее время относится к Синдзюку-ку.
[Закрыть]. Похоже, что его отец и после эмиграции был одним из лидеров антияпонского движения, и Ан Чжун Гын[468]467
Ан Чжунгын (1879–1910) – борец за независимость Кореи. Считается национальным героем в Корее и преступником в Японии. Схвачен на месте убийства Ито Хиробуми, казнен в тюрьме города Редзюн (нынешний Луйшунь, бывший Порт-Артур).
[Закрыть], убивший 26 октября 1909 года Ито Хиробуми[469]468
Ито Хиробуми (1841–1909) – политический и военный деятель, первый премьер-министр эпохи Мэйдзи. Активный сторонник войны с Китаем, присоединения Кореи, первый генерал-резидент Кореи в период японского протектората.
[Закрыть] на вокзале Харбина, был послан его группой. Роман запомнил лицо Ана, заходившего к его отцу, когда Роман был еще маленьким, и рассказывал, что, когда пришла весть об удаче покушения, во владивостокском доме Кимов закатили большой пир на три дня и три ночи. В то время Роман был в Японии и, вероятно, узнал об этом после возвращения. Похоже, что до преклонных лет он не рассказывал об этом никому, кроме близких людей. Наверное, особенно японцам ему было тяжело говорить, что убийца к Ито Хиробуми был подослан его отцом[470]469
Причастность Ким Пенхака подозревалась еще в изначальном следствии. В одной из следственных справок прямо указывалось, что старший сын его учится в Кэйо.
[Закрыть].
Кстати, Пак Ын Сик[471]470
Пак Ын Сик (1859–1925) – ученый, политический деятель. Второй председатель Временного правительства Кореи.
[Закрыть] в книге «История движения за независимость Кореи»[472]471
Название книги в оригинале приведено неточно. Использовано название Кореи «Чосон», хотя в самой книге использовано «Хангук», и пропущено «Кровавая…».
[Закрыть] об Ан Чжун Гыне пишет, что точно известно, что он был в России два раза до убийства Ито Хиробуми. Вероятно, связи с отцом Романа относятся к этому периоду. Однако это выражение «посланный отцом убийца» из уст пожилого г-на Кима нужно, наверное, воспринимать с некоторой скидкой. Ан Чжун Гын был не простым убийцей, а человеком с очень хорошим образованием. Об этом же пишет Пак Ын Сик. Об этом можно говорить, например, потому, что, когда его схватили русские солдаты, он прокричал «Да здравствует независимость Кореи!» на латыни[473]472
Это, впрочем, неудивительно, если вспомнить, что он был католиком.
[Закрыть]. Однако в современных энциклопедиях советского издания (даже в исторических!) имя Ан Чжун Гын не дается отдельной статьей, и даже в статье про Ито Хиробуми указано только «патриот Кореи». Возможно, это потому, что Сталин смертельно боялся террористов и запретил всё, что могло приукрасить терроризм.
Время в Кэйо
О его детском времени в Кэйо написано в книге его одноклассника Сига Наодзо[474]473
Сига Наодзо (1899—?) – архитектор, эссеист.
[Закрыть] (младший брат Наоя[475]474
Сига Наоя (1883–1971) – писатель, один из главных представителей литературной группы Сиракаба (Береза).
[Закрыть]) «Биография болвана»[476]475
Издание 1958 года. Цитирование в статье с пропуском (место пропуска указано), в скобках – примечания Кимура.
[Закрыть].
«Человеком, который дал мне сорвать запретный плод не яблок, а сигарет, был Кин Кирю (здесь иероглифы отличаются от тех, что указаны в школьной ведомости, видимо, это ошибка памяти Сига Наодзо)[477]476
[Закрыть]. Он говорил, что его отец был патриотом Кореи и по некоторым обстоятельствам эмигрировал в Россию. Еще он говорил, что его матерью была русская (это тоже ошибка памяти, мать была кореянкой), но на полукровку он был не особо похож. Он был в некоторых отношения развит больше нас и во втором или третьем классе Фуцубу[478]477
То есть на восьмой или девятый год пребывания в Японии, в 1913 или 1914 году.
[Закрыть] уже безответно влюбился. Угораздило же его влюбиться в дочь Сугиура Дзюго. Во-первых, похоже, она ничего не знала, да и вообще это были детские невинные разговоры. Но когда он нам, друзьям, рассказывал о своей сердечной грусти, я, по крайней мере, слушал его со смешанными чувствами зависти и ревности.
Иногда он показывал пристрастия к старому Эдо, то с видом знатока рассказывая о забегаловках с суси, то подражая манере рассказов о привидениях, кажется, Энъу[479]478
Санъютэи Энъу – имя нескольких поколений рассказчиков веселых историй ракуго. На указанный период приходится деятельность Энъу Первого (1860–1924).
[Закрыть]. Этим он затуманивал нам мозги. В сумо он отдавал предпочтение борцу Татияма[480]479
Татияма Минээмон (1877–1941) – борец сумо, екодзуна (чемпион) с 1909 по 1916 год.
[Закрыть], и от его “броска-пушки” и я, и Табо тут же улетали за пределы круга.
Это было во втором или третьем классе Фуцубу. Он принес большой красиво изданный журнал по искусству на русском языке, сказав, что это отец ему прислал.
Там было много работ Гогена, Сезанна, Шагала и других в трехцветной печати, а я и сейчас помню, как удивился, почему же там нет Ван Гога. Не могу забыть, какими удивленными глазами я разглядывал картины Шагала, наполненные фантастичным, загадочным обаянием.
А еще этот Кин Кирю резал на досках слащавые гравюры в духе Юмэдзи[481]480
Такэхиса Юмэдзи (1884–1934) – художник, поэт, очень популярный как иллюстратор книг в период конца эпохи Мэйдзи по эпоху Тайсе.
[Закрыть]. Заведующий учебным кабинетом наследного принца Дзюго-сэнсэй, похоже, и не ведал, что творится в комнате опекаемого сбоку от прихожей его собственного дома. <…>[482]481
Здесь пропущен эпизод, не имеющий отношения к P. Н. Киму, про то, как сам Сига Наодзо выставлял картины на выставку. Важно там только повторное указание третьего года школы средней ступени.
[Закрыть] Рассказ у меня немного перескочил, но на эту выставку Ким Кирю тоже выставил две ксилографии. Сидящую на стуле обнаженную кисти Окада Сабуросукэ[483]482
Окада Сабуросукэ (1869–1939) – художник, рисовавший в европейской манере. Известен своими пейзажами и изображениями типичных японских красавиц.
[Закрыть] и картину наполовину высунувшейся из-за занавески очень красивой девушки с прической момоварэ кисти Такэхиса Юмэдзи. Доски для них он вырезал сам.
Потом он бросил школу и уехал то ли в Корею, то ли в Россию и на память оставил мне одну из этих досок. Ту, на которой была изображена обнаженная на стуле. Я повесил ее на притолоку в своей комнате. Не то чтобы она мне очень нравилась, но просто на память о нем повесил. Однажды ко мне зашел старший брат, походил под этой картиной нервно, потом раздраженно рявкнул: “Неприятная картина, вкус у нее плохой. Сними ее прочь”, и вышел».
Приведенный выше эпизод очень интересен, но, по словам других его одноклассников, в «Биографии болвана» есть то, что не соответствует фактам. По словам ныне здравствующего Такамидзава Тадао[484]483
Такамидзава Тадао (1899–1985) – издатель, исследователь гравюр укиё-э, основатель исследовательского института гравюр Такамидзава.
[Закрыть], бывшего в то время в хороших отношениях с г-ном Кимом, молодой Ким выставлял не ксилографии, а набросок сценических приспособлений. И я как-то спрашивал г-на Кима в Москве о правдивости этого эпизода в «Биографии болвана», а он, смеясь, ответил: «Ох, и было ли такое? Но правда то, что я был подвержен страсти к старому Эдо. Шатался по окрестностям Асакуса и Хамамати, ходил на выступления комиков ракуго… а вы, Кимура-сан, знаете такой роман “Окавабата”[485]484
Роман писателя Осанаи Каору (1881–1928), изданный в 1912 году.
[Закрыть], это “В мире цветов и ив”[486]485
То есть о мире гейш.
[Закрыть]? Вот такие книги я украдкой читал во время уроков». Больше всего из того, что он мне рассказывал о Ётися, мне запомнился следующий эпизод.
«Еще когда моя учеба за границей только начиналась, надо мной издевались из-за того, что я был корейцем. Но мне хорошо давался спорт, и я особо не обращал на это внимание. Но однажды произошел случай, сделавший меня более популярным. Кажется, это было в четвертом или пятом классе Ётися. В школу посмотреть приехала группа туристов из России, и ее руководитель сказал несколько слов приветствия. На русском, конечно же. А я это перевел! Для меня в этом ничего такого не было, но все – от учителей до учеников – были поражены, и моя популярность резко возросла[487]486
В «Истории Ётися» указывается визит делегации шестнадцати школьников средней ступени из Владивостока и с ними десяти корреспондентов на 3 июля 1909 года. В Дневниках Николая Японского указан приезд этой делегации в Миссию 29 июня. Видимо, эта история действительно вызвала огласку, потому что упоминается чиновником по иностранным студентам Син Хэеном в его речи перед учащимися в Японии корейскими студентами 20 июля 1909 года.
[Закрыть]. И еще было такое. Ёсано Тэккан[488]487
Ёсано Тэккан (1873–1935) – поэт, переводчик.
[Закрыть] из “Мёдзе”[489]488
«Утренняя звезда» – поэтический журнал, основанный Ёсано Тэкканом. Издавался с 1900 по 1908 год.
[Закрыть] попросил меня перевести стихи русских символистов. Я перевел несколько штук и послал ему. Чьи стихи были – уже забыл. И тогда Тэккан-сэнсэй прислал мне, зеленому юноше, благодарственное письмо, адресованное “Киму сэнсэю”. Я с гордостью показывал его друзьям».
Что касается «Мёдзе», непонятно, были ли эти переводы стихов помещены в журнал, но, по крайней мере, насколько я искал для этой статьи, в журнале их не нашел[490]489
Это странная история, поскольку даже на момент выхода последнего номера журнала (ноябрь 1908 года) P. Н. Киму было только девять лет. Удивительно, что молодой человек в таком возрасте может понимать и переводить стихи символистов, тем более что в стране языка он пробыл только два года. Возможно, он умел говорить по-японски еще до поездки, ведь отец имел сношения с японским бизнесом во Владивостоке, да и учиться в элитной школе наравне с японцами, не зная языка, было бы сложно. К тому же он поступил в школу в сентябре, в середине учебного года (в японской системе образования учебный год начинается в апреле), и, судя по дате выпуска, был принят во второй класс. Школьные правила допускали прием в любое время года в соответствующий возрасту класс (как правило, в первый класс Ётися поступали в шесть лет).
[Закрыть]. Как бы там ни было, тот факт, что он до старости хорошо говорил по-японски, получается вполне естественным, если учитывать, как он жил в Японии. Окада Ёсико[491]490
Окада Ёсико (1902–1992) – актриса, бежавшая с мужем Сугимото Рёкити в СССР. При переходе границы арестована, осуждена на десять лет лагерей. После освобождения играла в советском театре и кино.
[Закрыть], впервые встретившая г-на Кима в Москве в 1947 году, в своей книге «Оставшиеся в моем сердце люди»[492]491
«Кокоро-ни нокору хитобито» (изд. 1983).
[Закрыть] так пишет о его японском: «Ким-сан, проведший детство в Ётися и Фуцубу при Кэйо в Токио, порадовал меня красивым японским. У него были характерные окончания слов, что раньше называлось кэйоским говором».
Я тоже наслаждался его чистым японским в комнате с красными стенами на Зубовском бульваре каждый раз, как после 1958 года ездил в СССР: в 1962, 1964,1965 и 1966 годах. И мне странно, почему же он совсем не писал по-японски, если он настолько бегло на нем говорил. О его русском Окада-сан пишет, что «соратники-писатели хвалят за красоту», и тут я вспоминаю, что на склоне лет он говорил, что хотел бы втайне попробовать переводить рассказы Сига Наоя. В молодости он переводил «В чаще» Акутагава Рюносукэ[493]492
В бамбуковой чаще / Пер. Р. Кима. – В кн.: Запад и Восток. М.: Изд. ВОКС, 1926. Кн.1–2. С. 34–44.
[Закрыть] и другие произведения, но не брался за переводы с тех пор, как сам встал на путь писательства. На склоне лет он говорил: «Лаконичную красоту произведений Наоя трудно передать по-русски. Наверное, это под силу только людям, у которых и русский, и японский являются родными, таким, как я. Попробую, как будет свободное время». Но этим мечтам не суждено было сбыться из-за тяжелой болезни.
Был популярен среди студенток
Роман Ким ушел из общего отделения школы Кэйо и вернулся во Владивосток в 1917 году. Это явствует из статьи о нем в советской литературной энциклопедии, вышедшей еще при жизни Кима. «Детство провел в Японии, учился в колледже в Токио (1906–1917). Вернулся в Россию в 1917 году (в студенческой ведомости общего отделения школы Кэйо значится, что он “выбыл из школы по семейным причинам” 9 января 2 года Тайсё (1913). Причина этой разницы тоже неясна[494]493
Дата «январь 1913» представляется возможной, если считать годы его обучения. Начальная ступень имеет шестилетний курс, он закончил ее в марте 1911 года. [稚舎史:299]（эта дата указывается и в статье далее). Средняя ступень имела пятилетний курс, то есть он должен был закончить ее в марте 1916 года, а январь 1913-го таким образом приходится на конец третьего года обучения там.
[Закрыть]). Окончил Восточный факультет Владивостокского университета (1923)». Получается, что Роман Ким вернулся в самый разгар революции. О тех временах мне не раз доводилось слышать такое. У писателя Фадеева, застрелившегося из пистолета в 1956 году, в первом издании дебютного романа «Разгром» было такое предложение: «Студент Ким написал на доске “Ура забастовке”», и это было про «нашего» Кима. Но потом у них испортились отношения, и Фадеев это предложение удалил. Я сам не видел этого первого издания и не знаю, правда это или нет. Еще о жизни и деятельности г-на Кима в то время повествует письмо воспоминаний, посланное им из Москвы, когда умер Отакэ Хирокити[495]494
Отакэ Хирокити (1890–1958) – журналист, издатель, исследователь Советского Союза.
[Закрыть], основатель специализирующегося на импортных русских книгах книжного магазина «Наука».
«Было это где-то в начале апреля 1920 года. Тогда в городе Никольске открылся “Съезд депутатов трудящихся Советского Дальнего Востока”[496]495
В отечественной литературе именуется «Съезд трудящихся Приморья и Приамурья», проходил 4–5 апреля 1920 года в городе Никольск-Уссурийский.
[Закрыть], и на нем присутствовали и иностранные журналисты. Я, тогда будучи двадцатилетним студентом Владивостокского университета, тоже был в рядах иностранного журналистского контингента как спецкор “Приморского телеграфного агентства”[497]496
Позже переименовано в ДальТА.
[Закрыть]. Поезд, в котором ехали иностранные и русские газетные корреспонденты, был остановлен на маленькой станции. Одновременно в него зашли японские военные полицейские и начали досмотр русских корреспондентов. Они нашли в моем чемодане мои заметки и плакаты, ругающие интервентов. Полицейский офицер объявил мне, что арестовывает меня как “корейца-бунтовщика”[498]497
Официальный термин, применявшийся японцами к противникам японского правления в Корее.
[Закрыть].
Солдаты взяли меня под руки и собирались вывести меня из вагона. В этот миг-то всё и случилось. Послышался спокойный голос, разорвавший напряженность и боязливое молчание вагона. “Это мой секретарь, японец. Оставьте его в вагоне, пожалуйста”. Сказал эти слова человек, с которым я познакомился в этом путешествии, японский газетный корреспондент Отакэ Хирокити.
Пока нас вели в участок, Отакэ шепнул мне: “Единственный способ для тебя спастись – настаивать на том, что ты – японец. И ни в коем случае не робей”».
О том времени я спрашивал лично г-на Кима, и он сказал, что познакомился с г-ном Отакэ за какой-то час до происшествия. Так родилась продлившаяся всю жизнь дружба между ним и г-ном Отакэ, которому он был обязан жизнью. А после окончания университета г-н Ким получил работу во владивостокском отделении агентства Тохо, открытом г-ном Отакэ.
Согласно литературной энциклопедии, он «начал литературную деятельность с 1923 г.», то есть получается, что уже в это же время он кроме журналистской деятельности занимался и литературной работой. Далее, с 1923 по 1930 год, он преподавал китайскую и японскую литературу в московском вузе. В книге Окада Ёсико тоже об этом упоминается: «Настоящий денди, хорошо танцующий, очень остроумный, умелый собеседник, да еще и гладко говорящий по-японски. Я слышала, что он был очень популярен у студенток японского факультета Института иностранных языков, где он одно время преподавал».
Не делящаяся воспоминаниями жена
В противоположность этому г-жа Юаса Ёсико[499]498
Юаса Есико – русовед, переводчица русской и советской литературы. Жила в СССР с 1927 по 1930 год вместе с писательницей Миямото Юрико.
[Закрыть], специалист по русской литературе, бывшая в Москве с 1927 года, на мой вопрос по телефону ответила следующее: «Роман Ким, говорите. Кажется, он тогда преподавал японский? Было в нем что-то подозрительное. Он всё время был с девушкой по имени Мицуко-сан. Нет, не японка она. Она еврейка, приехавшая из Хабаровска». Мицуко-сан, это, видимо, Мэри Цын, вышедшая за него позже замуж. Она японист и имеет работы по этому направлению. По правде говоря, когда я был в Москве в 1973 году, занимаясь исследованиями про г-на Кима, я через знакомого попросил г-жу Мэри Цын о встрече. Но мне также через знакомого было передано: «Я не хочу встречаться с вами. У меня нет счастливых воспоминаний о нашем браке, которыми я бы могла поделиться. К тому же тогдашняя работа Романа Николаевича была секретной, и я ничего о ней не знаю. Ведь Роман Николаевич возвращался с работы после семи, а после девяти опять уходил до утра, и так каждый день». Похоже, что от приятных воспоминаний, о которых Юаса-сан пишет, что «он всё время был с девушкой по имени Мицуко-сан», не осталось и следа. Однако куда же Ким-сан ходил с девяти вечера до утра? В литературной энциклопедии тоже время вдруг перепрыгивает с 1930-го сразу на 1951 год. Об этом в письме воспоминаний на кончину Отакэ Хирокити пишет Маруяма Macao, бывший раньше главой отделения газеты «Асахи» в Москве, а после войны преподававший в университете Васэда: «Как уже говорилось, отношения между г-ном Отакэ и Кимом были особенные. Кажется, это было где-то на четвертый месяц нашей жизни в Москве (примерно в 1931 году). Г-н Отакэ вдруг сказал мне: “Больше никогда не встречайся и не звони Киму. Это из-за него, пойми”. Конечно же, ни я, ни г-н Отакэ с Кимом больше совсем не встречались. Г-н Отакэ больше ни слова не говорил о Киме, и когда он уезжал из Москвы, Ким не пришел его провожать. Я так и остался в Москве, и примерно через три года после того я вдруг столкнулся с ним в магазине Межкнига (Международная книга). Тогда он был одет в форму отдела внутренних дел, и, помнится, на вороте у него были знаки отличия генерал-майора. Я ни слова ему не сказал, да и он, кажется, удивился, но потом с видом, будто ничего не произошло, отвернулся и стал рассматривать книжную полку».
Отдел внутренних дел – это, видимо, предтеча КГБ, Народный комиссариат внутренних дел (НКВД). Это тайная полиция, родившаяся после революции, и ее форму советские люди узнавали с первого взгляда. Четвертую главу первого тома «Архипелага ГУЛАГ» Солженицын назвал «Голубые канты», что означает петлицы небесно-синего цвета на форме тайной полиции. Я, будучи переводчиком, в тексте перевел это как «синие фуражки» (фуражки небесного цвета) и только заглавие перевел по смыслу как «Тайная полиция». Это – одна из центральных глав всего произведения, которую автор наполнил вызывающим текстом. Процитирую немного[500]499
Цит. по А. Солженицыну.
[Закрыть].
«Да кого тебе вообще стесняться? Да если ты любишь баб (а кто их не любит?) – дурак будешь, не используешь своего положения. Одни потянутся к твоей силе, другие уступят по страху. Встретил где-нибудь девку, наметил – будет твоя, никуда не денется. Чужую жену любую заметил – твоя! – потому что мужа убрать ничего не составляет[501]500
В представленном переводе это место сокращено: «Встретил где-нибудь девку, наметил – будет твоя, никуда не денется. Мужа ее убрать ничего не составляет».
[Закрыть]. Нет, это надо пережить – что значит быть голубою[502]501
В переводе здесь и далее – «синей фуражкой», как указано выше.
[Закрыть]фуражкой! Любая вещь, какую увидел, – твоя! Любая квартира, какую высмотрел, – твоя! Любая баба – твоя! Любого врага – с дороги! Земля под ногою – твоя! Небо над тобой – твое, голубое!! Оно ведь такое же голубое, как твоя фуражка!![503]502
Последнее предложение отсутствует в цитируемом оригинале и, возможно, добавлено переводчиком либо переводилось с другой редакции.
[Закрыть]»
Я исследовал жизнь Романа Кима, и годы с 1930-го по 1947-й наполнены загадками. Но по крайней мере ясно из текста г-на Маруяма и из сообщения от Мэри Цын, бывшей его женой одно время, что Роман Ким был занят на секретной работе и работа эта была в тогдашнем НКВД. Однако сам Роман Ким до старости об этом совершенно не рассказывал. Но одной из его обязанностей, наверное, была слежка за находящимися в Союзе японцами. Конечно, сюда должны были быть включены и относящиеся к Коминтерну люди. Как метко выразилась Юаса-сан, «подозрительное» в нем как раз повествует об этих обстоятельствах. Кроме того, факт, что были люди, которые утверждали, что причиной, по которой Ким-сан был добр к японцам после войны, была «в некоем роде попытка загладить вину».
Ким на испанской войне
О жизни и деятельности Романа Кима за почти двадцать лет с 1930 по 1951 год я имею только обрывочные сведения. Большая часть из этого – предположения, построенные на маленьких фактах, и я не могу четко выстроить настоящую картину этих двадцати лет.
Во-первых, есть «факт», что Роман Ким участвовал в испанской войне. И то при том, что я был довольно дружен с г-ном Кимом в его поздние годы, я могу припомнить только его краткое замечание об Испании: «На испанскую войну я тоже ездил». Еще однажды он назвал имена писателей Славина[504]503
Лев Исаевич Славин (1896–1984) – советский писатель, драматург.
[Закрыть] и Савича[505]504
Овадий Герцович Савич (1896–1967) – советский прозаик, переводчик.
[Закрыть] как друзей по годам в Испании и пообещал как-нибудь познакомить. На самом деле он исполнил это обещание и представил меня этим двум писателям в комнате с красными стенами. То, что они оба участвовали в испанской войне, я знал.
11 июня 1962 года я, тогда находившийся в Москве, присутствовал на «Вечере Мате Залки», проводившемся в Центральном доме литераторов на улице Герцена. В тот день было 25-летие со дня гибели в Уэске писателя Мате Залки, то есть генерала Лукача, и проводился вечер в его честь. Там собралось много людей, начиная с эмигрировавшей Долорес Ибаррури – у этой звавшейся когда-то в Испании «Ла Пассионария» (Цветок страсти) известной активистки в волосах уже проступала седина, а также советские и венгерские писатели, участвовавшие в испанской войне. Ведущим вечера был Лев Славин. Писатели на сцене один за другим делились воспоминаниями об Испании, но больше всего меня впечатлило, когда писательница Анна Караваева[506]505
Анна Александровна Караваева (1893–1979) – советская писательница, представитель социалистического реализма.
[Закрыть] сказала: «Даже те, кто тогда остался в России, жили только думами об Испании». Во втором отделении демонстрировали документальный фильм тех лет «На испанской земле», и текст за кадром читал Хемингуэй. Когда на экране появился живой еще генерал Лукач, в зале зазвучали аплодисменты.
Однако тогда Романа Кима не было среди писателей на сцене. Несмотря на это, то, что он был в тесных отношениях с ведущим вечера Славиным, было понятно и по тому, что он пришел к Киму вместе с Савичем, бывшим тогда спецкором ТАСС. Однако и в тот вечер почему-то Испания в разговорах особо не затрагивалась. Мы поболтали о закулисье советского писательского мира около часа, и оба писателя пошли по домам. Сейчас я проверил статью о Славине в литературной энциклопедии, но там нет ни строчки об Испании. Думаю, что не может быть, чтобы Славин, бывший ведущим на «Вечере Мате Залки», не был в Испании. Хотя там и сказано, что он был на Халкин-Голе (Номонхане) в 1939 году в качестве сотрудника армейской газеты, но о поездке в Испанию не написано.
Более того, в статье о Савиче четко указано о его связи с Испанией: «с 1932 по 1936 год был спецкором “Комсомольской правды” в Париже, и позже в Испании. С 1937 по 1939 год – спецкор ТАСС в Испании». Тут же можно назвать его книги о гражданской войне в Испании «Люди интернациональных бригад» (1938) и «Два года в Испании, 1937–1939. Очерки и рассказы» (1961). Однако если посмотреть пристально, то понятно, что вторая книга опубликована в «оттепель», после смерти Сталина. Но в каком же качестве Роман Ким ездил в Испанию? Ездил ли он как был, генерал-майором НКВД?
Эта загадка долго мучила меня, но вот в опубликованной в этом году книге Александра Орлова[507]506
Александр Михайлович Орлов (настоящее имя – Лейб Лазаревич Фельдбин; 1895–1973) – сотрудник НКВД, бежавший в США в 1938 году.
[Закрыть] «Тайная история сталинских преступлений»[508]507
Здесь, видимо, имеется в виду русский перевод книги, вышедший в 1983 году. Первоначально книга вышла на английском («The Secret History of Stalin's Crimes») в 1953 году.
[Закрыть] я прочитал, что автор, бывший тогда начальником экономического отдела НКВД[509]508
Изначально – экономический отдел ИНО ОГПУ.
[Закрыть], поехал в Испанию в качестве советника республиканского правительства. Раз так, то нет ничего загадочного в том, если бы хорошо владеющий языками Ким-сан в какой-то должности был среди «557 человек» советских граждан, принимавших участие в испанской войне. Вообще, между советскими органами и испанской гражданской войной очень странная связь. В энциклопедии сталинских времен в качестве одной из причин поражения народного фронта подчеркнуто называется «предательство левых социалистов, троцкистов и анархистов». Эренбург в своих мемуарах «Люди, годы, жизнь» отводит испанской гражданской войне много страниц, но этой проблемы, похоже, сознательно избегает. Однако через все мемуары видно, что его записи об Испании очень яркие, и чувствуется его глубокая любовь к ней. Приведу один отрывок.
«В Европе тридцатых годов, взбудораженной и приниженной, трудно было дышать. Фашизм наступал, и наступал безнаказанно. Каждое государство, да и каждый человек мечтали спастись в одиночку, спастись любой ценой, отмолчаться, откупиться. Годы чечевичной похлебки… И вот нашелся народ, который принял бой. Себя он не спас, не спас и Европы, но если для людей моего поколения остался смысл в словах “человеческое достоинство”, то благодаря Испании. Она стала воздухом, ею дышали»[510]509
Цит. по А. Орлову.
[Закрыть].
Я привел здесь выдержку из текста Эренбурга по понятной причине. Когда я работал над переводом его мемуаров, Ким-сан во многих смыслах поддерживал меня. По моей просьбе не раз ходил к Эренбургу, брал разные материалы. Однажды он пробурчал мне как-то невзначай: «Рассказы Эренбурга об Испании хороши. В них и вправду вложена душа». Я тогда мельком подумал, что у него такие же чувства. И почему же я при жизни более настойчиво не расспросил его? Сейчас об этом можно только жалеть, но, хотя в Москве это уже не табуированная тема, до сих пор стоит ощущение, что [510]509
Цит. по А. Орлову.
[Закрыть]просто так спрашивать об этом нельзя. Кроме того, однажды Ким-сан, касаясь Испании, произнес такую загадочную фразу: «Кимура-сан, я, знаете, после Испании долго сидел в лагере в Северной Африке. А Люба (жена) все это время хранила верность и ждала меня»[511]510
Это странная ремарка с учетом того, что в год ареста (1937-й) он был женат на М. Цын, а после выхода на свободу оказалось, что она замужем вторично.
[Закрыть].
Лагерь в Северной Африке?! Но больше он ничего не сказал. Это был буквально миг, и у меня совсем не было времени расспросить. Когда я опомнился, разговор уже перешел на другую тему. Я долгое время носился с этим «лагерем в Северной Африке». Как мне попадалась книга о гражданской войне в Испании, так я начинал ее перелистывать в поисках чего-нибудь о таком лагере. В позапрошлом году нашел книгу, написанную французским автором. Но там не было и следа советских, нет, даже русских людей. Эту загадку я полностью не разгадал по сегодняшний день. Но она оказалась наполовину разгаданной с совершенно неожиданной стороны. То есть я думаю, что разгаданной. Я узнал, что он был в лагере на Колыме. Колыма находится на северо-востоке Сибири и была центром лагерей в сталинское время, особенно известным своей суровостью.
Лагерь в Северной Африке?
Солженицын в 4-й главе – «Архипелаг каменеет», 3-й части «Архипелага ГУЛАГ» пишет[512]511
Цит. по А. Солженицыну.
[Закрыть]: «Я почти исключаю Колыму из охвата этой книги. Колыма в Архипелаге – отдельный материк, она достойна своих отдельных повествований. Да Колыме и “повезло”: там выжили Варлам Шаламов и уже написал много; там выжили Евгения Гинзбург, О. Слиозберг, Н. Суровцева, Н. Гранкина и другие – и все написали мемуары. Я только разрешу себе привести здесь несколько строк В. Шаламова о гаранинских расстрелах:
“Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму… Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного”».
Из указанных Солженицыным людей на японский была переведена книга Евгении Гинзбург «Крутой маршрут» (в японском издании – «Светлая ночь, темный день»[513]512
«Акаруй еру курай хиру» (изд. Бондзинся, 1974. Перевод Танака Хадзимэ).
[Закрыть]). С г-жой Гинзбург, матерью эмигрировавшего в Америку и теперь живущего в Вашингтоне писателя Аксенова, мне доводилось раз встречаться в Москве. Это была очень теплая пожилая женщина, по которой и не подумаешь, что она провела 18 лет суровой лагерной жизни.
