Текст книги "Роман Ким"
Автор книги: Александр Куланов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)
Глава 17
СЦЕНА КАБУКИ
Япония донага раздета.
Дух народа в своем падении
Скатился до самого дна.
Чтобы спастись от голода,
Ищут помощи у вражеских войск
Те, кому удалось уцелеть.
Император поспешил с разъяснением:
«Я есмь человек.
Отныне прошу не считать меня богом»…
О жизни Романа Кима между 29 октября 1945-го и маем 1947-го не известно почти ничего. Только эпизод с вручением медали «За победу над Японией». Чем он занимался? Где и на что жил? Знаем только, где – в гостинице «Люкс» на улице Горького. Причем жил он там очень долго. Когда в декабре 1947 года из той же внутренней тюрьмы МГБ на Лубянке вышла бывшая японская актриса Окада Ёсико, ни за что отсидевшая десять лет, ее тоже поселили в «Люкс». Она вспоминала, что на работу в издательство «Иностранная литература» ее устроил Роман Ким, живший по соседству[397]397
Цвиров А. Е. Три жизни Окада Ёсико // Япония сегодня. 1995/5. С. 16.
[Закрыть]. «Жить в отеле “Люкс” считалось привилегией, но роскошным его никак нельзя было назвать. “В нашем величественном здании жили в нашпигованных прослушивающей техникой многоместных номерах на нижних этажах отеля будущие государственные деятели мирового значения, такие как Чжоу Эньлай и Хо Ши Мин”, – пишет в своих мемуарах Рут фон Майенбург. – Отель кишел крысами, привлеченными запахами с коммунальных кухонь и булочной на первом этаже, которая продолжала работать и при большевиках. Полчища крыс упоминают в своих воспоминаниях почти все бывшие постояльцы»[398]398
Цит. по: Володина Э. Отель «Люкс»: сталинская ловушка в центре Москвы.
[Закрыть].
Весьма соблазнительно думать, что всё это время вчерашний заключенный крыс этих не видел и по-прежнему был задействован в каких-то секретных операциях. В 1946 году начался Международный военный трибунал для Дальнего Востока, более известный в литературе как Токийский трибунал или Токийский процесс. В составе советской делегации, прибывшей в Токио, числилось более семидесяти человек – юристов, переводчиков, военных, экспертов и других специалистов. Список делегации до сих пор не открыт для свободного доступа, а в мемуарной литературе никаких упоминаний о Романе Киме в составе этой группы не встречается. В материалах – личных делах, архивных справках на японских обвиняемых, подготовленных советской стороной и хранящихся ныне в Государственном архиве Российской Федерации, его тоже нет. Да и занимались этой подготовкой сотрудники другого ведомства – военной разведки, ГРУ.
У нас всё еще нет оснований считать, что Роман Ким мог оказаться в Японии после возвращения из нее то ли в 1913 году, то ли позже, но во всяком случае до 1918-го. Революция и Гражданская война в России, учеба в университете, а потом служба в контрразведке ОГПУ не создавали благоприятных условий для путешествий. Был он в Токио в сентябре 1923 года, как рассказывала Мариам Цын, или нет, неизвестно, но вряд ли – некогда было. Сугиура Дзюго, с которым имя Кима связывал Сига Наодзо, умер в своей резиденции в феврале 1924 года. Сугиура Рюкити скончался в Харбине в 1931-м. Настоящий отец Кима – в 1929-м. К 1951 году, когда Роман Николаевич заявил о себе как писатель, от японского прошлого у него должны были остаться только воспоминания. Но… только ли?
Если ничто в известной биографии Кима не дает нам повода заподозрить его в том, что он мог оказаться в Японии в предвоенные годы, то тексты уже не оперативного работника госбезопасности, а произведения крупного советского писателя-детективщика Романа Николаевича Кима наводят на некоторые неожиданные размышления. Полковник КГБ СССР в отставке, японовед А. А. Кириченко, будучи курсантом Высшей школы КГБ в Москве, однажды видел Кима на «встрече ветеранов с молодежью». Понятное дело, и ветераны, и молодежь были весьма специфическими, а потому вопросы и ответы мало кого могли удовлетворить. С обеих сторон это были скорее намеки и полунамеки. Кириченко потом вспоминал, как, «когда кто-то спросил Кима о том, что он делал во время войны, писатель на несколько секунд растерялся, а потом вдруг ответил: “Работал в логове врага”». Что это значит? В каком еще «логове»? В то время для наших людей это определение ассоциировалось только с Германией. Кимура Хироси вообще прямо пишет о Берлине. Ким работал против Третьего рейха? В этом заявлении нет никакой логики. Он был для этого слишком хорошим специалистом по Японии. Значит, логово не там, а… в Токио?
Или просто Роман Николаевич, как писал его современник, «соврамши» от стеснения? Не знал, как сказать, что сидел в камере и занимался переводами? А может быть, Роман Николаевич имел в виду работу в куйбышевской «шарашке», куда ему для перевода стекались секретные документы – и из Токио, и из Берлина, читая и переводя которые он как бы оказывался в логове врага? А может, он всё-таки японский шпион и логово врага – Москва?
Но рискнем предположить не менее невероятное: Ким сказал правду, под «логовом врага» имел в виду Токио, а не Берлин. Писатель Оно Каору в своей книге упоминал, что некто Ёсида Хироси из Института исследований национальной политики Японии (структуры, приближенной к специальным службам) вскоре после войны видел Романа Кима в штабе генерала Макартура в Токио. Причем Ким был там в форме полковника Советской армии. Ничего нельзя исключать, но снова – нет никаких доказательств.
Сам Ким как-то заявил в беседе с коллегой: «Мои книги – честные рассказы о том, что я знаю, – о борьбе разведок… Для меня в книгах о разведке есть только одна специфика – в них я не могу сказать всё, что знаю»[399]399
Ардаматский В. И. Рука друга // Ким P. Н. Тайна ультиматума. М., 1969. С. 309–319.
[Закрыть]. «Знаю только это, но всё рассказать не могу» – это правило Кима – ключ к пониманию его работ. Попробуем воспользоваться этим ключом.
Вскоре после войны в июльском номере толстого советского литературного журнала «Новый мир» за 1947 год вышел фундаментальный материал P. Н. Кима «Японская литература сегодня». Начинался он весьма реалистичной зарисовкой послевоенного Токио: «На полуобгорелых столбах наклеены плакаты, на них начертано тушью: “Наши рисовые кадки пусты!”, “Нам грозит голодная смерть!”, “ Приходите все на общее собрание жителей квартала для борьбы с голодом!”. На пустырях, где сложены, как дрова, покрывшиеся ржавчиной снаряды, – их никто не охраняет, – бродят бездомные. Мужчины в костюмах европейского фасона, но в деревянных сандалиях на босу ногу, женщины, причесанные по европейской моде, как героини американских фильмов, но в рабочих шароварах, с ребенком на спине.
Перед лотками, на которых разложены крохотные лепешки с начинкой из каштанов, ломтики бобовой пасты и вареные каракатицы, стоит толпа. Покупающих мало, потому что цены на яства в так называемых новых йенах. Жалованье – 500 йен, на эти деньги надо прокормить семью, а пирожок величиной с пуговицу – 20 йен. Остается только смотреть и глотать слюнки. Тут же рядом – уличная лотерея. Если улыбнется богиня счастья, можно выиграть целых три сигареты “Кэмел”.
Пробегают рикши – вид транспорта, снова вошедший в моду в Токио после войны. На рикшах восседают джиай – это название американских солдат прочно вошло в японский язык. Издали доносится пение – демонстранты идут к площади перед резиденцией императора. Они несут плакаты: “Дайте еду, чтобы мы могли работать!”, “Чашку риса!”. Они идут мимо наспех сколоченных бараков, раскрашенных как коробки для конфет, кинотеатров и дансхоллов. Кинотеатры и дансхоллы переполнены, японцы соскучились по развлечениям.
А на другой стороне улицы выстроились книжные лавки. Продуктовые и другие магазины блещут пустыми полками, процветают только книжные. За эти годы японцы изголодались по духовной пище не меньше, чем по рису и развлечениям».
Далее Роман Николаевич на нескольких страницах подробно, если не сказать – дотошно, разбирает проблемы послевоенной японской литературы – с именами, выдержками из книг и статей, фактами, датами, тиражами. Допустим, что всю фактуру Ким почерпнул из трофейных журналов, газет, передач радио. Возможно, о чем-то рассказали так называемые сибирские пленные, в допросах которых он должен был принимать участие. Можно согласиться и с тем, что облик города, в котором он вырос, бывший Кин Кирю тоже сумел себе представить по внешним источникам. Правда, представил как-то уж очень живо и достоверно, но ведь на то он и писатель, не так ли?
Но вот спустя четыре года в том же «Новом мире» появляется первый политический детектив Романа Кима, его первая повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне»[400]400
Здесь и далее цит. по: Ким P. Н. По прочтению сжечь. М., 1963.
[Закрыть]. Книга написана по свежим документальным материалам корейской войны, но кроме нескольких любопытных аллюзий (например, одного из героев зовут Пен Хак – как отца Кима, а фамилия героя – Ан, как у убийцы Ито Хиробуми), ничего особенно корейского в ней нет. Во всяком случае, как раз все корейские эпизоды вполне без особого труда можно было воссоздать по газетным и журнальным публикациям, особенно если добавить к ним мастерство и знание реалий, а они, как мы понимаем, у Кима были. Даже одобрительная рецензия в «Правде» (огромный успех для начинающего автора и вчерашнего заключенного, пока даже не помышляющего о реабилитации!), в номере от 14 июля 1951 года не нашла «корейского фундамента» для похвалы, сосредоточившись на политической составляющей сюжета: «Роман Ким нашел форму документальной повести для обобщения и передачи в художественных образах известных исторических событий, фактов и документов, раскрывающих сговор между американскими империалистами и японскими милитаристами».
Дело в том, что по сюжету в Корее действие только начинается и заканчивается, а все основные события повести разворачиваются в Японии, и прежде всего в военном и послевоенном Токио. Как раз Восточная столица, как переводится на русский язык название этого города, выписана здесь с таким мастерством и таким знанием деталей, что очень трудно себе представить уровень фантазии человека, способного так придумать реальность. Не случайно в японское издание книги, которая здесь называлась длинно и сложно: «Штабные офицеры, совершившие сэппуку, живы», были вложены рекламные анонсы: «То, о чем не знают японцы, знает писатель-иностранец!» Переводчик книги на японский язык Такаги Хидэто в предисловии писал: «Однако, что ни говори, центральная тема рассказа – правда о закулисье времени поражения в войне; о двух течениях в армейской среде; о том, как после войны военная хунта нырнула в подполье и как она опять подняла голову; о том, как подготавливался “резервный полицейский отряд” и другие меры по восстановлению армии; о том, какую тайную роль сыграло это в Корейской войне; о том, как замышляется война за мировое господство. Всё это ярко изобличено. Думаю, что не найдется ни одного японца, пережившего те ужасные сражения и атомные бомбардировки, кто прочтет эту книгу и не почувствует беспокойство и смутный страх за будущее Японии»[401]401
См. Приложение 17.
[Закрыть].
«Тетрадь, найденная в Сунчоне» написана, кажется, настолько документально, что ее можно использовать как уникальный путеводитель по Токио 1945–1946 годов. Конечно, для этого требуется некоторое знакомство с городом, но всё остальное есть на страницах книги. Начать эту странную экскурсию можно было бы с дома Сугиура Рюкити, чей адрес известен точно. На страницах повести в нем живет бывший начальник военного училища, возможно, находившейся по соседству военной академии, по прозвищу Осьминог (можно не сомневаться, что у него был реальный прототип): «Разговор с Осьминогом произошел в противовоздушной щели, вырытой в заднем дворике его дома в Усигомэ, в квартале Вакамия. Старик строился вполне комфортабельно: дно щели было устлано циновками, сделан брезентовый навес – на стенках полки для посуды и табачного прибора – и, так как часто приходилось ночевать в щели, поставлена жаровня для обогревания ног». Чуть позже это место упоминается еще раз: «…офицерское общежитие около Кагурадзака, совсем недалеко от дома Осьминога». В бытность свою в доме Сугиура, влюбленный подросток Кин Кирю вряд ли мог концентрировать свое внимание на таких деталях, как наличие в районе Кагурадзака офицерских общежитий – помимо учебы у него были, как мы помним, другие интересы, далекие от военного дела. К тому же общежитий, казарм и вообще военных в Кагурадзака стало особенно много в 1930-х годах, перед войной. Откуда о «милитаризации» жилого квартала знал Роман Николаевич?
В книге особенно живо описана неудачная попытка офицерского мятежа 15 августа 1945 года, состоявшаяся после объявления императором Сева капитуляции Японии. Упоминаются Кудан-дзака – «военное место» еще со времен Мэйдзи, где располагаются ныне скандально известный храм Ясукуни, в котором поклоняются духам погибших воинов, и Музей воинской доблести Юсюкан, набережные рек Сумида и Канда, прибрежный район Сибаура. Основное внимание, конечно, уделено площади перед императорским дворцом (не случайно фотографию именно этого места поставили на обложку японского издания книги Кима): «Перед нами открылась дворцовая площадь. Здесь всегда царила торжественная тишина, но в то утро она была особенно торжественной. В разных местах площади лежали люди, группами и в одиночку. Все – в одной и той же позе: ничком, подобрав под себя ноги, как будто совершали земной поклон в сторону высочайшей резиденции. Возле каждого виднелись конверты и свертки. За деревянной оградой перед мостом, ведущим к главным воротам, стояли полицейские. В нескольких шагах от них сели на землю двое штатских в костюмах защитного цвета, положили свертки около себя, поклонились в сторону дворца и выстрелили друг в друга. Спустя некоторое время двое полицейских подошли к ним, уложили в подобающей позе, отодвинули свертки в сторону, чтобы они не промокли в крови, и пошли за ограду. Полиция не мешала верноподданным уходить из жизни, а только следила за порядком.
На краю площади у самой балюстрады трупы лежали в несколько рядов…»
Чрезвычайно реалистична зарисовка бесплодного хождения главного героя по Токио: «Над площадью (императорского дворца. – А. К.) низко пролетели самолеты. Они сбросили листовки. Листовки медленно, как лепестки вишни, спускались на трупы. Я поднял одну… Она призывала всех верных слуг государя идти с оружием на гору Атаго – бороться до конца за честь и достоинство императорской хризантемы». Гора Атаго – едва ли не самое высокое место в центре старого Токио. Сегодня ее почти не видно из-за массовой застройки, да и рядом с ней самой выросли небоскребы, с верхних этажей которых вершина горы выглядит милой зеленой лужайкой у их подножия, но когда-то это была одна из высотных доминант Токио. На самом верху с начала XVII века существует храм Атаго-дзиндзя, откуда раньше пожарные наблюдали за деревянно-бумажным Эдо. В 1945 году здесь действительно можно было бы организовать показательное место для совершения массовых самоубийств – с японской точки зрения это было бы лучшим способом защитить честь и достоинство императорской хризантемы, «разбившись подобно яшме». Но героя – диверсанта и разведчика, настоящего головореза, полного решимости выпустить себе кишки, не пустил на гору Атаго пожилой полицейский, и в ответ: «Я вынул коробку сигарет и предложил ему. Он поклонился и взял сигарету.
– На дворцовой площади уже собираются зеваки, – сказал я. – Не хочется на глазах у всех… Здесь, на горе, было бы хорошо.
– В таком случае идите в парк Уэно, – посоветовал чиновник, – там около храма Канъэй никого нет. Только положите около себя визитную карточку или служебный пропуск и напишите адрес ваших родных. – Он снова почтительно поклонился».
С точки зрения нормального европейского читателя процитированный фрагмент выглядит абсурдно. Только что размахивавший мечом профессиональный убийца, разрубавший американских пленных наискось, от плеча до поясницы, чтобы достать и съесть еще теплую сырую печень врага (мы еще поговорим об этом), идет на гору Атаго, исполненный желания совершить самоубийство. Ему преграждает дорогу пожилой страж порядка, и офицер покорно останавливается, угощает охранника сигаретами и спокойно выслушивает рекомендации по поводу того, где сейчас лучше вспороть себе живот. Это не смог бы написать ни один американский или европейский автор, это – очень и очень по-японски.
Кстати, от Атаго до Уэно не меньше часа пешего хода. И хотя место это действительно отлично подходит для самоубийства (в 1868 году там вскрыли себе животы десятки мятежных самураев, что должно было вызывать у японского читателя дополнительные, недоступные русским, аллюзии), дойти до него по дотла сожженному разбомбленному городу, по пустырям, усеянным битой черепицей, разрушенным дорогам и провалившимся мостам было непросто. Ноги унесли героя Кима в сторону от Уэно и привели его в квартал Вакамия – к дому Осьминога. Теперь-то мы понимаем, что это самого автора ведут воспоминания и приводят к дому его детства и юности, дому, которого тоже нет: мятежные офицеры по ошибке забросали его гранатами. Старой, знакомой и родной Восточной столицы больше не существует.
«Токио выглядел именно так, как должна была выглядеть покоренная и обесчещенная столица. Всюду зияли выжженные пустыри, но на Гиндзе, в Асакуса, Синдзюку и Уэно жизнь кипела вовсю. Ярко раскрашенные бараки-кинотеатрики, кафе, дансинги, бары были переполнены. Одних кафе в Токио функционировало свыше двадцати тысяч. Большинство вывесок было выдержано в духе новой эры: “Кэпитал”, “Сентрал”, “Парадайз”, “Сван”, “Майами”, “Нью”, “Флорида” и так далее. Перед этими пестрыми бараками толпились размалеванные девицы-панпаны. Эту кличку им дали их главные клиенты – американские солдаты. Панпаны были одеты по последней европейской моде и носили высоко взбитую прическу, прозванную “атомной бомбой”. Впрочем, воспоминание об этой бомбе сохранилось не только в виде прически. Я встретил в метро женщину со следами ожогов и разноцветными полосами на лице. Мне сказали, что она из Хиросимы – ее так изукрасили лучи бомбы. Токио с его выжженными пустырями и кварталами пестрых бараков был похож на эту женщину из Хиросимы».
А вот еще один эпизод, свидетельствующий о глубоком знании автором обстановки в японской столице в то время: «Сидя в деревенском бесте, я целыми днями спал от скуки. После переезда в Токио я решил избавиться от этой привычки и начал принимать хиропон – патентованное бодрящее средство, вошедшее в моду после войны… Он стоил дешевле американских сигарет, продававшихся в “Тоёко” – магазине бывшего премьер-министра принца Хигасикуни».
Но проходит два года, и всё чудесным образом меняется. Скрывавшийся в горах от американской военной полиции герой повести возвращается в город: «Общежитие в Усигомэ стало неузнаваемым. У входа висела большая вывеска – на ней было написано по-английски “Манила-клуб” и нарисован щит с косой полосой и лошадиной головой в углу. А рядом с этой вывеской висела совсем маленькая – “Представительство компании по производству дрожжевых удобрений”».
Герой Кима садится в троллейбус на станции Ёцуя (это недалеко от Усигомэ), бесцельно бродит по Западной Гиндзе, попадает в переделку с американской военной полицией на рынке в Киссёдзи, «где собираются спекулянты со всех концов столицы», наконец, спускается «…вниз к Тамеикэ и… в сторону Хибия. Вскоре… появилось семиэтажное здание Общества взаимного страхования жизни – штаб американского главнокомандующего».
Это здание существует и сегодня, хотя и в несколько перестроенном виде. Расположено оно к северо-востоку от парка Хибия и выходит фасадом с массивными колоннами на угол императорского дворца. Хорошим ориентиром служит теперь роскошный отель «Пенинсула», построенный справа от бывшего штаба (если стоять спиной к дворцу) и через один дом от него. Несмотря на то, что здание надстроено и выровнено по общей многоэтажной линейке квартала Маруноути, спереди до сих пор выступает тот самый, вполне узнаваемый семиэтажный фасад, а внутри по-прежнему можно встретить командующего американскими оккупационными силами в Японии генерала Макартура, уже в виде бронзового бюста в небольшом музейчике. Входил ли в это здание человек в форме полковника Советской армии, «очень похожий» на Кима? В книге есть описание приема Макартуром японских разведчиков – подробное и точное.
«Нас подняли на шестой этаж. Мы прошли в аванзалу… Полковник сейчас же вошел в кабинет главнокомандующего, а генерал поздоровался с Кавабэ за руку и, отведя его в угол, стал разговаривать через переводчика Ириэ, – по-видимому, относительно процедуры представления… Мы вошли вслед за Кавабэ в огромный кабинет главнокомандующего и, пройдя его, вступили в следующую комнату – курительную Мака. Она тоже была огромной… я успел украдкой осмотреть всю комнату. Ее главным украшением были полки, уставленные всевозможными трубками, начиная с индейских, перевитых шнурами с кисточками, и китайских водяных трубок и кончая массивными фарфоровыми трубками, похожими на музыкальные инструменты, и длинными корейскими трубками с мундштуками из янтаря и слоновой кости…»
Жизнь в Токио постепенно менялась, и снова герой Романа Кима описывает эти изменения так, как если бы они действительно происходили у него на глазах. «В доме напротив станции Йоцуя, на котором висела вывеска “Гостиница Фукудая”, помещался штаб группы морских офицеров, а в гостинице “Вакамцусо” в районе Усигомэ помещался штаб группы военных врачей-бактериологов. Клуб “Романс” на Западной Гиндзе – в здании, примыкающем к телеграфному агентству “Денцу”, был штабом офицеров, окончивших разведывательную школу Накано. Кафе “Акахоси” в районе Сибуя служило явочным пунктом для офицеров штаба армии в Корее, а контора Ии – для офицеров-генштабистов, работавших по русской линии. Эти штабы и явочные пункты офицерских групп были рассеяны по всему Токио под вывесками кафе, ресторанов, гостиниц и прочих предприятий.
…Все нити от этих компаний, контор, артелей, содружеств, клубов и кафе сходились в одном месте – в главной конторе в квартале Хибия, которая официально именовалась General Headquarters – главная штаб-квартира, сокращенно GHQ».
Как только главный герой повести узнаёт о тайных связях японской и американской разведок, мир для него переворачивается вверх дном. Сразу резко меняются и город, и его оценка. Пожалуй, это одно из лучших описаний у Романа Кима: «…Токио, который я видел до сих пор только с фасада, вдруг повернулся, как на вертящейся сцене театра Кабукидза, и предо мной открылся другой Токио. Если первый Токио был похож на хиросимскую женщину с лицом, изукрашенным пятнами ожогов и разноцветными полосами, то второй Токио напоминал зашифрованный документ, в котором говорится о самых интересных, самых волнующих вещах».
Автор перечисляет детали и названия, места явок и тайников, понятные только посвященным: лютеранский институт в Нагано, квартал Сагиномия, Дом собраний в Хибия, некий особняк с воротами старинного типа в квартале Таканава (там и сейчас есть пара таких – какой из них?), кафе «Субару» в Юракутё, редакция газеты «Иомири» на Западной Гиндзе (и сегодня на этом месте), кабаре «Шанхай», там же и станция Синагава. В то, что эти адреса автор называет не просто так, заставляет поверить четкая логика перемещений, которую можно проверить на практике, и еще один нюанс.
В повести много героев, в основном это офицеры разведки, генералы японской армии, несколько американцев. О том, что Ким был лично знаком с некоторыми из них, известно из его биографии – теперь и мы хорошо их знаем. Например, сатирически описанного представителя министерства иностранных дел – Огата, бывшего советника посольства в Маньчжоу-Го, а до этого секретаря посольства в Москве. «Не жалея красок, он нарисовал страшную картину усиления коммунистического влияния во всём мире. И так увлекся, что сам во время доклада дважды пил валерьянку с камфарой. Слушатели последовали его примеру».
Вспоминаются и другие визави нашего героя, внешность которых он в разных местах книги коротко, но емко описывает: заместитель начальника Генштаба Кавабэ («с толстыми выпяченными губами и надутыми щеками»), бывший начальник штаба Квантунской армии Касахара («лысый, с глазами навыкат»)», майор Ямаока («загорелый, круглолицый»), с которым Роман Ким встречался в Петровском парке и который к 1945 году вырос по службе: «Генерал Ямаока был известен как один из самых правоверных исихаровцев. Начало войны между Германией и Россией застало его на посту военного атташе в Москве. Говорили, что он каждую неделю извещал Генштаб о том, что, судя по всем данным, русские прекратят сопротивление к концу недели, затем стал предсказывать падение Москвы и трижды назначал срок. Наконец “предсказателя” отозвали в Токио и через некоторое время послали на китайский фронт…» Читая эти строки, веришь, понимаешь, что заключенный Ким сам каждую неделю читал и переводил доклады Ямаока.
Упоминает автор и генерала Миядзаки – бывшего руководителя разведывательного бюро в Сяхаляне-на-Амуре и адмирала Маэда – в прошлом военно-морского атташе в Москве. А некоторые герои «Тетради…» встречаются и в других произведениях Кима, как, например, «Малайский тигр» Цудзи Масанобу. Интересно, что при этом писатель зачем-то смешивает двух реально существовавших людей. «Малайский тигр» – это генерал Ямасита Томоюки, командовавший войсками, захватившими Малаккский полуостров и Сингапур. Он был повешен по приговору американского трибунала 23 февраля 1946 года. А вот полковник Цудзи Масанобу, служивший в армии «Малайского тигра» и прославившийся своими зверствами как по отношению к собственным солдатам, так и по отношению к пленным и мирному населению, бесследно исчез. После войны, справедливо опасаясь обвинения в военных преступлениях, он некоторое время скрывался в Таиланде, но потом с удивлением понял, что никто его преследовать не собирается, и вернулся в Японию, где написал мемуары и стал… депутатом парламента. В 1961 году Цудзи отправился на партизанскую войну в Лаос, где, наконец, и сгинул. Официально он был объявлен умершим в 1968 году, и на его родине маньяку-садисту ныне поставлен памятник. В целом же вся его история сильно напоминает сюжет «Тетради, найденной в Сунчоне». Как мог об этом знать репрессированный писатель из Советского Союза в 1951 году? Еще одна загадка.
Повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне» можно расшифровывать бесконечно, вникая в каждую мелочь. Например, одного из героев зовут Дзинтан. Точнее, это прозвище, данное ему за сходство с изображением человека на рекламе пилюль. Рекламные плакаты с Дзинтаном до сих пор можно встретить в старых магазинчиках Токио. Главный герой повести по просьбе американской разведки рассказывает всё, что ему известно «о деятельности так называемого “института Тоадобунсёин” – нашего разведывательного органа в Шанхае, который вел работу против красного подполья». Мы же помним, что главой Тоадобунсёин в начале XX века, когда Роман Ким учился в Токио, был Сугиура Дзюго… Тот же герой читает курс по технике связи с агентурой особого назначения в разведывательной школе в Накано – в послевоенные годы это был пригород Токио, а некий полковник Судзуки ведет там занятия по «ханкан» – контриспользованию агентуры неприятельской разведки. Всё это очень специальные вещи, понятные только посвященным. Штаб «посвященных» Ким располагает в отеле «Кубана» (совсем неяпонское название, но реально существовавшее место!) в квартале Цукидзи.
«Или вот, казалось бы, совсем мелочь: американский разведчик по прозвищу Хаш-Хаш обещает пытать главного героя книги, особым образом засунув ему между пальцами карандаш. На странице 125 Приложения “Основные положения допроса военнопленных” к “Руководству по службе секретной войны”, выпущенному Военно-исследовательским отделом Генерального штаба Японии в июне 1945 года, разновидность этой пытки значится под номером 2. Указанные документы были изданы в СССР в 1950 году, и нет сомнений, что Роман Николаевич Ким досконально изучил их: об этом свидетельствует и подробный рассказ о подготовке японцами к ведению бактериологической войны»[402]402
Материалы судебного процесса по делу бывших военнослужащих японской армии, обвиняемых в подготовке и применении бактериологического оружия. М., 1950. С. 232.
[Закрыть].
Как своеобразная подпись автора, его печать, снова на страницах произведений Кима возникает образ токийского студента. И не просто студента, а воспитанника его alma mater – Кэйо: «За спиной рикши стоял студент, на его фуражке были вышиты скрещенные перья – герб Кэйосского университета».
А вот описание Кореи, куда как раз бывший спецагент Ким запросто мог бы попасть вместе с советскими войсками, выглядит, наоборот, очень плоским, каким-то газетным – достойным той самой рецензии в «Правде». Можно, конечно, списать это на вдохновение и его отсутствие, когда автор разные страницы одного и того же произведения создает с разным градусом психологического, творческого и интеллектуального напряжения, но, читая и особенно перечитывая «Тетрадь, найденную в Сунчоне», невольно приходишь к мысли, что так нафантазировать нельзя и что единственная неправда во всей этой истории это то, что Роман Ким так никогда и не сказал, что вскоре после войны он всё-таки побывал на своей второй родине – в Японии.
