Текст книги "Роман Ким"
Автор книги: Александр Куланов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)
А. Е. Куланов
Роман Ким
Никогда барды и менестрели не будут слагать од о нас, и ни один пес не будет знать о деяниях наших. Таков удел наш. Во мраке творим дела и во мраке растворимся, как призраки.
P. Н. Ким. По прочтении сжечь
…чем глубже я проникал в дело, тем более каким-то колдовским образом передо мною суживался и темнел коридор прошлого, и тщетно я шарил в углах с фонарем в руках. Ткань дела рвалась и рассыпалась в моих руках, я изнемог под бременем недостоверных фактов, косвенных улик, предположений, сомнительных данных…
М. А. Булгаков. Мольер
ОТ АВТОРА
В 1990-х годах были опубликованы мемуары бывшего генерала госбезопасности П. А. Судоплатова, в которых есть небольшой фрагмент, посвященный оценке работы Рихарда Зорге. Для тех, кто «не в курсе», сразу надо отметить, что Судоплатов и Зорге служили в разных ведомствах: первый в НКВД, второй был агентом военной разведки. Судоплатов назвал работу разведчика из конкурирующей организации героической, но отметил, что одна из главных заслуг, приписываемых Зорге, – вовремя переданная информация о том, что Япония не вступит в войну до конца 1941 года, преувеличена. «Дивизии с Дальнего Востока перебросили под Москву в октябре 1941 года лишь потому, что у Сталина не имелось других готовых к боям резервных боевых соединений, – писал отставной генерал. – Если же информация Зорге при этом и учитывалась, то не играла существенной роли в принимаемом решении. Сообщения о том, что японцы не намерены воевать с нами, регулярно поступали с 1941 по 1945 год от наших проверенных агентов, занимавших должности советника японского посольства в Москве и начальника службы жандармерии Квантунской армии, который передавал нам документальные данные о дислокации японских соединений в Маньчжурии. Кроме всего прочего, нам удалось расшифровать переписку японского посольства в Москве с Токио, из которой следовало, что вторжение в СССР в октябре 1941 года Японией не планировалось»[1]1
Судоплатов П. А. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950-е годы. М., 1998. С. 220–221.
[Закрыть].
Долгие годы этому загадочному комментарию о вскрытых шифрах, агентах в посольстве и военной жандармерии кэмпэйтай никто не давал объяснения: как удалось завербовать таких агентов? Кто этим занимался? Кто раскрыл дипломатический код? Тот, кто сделал это, по справедливости должен был быть и награжден, как Зорге – звездой Героя Советского Союза? Почему же мы его (или их) не знаем? Потому что эти операции были и остаются совершенно секретными и простым людям о них знать не положено. Зорге провалился (не по своей вине) и стал знаменит. Следовательно, разведчики из НКВД не провалились. И всё же, кто они (или он), ведь прошло так много лет? Ответа на эти вопросы пришлось бы ждать еще долго, если бы не стечение обстоятельств.
Примерно тогда же, когда П. А. Судоплатов писал свои воспоминания, преподаватель японского языка в Институте стран Азии и Африки (ИСАА) при МГУ им. М. В. Ломоносова Валентина Федоровна Кирилленко рассказала своему студенту Алексею Горбылеву о загадочном японоведе – Романе Николаевиче Киме.
Биография Кима была широко известна: популярный в послевоенные годы писатель, автор «шпионских» детективов, родился в 1899 году во Владивостоке, до революции учился в японском элитном колледже. У себя на родине окончил Восточный институт, служил в разведке. Был репрессирован, приговорен к расстрелу, но в последний момент помилован. После войны стал знаменитым писателем, славу которому принесли повести «По прочтении сжечь», «Тетрадь, найденная в Сунчоне», «Кобра под подушкой» и другие. Но Валентина Федоровна, служившая после войны в органах госбезопасности, могла кое-что добавить к официальной биографии: «Во-первых, Роман Ким происходил из княжеской корейской семьи. Во-вторых, воспитывался в Японии в семье хранителя императорской библиотеки. В 1920–30-х годах он был сотрудником Иностранного отдела ОГПУ. Затем, как многие, оказался репрессирован, сидел в одной тюрьме с Николаем Иосифовичем Конрадом. В-третьих, после войны Ким привлекался КГБ к работе по “японской линии”, в частности, при выемке документов из посольства Японии для срочного перевода. Владел он японским языком хорошо, но не блестяще: например, не брался переводить синхронно кинофильмы. Владел английским и, наверное, другими европейскими языками. Любил этим козырнуть, например, при посторонних любил говорить по телефону, меняя языки. Всегда шикарно и исключительно опрятно одевался. Читал лекции в обществе “Знание”. Имел огромную эрудицию»[2]2
В переписке с автором.
[Закрыть].
Через много лет А. М. Горбылев, сам ставший преподавателем в ИСАА и историком ниндзюцу, передал рассказы своего сэнсэя автору этой книги с настоятельной просьбой разобраться в подлинной биографии Романа Кима, за что я ему искренне благодарен. Поводом для моего расследования стала не только информация о корейском княжеском происхождении Кима и императорской библиотеке, но и то, что он первым в нашей стране (и, во всяком случае, одним из первых неяпонцев) написал об искусстве ниндзя в своем приложении «Ноги к змее» к книге Б. А. Пильняка «Корни японского солнца», изданной в 1927 году. Такое сочетание весьма необычной биографии, службы в разведке и познаний в области ниндзюцу, не могло не интриговать.
Шаг за шагом, из множества источников, крупных и мелких обрывков информации, восстанавливалась биография Романа Кима – как собирается из тысяч мелких пазлов одна большая картина. Увы, «рисунок» на многих таких пазлах уже стерт временем или еще закрыт грифом секретности, а потому общее полотно жизни нашего героя часто приходилось сшивать вручную из малопонятных «лоскутков» – неподтвержденных сообщений, противоречивых устных рассказов, догадок, составляя даже не картину, а версию картины. Версий этих множество, какие-то из них выглядят вполне убедительно, а некоторые рассыпаются прямо в руках, как если бы вы попытались поднять картину, сложенную из этих самых пазлов и не наклеенную еще на подкладку из документов. Тех, кто ждет от этой книги четкой, на все сто процентов доказанной документами истории, придется разочаровать: реальность «дела Кима» такова, что при его рассмотрении приходится учитывать любые гипотезы, включая совершенно невероятные на первый взгляд конспирологические теории – их нельзя отбросить, потому что пока еще в каждой из них есть как минимум один аргумент, подтверждающий их истинность.
При анализе всех этих версий, гипотез, теорий со временем стало понятно, что именно Роман Ким мог бы претендовать на то, чтобы поделить с Зорге славу человека, которому обязаны жизнью сотни тысяч людей в битве под Москвой. Может быть, именно на его счет стоит записать подвиги разведки НКВД, о которой писал Судоплатов? Правда, Ким служил не в разведке, а в контрразведке. К тому же в 1941 году он был репрессирован по обвинению в шпионаже в пользу Японии, чудом избежал смерти и сидел в тюрьме. Как мог он спасать в это время Москву? Впрочем, и Зорге в это время тоже сидел в тюрьме, но в японской – как советский шпион.
Постепенно на свет были извлечены и другие эпизоды из жизни P. Н. Кима – славные, такие как предупреждение военных конфликтов, разоблачения японских шпионов и вербовка ценных агентов, несомненная помощь в победе на поле брани (пусть сам он в это время находился за тысячи километров от схватки), и, скажем так, неоднозначные, когда Роман Ким показывал себя в роли стопроцентного человека-«продукта» своего сурового времени, фанатичного чекиста, чем вызвал у многих сегодняшних критиков негодование и презрение. Казалось бы, надо поставить себя на его место, и многое станет понятно, но… Особенности биографии этого человека таковы, что само это «место» всё время ускользает от нас. Ким предстает перед нами то как корейский патриот, то как советский чекист, а иногда единственным логичным объяснением его поступков может быть только работа на японскую разведку. Причем нередко все три эти позиции возникают одновременно. Порою его действия выглядели спонтанными, и их можно объяснить подвижной психикой и повышенной эмоциональностью нашего героя (например, женитьба на дочери классового врага или неоднократные потери служебного удостоверения сотрудника ОГПУ, эпизод с забытым фотоаппаратом). А иногда кажется, что смысл появляется только в том случае, если мы смиримся с мыслью, что Роман Ким все-таки был настоящим ниндзя. Как иначе объяснить то, что на протяжении нескольких лет он, заполняя анкеты, запутывал данные о себе (даже писал, что у него не сын, а дочь), как будто предвидел, что однажды ему понадобится биография, в которой не смогут разобраться следователи НКВД?
Эта книга не дает ответов на слишком многие поставленные вопросы, за что автор приносит извинения читателям, но записывает себе в актив то, что эти вопросы вообще возникли, и надеется, что ответы на них будут найдены в будущем. Это первое, составленное на основе обширного массива документов жизнеописание Романа Николаевича Кима. В нем за нагромождением фактов в одних эпизодах следуют провалы в других – ничего не поделаешь – автору важно было собрать всё, что известно об этом человеке. Кроме того, возможно, некоторые из описываемых событий читателям окажется трудно понять без дополнительных объяснений. К сожалению, в ограниченном объеме одной книги невозможно рассказать обо всем, нельзя воссоздать исторический фон, без знания которого многое из того, что происходило с Романом Кимом и вокруг него, может остаться недопонятым и недооцененным. Такие важные события, как Русско-японская война 1904–1905 годов, ход Великой Отечественной войны и войны советско-японской, сталинские репрессии и хрущевская «оттепель», пришлись на жизнь одного поколения, к которому принадлежал и Роман Николаевич Ким. Рассматривать его биографию вне отрыва от этих событий невозможно по определению, а потому читателю, собирающемуся разобраться в хитросплетениях судьбы «ниндзя с Лубянки», необходимо владеть информацией об ушедшей эпохе. По счастью, литература на эту тему обширна и разнообразна.
Касаясь же таких технических моментов, как написание иностранных имен и фамилий, а также транслитерация корейских и японских слов, автор должен указать, что в японских и корейских именах фамилия пишется первой, имя – вторым, и в японских – оба не склоняются, а в корейских склоняется только имя (стоящее последним), например, «вспоминая Ан Чжун Гына», но «вспоминая Сугиура Рюкити». Японские фамилии, имена и названия приводятся в соответствии с так называемой «поливановской» транслитерацией, то есть «Сугиура Рюкити», а не «Рюкичи Сугиура», где «Сугиура» – фамилия, за исключением тех случаев, где прямо цитируются документы или имеют место сложившиеся в написании названия (например, Йокогама, а не правильное – Ёкохама). Особый случай – «транслитерация по Киму» – будет разъяснен непосредственно в книге.
В связи с тем, что аналогичной единой транслитерации корейских слов в русском языке не существует, автор столкнулся с серьезной проблемой. Например, корейское имя героя книги может быть записано как Ким Кирьон, Ким Гирён, Ким Ки Рьон и т. д. Имя одного из современников героя в разных источниках на русском языке фигурирует как Ан Чжунгын, Ан Чжун Гын, Ан Чунгын, Ан Джунгын и Ан Джун Гын. В целях унификации автор принял решение писать корейские имена по одному из имеющихся образцов, принятому в Институте Дальнего Востока РАН, то есть в разбивке по иероглифам (Ги Рён или Чжун Гын). Исключение – имя корейского короля (вана), которое в большинстве случаев приводится как Коджон.
В блоке приложений приведены наименее известные первоисточники, использованные для данной книги: мемуары, справки, анкеты и другие документы. На воспоминания современников Кима о нем, работы, посвященные истории Кореи, событиям на советском Дальнем Востоке, другие документы, ранее публиковавшиеся в открытой печати, в том числе в Интернете, даются ссылки.
Разумеется, биографическую книгу о жизни такого замечательного человека, как Роман Николаевич Ким, невозможно написать в одиночку (иначе это будет не слишком хорошая, односторонняя книга) и без опоры на опыт предшественников. Поэтому совершенно необходимо назвать тех людей, кто лично знал P. Н. Кима и оставил о нем ценные сведения: Кимура Хироси, М. С. Цын, Л. И. Славина, В. И. Ардаматского, Ю. С. Семенова и других, чьи воспоминания обильно цитируются и приводятся в приложениях, и современников автора, помогавших ему в его увлекательном труде: написании документального детектива о мастере детективов по имени Роман Николаевич Ким.
Само по себе историческое изыскание, часто превращавшееся в настоящее журналистское расследование, началось с получения информации от дальневосточного историка спецслужб А. М. Буякова, первым написавшего чекистскую биографию нашего героя в одной из своих работ[3]3
Буяков А. М. Ведомственные награды ОГПУ – НКВД. Владивосток, 2008. С. 152, 356–358.
[Закрыть], и я очень благодарен коллеге из Владивостока за помощь, поддержку в работе, присланные бесценные архивные материалы и дружбу, которой очень дорожу.
Следующими публикациями о Романе Киме стали главы в моих книгах «В тени Восходящего солнца» и «Шпионский Токио» (М., 2014), в которых я впервые обратился к судьбе этого человека. В первой из них соответствующий раздел назывался «Крестный отец Штирлица», еще через год под этим же названием вышла повесть И. В. Просветова, подготовленная в основном по материалам только что рассекреченных следственных дел P. Н. Кима, хранящихся в Центральном архиве ФСБ России, а также по литературным архивам. И. В. Просветову удалось увидеть многое из того, что доныне сокрыто, и в настоящей работе там, где ознакомление с подлинными документами оказалось невозможным, делается ссылка на его книгу.
Однако следственные дела граждан, арестованных в эпоху сталинских репрессий, – далеко не самый надежный и отнюдь не полный источник для восстановления их истинных биографий. На следствии люди часто говорят то, что им выгодно, или то, что от них требует следователь, а чаще всего – мешанину из того и другого. Большую помощь в работе над начальным – японским этапом жизни Романа Кима, в выяснении судьбы его родителей оказал японовед В. А. Бушмакин. Он заметил ряд ошибок, вызванных в том числе неправильным пониманием корейских и японских иероглифов, в противоречивой статье японского русиста Кимура Хироси, бывшей долгие годы единственным альтернативным источником знаний о жизни P. Н. Кима, а также в моих книгах «В тени Восходящего солнца» и «Шпионский Токио». Исправив эти ошибки, найдя и переведя на русский язык обширный пласт архивных данных о нашем герое, В. А. Бушмакин тоже внес вклад в изучение прихотливого жизненного пути Романа Кима, за что я также весьма признателен.
Неоценим вклад в подготовку данного издания японских русистов Миямото Татиэ и Мурано Кацуаки, а также американского советолога японского происхождения Куромия Хироаки, предоставивших мне большой список материалов, связанных с биографиями близких Роману Киму людей. Сотрудники, пожелавшие укрыться за аббревиатурами А., Б. и В., также приняли важнейшее участие в подготовке данного издания – своими воспоминаниями, предоставленными ценными документами и точными и четкими экспертными суждениями на специальные темы.
Особую благодарность я выражаю первому редактору книги М. Н. Бересневой, высказавшей ряд важных и точных замечаний, позволивших сделать представляемую работу существенно лучше, уточнить и исправить ряд спорных моментов.
Кроме того, целый ряд моих корреспондентов оказал помощь в поиске интересных сведений, данных, в переводах документов и статей с различных языков на русский, в выражении экспертного мнения, в поддержке исторических изысканий автора. Очень признателен всем им: А. Д. Арабаджиеву, К. В. Асмолову, П. Д. Белику, И. А. Беляеву, Г. Б. Брылевскому, Ю. В. Ванину, А. В. Власкину, P. С. Демидову, А. А. Долину, М. К. Залесской, А. В. Кальчевой, Г. А. и Е. А. Ким, Ким Ён Уну, Ким Хон Чжуну, А. А. Кириченко, А. С. Колесникову, Ф. В. Кубасову, С. Ю. Лановенко, А. Н. Мельникову, Э. В. Молодяковой, С. Б. Прудовскому, Саканака Норио, Д. М. Сокову, А. В. Федорову, Е. А. Черданцевой и всем тем, кого автор по оплошности забыл здесь упомянуть!
Александр Куланов
Москва
Глава 1
МИН, ВАН И ЯНБАН
…В смене династий останется вечным закон:
Власть сохранить, несомненно, труднее, чем взять.
Из головастика вырастет новый дракон —
Старому сын или внук, или сват, или зять…
Александр Долин. Властители Кореи
Жизненный путь Романа Николаевича Кима на многих своих изгибах укрыт от нескромных взоров исследователей темными, белыми, а порой и кровавыми пятнами. Это относится не только к той части его биографии, что утаивается от нас осознанно и еще долго будет оставаться засекреченной в силу специфики его службы в советской контрразведке, хотя эти «эпизоды» насчитывают многие, многие годы. Нам не много известно и о его гражданской жизни, особенно в те отрезки времени, что выпали из пристального внимания органов или о которых чекисты знали со слов самого Кима, не упустившего возможность немного пофантазировать, поиграть в конструктор собственной биографии, – так пропали еще несколько вех жизненного пути загадочного корейца. По сути мы не знаем главного: почему Роман Ким стал тем, кем стал. И речь идет не о том, что он был писателем, скрывавшим свое чекистское прошлое, а до того чекистом, таившим тягу к занятиям литературой, нет. По большому счету мы не знаем предыстории его жизни, не ведаем доподлинно причин, событий и тех связей между ними, что ввергли корейского мальчика в пучину противостояния трех стран, которым в своем не самом счастливом детстве он принадлежал в равной мере: Корее, Японии и России. Нам до сих пор точно неизвестно, что заставило отца нашего героя послать сына учиться за границу в семилетнем возрасте, а значит, мы не знаем, каковы были исторические причины того, что Роман Николаевич Ким стал настоящим советским ниндзя – поклонником японской культуры и тайным непримиримым, яростным и опаснейшим врагом японской политики. Чтобы разобраться в этом, нам придется отмотать ленту истории на много десятилетий назад и выяснить, кем были родители Романа Кима и почему они выбрали для своего сына такое будущее.
Сведения о детстве будущего писателя нередко выглядят запутанными и противоречащими друг другу – настолько, что некоторые историки вообще не рассматривают «корейскую предысторию» Романа Кима, считая ее слишком фантастичной и невероятной. У нас нет ответа на вопрос, почему так получилось: по случайности или по умыслу нашего героя. Ясно только, что начало автобиографии Роман Николаевич реконструировал сам, основываясь только на рассказах отца – Николая Николаевича Кима, так как мать – Надежда Тимофеевна Мин[4]4
См. Приложение 1.
[Закрыть] умерла в Корее, когда Роман был еще маленьким и жил в Японии.
Что же такого удивительного поведал о своей семье Роман Ким и почему в эти рассказы не хотят верить серьезные ученые? Пожалуй, одно из самых характерных воспоминаний – В. Ф. Кирилленко приведено в предисловии. Мы еще убедимся, что многое в этих рассказах неверно, заведомо искажено самим Кимом, но сейчас, пока мы собираемся установить его происхождение, для нас главное вот это: «…происходил из княжеской корейской семьи». Арестованный в 1937 году Роман Ким сообщил эту, явно невыгодную для него информацию о своем социальном происхождении в своих первых показаниях: «…мать – корейская дворянка»[5]5
Архивное следственное дело P. Н. Кима (№ 11 626). ЦА ФСБ РФ. Д. Р–23731 (далее – АСД).Т. 1.Л. 16.
[Закрыть], а вскоре еще уточнил: «…сестра королевы Мин»[6]6
АСД. Т. 1.Л. 86.
[Закрыть]. Сестра королевы, по нашим представлениям, принцесса. Значит, Роман Ким – корейский принц? Его высочество Роман Николаевич? В это действительно трудно поверить, и большинство ученых не верят. Особый скептицизм вызывает корейско-японское прошлое Кима у историков-корееведов. Доводы этих специалистов просты и понятны: нет документов – нет биографии, нет человека. Во всяком случае, того человека, которого мы изучаем. Известно, что у королевы Мин не было родных сестер, а вот что касается двоюродных, троюродных и других… Один из ученых, рассуждая об этом, указал на некоторые особенности корейского менталитета, упомянув о том, что в Корее есть только один клан Мин, происходящий из деревни Нынхёлли уезда Ёчжу провинции Кёнгидо[7]7
Симбирцева T. М. Убийство во дворце Кёнбоккун (королевы Мин) // Восточная коллекция. 2004. № 3. С. 138.
[Закрыть], к которому Ким, судя по всему, и относил свою мать, указывая на то, что она была дворянкой из рода Мин: «Однако большинство представителей этого клана говорили, что они в родстве с убиенной королевой. Кланы – очень большие группы, и тут родство может быть даже в 20–30-м колене, но это не тот тип родства, который привычен русским. Это, скорее, принадлежность к клану». Чтобы разобраться в этом и понять, почему так осторожны корееведы в определении степени принадлежности Кима к королевскому роду, стоит совершить небольшой экскурс в корейскую генеалогическую систему – без сомнения, одну из самых сложных и запутанных в мире.
Начнем с начала. Во-первых, никто не подвергает сомнению, что мать Романа Кима происходила из дворян. Следует иметь в виду при этом, что корейское дворянство (служилое и гражданское) называется янбан и делится на шесть типов в зависимости от происхождения, близости к королевской семье, способа получения дворянства и места жительства[8]8
Подробный разбор этой темы произведен Н. И. Конрадом. См.: Конрад Н. И. Очерки социальной организации и духовной культуры корейцев на рубеже XIX–XX веков // Он же. Неопубликованные работы и письма. М., 1996. С. 17–37.
[Закрыть]. Понять из имеющихся у нас материалов, к какому из указанных «подклассов» принадлежал род Кима, увы, невозможно. Кроме того, под самим словом «род» корейцы понимают общность «тонбон-тонсон», то есть «одинаковое происхождение – одинаковая фамилия». Структура принадлежности к роду очень сложная, зависящая от многих тонкостей и условий, выполнение которых должно быть обязательным и непременным. Особенно это важно в связи с тем, что в описываемые нами времена, то есть в конце XIX – начале XX века, в Корее существовал институт наложничества, и у мужчин из сословия янбан могла быть не только законная жена чончхо, но и несколько наложниц, которые тоже между собой делились на «добрых» и «презренных» наложниц – янчхоп и чхончхоп[9]9
Там же. С. 26.
[Закрыть]. Положение детей, рожденных от жен и наложниц или, наоборот, усыновленных, разительно отличалось, что неудивительно. Быть сестрой или братом кого-то в Корее времен династии Чосон не значило почти ничего. Важно другое: какой вы брат или какая сестра, от кого и кем рождены и как ваше родство определяется в строгой официальной генеалогии. Мать Кима вполне могла быть сестрой королевы Мин, однако степень этого сестринского родства нам неизвестна. Если так, то принадлежность хотя и к единственному в Корее, в отличие от многих других фамилий, роду Мин мало что говорит нам о конкретном человеке: матери Романа Кима. А что еще нам о ней известно?
Почти ничего, за исключением одного – ее образования. Литературовед Кимура Хироси, хорошо знавший Романа Кима, написал о нем большую статью, к которой мы еще не раз будем обращаться[10]10
См. Приложение 2.
[Закрыть]. Она полна как ценными сведениями, так и неточностями, но основным источником того и другого, очевидно, стал сам Роман Ким, его рассказы. В этой статье упоминается, что мать Кима «окончила католический женский колледж в Пекине и хорошо говорила по-французски». Надо отметить, что и этот факт вызывает сомнения у некоторых корееведов. Дело в том, что у российских специалистов по Корее данных о женском, в том числе религиозном, образовании тех лет крайне мало, а о женщине из семьи Мин, судя по рассказам ее сына, оказавшейся едва ли не первой кореянкой, учившейся в европейской школе, нет вовсе. И это несмотря на то, что в династии Мин действительно было немало католиков, и на то, что в Китае существовали женские католические школы – известный миссионер Элия Бриджмен основал аж три. А Бриджмен являлся не единственным проповедником католицизма в Китае. Эмигрировав в Россию, Кимы приняли православие, а значит, где-то в Приморье, в одной из православных церквей или в одном из архивов должны были остаться записи о переходе матери Кима из католичества в православную веру. То, что они пока не найдены, отнюдь не означает, что их не существует. Просто ученые данной темой пока еще не занимались. Тем удивительнее категоричный вывод, который делает историк-кореевед, оспаривавший в беседе со мной каждый пункт биографии Романа Николаевича, но пожелавший при этом остаться неизвестным: «Ваш Роман Ким, возможно, боялся слишком завраться (исторические нестыковки могут быть замечены) и привязывал себя к тем событиям корейской истории, которые были реальны и придавали ему вес, ибо это всё были значительные события». То есть японо-корейская «смута», о которой рассказывал Роман Ким, была точно, но вот «был ли мальчик?»[11]11
В переписке с автором.
[Закрыть]. Точнее, девочка – родственница корейской королевы Мин, родившая в 1899 году во Владивостоке сына, который до самой своей смерти рассказывал близким знакомым о своем монаршем происхождении. Рассказывал – со слов своего отца.
А что мы знаем о нем – о Николае Николаевиче Киме, то есть о Ким Бён Хаке или, как писал его имя сын, о Ким Пенхаке? Не будет преувеличением сказать, что отец Романа Кима был не менее примечательной личностью, чем его сын, ведь даже по сравнению с засекреченной на долгие годы подлинной биографией Романа Николаевича судьба Николая Николаевича выглядит еще более загадочной.
Нам неизвестно, когда и где он родился, но, зная, что закончил свой земной путь Николай Николаевич Ким в 1928 или 1929 году, а средняя продолжительность жизни на Дальнем Востоке для обеспеченных людей в то время составляла около семидесяти лет, можем предположить, что появился на свет Ким Бён Хак в середине XIX века, около 1860 года, и, разумеется, в Корее. В автобиографии, сохранившейся в следственном деле, Роман Ким оставляет для нас важные сведения: «Отец после падения партии русофилов был сослан на север Кореи, в город Пукчён (Пукчон), где был простым рыбаком около 10 лет. Из Пукчена эмигрировал в Россию, во Владивосток»[12]12
АСД. Т. 1.Л. 86, 190.
[Закрыть]. При кажущейся незначительности фразы, на самом деле она очень интересна, потому что дает нам ниточку для расследования. Что за «партия русофилов» была в Корее и какое падение она пережила на рубеже 1880–1890-х годов, в результате которого один из ее членов оказался в северокорейской глуши (посмотрите на карту) в качестве простого рыбака? Чтобы разобраться в этом, снова обратимся к истории Кореи.
К середине XIX века это было унитарное, но слабое государство, даже по меркам Востока чересчур перегруженное феодальными ограничениями, ритуалами и обычаями, неукоснительное соблюдение которых было не просто законодательно закреплено, но канонизировано и освящено тысячелетней историей корейского народа. К тому же Корея тех времен чрезвычайно сильно зависела от воли своего сильного соседа – Китая. Правящий монарх – ван династии Чосон был фактически данником китайских императоров, но при этом стремился выглядеть в глазах собственных подданных истинным потомком Неба – могущественным, грозным и справедливым. В китайских же традициях его сравнивали с непобедимым, пусть и мифическим, драконом. В 1864 году таким «драконом» стал Ли Мён Бок (1852–1919), принявший, в соответствии с традицией, новое имя – Коджон (Кочжон) и оставивший страну под управлением регента – своего отца Ли Ха Ына, носившего титул Тэвонгун (Великий принц). Сложности в корейской системе наследования привели к тому, что, хотя сам Тэвонгун в силу деталей его происхождения не мог претендовать на титул вана, его сын был этого достоин. Коджон виделся Тэвонгуну слабым правителем (и это соответствовало действительности), а значит, настоящим драконом в этой ситуации выступал отец, а не коронованный сын. Для полного соблюдения протокола оставалось только женить Коджона на какой-нибудь традиционно смиренной, как и подобает настоящей дворянке, девушке из приличной аристократической семьи.
Это произошло через два года, когда жена Тэвонгуна обратила внимание Великого принца на красивую, прекрасно образованную, но небогатую и без особых претензий и перспектив сироту-родственницу, живущую по соседству – Мин Мён Сок[13]13
Симбирцева T. М. Указ. соч. С. 139–140.
[Закрыть]. В 1866 году состоялась свадьба вана Коджона и принцессы Мин, а еще через восемь лет, в 1874 году, Тэвонгун вынужден был отдать бразды правления своему сыну. К этому его принудили успешные интриги молодой королевы, которая, выйдя замуж, сумела со временем не только очаровать мужа как женщина, отвадив его от многочисленных наложниц, но и, расставив три десятка своих родственников на ключевые посты в государстве, фактически принять на себя управление государством.
Однако власть перешла формально в руки вана Коджона, а на деле – королеве Мин, в самое неудачное время, какое только можно себе представить. В эпоху создания новых империй Дальний Восток переживал невиданный доселе натиск «европейских хищников» – цивилизованные «орлы», «медведи», «львы» и даже «петухи» не прочь были хорошенько потрепать выдыхающихся тысячелетних «драконов». Сильнейшие державы Старого Света и Америки настойчиво стучали в закрытые, но ветхие ворота Китая, Японии и Кореи. Последняя успешно отразила попытки открыть корейские порты для свободной торговли, предпринятые Францией и Соединенными Штатами в 1866 и 1871 годах соответственно, но в 1875 году к берегам полуострова подошел хотя и старый, заклятый, но неожиданный враг – Япония. Эта страна сама только что, всего несколько лет назад, находилась на грани того, чтобы стать колонией Америки. Еще не до конца разобравшись с собственной буржуазной революцией Мэйдзи и гражданской войной, Япония уже сама искала жертву послабее в надежде показать силу и вступить в мировой имперский клуб. Взоры взбудораженных революцией и войной самураев обратились на ближайшего соседа – вожделенную добычу на протяжении многих веков. Хотя идея нападения на Корею и была отклонена японским правительством, в следующее десятилетие Корея подписала сразу несколько неравноправных договоров с Японией, странами Европы и США, оказавшись в фокусе притязаний их всех. Вану, а значит, королеве Мин, которая, уже не стесняясь, правила страной, пришлось определяться, к чьей помощи склониться в случае начала большой войны.
Выбор оказался непростой, и к решению вопроса королева подошла со всем тщанием. По примеру вражеской Японии, совсем недавно предпринявшей аналогичные шаги, корейское правительство разослало группы молодых аристократов во все развитые страны мира с целью ознакомления с западным образом жизни, системами правления, экономикой, военными отраслями и всем, что хотя бы теоретически могло помочь в строительстве новой – уже не самоизолировавшейся, а саморазвивающейся новой Кореи. В этом смысле пример Японии был особенно соблазнителен: опыт страны, чудом избежавшей колонизации и в последний момент на ходу запрыгнувшей в уходящий трамвай империалистического прогресса, мог пригодиться и Корее. Курировать отношения с Японией в области обмена на уровне «народной дипломатии» взял на себя некий Ким Ок Кюн (1851–1893) – представитель богатой и аристократической ветви многочисленной и чрезвычайно разнородной фамилии Кимов. С февраля 1882-го по май 1884 года этот человек совершил три поездки в Японию, во время которых находился в стране вероятного противника и учителя своей родины по нескольку месяцев[14]14
Асмолов К. В. Мятеж года Капсин и его последствия. URL: http://makkawity.livejoumal.com/1020394.htnil
[Закрыть]. Учитывая, что при дворе вана Коджона Ким Ок Кюн занимал важный пост заместителя министра финансов, неудивительно, что в Японии он одновременно (и безрезультатно) пытался решить некоторые финансовые вопросы с одним из крупных государственных деятелей Японии маркизом Иноуэ. Японцы пообещали Киму крупную сумму в случае, если ему удастся продвинуться в осуществлении в Корее реформ по модернизации общества, но денег так и не дали. И всё же, кажется, основное внимание Ким Ок Кюна было приковано к одной из самых влиятельных, как сегодня сказали бы, культовых, персон постреволюционной, мэйдзийской, Японии. Собеседником Кима стал Фукудзава Юкити (1835–1901) – крупнейший японский политический деятель либерального толка, философ-западник, чей портрет ныне знаком каждому японцу, ибо красуется на крупнейшей японской купюре – 10 000 йен. Фукудзава сам когда-то находился в положении Кима, совершая турне по Америке и Европе в составе делегации еще старой, феодальной Японии. Именно Фукудзава еще в 1858 году, за десять лет до Реставрации Мэйдзи – японской буржуазной революции, основал в Токио колледж, вскоре трансформировавшийся в университет Кэйо – старейший и один из трех престижнейших вузов Японии.
