Текст книги "Роман Ким"
Автор книги: Александр Куланов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
В 1960-е годы Роман Николаевич Ким запомнился в качестве приглашенной знаменитости сотрудникам Института востоковедения и других языковых вузов, включая Высшую школу КГБ. К этому же времени относится большая часть воспоминаний коллег-писателей о загадочном «приключение». Все понимали, что память этого человека хранит какие-то тайны, но никто из литераторов не знал, какие именно. Об этом знали в КГБ, с подачи которого в июле 1964 года Роману Николаевичу пришлось еще раз на несколько часов перенестись в жуткий 37-й год…
Специальная комиссия ЦК КПСС завершила пересмотр дела Тухачевского и других красных командиров, репрессированных в 1930-х. В связи с этим всплыл эпизод с запиской помощника японского военного атташе в Польше, которую Кима заставили переводить в апреле 1937 года. Выяснилось, что почти все участники операции: бывшие работники НКВД СССР Н. А. Солнышкин, М. И. Голубков, Н. М. Титов, К. И. Кубышкин, М. Е. Соколов и, конечно, P. Н. Ким – живы. Все они были вызваны в ЦК. Теперь всё закончилось хорошо, объяснения Кима были запротоколированы, а со временем стали достоянием общественности: Ким оказался одним из немногих, кто и в 1937-м, и в 1964 году говорил одно и то же: Тухачевский не был агентом японской разведки.
К тому времени Роман Ким находился в прекрасной форме – и физической, и творческой. Во второй половине 1961 года он сопровождал японскую журналистку на встрече с семьей первого космонавта Юрия Гагарина. Познакомился с молодым писателем Юлианом Семеновым и рассказал ему историю Максима Максимовича и его связного-корейца. В 1964 году у Семенова вышла первая книга из серии приключений Штирлица – «Пароль не нужен», и Юлиан Семенович никогда не забывал того, кто дал ему этот сильный творческий импульс. Совокупный тираж книг Кима приближался к миллиону. Гонорары позволили купить квартиру сыну – Аттику, у которого после войны родились две дочери – Галина и Елена – внучки Романа Николаевича. Всё больше и больше гостей собиралось на Зубовском в маленькой «двушке» Кима с ярко-красными обоями, где, как писал его старый друг Лев Славин, «книги переливались через борт» квартиры. Всё чаще его посещали японцы.
В 1959 или 1960 году в Москву прилетел профессор университета Васэда, бывший журналист и объект наблюдения «коновода» Кима Маруяма Macao. «…Когда наш самолет приземлился в аэропорту и я спускался по трапу самолета в сумерках – кто-то с седой головой неожиданно молча обнял меня. Я удивился, но сразу узнал Кима. Это удивительная встреча после 30 лет разлуки. Это заставило меня почувствовать перемены времен и изменения отношений между Японией и СССР»[444]444
Маруяма Macao. Воспоминания об Отакэ Хирокити // Мало. Токио: 1972. Сентябрь. № 2. Перевод Мурано Кацуаки.
[Закрыть]. Маруяма ничего не забыл и всё понимал. Во время этого и последующих своих посещений Москвы он старался держаться подальше от Кима и не предпринимал попыток найти свою старую любовь – Мэри Цын. Лишь на склоне лет он рассказал историю любви, чреватую смертельным риском, своему ученику профессору Касама Кэйдзи[445]445
См. Приложение 12.
[Закрыть]. Тот, уже в очень зрелом возрасте, став звездой японской русистики, отправился в Россию на поиски Мэри, но опоздал на несколько месяцев: Мариам Самойловна Цын скончалась в 2002 году.
Старый друг Кима Отакэ Хирокити умер намного раньше – в 1956-м. Некролог прогрессивному журналисту и искреннему другу СССР был помещен в советской прессе, его подписали Ким и Конрад. Вдова Отакэ – Сэй как минимум один раз приезжала в Москву, к Киму. Втроем, с Любой, они ездили гулять в Дом творчества писателей, на Пахру, в Переделкино – на могилу Пастернака, стихи которого ценил Роман Николаевич, бродили по московским улицам и паркам. Интересно, о чем думал Роман Николаевич, общаясь с вдовой человека, которому был обязан жизнью и за которым честно шпионил на протяжении нескольких лет? О чем думал, показывая улицы, по которым когда-то мчался на своем автомобиле Борис Пильняк, расстрелянный за шпионаж в пользу Японии, или спешил Мейерхольд, у которого хотели учиться, но успели убежать до того, как их учителя признали японским шпионом, Сано и Хидзиката и к которому по пояс в сахалинском снегу шла через границу Окада Ёсико со своим женихом – режиссером Сугимото? Окада уже в 1950-е всё-таки стала режиссером в московском Театре им. Вл. Маяковского, а вот Мейерхольда и Сугимото убили при Сталине. «Каждый камень в Москве дышит органами», – писал бывший полковник разведки М. П. Любимов, и Роман Ким чувствовал ритм этого дыхания. Но скоро ему пришлось почувствовать и дыхание смерти.
В начале 1965 года внезапно скончалась Любовь Александровна Шнейдер – третья жена Романа Николаевича. Все, кто близко знал Кима в те, последние его годы, в один голос говорили о том, что эта смерть подкосила его. После похорон он уехал в Ялту, откуда писал супругам Славиным: «Как построю жизнь по возвращении в Москву, не знаю. Одно ясно – никогда не будет такой подруги около меня, какой была Люба, и ее памяти я никогда не изменю, я не из породы забывающих… Сделал начерно один детективный рассказик… Была бы Люба, почитал бы ей и узнал ее мнение. Но ее нет, и не будет больше… Вот теперь видишь, чувствуешь, как она заполняла до отказа мою жизнь, как было тепло с ней. Не знаю, не знаю, как теперь я буду жить в опустевшем гнезде на Зубовском… Буду теперь без сердца, обойдусь без него. Для того чтобы стучать на машинке, нужны пальцы, и глаза, и голова… Этот удар такой, после которого я уже никогда не оправлюсь – буду до конца жизни находиться, как говорят боксеры, в состоянии “грогги”. Ваш страшно несчастный, убитый Роман»[446]446
РГАЛИ. Ф. 2811. Оп. 1.Т. 241. Л. 4–6.
[Закрыть].
Творчество резко пошло на спад, хотя были удачи, и немалые. Еще в 1964 году, пока Люба только болела, Ким, используя еще американские впечатления, написал рассказ «Особо секретное задание». Его принял журнал «Наш современник». Следом появился рассказ «Дело об убийстве Шерлока Холмса» – одно из лучших произведений Романа Николаевича, где главным героем стал великий сыщик с Бейкер-стрит. В страшную для Кима зиму 1965-го появился необычный для него рассказ «Доктор Мурхэд и пациентка». Лишенный социально-политической подоплеки, но насыщенный квазимистическими опытами с подсознанием, он, наравне с предыдущим произведением, воспринимается сегодня легче всего. Следующей стала «Проверка ангелов» – готовый сценарий для ироничного боевика, что-нибудь в духе фильмов с Брюсом Уиллисом – тоже, к сожалению, до сих пор не снятого.
Дальше – хуже: Роман Николаевич после смерти Любы заболел сам. Врачи предположили язву желудка, и Ким, наверное, вспомнил, как тайком глотал стекла от очков в камере Лефортовской тюрьмы, надеясь умереть от кровотечения в желудке. По злой насмешке судьбы та тюремная «мечта» начала сбываться.
Осенью 1965 года в Москве состоялся важный советско-японский литературный симпозиум, от которого Роман Николаевич не мог остаться в стороне. Наоборот, погрузившись в общение с японцами, он как будто вернулся к жизни. Многие были удивлены резкости его выступлений. По воспоминаниям писателя-фантаста Накадзоно Эйсукэ, на заседаниях Ким «в хвост и в гриву» разносил современную японскую литературу, около двадцати представителей писательского цеха которой сидели в зале, за ее безыдейность, конформизм и заигрывание с американской культурой. Японцы пребывали в шоковом состоянии. Каково же было удивление тех из них, кого он по окончании симпозиума пригласил домой, на скромный холостяцкий ужин, во время которого смеялся над своим собственным выступлением, просил, чтобы его не принимали всерьез, и восхищался такой близкой и родной ему японской культурой[447]447
Накадзоно Эйсукэ. Заехавший ненадолго… // Сэкай. 1983. № 455. С. 298–318.
[Закрыть].
Чуть позже А., встречавшийся когда-то с Кимом в качестве курсанта Высшей школы КГБ, а теперь пришедший работать на бывшее место службы Романа Николаевича, снова увиделся с ним. Начальник «японского отдела» пригласил молодого лейтенанта А. в кабинет, когда Ким уже был там. То, что в кабинете находился человек, не работающий в органах, уже выглядело странно, но… «Роман Николаевич был очень оживлен, но видно было, что он уже на излете… Он на днях присутствовал на мероприятии в японском посольстве и теперь зашел рассказать, кто там был, что говорил, какие настроения среди японских дипломатов. Он уже не мог без этого. Думаю, такая тяга к общению у него развилась после смерти любимой жены. Его довольно часто приглашали японцы, и он с удовольствием ходил на приемы, а потом заходил или звонил нам, чтобы в подробностях все рассказать. В формулировках осторожен, точен. Чувствовались профессиональная хватка и опыт. О нем даже нечего больше рассказать, потому что, хотя говорил он много, о себе умудрялся ничего не говорить. Аккуратен был невероятно, а жить без работы уже не мог – как болезнь какая-то»[448]448
Из беседы с автором.
[Закрыть].
Диагноз врачей относительно язвы оказался ошибочным. У Кима был рак желудка. Старый разведчик слабел на глазах. Как раз в это время у него дома побывал молодой аспирант-японовед Анатолий Мамонтов. «Однажды в гостях у Романа Николаевича Кима, первого “красного профессора”-японоведа, тогда уже безнадежно больного, я услышал стихи, о которых хозяин дома восхищенно сказал: “Почти Басё!” Не помню, чьи это были строки, кажется, сочинил их монах-отшельник, живший в начале XIX века. Помню только большой, в толстом переплете старинный фолиант, тисненный золотыми иероглифами, который достал вдруг с полки Роман Николаевич и раскрыл в нужном месте, о чем свидетельствовала единственная малиновая закладка. Он прочитал стихотворение вслух. Коротенькое трехстишие по-японски звучит еще короче, чем по-русски, но целый мир порою вмещают в себя эти семнадцать слогов, составляющих хайку.
Отшельник, или опальный поэт, уединившись в горах, вдали от людей, вел свой дневник. По прошествии дня он сделал в нем запись:
И всего-то событий за день —
Еловая шишка
С ветки упала!
Тогда же в кабинете Кима я перебрал несколько вариантов, перелагая миниатюру на русский, пока с его одобрения не остановился на этой редакции.
Роман Николаевич знал, что смертельно болен, но виду не подавал. Он был из породы “железных” людей. Смеялся, шутил, пересыпал свою быструю речь то русскими (если говорил по-японски), то японскими (если говорил по-русски) словами, язвил по поводу каких-то незадачливых западных “фантастов-мизантропов”, которые претили ему антигуманизмом своих творческих концепций. Но одно выдавало его подлинное, тщательно скрываемое от посторонних глаз душевное состояние – слегка помятая единственная закладка в толстом фолианте с золотым тиснением. Стихи отшельника, “почти Басё”, говорили ему, томившемуся в четырех стенах, о чем-то неизмеримо большем, чем мог услышать я, молодой и здоровый. И всё же я запомнил их на всю жизнь – как память о встрече с замечательным человеком»[449]449
Мамонтов А. И. Встречи на берегах Ёдогавы. М., 1975. С. 62.
[Закрыть].
Кимура Хироси приехал в гости к Киму осенью 1966 года. Роману Николаевичу сделали операцию, и он был очень слаб. Настолько, что за ним требовался постоянный уход. На помощь пришла сестра умершей жены Любы – Вера. Она переехала к больному и взяла заботы о нем на себя. Чтобы оформить ее проживание в квартире официально, они расписались – Вера Александровна Шнейдер стала четвертой женой Романа Кима. Ее брат Владимир и его приемный сын Андрей по-прежнему часто посещали Романа Николаевича, став ему по-настоящему родными людьми.
Кимура приводил в гости к Киму молодого классика японской литературы – Абэ Кобо, только что получившего престижную премию «Ёмиури» за роман «Женщина в песках». В молодости писатель окончил медицинский факультет Токийского императорского университета. Выходя от Романа Николаевича, Кимура поинтересовался мнением Абэ о Киме как врача. Доктор Абэ ответил, что по цвету кожи понял – у русского писателя рак. «Мне стало нестерпимо от воспоминания того, как он извинился со словами “устал я немного, простите, прилягу”, лег на диван и долго еще разговаривал с нами»[450]450
Сафонов В. А. Последний рассказ Романа Кима // Ким P. Н. Тайна ультиматума. М., 1969. С. 309–319.
[Закрыть].
Вадим Сафонов, поведавший нам о «последнем рассказе Романа Кима», вторил Анатолию Мамонтову: «Ни стона, ни жалобы. Вообще ни слова о беспощадно-мучительном, уносившем его силы. Он не утратил ни одного из главных интересов своей жизни, ни чувства юмора. Когда он вставал, то это был прежний изысканно-элегантный Ким». Не менее трогательные воспоминания Василия Ардаматского, автора сценария к фильму о Борисе Савинкове (Ким мог ему рассказывать о своем знакомстве с террористом): «Он указал на мой стол, заваленный бумагами, и сказал тоскливо: – А я не могу. Башка отказывается работать… – Я стал говорить в утешение какие-то дешевые слова, вроде того, что болезни приходят и уходят, а работа остается. Ким слушал меня рассеянно, но вежливо улыбался»[451]451
Там же.
[Закрыть].
Сын японского журналиста, относившийся к Киму как к родному деду, вспоминал, что Роман Николаевич лечился в загородном санатории, но уже было известно, что у него рак. Он очень исхудал, почти ничего не ел – организм не принимал пищу. Жена корреспондента готовила ему домашнюю японскую еду и отвозила в санаторий. Однажды она приготовила ему японских угрей в сладком соусе – кабаяки. Он ел их впервые за полвека, ел со слезами на глазах…[452]452
См. Приложение 18.
[Закрыть]
Когда становилось легче, Роман Николаевич пытался работать. Осенью 1966 года он приехал в Ленинград. «В Союзе писателей объявили, что предстоит выступление приехавшего из столицы знаменитого приключения Романа Кима, – вспоминал писатель Михаил Хейфец. – Я решил посетить эту встречу: вдруг удастся заинтересовать москвича моим “Клеточниковым”. Посему взял рукопись с собой.
Ким оказался человеком с безумно интересной биографией. Как я понял из его рассказа, кореец по национальности заинтересовал советскую внешнюю разведку в 20-е годы. “Я видел в коридоре, – рассказывал он, – как вели на допрос Сиднея Рейли”. Очень Ким обижался на начальство, что сценарий телефильма “Операция ‘Трест’” (или – “Синдикат”?) доверили писать не ему (доверили как раз Ардаматскому. – А. К.): “Я же всех персонажей лично знал…”
Закончил свое выступление Ким так:
– Скажите, пожалуйста, почему у вас в Ленинграде совсем нет приключенцев?
Я подошел, когда он кончил доклад, и сказал:
– В Ленинграде есть приключенцы. Только здешние издатели их начисто не хотят печатать. Вот я, к примеру, приключенец, и у меня есть при себе повесть… Не хотите ли познакомиться?
– Давайте. Позвоните мне через день, – и дал номер телефона в “Астории”.
Ужасно хотелось позвонить побыстрее, но я ждал условленного дня…
– Говорит Михаил Хейфец. Вы меня помните?
– Где вы были все дни?! Немедленно приезжайте в “Асторию”…
Являюсь, и первое, что слышу в дверях:
– Если бы Госиздатом руководил по-прежнему Лев Борисович Каменев, вы недолго бы ждали выхода своей книжки…
Немного представьте себе то время! Имена Зиновьева и Каменева (уж тем более – Льва Троцкого) не звучали так одиозно-устрашающе, как раньше, но всё-таки… Ну, примерно, как имя Люцифера или Асмодея в устах правоверного христианина. И вдруг – услышать такое от незнакомого человека!! (Тем паче, что для себя самого я придерживался чрезвычайно высокого мнения об издательской деятельности Каменева, особенно в легендарной “Academia”.) То есть – остолбенел сразу.
Конечно, это был рассчитанный трюк старого разведчика. Далее мы сидели, болтали, и он нахваливал мою рукопись, а потом выразился так:
– Я возьму ее в Москву. Покажу своему редактору, Александру Яковлевичу Строеву, в “Молодой гвардии”. И буду рекомендовать к изданию. Думаю, он меня послушает…
О большем, разумеется, я мечтать не смел.
Примерно через полгода решил ему о себе напомнить – подумал, что такого срока издательству хватит, чтобы разобраться, нужна им моя книжка или нет. Звонить не стал – но воспользовался каким-то предлогом и поехал в Москву лично. Зашел в издательство и отыскал Строева в одном из тесных кабинетов…
– Да, я помню вашу рукопись. И Роман Николаевич очень ее нахваливал… А вы пойдете на панихиду?
– Не понял…
– Роман Николаевич умер. Вчера. Панихида сегодня в Союзе писателей. Вы что, не слышали?..
Так и не удалось мне вторично поговорить с Кимом и поблагодарить его. Строев отвез меня к гробу, мы постояли, а потом он сказал:
– Вернитесь в издательство. Ради Романа Николаевича я постараюсь пробить для вас договор.
Через два или три часа он принес договор мне на подпись…
Сложилось так, что всё-таки в 1968 году вышла в свет моя первая в Союзе книжка»[453]453
Хейфец М. Р. Советская жизнь: Опыт и мысли // Заметки по еврейской истории. 2010. № 2–3. С. 125–126.
[Закрыть].
Роман Николаевич Ким скончался 14 мая 1967 года. Его тело кремировали и захоронили в одной могиле с женой Любой на Ваганьковском кладбище. Позже рядом похоронили Владимира Шнейдера – брата двух его жен и героя «погрома в японском посольстве». Вера Шнейдер получила по наследству квартиру Кима, но жить в ней не стала, уехала к родственникам в Киев. Там следы ее и следы части домашнего архива Романа Кима теряются. Кое-что из личных вещей и книг, в том числе две курительные трубки (одна – та самая, со срезанным клеймом московской фабрики «Главтабак») забрал Владимир Шнейдер. Офицер КГБ А., доложив начальству о смерти Кима, спросил, что делать с его документами, которые могли остаться у него дома. «Ничего, – последовал ответ, – всё, что надо, он нам отдал. Остальное пусть забирают, кому интересно».
Интересно было Союзу писателей. Последние два рассказа Романа Кима вышли уже после его смерти, в том числе насквозь японский по духу, обновленный, но еще довоенный «Японский пейзаж» – в «Огоньке» в 1968 году. Годом раньше – в ноябре 1967-го на экраны страны вышел фильм «Пароль не нужен». Роль Чена, прототипом которого был Роман Ким, блестяще сыграл Василий Лановой, а Юлиан Семенов, предваряя показ фильма, писал в журнале «Смена»: «Роман Ким еще заслуживает многих страниц в книгах и многих метров в новых фильмах, которые будут сниматься о подвигах солдат революции, сражавшихся на самых передовых рубежах классовых битв».
Спустя более полувека после смерти разведчика мы подступили к разгадке тайны его жизни. Но может быть, всё только начинается – как всегда в случае с Романом Кимом, мы ничего не можем сказать наверняка. Кто знает, возможно, японский ровесник Романа Николаевича поэт Мусякодзи Санэацу был прав, когда писал о человеке, пытающемся укрыться за чужой маской:
Я благодарен другим за безразличие.
Другие благодарны за безразличие мне.
Для меня, не способного любить других и заниматься их
судьбой, самое лучшее – обрести равнодушие к другим.
И для других по отношению ко мне, не желающему изжить
себялюбие, самое лучшее – оставаться безразличными[454]454
Перевод А. А. Долина.
[Закрыть].
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Возможно, именно так выглядела королева Мин (портрет придворной дамы двора вана Коджона)
Убийцы королевы снялись на память
Корейцы во Владивостоке
Японцы во Владивостоке. (Из архива А. М. Буякова)
Сугиура Рюкити
Университет Кэйо в начале XX века
Воспитатель наследного принца и хранитель дворцовой библиотеки Сугиура Дзюго
Семья Сугиура Дзюго. Девочка слева от него – Умэко
Ан Чжун Гын – убийца князя Ито. (На фото кровавый отпечаток его левой руки – знак клятвы отомстить Ито за смерть королевы Мин и оккупацию Кореи)
Ан стреляет в Ито Хиробуми на вокзале в Харбине. (С картины корейского художника)
Реклама торгового дома Сугиура. (Предоставлено И. В. Просветовым)
Владивосток начала XX века
Дипломат и разведчик Ватанабэ Риэ
Каваками Тосицунэ – коммерческий и морской агент Японии в Приморье
Настоятель храма Ота Какумин
Буддийский храм Урадзио Хонгандзи
Зоя Заика. Владивосток. 1920 г. (Из архива семьи Ким)
Восточный институт и мужская гимназия Владивостока
Генеральный консул Японии во Владивостоке Кикути, спасший Романа Кима от службы в армии Колчака
Японская пехота марширует по улицам Владивостока
«Молодой симпатичный товарищ из Центра» – агент Леонид. Возможно, именно так выглядел настоящий Максим Максимович Исаев. (Предоставлено А. С. Колесниковым)
Лубянская площадь и здание ОГПУ (справа)
Отакэ Хирокити. (Предоставлено Т. Миямото)
Дипломаты из состава первого посольства Японии в СССР. 1925 г. (Из архива МИД РФ)
Писатель Борис Пильняк в кругу японских друзей
Дом Пильняка на 2-й улице Ямского Поля в Москве, где Роман Ким часто бывал. (Из архива К. Б. Андроникашвили-Пильняк)
Мариам Цын (слева) и ее сестра Вера. Конец 1920-х гг. (Фото из японского журнала «Мадо»)
Японский журналист Маруяма Macao. (Предоставлено Т. Миямото)
Военный атташе подполковник Комацубара Мититаро
Роман Николаевич Ким
Посол Японии в СССР Хирота Коки
Японское посольство в Москве в 1920–1930-х годах. (Дом Суворова, современный вид. Фото Г. Борисовой)
Помощник военно-морского атташе капитан Коянаги и военный атташе Японии в Москве подполковник Хата смотрят парад на Красной площади
«Дом НКВД по Троицкому переулку», где жил Ким. (Современный вид)
Кофры японских дипломатов, в которых те пытались вывезти из СССР советских женщин. (Музей Пограничных войск ФСБ РФ, Москва)
Аттик (сидит слева) и Виват (сидит справа) Кимы. (Из архива семьи Ким)
Мариам Цын с сыном Вивой.(Из архива семьи Ким)
Старший оперуполномоченный КРО ОГПУ Роман Николаевич Ким. Середина 1930-х гг. (Из архива семьи)
Любовь Шнейдер в предвоенные годы
В. А. Шнейдер – друг и будущий родственник P. Н. Кима. (Из архива А. В. Федорова)
Мариам Цын во время пребывания во Внутренней тюрьме на Лубянке. Рисунок Окада Ёсико. (Из архива М. Ю. Сорокиной)
На обороте фотографии P. Н. Кима надпись: «Зоиньке родной от воскресшего Ромы. 8 января 45…». (Из архива семьи Ким)
P. Н. Ким с академиком Н. И. Конрадом. (Из архива семьи Ким)
Книга из серии «Военные приключения» с автографом P. Н. Кима
Роман Николаевич с сыном Аттиком. (Из архива семьи Ким)
Любовь Шнейдер, Роман Ким и Кимура Хироси. (Из архива А. В. Федорова)
Роман Ким, Любовь Шнейдер и вдова Отакэ – Сэй. (Из архива А. В. Федорова)
Отакэ Сэй и Любовь Шнейдер в Подмосковье. (Из архива А. В. Федорова)
Обложка японского издания «Тетради, найденной в Сунчоне»
«Специальный агент» с автографом автора. (Из архива А. В. Федорова)
Роман Ким и Любовь Шнейдер в доме отдыха Союза писателей СССР. (Из архива А. В. Федорова)
Дружеский шарж работы И. И. Игина. (Из архива семьи Ким)
За работой в «гнездышке на Зубовском». (Из архива семьи Ким)
Карандашный набросок портрета Кима работы Г. Г. Филипповского и «трубка мирозданья»
Последний, неисполненный, творческий замысел. (Из архива семьи Ким)
Могила P. Н. Кима и его родственников на Ваганьковском кладбище в Москве
