Текст книги "Поединок"
Автор книги: Александр Царинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
32
Тайна трех мелочей
Степан Герасимович начал рассказ спокойно, неторопливо, расхаживая по кабинету:
– Свершив самосуд над маркером, враги считали, что заметут следы. Но всплыл словарь Ожегова. Шифровка «Ураган» прошел благополучно» была передана в среду четвертого сентября. Значит, иностранный агент проник в гарнизон в течение предшествовавшей недели. Попросил начальника отдела кадров принести личные дела всех лиц, что прибыли в часть с двадцать восьмого августа по четвертое сентября. Проверил дела только тех, кто в день гибели Яковлева были вечером в штабе: Маркин, Чухра, Яровой и Козырев. Последний был в штабном карауле. И вдруг чувствую, что на фотографии Козырева чего-то не хватает. И сразу смекнул: шрама! У него, как и у меня, на брови небольшой шрамик. Достал удостоверение личности, взглянул на свое фото. Оно маленькое, а след виден. Подумал: «Может, шрам появился после того, как сфотографировался?» Спросил, когда он давал показания по делу Яковлева: «Где заработал?» Ответил: «Шрам с детства». Значит, отпадает. Тогда возникло другое соображение: шрам убран ретушью. Приказал, чтобы все молодые офицеры срочно перефотографировались. Сегодня получил свежие фотографии. Шрамик на его брови есть.
– Неужели Козырев... подставной? – не вытерпел Мельников.
– Пока трудно судить. И то и другое фото, как две капли воды. Вот только шрамик... Теперь о второй мелочи. Помнишь, Александр Васильевич, мне не давала покоя последняя фраза Яковлева: «...минуточку. Это марк...» Мы установили, что Яковлева мог убить человек, которого солдат допустил бы к себе. Теперь представь: Козырев отпустил Яковлева в туалет. Вместо этого солдат находит ближайший телефон и звонит тебе. Яковлев стремится доложить все до конца, но тут внезапно появляется его начальник. Вот к кому вырывается: «минуточку»! Дескать, подождите, я сейчас!
– Постойте, – перебил Мельников. – Но раз Козырев шел на убийство, он был уже в накидке. Неужели это Яковлева не насторожило?
Степан Герасимович улыбнулся:
– Ждал этого вопроса. Понимаешь, ведь Яковлев был в таком состоянии... Ну, представь, ты звонишь в пожарную, что пожар, а тут входит жена. Станешь рассматривать, в каком она платье? Яковлев, видимо, обратил внимание только на лицо Козырева. Свой! Ну, естественно, тот подошел спокойно и р-раз!.. Теперь третья мелочь. Обнаружил ее, когда стал изучать показания Лопахина. Если помнишь, сержант показал, что услышал выстрелы без пяти восемь. Из рассказа Козырева следовало, что крик Яковлева застал его в другом конце коридора. Он стал дергать все двери и тут же услышал треск и звон стекла. Ворвался в комнату Кикнадзе, увидел прыгающего из окна преступника, выстрелил. Я прикинул: чтобы пробежать от конца коридора до той комнаты, дергая все подряд двери, ворваться в нее, выхватить пистолет и выстрелить – потребуется две, от силы, три минуты. Раз выстрелы прогремели без пяти восемь, значит крик Яковлева был максимум без восьми. Вот тут-то и потребовался на помощь ты, так сказать, последний свидетель.
Мельников слушал с большим вниманием.
– Выяснилось, – продолжал Волков, – что Яковлев позвонил тебе без пятнадцати восемь. Потом я попросил тебя прочесть вслух его телефонный доклад. Засек время. Секундомер показал почти минуту. Выходит, что солдата убили без четырнадцати восемь. Где же правда? Без восьми или без четырнадцати? Уж слишком большая разница во времени. Пришел к выводу, что причина в лживом показании Козырева. Но одно дело предположить, другое – доказать. Я хорошо помнил твой доклад, что после того, как оборвался разговор с Яковлевым, ты долго стучал по рычагу, а телефонистка не отвечала. Задал вопрос: не слышал ли во время этой паузы выстрелов? Ты ответил, что нет. Только треск. Он раздался почти сразу, потом пропал.
– В чем же тонкость? – не понял Мельников.
– Тонкость?.. А сообрази сам, Александр Васильевич! Вырывается предсмертный вопль и трубка повисает. Если бы все было так, как рассказал Козырев, то, услышав этот крик, через сорок секунд он был бы в комнате Кикнадзе. Это время показал вчерашний хронометраж. Пусть десяток секунд потребовалось ему на то, чтобы вытащить пистолет и выстрелить по убегающему преступнику. Значит, от крика до выстрела чуть больше минуты. Трубка болталась три-четыре минуты. Услышал бы ты выстрелы?
– Безусловно.
– А ты их не слышал. Яковлева убили без четырнадцати, выстрелы – только без пяти восемь. Стрелял он позже.
Мельников все понял, но как же, по мнению Волкова, произошло убийство?
– Как произошло?.. Думаю, вот как... Отпустив Яковлева в туалет, Козырев вскоре пошел за ним. Солдата в туалете не оказалось. Тогда Козырев надевает плащ-накидку и галоши Маркина, которые пока неизвестно, как у него оказались, вытаскивает из скоб тамбурных дверей брус и спешит в комнату Кикнадзе. Увлеченный докладом, Яковлев допускает его к себе. Убив солдата, Козырев выламывает окно и прыгает на улицу. На бегу снимает плащ, перчатки, кастет. Срывает с тыльной двери штаба мастичную печать и открывает замок. В тамбуре запирает брусом дверь, тряпкой уборщицы затирает свои следы и спешит в комнату Кикнадзе. Вот только когда прогремели выстрелы, ими Козырев имитировал погоню за убийцей. Он влез на подоконник, выпрыгнул наружу и, будто преследуя преступника, побежал по своим же следам, но уже в сапогах без галош. Не подкопаешься. Два следа на подоконнике: от галош и сапог. Два на снежной целине. Стружка от плаща на острие разбитого стекла. Едва это установили, Козырев подтвердил.
– У тыльной двери штаба был отпечаток от галош. Умышленно его Козырев сделал или?..
Волков немного помолчал.
– Тут можно предположить два варианта. Первый: Козырев так торопился попасть снова в штаб, что плащ с себя стащил, а о галошах забыл. Второй: след сделан умышленно, чтобы сбить с толку. Посуди сам. Раз след галоши у тыльной двери с улицы, значит убийца прошел снаружи. Этой маленькой, вроде, оплошностью, Козырев опять же маскировал себя. Думаю, что более вероятен этот вариант. Он логично вплетается в тонкую игру, продуманную Козыревым.
– А как в комнате Кикнадзе дверь осталась приоткрытой? Ведь Маркин утверждал, что запер ее.
Заложив руки за спину, Волков прошелся по кабинету.
– Понимаешь, Александр Васильевич, для полного доказательства, что убийца Козырев, этого звена как раз и не хватало. Вчера ты прислал ко мне рядового Ивченко. Он оказался действительно наблюдательным. Еще восемнадцатого декабря показал, что последним после заседания комсомольского бюро вышел высокий лейтенант. Это был Маркин. Сразу после его ухода Козырев пошел в туалет. Замок в двери комнаты Кикнадзе без секрета. Чтобы его открыть, Козыреву вполне хватило одной-двух минут. Позже Ивченко видел выходящего из караульного помещения Козырева. У того в руках был какой-то сверток.
– Плащ и галоши, – догадался Мельников. – Но почему же Ивченко нам сразу об этом не сказал?
– У тебя было подозрение на Козырева? Нет. У солдата – тем более.
Александр Васильевич вздохнул. Ах, как тяжко было на душе!
– Да, Степан Герасимович, подвели меня уши стать летчиком, не выходит и чекист. Закончим дело, подам рапорт, чтоб перевели в технари.
– Ничего. Не сразу Москва строилась. А пока... На гауптвахте бывай регулярно. Особенно, когда в карауле Козырев. При нем – напирай! Без него попытайся узнать у Маркина, не угощал ли его в пути водитель «Победы» конфетами, папиросой!.. Пусть вспомнит о телеграмме. Что-то не то и с женой Азарова. Важных решений не принимать! Посоветуйтесь с Игнатенко. Он будет находиться в кафе «Заря» с одиннадцати до полдвенадцатого дня. В такое время людей там мало. Если полковник Шилов вернется из командировки и спросит о делах, можно доложить.
Мельников встал и хотел выйти, но Волков его остановил:
– Александр Васильевич, помнится ты называл фамилию девушки, от которой Козырев получил письмо.
– Да, Ирина Жарова.
– Благодарю. Свободен!
33
Новогодний подарок
В тот же день вечером к Волкову прибыл Игнатенко. Ему кое-что удалось узнать о Екатерине Лузгиной. До войны она была хорошей спортсменкой. Главный ее козырь – лыжи.
Замуж Екатерина вышла перед самой войной. Дмитрий ушел на фронт. Вначале весточки шли от него регулярно, а в сорок втором, как «пошла заваруха» под Сталинградом, письма пропали.
Лузгин вернулся домой неожиданно. Почти два года провалялся в госпиталях с осколком в голове. Потом родилась дочь. Дмитрий работать не мог. Все хозяйство тянула она. Пошла в пивную, где работает и сейчас. А Дмитрий все слабел. Ослеп. За ним ухаживала добросовестно, но с мужиками, говорят, «баловалась». Вскоре Лузгин умер.
В 1953 году Екатерина «снюхалась» с каким-то фронтовиком. Он работал плотником на стройке. По отзывам: нелюдим, угрюм. Встречались год, может, два. Потом их перестали видеть вместе. Покойный Крайнин до бильярдной работал плотником. Был угрюм и нелюдим. По анкетам – фронтовик. А вот прекратились ли их встречи?
Игнатенко, как условились, пошел к ней на свидание, но умышленно запоздал.
– Извини, Катя, задержался малость. За билетами простоял.
– А я уж думала, не придешь. Ну, проходи. Дочки как раз дома нет.
Комнатная теплота приятно дохнула в лицо. В доме чисто, мебели немного. Екатерина подошла к зеркалу, что висело в углу над тумбочкой, кокетливо пригладила брови.
– Значит, билеты взял? А картина хоть хорошая?
– Говорят – хорошая! – Он стоял у двери, а она продолжала вострить пальцами брови да приглаживать морщинки на щеках. Потом стала причесываться. На коричневом гребешке осталось несколько русых волос.
– Чего стоишь, как истукан? Проходи, не съем.
Это и требовалось! Он прошел к столу, снял шапку.
– Катя, можно я тоже причешусь?
– Не можно, а нужно, – кокетливо стрельнула она глазами и ушла в другую комнату переодеваться.
Он взял гребень и, прежде чем причесаться, снял с него волоски, сунул в носовой платок.
Она в спальне переодевалась, а он рассматривал переднюю. И вдруг... Нет, этот день был явно удачным. У самого входа из-под пестрой ситцевой занавески, служившей ширмой для верхней одежды, выглядывали темные мысы валенок. Не в них ли была ночная лыжница? – мелькнула догадка.
Екатерина вышла из спальни в пышном платье василькового цвета и черных туфлях на низких каблуках.
– Ты вот так и намерена идти? – спросил Игнатенко. – Ноги отмерзнут. Валенки у тебя есть?
– Есть.
– Вот и надевай. Переобуешься в кинотеатре. Я понесу.
– Ты глянь, какой учтивый! – непритворно удивилась Екатерина.
Замысел удался. В фойе Екатерина сняла валенки и надела туфли. Когда начался сеанс, Игнатенко держал их завернутыми в газету на коленях. Незаметно вырвал из подошв несколько волосин.
Назад шли молча. После теплого кинозала Екатерине стало зябко, и она прижалась к Игнатенко.
– Замерзла я что-то. Пойдем шустрее.
В избе Екатерины горел свет. Значит, дочка уже вернулась. Иван Иванович обрадовался: не придется в дом входить. Так и вышло.
– Ну, будь здоров, симпатяга моя. Когда теперь увидимся?
– Уезжаю я завтра, Катя, – нашелся Игнатенко, чтоб открутиться. – Вскоре после Нового года опять нагряну. Дождешься?
– Спрашиваешь еще, – она чмокнула его в щеку и вошла в избу.
Степан Герасимович выслушал рассказ не перебивая.
– Ну, что ж, неплохо поработал, Три «И»! Главное, вовремя доставил эти сокровища. Завтра убываю в Москву и захвачу их в институт судебной экспертизы для идентификации. До встречи. Потребуешься – связь по ВЧ, как договорились. А за новогодний подарок спасибо!
34
Плата за страх
Муторно было на душе Екатерины Лузгиной. На людях она показно крепилась, а как оставалась одна, такая тоска и страх сдавливали грудь, что хотелось бежать, куда глаза глядят. Сейчас в кино хоть малость отвлеклась. Что за человек этот Иван? Нет, он не такой, как ей попадались шалапуты. Внимательный, не навязчивый. Сердце так и кричало поделиться с ним своей болью.
Екатерина снимала валенки и с материнской лаской глядела через открытую дверь спальни на Олю. В белой сорочке и с распущенными русыми волосами, дочь лежала с книгой. Вот она, повторившаяся ее юность. Не приведи, господь, чтобы и ей такая жизнь досталась...
Сидит Екатерина на стульчике, ковыряет мозоль на ноге, а жизнь, скупая на счастье да радости, еще хуже мозоля покоя не дает.
...Дмитрий был мужем неплохим, да больно мало пожили. Кто знает, как бы сложилась ее жизнь дальше, если б не попался на пути Максим Крайнин? И мужичишка-то так себе: молчун, неприветливый да и собой не видный. А вот же прилипла.
Как начал приходить, так ей – ни слова, а дочке обязательно гостинец принесет. Смотрит на нее долгим взглядом. Видно, больно щипала душу память о семье, истребленной фашистами.
В марте у Екатерины был день рождения. Пришел он вечером, принес крепдешину на платье. Дочке тоже что-то. Прихватил водки. Она накрыла стол. Захмелела быстро. То ли от счастья, что ее не забыли, то ли от его заботливого внимания к дочери.
Он укладывал Олечку спать, а Екатерина глядела на него осоловелыми счастливыми глазами. Кто знает, что с нею случилось: то ли сильно истосковалась по мужику, то ли много выпила, но показался он ей в тот миг не таким уж страховидным, как раньше.
Когда собрался уходить, она сказала с грубоватой прямотой:
– Куда на ночь глядя? Постелю уж...
Встречались не часто. Приходил он всегда затемно, обязательно с гостинцем. Она и в шутку и всерьез намекала, может, поженимся, а он хмуро отмалчивался.
...Разлад начался после его отпуска. С месяц Максим к ней не заявлялся. Потом пришел крепко выпивши.
– Что, соскучился?
– Живое к живому тянет, – ответил.
Под утро, когда Максим протрезвел, она ему сказала:
– Дочь все уже понимает. Хватит в кошки-мышки играть.
Он только сопел. Рано ушел и больше не показывался. Екатерина сама к Дому офицеров пошла. Встретив его, гневно сказала то, что накипело:
– Значит, кровушки напился и в кусты?
– Не в кусты. Ты права. Нечего дочь развращать.
– Что ж ты предлагаешь?
Ответил не сразу:
– Припечет, ко мне приходи. Только после одиннадцати. Людские глаза, сама понимаешь. – И протянул ключи.
Ей бы обидеться, а она взяла. Тянуло к нему. Как-то лежа рядом с ним в темноте и сумрачно глядя в пустой потолок, Екатерина сказала:
– Чудно получается. Живем с тобой, как телка с бугаем. Только телку к бугаю ведут, а я сама бегаю. Неужели нельзя по-людски?
– Значит, нельзя, – буркнул он.
И все же она надеялась. Ждала добрых перемен. А он все больше мрачнел, отдалялся от нее. Особенно стал невыносим в последние месяцы. Ну, гад, думала, завел другую. Каждое лето зарядил мотаться на море. Не приведи господь – узнаю. Порешу!
Прояснение наступило двадцать пятого декабря. Среда была. Максим не работал. Тот злополучный день ей не забыть всю жизнь.
Максим пришел в пивную выпивши. У нее набрался еще больше. Понес ахинею: «Все, Катька! Конец нашему сожительству. Поеду хоть на часок в Энгельс, а потом в Волгу и поминай, как звали». И про солдата, который посуду на днях побил, что-то несуразное... Едва отправила его домой, заявился приятель Максима. Рожа широкая, чисто боров. Выждал, пока зал опустел. Попросил запереть дверь.
– Максим был у тебя. Обратила внимание, в каком он духе?
– Пьяный. Балабонил черт знает что.
– О чем? – сразу насторожился пришелец.
– Ахинею всякую нет. Про Энгельс. Топиться хочет.
«Боров» облегченно вздохнул:
– Вот в том-то и оно, Катя, что про Энгельс.
Он задел струну ее ревнивого любопытства.
– Хватит допытывать. Ты говори, коль пришел. Это с тем солдатом связано? – она глядела на него с испугом и тревогой.
Он кинул на нее опасливый взгляд.
– Что он тебе про солдата сказал?
– Ха!.. Скажет он что-то. Выкладывай давай. Только все.
И узнала. Оказывается, Максим вовсе не вдовец. Солдат, что приходил, его родной сын. Жена – сестра «Борова». Ушел Максим на фронт и навеки дал деру от жены и сына. Тогда сынишке три годика было. Сюда, в глушь, и забился, чтобы не возвращаться к семье. Но случайно с «Боровом» встретился. А тут как раз Максимов сын служит. Ни сын, ни Максим друг друга не знали. Вот «Боров» и устроил им встречу. Подвыпивший солдат решил отомстить за мать...
– А Энгельс? Что в Энгельсе?
– В нем-то и загвоздка. Зазноба там. На море с ней познакомился. Думаешь, из-за тебя к семье не вернулся? Хе-хе...
– А не врешь?
– Что мне врать? Сама знаешь, как познакомились они, так и зарядил он каждое лето от тебя уплывать.
Дикая злоба подпирала Екатерину. Решила твердо: «Боров» не врет. Но проверю. Заставлю самого сознаться во всем.
«Боров» встал, направился к выходу. У двери остановился.
– Глупая баба! Совет дам...
– А я хитрить не буду. Уверюсь, что плут, и задавлю.
– А дочь? Пусть растет себе сиротка. Да?
Ушлый был «Боров». Знал, на чем сыграть. Стал наставлять:
– Ключ у тебя есть? Есть! Войдешь в комнату, надень сразу его чувяки, чтоб следов своих не оставлять. Если будешь с Максимом выпивать, стакан, из какого будешь пить, заберешь с собой. Побалуете, конечно. Чтоб быстрее уснул, вот тебе пилюлька. Бросишь незаметно ему в чай или в водку. Как уснет – плиту засыпь углем, трубу закрой. Вот и хе-хе!
– Хитер ты, сволочь! – не сдержалась Екатерина.
– Ты эту сволочь потом благодарить будешь. Он собирается смыться в Энгельс. Знает, что у тебя где-то деньги спрятаны. Хочет нанести полюбовный визит. Учти, Екатерина!
Он опять рассчитал точно. У нее подкопилась малость деньжат. Максиму она как-то сказала об этом.
– Я ему покажу визит. А как же мне в сенях его быть?
– И в сенях, и на крыльце снежком после себя пошкрябай.
– А если собаку вызовут?
– Вряд ли. Но есть выход. Лыжи я тебе достану. С крыльца прямо на лыжи и...
Под вечер «Боров» снова приехал. Вручил ей лыжи и сказал:
– Так как мстишь и за меня, с меня пять тысяч. Ну, а если засыплешься, гляди, Екатерина! Ты меня не знаешь, я тебя. Одной меньше дадут. Дескать, на почве ревности.
Вечер был кошмарный. Верилось и не верилось, что ей сказали. Когда Екатерина открыла своим ключом дверь и вошла в комнату, Максим стоял у этажерки и дрожал. Бледный, жалкий, настоящая гнида. Прав «Боров», сразу мелькнула догадка, в страхе поджидает сына.
– Чего дрожишь-то?
– Тьфу, дура! Зачем приперлась? И так тошно.
– Вот и пришла, чтоб не тошнило. Соскучилась!
Екатерина переобулась из валенок в его чувяки, повесила на вешалку пальто и только тогда прошла в глубь комнаты.
– Опять самогон хлестал? Замерзнуть, дурак, мог.
– Ну, туда и дорога.
– А в Энгельс кто тогда поедет? – она начала издеваться.
– Катька! Уходи. Не до тебя.
– А мне выпить охота. Может, поухаживаешь за любовницей?
Что он думал, трудно сказать. Глянул отчужденно. Она отослала его в погреб за помидорами, и пока ходил, бросила в его стакан пилюлю.
Спать с ним легла, можно сказать, насильно. Воспылав притворной страстью, обнимала его, а внутри все клокотало: «Есть. Есть у него шлюха в Энгельсе. «Боров» не врал».
– Катька, уйди. Не могу.
– Не можешь? А в Энгельсе смог бы?
– Смог бы. В Энгельсе смог бы! – он стал даже кричать. – У меня там жена. Поняла? Жена. Уходи. Ты мне противна, – и обессиленно умолк. То, что таилось годами, выплеснулось с жаром наружу.
...Максим уснул быстро. Она пошевелила его за плечо. Только губами пожевал. Тихонько перелезла через него, всунула ноги в чувяки, прошла к плите. Расшевелила кочергой пепел. Залучились притухшие угольки. Открыла вьюшку, бросила в плиту щепок. Ах, я тебе противна?! Ну так, гнида проклятая, иди на тот свет искать лучшую! Набрала два полных совка угля, сыпанула на огонь. Когда разгорелось, закрыла вьюшку...
35
Следы ведут в больницу
Едва Мельников снял шинель, его пригласил полковник Шилов. Присаживаясь у стола, Александр Васильевич заметил:
– Что-то рано вы сегодня на службе, товарищ полковник!
– Будешь рано, коль служба безопасности как неуклюжий медведь ворочается. Где Волков? Новый год сегодня встречаем. Надо бы все объекты как следует проверить.
– Все будет выполнено, товарищ полковник! Что касается подполковника Волкова, он убыл в Москву. Есть хорошие новости.
Шилов со строгим любопытством посмотрел на Мельникова.
– Надеюсь, командир части имеет право кое-что знать?
– Только с вашей стороны не должно быть никаких действий.
– Я и так уже два дня бездействую, – досадливо заметил Шилов. Он намекал на дни, проведенные в командировке. – Докладывайте!
Мельников доложил.
– Козырев?.. Козырев?.. Это лейтенант-пехотинец, что ли?
Александр Васильевич увидел, как резко побагровел у Шилова фронтовой ожог на шее. Полковник торопливо снял телефонную трубку и попросил соединить его с отделом кадров.
– Товарищ полковник, я ведь просил... – поспешил Мельников.
– Не учите, капитан! – отрубил Шилов. И в трубку: – Это ты, Владимир Сергеевич? Зайди срочно ко мне.
Через несколько минут в кабинет вошел подполковник Сахаров.
– Что тебе снилось, дружище?
– Да... ничего, – Сахаров старался говорить спокойно, а сам напряженно смотрел в строгие глаза Шилова.
– Раззявы мы, Сахаров! Словом, так. Иди сейчас с капитаном и расскажи ему, как ты завербовал лейтенанта-пехотинца. Только все расскажи. Как когда-то мне. – И Мельникову: – Не сомневайтесь, капитан, подполковник только к спортсменам слабовольный. В других вопросах на него смело можно положиться.
Рассказ Сахарова Мельников слушал с вежливым вниманием довольно спокойно. Но когда Владимир Сергеевич поведал, как некий местный врач Приходько посоветовал ему ехать в отпуск в Москву, а не на юг, затем случайно с ним встретился на стадионе «Динамо» и там сообщил о талантливом футболисте Козыреве, заканчивающем училище, и даже свозил туда, поддев за живое, дескать, нельзя ли этого Козырева заполучить в их часть – Александр Васильевич заволновался. Он понял, что врач Приходько – «птица залетная». Да, полковник Шилов был человек дела. Он сразу навел на нужную тропу.
– В какой больнице работает Приходько? – спросил Мельников.
– В первой. Та, что по улице Интернациональной.
– У него машина есть?
– Есть. Кажется, «Победа».
Александр Васильевич все сильнее волновался.
– Вы не могли бы хоть примерно обрисовать Приходько?
– Я не художник... Тучноватый. Широколицый. Лет пятидесяти. Рост средний. Может быть, выше среднего.
Приметы совпадали с теми, что сообщил Яковлев. Приходько был похож и на водителя, который вез Маркина. Если, конечно, с того «сбрить» усы да бороду. И Мельников не сдержался:
– Как же вы так сблизились с Приходько? Как доверились ему?
– Болельщики мы. Честь по чести...
– Вот вам и честь по чести. Знаете, есть пословица: с медведем дружись, а за ружье держись. – Сказав это, Мельников густо покраснел. Он невольно скопировал Волкова. А Сахаров сидел, опустив голову. – Владимир Сергеевич, вы лично разговаривали с Козыревым, когда предлагали ехать к нам в часть? Как думаете, тот Козырев и что у нас – одно лицо?
– А как же иначе?.. Я его сразу узнал.
Вечером Мельников доложил важную новость Игнатенко.
– Отлично. Вы подтвердили, что мы на правильном пути.
– Как?.. Вы уже знаете о Приходько?
– Знаем. Но только то, что номер его «Победы» СТ 38-45. Ваши сведения очень ценны. Нам не придется метаться от объекта к объекту, – успокоил Мельникова Иван Иванович.
– И каково ваше решение? – спросил Мельников.
– Решений никаких. Будем ждать Степана Герасимовича. Следы ведут в больницу, но туда пока ни шагу!
