Текст книги "Поединок"
Автор книги: Александр Царинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
– Неправда! Он не успел, а я, может быть, выпорол...
– Вот именно! – перебил Волков. – Одних и тех же цифр на разных брюках нет. 324 – это номер военторга. 411 – порядковый номер индивидуального заказа. Под номером 411 в книге заказов мастерской за прошлый год значится фамилия Виктора Козырева. Какие же тогда цифры выпороли вы? Надевайте брюки! – Волков взял со стола портсигар Козырева и несколько раз щелкнул им.
– Разрешите закурить, – тихо попросил Козырев.
– Вы же не курите. – Тем не менее протянул портсигар. Козырев потянулся к нему, но Степан Герасимович извлек папиросу сам и дал арестованному.
– Лучше угощу так, как вы солдат угощали. Приучили брать папиросы из своих рук. Не так ли?
Козырев нервно играл желваками. А Волков продолжал:
– В ночь с пятого на шестое декабря перед вылетом нового истребителя папиросу с сильным снотворным получил и Яковлев. Солдат на посту уснул. Под видом проверки постов вы проникли в кабину охраняемого Яковлевым истребителя. Затем с помощью фальшивого пломбира...
– Это неправда!
– Правда, Козырев! Мы предусмотрели, что будете изворачиваться. Чтобы поймать с поличным, сообщили вам дату вылета второго истребителя и назначили начальником аэродромного караула. И вы клюнули: готовясь уничтожить второй самолет, прихватили необходимые «орудия» новой диверсии. В этом портсигаре есть меченая папироса. Экспертизой установлено, что в ней сильное снотворное. В чемодане действительно оказались продукты. Только проглотив вашу булочку, пешком отправишься на тот свет. В мякиш булки вы умудрились спрятать небольшой шарик. В нем сильнейший яд. Оболочка шарика легко разрушается под действием кислорода. Точно такой шарик был вклеен в систему кислородного питания самолета Шевцова. На высоте, когда летчик включил кислород, в органы его дыхания поступили пары яда. Мгновенная смерть.
Волков умолк. Козырев сидел набычась, глаза злые, красные.
– Кто вы, Козырев? На кого работаете?
– Хватит! – ударил по столу арестованный. – Не Козырев я. Я – Кребб! Да, Альберт Кребб! Я ненавижу вас!
– Кребб? – спокойно перенес истерику Степан Герасимович. – Ошибаетесь. Вы не Кребб, а именно Козырев. Только не Виктор, а Олег. Вы убили родного брата.
– Что?! – в глазах Козырева застыл страх, смятение, ужас.
В кабинете все оцепенели. Только Приходько сжался в комок да Иван Иванович размеренно постукивал карандашом по столу.
39
Пришелец с того света
Козырев пришел в себя не скоро. Била нервная дрожь. И вдруг:
– Не верю! Все понятно. Хотите заставить все рассказать. Не выйдет!
– Советские чекисты, Козырев, никогда не идут на авантюры. Товарищ Игнатенко, попросите еще раз Пелагею Денисовну!
Полтавчанка вошла.
– Пелагея Денисовна, вы знаете этого человека? – указал Степан Герасимович на Козырева.
– Да. Цэ мий племяш, – с некоторым испугом выдавила женщина.
– Их было два. Это Виктор или Олег?
– Чур, чур... – вырвалось непроизвольно у расстроенной Пелагеи Денисовны. – Якый же вин Олег? Олег давно...
– Поспокойней, Пелагея Денисовна, – перебил Волков. – Взгляните хорошенько. У Виктора был шрамик на брови?
Оторопелая женщина растерянно глядела на Козырева. «Ти сами очи, що бачила пять мисяцив тому. Ось тилькы шрамык?.. Як я тоди нэ прыдывылась?» Неуверенно сказала:
– Цэ Виктор. Дэ ж тут буть Олегу? Мэртви нэ...
– Ясно, Пелагея Денисовна! А второго арестованного знаете? – указал Степан Герасимович на пригнувшегося Приходько.
Только сейчас Пелагея Денисовна заметила, что через стул от племяша сидит еще один человек. Внимательно посмотрела на Приходько.
– Так цэ ж Мыкола! Мыкола Ткаченко! Ий-богу, вин! Постарив тилькы. Ты що, нэ пизнаешь, Мыколо?
– Путаете что-то, гражданка, – заерзал на стуле Приходько.
Тут уж Пелагея Денисовна не стерпела:
– Нэ пизнаешь, трястя тоби на язык?! Як за сестрой Анютой бигав и трэба було поклыкать – пизнавав! А тэпэр не пизнаешь... – она говорила с вызовом, подбоченясь, на родном украинском языке.
– Вот теперь вы успокоились, – прервал Волков.
– Успокоилась?.. Та я люта, як гидра.
– Есть пословица на этот счет: злость – не советчик, но память освежает. Вот и взгляните по-новому на племянника.
И опять Пелагея Денисовна пристально глядела на Козырева. «Шрамык?.. Нэвже и тут пидвох?.. А що, як?..»
– Хорошо. Поможем вам, Пелагея Денисовна, – сказал Степан Герасимович, приподнимаясь со стула. – Раздевайтесь, Козырев!
Кребб-Козырев зыркнул на Волкова непонимающим взглядом и стал снимать китель. Когда разделся до пояса, Волков остановил его:
– Хватит. Повернитесь к женщине спиной.
Козырев повернулся, и та сразу увидела на смугловатой левой лопатке племяша овальное родимое пятнышко.
– Вин! Цэ нэ Виктор, а Олег! – вскрикнула ошеломленная Пелагея Денисовна и ей стало плохо. Падающую, ее едва успели подхватить сильные руки Игнатенко.
– Что за комедию вы разыграли? – с наигранной суровостью спросил Козырев.
– Это не комедия. Трагедия! – мрачно ответил Степан Герасимович. – Иван Иванович, раскрой слепцу глаза.
На следующий день после телефонного разговора с Волковым Игнатенко вылетел самолетом в Харьков, а дальше автобусом добрался до Полтавы. Найти бесфамильную Пелагею в областном городе оказалось сложно. Во-первых, она являлась сестрой Викторовой матери. А девичья фамилия матери неизвестна. Да и ту могла Пелагея сменить, выходя замуж. Во-вторых, Подол оказался приличным районом. В нем целая сеть улиц и переулков, сбегающих вниз к Ворскле. Сразу по прибытии в Полтаву Иван Иванович направился к коллегам. В помощь ему выделили троих. Мобилизовали адресный стол. Хорошо, что имя Пелагея не очень распространено. И все же только на одном Подоле их оказалось семьдесят два. Прикинули, что Пелагее должно быть от пятидесяти до шестидесяти лет. Женщин такого возраста нашлось двадцать шесть. Выписали их адреса и пошли по домам.
Разыскиваемая Пелагея оказалась на участке Игнатенко. Она жила в одноэтажном каменном домике с зелеными ставнями. Мыла пол.
– Ты до мэнэ, добрый чоловиче? Проходь. Я зараз.
– Вначале вопрос. Вам не знакома фамилия Козырев?
– Козырев?.. Аякже. Чоловик сэстры носыв цю фамилию.
Потом они беседовали за чашкой чая. Пелагея Денисовна рассказ вела взволнованно, часто вытирая заплаканные глаза.
...Малость ветреной была ее младшая сестра Анютка. Дружила с неплохим хлопцем Миколой Ткаченко – врачом по профессии, а выскочила замуж за военного летчика Степана Козырева. В 1937 году у Анюты родились двойнята. Назвали ребят Олегом и Виктором. Не отличишь одного от другого. Летом, правда, разбираться было полегче, когда они в трусиках бегали. У Олежки на левой лопатке родимое пятнышко, похожее на «О». Будто специально на спине прилепилось, вырисовав первую букву его имени.
Грянула война. Когда немцы подходили к Полтаве, Анюта с детьми эвакуировалась. Но в Коломаке эшелон остановился. Олежка болел коклюшем и буквально задыхался от кашля. Анютка вывела мальца из вагона. И тут налетели фашистские самолеты. Чтоб спасти людей, дернулся состав и помчал на Харьков. Может, и успела бы Анютка вскочить в один из вагонов, да тугая волна от разрыва бомбы опрокинула их наземь.
Так вот и распалась семья. Мать с Олежкой остались в Коломаке, а четырехлетнего Витю увез поезд на Восток.
Их подобрал какой-то железнодорожник. Она была контужена, а Олежке не то осколочком, не то при падении рассекло бровку. Когда немного окрепли, вернулись в Полтаву. Тут и вспомнили про знакомого врача.
Лечил Ткаченко сестру и Олежку старательно. Но однажды...
То ноябрьское хмурое утро не забыть Пелагее Денисовне. Пришел к ней Микола чернее ночи. «Беда, Пелагея! Померли ночью Анюта с Олегом». «Та ты що!?» – всплеснула руками. «Тиф задушил». «Чого ж ты ранише нэ казав про цэ?» «А когда казать? Самому неделю уже нездоровится. Боюсь, как бы от них не подхватил. Надо, чтоб немцы про тиф не пронюхали. Спалят меня вместе с хатой».
Похоронили их назавтра в одной могиле...
– Вы лично видели мертвых? – перебил рассказ Игнатенко.
– Гробы бачила. Воны булы забыти. Тыф – хвороба заразна.
– Могила сохранилась?
– Аякже. Я за нэю и зараз, як за дытем, доглядаю.
Да, предположения Волкова, которые он высказал Ивану Ивановичу по телефону из Москвы, сбывались. Но надо было все досконально проверить.
– Пелагея Денисовна, у вас не сохранилось фотографии сестры и того знакомого доктора?
– Мабуть, дэсь е. Трэба пошукаты.
И нашла. То были фотографии двадцатилетней давности. И все же круглолицый с мясистыми губами парень напомнил Ивану Ивановичу широколицего обрюзгшего врача из Степняково.
– Добре, Пелагея Денисовна! – удовлетворенно сказал Игнатенко. – Вы сказали, что у Олежки поранило бровку. Шрамик на ней остался?
– Та грэць його знае. Помню, з бровкы сукровыця сочилась.
– А пятнышко? Не ошибаетесь, что было оно именно у Олега?
– Ни, нэ помыляюсь. То другэ дило. Родымэ пятно – на викы.
Игнатенко был удовлетворен. Шрам на брови у Козырева был. А вот родимое пятно?.. Это бесценная деталь. Окажись на лопатке подозреваемого овальное пятнышко и... Снова спросил:
– А как вам стала известна судьба Виктора?
– Дэсь в прошлому роци встрила на базари одну давню знайому. Вона в вийну эвакуировалась разом з Анютой. Вид нэи и довидалась, що эшелон дийшов до Уральска. Прыихала туды. Слиды привэлы мэнэ в дитдом, а дали – пид Москву.
Любое предположение, пусть даже безукоризненно обоснованное, остается предположением. Неприятная картина – эксгумация. Но ради убедительного доказательства пришлось пойти на этот шаг. В вырытой могиле действительно оказалось два сгнивших гроба. И все же, по заключению экспертов, здесь лежали только останки женщины: волосы, прелые кости. Предположение оправдалось. Надо было срочно возвращаться в Степняково. Проинструктировав Пелагею Денисовну, как следует себя вести, Игнатенко пригласил ее лететь с собой.
Информацией о судьбе Козыревых Игнатенко действительно «раскрыл глаза слепцу». Чувствовалось, что надлом произошел, что, зацепившись за край обрыва, глыба вот-вот свалится в пропасть.
И Козырев не выдержал, сдался:
– Я готов отвечать на вопросы. Только лучше завтра.
40
У истоков зла
В камере было свежо. Ткаченко сильно знобило. На чем же попались? Где ошибка?.. Тяжелым думам нет конца. Они выплывали из воспаленной памяти, как туман из-за горы...
...Азы грамоты ухватил Микола в Полтаве. Решил стать врачом. Не раз видел, как тех чаевыми наделяли.
Мечта сбылась. Стал работать. Ни от чего не отказывался: ни от яиц, ни от куска сала, ни от денег. Только однажды взятку не взял. Как глянул в голубые с поволокой очи дивчины, так и остолбенел. Каждый день стал в тот дом являться, здоровьем «хворой» матери интересоваться. И все ради дочек больной: Пелагеи и Анюты.
– Вы спаситель наш, – бесхитростно сказала младшая Анютка.
Спаситель... Это слово было сказано от души, а потом прилипло к нему и обернулось именем нарицательным. Под этой кличкой пошел по документам вражеской разведки.
К Анютке тянуло. Мать ее выздоровела – надо было искать другие предлоги, чтоб видеться.
Однажды зимой возвращались из театра поздно. На улице было ветрено и страшно холодно. Ткаченко предложил:
– Может быть, у меня переночуем?
Она так на него посмотрела, что ему стало не по себе.
– Нет, я не в этом смысле... – начал лепетать. – На Подол идти далеко.
– Дойду, – перебила Анюта. – Не надо меня провожать.
Но он следовал рядом. У калитки она сказала:
– Николай Михайлович, не приходите больше к нам. Вы хороший человек, вы... вы спасли нашу маму, но...
Он продолжал приходить. Попытался подействовать на Анюту через старшую сестру. Однако и Пелагея не помогла. Понял причину: Анюта встречалась с военным летчиком. Позже узнал его фамилию: Козырев!
Лютая ревность въелась в его душу. Эх, если б он мог... Но только со злостью чертыхался и с завистью поглядывал при встрече на стройного богатыря-авиатора.
...А потом – война. Обрадовался приходу фашистов Ткаченко. Но и огорчился: эвакуировались из Полтавы Анюта с детьми. Более пяти лет она была замужем, а все сидела в сердце...
Как-то осенним вечером пришла к нему взволнованная Пелагея.
– Мыкола, бида у нас... – и рассказала, что вернулись в Полтаву «пидранэни, а зараз дужэ хвори Анюта з Олегом. Трэба спасаты их».
– Ладно. Приводи. Я не злопамятен.
...Однажды пришел сильно выпивши. Анюта с сыном уже спали. Она услышала скрип двери и испуганно села, прикрывая плечи одеялом. Пьяный угар толкнул его к ней. Он вырвал одеяло, стал жадно целовать ее в шею, щеки, плечи.
– Анюта, будь моей. Будь! Я все прощу. Будем, как в масле купаться. Твой Козырев никогда не...
– Пусти! – наконец вывернулась она и больно царапнула его щеку. С силой он кинул ее на спину, схватил за горло и сжал так, что Анюта стала задыхаться. Когда после отчаянной борьбы она затихла, он, медленно приходя в себя, пугливо похлопал ладонями по ее лицу. Но женщина уже не шевелилась. А Олежка навзрыд кричал:
– Дядько Микола, разбуди мамку!
Хмель вышибло из головы: «Пацан все видел!» Схватил уже Олега за горло, но загремел стук в окно. Руки разжались. Набросил на Анюту одеяло, кинулся за вырвавшимся мальчиком. И тут голос за дверью.
– Открывайте, Ткаченко! Вы коммунистов там прячете?
Стучал майор Отто Грюнке, с которым Ткаченко сотрудничал больше месяца, а сегодня вместе выпивал.
– Что за шум у вас? – сердито спросил Грюнке, едва вошел.
– Дяденька, там моя мамка, – как из-под земли вырос Олег и потянул Грюнке в спальню.
Ткаченко поплелся следом. Язык у него заплетался:
– Мы тут малость... поиграли...
Грюнке сдернул с Анюты одеяло и цинично улыбнулся:
– В Германии русских называют дикарями. Но даже дикари, когда играют в любовь, обнимают не за горло.
– Так я... так она...
На шее мертвой женщины уже проступил синий обруч от его тисков-пальцев.
– Кто она?
– Жена советского военного летчика, – Ткаченко заметно оживился. – Ей-то поделом, а вот как быть с малым? Он все видел. Я...
Грюнке договорить ему не дал:
– Как зовут тебя, малыш?
– Олежка, – мальчик держал Грюнке за руку и так доверительно смотрел ему в глаза, что немец смягчился.
– Олежка?.. Олежка?.. Как же по-немецки? Альберт! Хорошо?
– Угу, – согласился Олег. Грюнке был в форме, а Олег привык видеть у себя дома военных.
Грюнке ласково увел мальчугана в другую комнату.
– Кого еще опасаетесь, Ткаченко?
– Сестра ее днями должна зайти. Как теперь?..
– Вы пустомеля, Ткаченко! Есть, кажется, у вас такое слово? – улыбнулся немец. – Завтра я улетаю в Берлин. Заберу Альберта. Мне понравился мальчишка. Типичный ариец. Думаю, моя бездетная сестра Грета будет довольна подарком. А?
Ткаченко кисло улыбнулся. Дело оборачивалось неплохо.
– А как же?..
– Выкручивайтесь. И благодарите бога, что я снисходительно забираю у вас свидетеля. А теперь расскажите, как попала к вам эта женщина?
Ткаченко рассказал. Рассказал о неудавшейся любви, не забыл и про двойнят.
А на следующий день состоялись похороны «тифозных». Их хоронили в закрытых гробах. Только в маленьком гробике лежали доски в тряпках. Олег в это время летел в Берлин...
В сентябре сорок третьего фашисты драпали из Полтавы. Грюнке страшно клял маньяка Гитлера, сравнивал Россию с могучим дубом. Своей священной обязанностью считал подготовить идейных «жучков-короедов», чтобы подточить русское дерево.
В отличие от Зайцева-Крайнина, которому Грюнке дал задание поселиться в Коврове, Ткаченко получил приказ законсервироваться в Уральске. До 1949 года никто его не беспокоил. Жил скромно, работал в больнице.
Посланец прибыл неожиданно. Ткаченко его не сразу узнал. А узнав, ахнул! Собственной персоной заявился сам Отто Грюнке. Он улыбнулся, чуть перекося тонкогубый рот.
– Неужели не рады, Приходько?
Разговоры, расспросы... Ночевать отказался. Объяснил, что приехал в Уральск проведать и узнать, не нуждается ли коллега в деньгах? Показал фотографию.
– Узнаете?
На Ткаченко глядел красивый мальчуган с мужественным лицом.
– Да. Это Витя Козырев.
– Витя?... Это же Альберт. Ну... Олег, отданный мне! – И тут же Грюнке признался: – Я думал, вы станете отказываться работать с нами. Прихватил фото – кое о чем напомнить. Но вы, господин Приходько, умница! Кстати, о каком Вите вы сейчас сказали? – вдруг спросил Грюнке.
– Да это так... Показалось, – Ткаченко стал очень бледен.
– Не плутуйте, Приходько! Вам удалось найти второго близнеца. Да?
– Да.
– Интересно. Как?
...Примерно год назад группа врачей была направлена в Уральский детдом для диспансеризации. В кабинет Ткаченко вошел мальчик.
– Фамилия? – небрежно спросил врач, не поднимая глаз от стола, где лежали карточки детдомовцев.
– Витя Козырев.
Будто током ударило Ткаченко. Кинул на вошедшего взгляд, и сразу лицо мальчика ему напомнило Анюту. Не поверил. Хотя эшелон с эвакуированными ушел именно в сторону Уральска.
– Как ты попал в детдом?
Мальчуган пожал плечами:
– Мать погибла под бомбежкой. Отец – на фронте...
– Сам из здешних мест?
– Не знаю. Наверное, нет.
Несколько раз после того случая видел Ткаченко Витю Козырева, но не было уверенности, что мальчик из Полтавы. А вот сейчас... Какое поразительное сходство с Олегом. Так могут быть похожими лишь близнецы.
Выслушав рассказ, Грюнке задумался.
– Хорошо. Скоро к вам явится от меня человек. Добудьте и передайте ему фотографию Вити Козырева.
Человек от Грюнке прибыл скоро. Передал Ткаченко изрядную сумму денег и получил нужную фотографию. А через полгода снова прибыл посланец. С деньгами привез и инструкции. Предлагалось установить наблюдение за Виктором и раз в два месяца письмом на Москву «до востребования» сообщать, чем мальчик увлекается, как идут занятия. Так за границей узнали, что Козырев отличный футболист и баскетболист, и стали натаскивать по этим видам спорта его двойника.
В сентябре 1951 года Ткаченко снова встретился с Грюнке. Сидели за бутылкой коньяка. Грюнке был необычно мрачен. Изрядно подвыпив, проговорился:
– Не для этого готовил Альберта. Ладно. Обсуждать не будем. Видно, будет у вас, Приходько, новое начальство. Выполняйте их волю, как мою. Слушайте задачу...
План убийства Виктора Козырева и замены его Альбертом Креббом Ткаченко выслушал со страхом. Но отступать было некуда.
41
Обманутый и обворованный
Мучительно тягостно укладывалось в сознании Олега Козырева все то, что произошло. Вчера, перед сном, в камеру вошел тот, в штатском, что рассказал его, Козырева, судьбу. Зашел с пожелтевшей фотографией. На ней молодая симпатичная женщина и военный летчик. Между взрослыми – двое ребят, не отличишь друг от друга.
– Вот вы с Виктором, – указал чекист на мальчиков. – Это ваши отец и мать.
Раннего детства Козырев не помнил. Только конец войны. Жили они с мамой Гретой на окраине Берлина. Отец с войны не вернулся. Мама говорила, что он был крупным начальником в гестапо, хотел русским людям добра, а партизаны его убили.
Сразу после окончания войны вернулся в Берлин мамин брат дядя Отто Грюнке. Он не раз наведывался к ним и раньше. Дядя очень хорошо говорил по-русски и был рад, что этот язык так здорово «освоил» Альберт.
Однажды, уложив Альберта спать, дядя с мамой очень долго о чем-то говорили. Утром у мамы были заплаканные глаза.
– Нам придется уехать в Америку, – сказала она. – На днях там умер наш старший брат и оставил нам хорошее наследство.
В Америке они поселились в Чикаго. Дядя Отто Грюнке со своей семьей жил неподалеку от них. Устроиться на хорошую работу маме не удавалось. Она часто плакала. Он как-то вытер ей ладошкой заплаканное лицо, погладил волосы и спросил:
– Мама, ну почему ты все плачешь и плачешь?
– Так, сынок. Папу часто вспоминаю.
Но мама Грета, наверное, говорила неправду. Только сейчас это понял Козырев. Он вспомнил один разговор. Мама и дядя Отто считали, что мальчик спит, и вели разговор вполголоса. Мама была раздражена:
– Зачем ты нас сюда привез? Лучше бы...
– Лучше бы болтаться на виселице? – перебил дядя.
– Нам это не грозило.
– Грозило мне.
– Я не вижу перспективы. Я скоро забуду свою профессию.
– Не забудешь. Здесь много русских эмигрантов. И Альберт превосходно говорит по-русски. Главное – практика.
– Зачем она мне? Разве я смогу найти работу по профессии? Вчера мне предложили в бар посудомойкой. Ты понимаешь?.. Посудомойкой! С каждым днем наше золото тает. Скоро я сойду с ума.
– Что легко нажито, легко и уходит, – печально пошутил Грюнке.
– Не остри, Отто! Эта легкость обошлась Гансу петлей.
Мамы Греты вскоре не стало. Занятая мрачными мыслями, она слепо пошла через дорогу перед стаей бегущих машин. Сироту Альберта забрал к себе дядя Отто Грюнке. Трудно судить, относился ли Грюнке к нему по-родственному. Дядя работал в каком-то ведомстве, и часто пропадал на целые недели, даже месяцы.
Однажды, после очередной длительной командировки, вернулся растревоженный. Раньше он никогда не говорил о будущем, а в тот вечер, оставшись с Альбертом один на один, вдруг спросил:
– Альберт, какую ты хотел бы иметь профессию? Тебе, мальчик, уже тринадцать лет.
Он неуверенно пожал плечами.
– Знаешь, мой милый, мне бы хотелось, чтобы ты пошел по стопам своего отца и дяди.
– Стать военным? – сразу нашелся Альберт.
– Не совсем так, – поправил дядя Отто. – Да, я был военным. Но, в основном, моя служба, так сказать, служба человека-невидимки. Кстати, такая работа довольно прибыльна.
Этим разговор и ограничился. Месяцев через восемь они опять сидели вдвоем.
– Ты не забыл о нашей беседе? – спросил дядя Отто.
– Нет, не забыл. Я буду, как вы!
– Молодец. В твоих жилах течет кровь наших предков. Ты безукоризненно знаешь русский язык, а все остальные науки постигаются гораздо легче. В разведшколу тебя определят через год-два. А пока хорошо бы мастерски научиться играть в футбол и баскетбол.
Вначале все шло хорошо. Отто Грюнке не мог нарадоваться успехам «племянника». Иногда он выезжал к Альберту в разведшколу, и они сидели до поздней ночи. Грюнке взволнованно говорил:
– Мы с тобой винтики в огромном сложном механизме. Но даже из-за винтика механизм может выйти из строя. Велика Россия. В лоб даже Гитлер не смог ее одолеть. Только умная и очень тонкая политическая игра винтиков-невидимок сможет нарушить ритм работы механизма Советов.
...Лежит Олег Козырев на нарах, смотрит на фото. Два очень похожих ребячьих лица. Военный и красивая женщина. Да, именно эта женщина не раз являлась ему во сне. Зубами скрипит Олег. Как его обманули!
