Текст книги "Ливонская война 1558-1583"

Автор книги: Александр Шапран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц)

Русское командование в точности исполнило обещание. При вступлении в город воевода под страхом сурового наказания запретил своим воинам обижать жителей. Современник тех событий, немецкий историк, далеко не симпатизирующий русским, был вынужден, однако, отметить, что, действительно, порядок в городе был сохранен, а его нарушители строго наказывались. «Муж добролюбивый, честный, благородный душою», так отозвался ливонский историк о князе Шуйском. В крепости в качестве трофеев русскому воинству достались 550 вражеских пушек.

Сдавая Дерпт, городские власти выговорили у русского воеводы условия, согласно которым землевладельцы удерживали за собой свои имения, а все ливонское дворянство оставалось при своих прежних привилегиях. Сохраняли за собой свои владения и все представители духовенства, причем дерптскому епископу местом постоянного пребывания назначался один из ближайших монастырей. Всем гражданам гарантировалась свобода вероисповедания, а в самом Дерпте оставалось прежнее городское управление с сохранением всех административных органов и судебных инстанций. Торговым людям оставлялись льготы свободной торговли у себя и, помимо того, давалось право торговли в русских областях на общих условиях. Всем, не пожелавшим оставаться в московском подданстве, предоставлялась свобода покинуть завоеванный край.

Иван Грозный в целом подтвердил все условия, но с небольшими поправками и дополнениями. Например, он разрешил русским людям селиться в завоеванном крае, который теперь получал наименование Юрьевской области, а самому Дерпту возвращалось его древнерусское имя – Юрьев. Русский царь сам первым начал раздавать поместья своим дворянам на новоприобретенных землях. При этом некоторые ливонские граждане не избежали участи выселения в центральные великорусские области. Среди последних оказался и дерптский епископ, не успевший обжиться в оставленном ему Шуйским монастыре. В самом Юрьеве немедленно была учреждена православная епископская кафедра. Торговым же ливонским людям царь расширил привилегии. Так, например, он дал им право беспошлинной торговли в городах Новгороде и Пскове.

Взятие Дерпта стало знаменательной вехой в истории Ливонской войны, оно произвело гнетущее впечатление на противника, пришедшего после падения Дерпта в полное уныние. В последующих операциях той же кампании уже не заметно сколько-нибудь серьезного сопротивления, подобного тому, что испытало московское воинство под стенами Нейгауза и Дерпта. В течение второй половины лета войска Шуйского захватили ряд укрепленных городов и замков. Воеводе сдались крепости Вейзенберг, Пиркель, Лаис, Оберпален, Ринген и другие. К осени 1558 года большая часть северной Ливонии была в руках русского воеводы, его оружию покорилось более двадцати городов и замков. Отдельные отряды московского войска доходили до Ревеля, и Шуйский даже пытался склонить горожан к сдаче, но, получив отказ, после затянувшегося похода, сопровождавшегося непрерывными боями, потеряв много людей, не решился на осаду. Оставив в занятых городах небольшие гарнизоны, воевода, согласно повелению из Москвы, отвечающему образу ведения войн того времени, осенью оставил завоеванный край и вернулся в Псков.

Первые победы при другом стечении обстоятельств могли бы решить судьбу всей войны. Но, к сожалению, успехи летней кампании и ее главного героя Петра Шуйского благодаря недальновидной политике правительства если и не были сведены к нулю, то, во всяком случае, в ближайшем будущем во многом оказались растраченными.

Насколько на высоте оказалось русское оружие, настолько слабой показала себя высшая московская власть. Вместо того чтобы продолжать успешно начатое завоевание, правительство Грозного неожиданно пошло с неприятелем на перемирие, но сначала оно, следуя привычному образу ведения военных действий того времени, вывело с завоеванной территории основную массу войск, удалив с театра войны главных военачальников. Последнее обстоятельство можно объяснить чертами личности царя, которому не давали покоя успехи его воевод. Его беснующуюся душу начинала беспокоить взошедшая звезда полководца Петра Шуйского.

Пользуясь почти полным отсутствием в крае русских войск, Орден в конце 1558 года перешел в наступление. Первой целью противника стал Дерпт, отвоевать который немцы решили любой ценой. Наступление на Дерпт возглавил новый магистр Ордена Готгард Кетлер, который сумел собрать десятитысячное войско, рассчитывая с ним вернуть все недавно утраченное. Рыцари энергично двинулись к Дерпту, но на пути у них стал недавно захваченный русскими замок Ринген, гарнизон которого состоял всего из сотни стрельцов во главе с полковником Игнатьевым. Магистр был уверен, что он сходу овладеет Рингеном, но просчитался. Стрельцы оказали столь упорное сопротивление, отбивая все приступы ливонского рыцарства, что Кетлер вынужден был протоптаться под городом пять недель, после чего у русского гарнизона закончился порох, и тогда в последнем рукопашном бою погибли все до одного защитники Рингена. Понеся большие потери и предвидя в дальнейшем такое же сопротивление со стороны защитников Дерпта, магистр не пошел далее и отказался продолжать наступление.

Последняя акция ливонского воинства вызвала ответную реакцию Москвы. В январе 1559 года русские войска под предводительством воеводы Микулинского, двигаясь из района города Остров, несколькими колоннами вступили в южную часть Ливонии. Противник попытался было заступить дорогу, встретив одну из колонн у города Тирзена. Здесь 17 января произошло большое сражение немецких войск, возглавляемых рыцарем Фелькензамом с русскими отрядами под командованием воеводы Серебряного. Немцы потерпели полное поражение. В ожесточенном бою погиб их предводитель и множество других рыцарей. Оставшиеся в живых разбежались. После победы русские войска прошли большей частью Южной Ливонии, беспрепятственно дошли до окрестностей Риги и в феврале вернулись за свои рубежи, остановившись в районе Себежа. Немецкие летописи донесли до нас сведения о том, будто нашествие сопровождалось теми же жестокостями и грабежами мирного населения, что и годичной давности. Наши источники косвенно подтверждают это, подчеркивая, что вернулись русские из похода с богатой добычей.

Разгром немецкого воинства при Тирзене и успешный поход под стены Риги вновь возвращал стратегическую инициативу в руки русских воевод, открывая широкие возможности для быстрого и успешного завершения войны. И вновь русская сторона не воспользовалась благоприятно складывавшейся обстановкой. Вместо того чтобы попытаться развить наметившийся успех, Москва пошла на перемирие с противником.

Заключенное в мае 1559 года сроком на шесть месяцев перемирие инициировалось ливонской стороной, что одно только говорит о том, что противнику, который, предвидя свой скорый конец, лихорадочно искал заступничества, оно было нужнее, чем русским. Русская сторона на инициативу врага ответила согласием, рассчитывая за время приостановки военных действий на западе решить свои крымские проблемы. Правительство Грозного пошло на этот шаг под давлением противников войны с Ливонией из числа ближнего окружения царя. В Москве не разглядели до конца ситуацию, не увидели того, что перемирие намного нужнее неприятелю, развернувшему кипучую дипломатическую деятельность, пытаясь втянуть в войну на своей стороне многих соседей. Да и не видя такой деятельности врага, не трудно было понять, что вторжение русских в Ливонию затрагивает важные торговые интересы целого ряда государств, традиционно недружественных к России и готовых встать на сторону любого ее соперника, лишь бы не допустить расширения русского присутствия в Прибалтике. А потому, коль уж Москва влезла в эту войну, то, зная негативный настрой по отношению к себе со стороны соседей, она должна была стремиться завершить ее молниеносно, тем более что успешное ее начало открывало такие перспективы. Вместо этого московская сторона согласилась на предложенную врагом инициативу.

Во время летней приостановки военных действий в Ливонии в правительстве Грозного вновь активизировались сторонники крымского наступления, настойчиво советуя царю вести большую армию в сторону Перекопа. И снова особенной настойчивостью отличался один из руководителей Избранной рады Алексей Адашев, в очередной раз поднявший голос в пользу переориентации военных действий в сторону Крыма. Царь отказался, и на этот раз в своем решении он был, безусловно, прав. Большая война на западе исключала военные действия в иных направлениях, а перемирие, на которое пошли обе воюющие стороны, не обещало быть долгим. Правда, как и накануне Ливонской войны, Грозный согласился на небольшие отвлекающие акции в районе перешейка и в очередной раз послал туда Вишневецкого и Данила Адашева с небольшими силами. Рейды последних, как это случалось и ранее, не изменили ситуации, а только еще больше усугубили и без того сложные московско-крымские отношения. Тогда же на очередных переговорах с Польшей московской стороне не удалось договориться о совместных действиях против Крыма. Странно, что правительство Грозного еще надеялось на перспективу такого соглашения. Такой военный союз был реален только до московской агрессии на западе. Но теперь при обоюдных интересах в Ливонии любые переговоры о союзничестве с польской короной могли завершиться только неудачей.

Московская агрессия в Ливонии и постепенно разраставшаяся эскалация военных действий в Прибалтике положили конец даже теоретическим предпосылкам войны против Крыма. Воевать на два фронта не было никакой возможности. На юге не удалось удержать даже то, что казаки Вишневецкого считали своим. Татары отвоевали у них остров Хортицу, и царь ничем не поддержал Запорожское войско. После этого голоса сторонников антикрымской направленности в окружении Грозного навсегда затихли. В результате Москва не смогла сколько-нибудь заметно продвинуться в решении крымских проблем, зато приостановка военных действий на западе дала выигрыш времени противнику.

А между тем события там разворачивались следующим образом.

Добившись временного прекращения военных действий, ливонское правительство начало с того, что обратилось к сыну шведского короля Густава Вазы, Юхану, бывшему тогда наместником шведской короны в Финляндии, с просьбой о помощи деньгами и воинскими людьми, предлагая в залог некоторые земли в Ливонии. Юхан, понимая, что уступленные ему территории никогда не отойдут обратно и таким образом можно расширить свои владения за счет Ордена, было, уже согласился. Но старый король, узнав в последний момент о самодеятельности сына, отсоветовал тому пускаться в подобные авантюры, предрекая не только недружелюбие в будущем со стороны Москвы, но и враждебность еще целого ряда государств, нацеленных на Ливонию. Тем же закончилась попытка заручиться помощью Дании. Правда, обращение к датскому королю Христиану III прозвучало не от правительства всей Ливонии, а только от Ревельского епископа. Последний решил сепаратно отойти под покровительство Дании, не спрашивая на то позволения у орденских властей, что само по себе было незаконно, и епископ не имел на то права. Но в тот момент, когда Ливония трещала по швам, о законности уже никто не вспоминал и всякий искал для себя спасения, где только мог, лишь бы не попасть под власть московского деспота. Но датский король, подобно шведскому, отказал просителю, не пожелав быть втянутым в бойню, которой было не избежать в случае заявления им своих претензий на часть Ливонии. Такое решение обоих монархов отнюдь не отражало общей позиции того и другого государства, а их нежелание поучаствовать в дележе ливонского наследства объяснялось исключительно лишь глубокой старостью обоих, к которой и Густав и Христиан полностью утратили былую воинственность. В ближайшее же будущее, когда оба отойдут в вечность (датский король скончается в том же 1559 году, а шведский чуточку позже) и им на смену придут более молодые приемники, то те не побрезгуют как самим орденским наследием, так и применением оружия для того, чтобы хоть что-нибудь из этого наследия оставить за собой.

Но уже сейчас перемирие, не пойдя на пользу русской стороне, позволило противнику заручиться на будущее поддержкой сразу нескольких соседних государств, прежде всего Литвы и Польши, объединенных тогда династическим союзом. Здесь орденская дипломатия добилась большего, нежели обращениями к Швеции или Дании. Так, новый магистр Ордена совместно с Рижским епископом в сентябре 1559 года заключили договор с польским королем Сигизмундом-Августом, который одновременно был и Великим князем Литовским. Согласно договору, Ливония поступала под покровительство польской короны, и последняя обязывалась ее защищать. За это Орден расплачивался со своим новым защитником своими землями. За заступничество и покровительство Литва получала во владение полосу ливонской земли с замками Дюнабург, Зельбург, Бауске, Мариенгаузен, Ленневарден и другими. Правда, в том же договоре магистр предусмотрел условие, оставляющее ему право выкупа по окончании войны уступленных владений, но за баснословную цену – 700 тысяч гульденов. Ясно, что такая сумма делала последнее условие невыполнимым, а весь процесс передачи земли необратимым. Но как бы там ни было, а ливонская дипломатия оказалась намного проворней московской. Помимо того что власти Ордена поступили под покровительство Польши и Литвы, их обращения к Датскому и Шведскому королевствам также не пропадут даром. Так что Ливония на ближайшее будущее заручилась поддержкой целого ряда потенциальных противников Москвы, в то время как последняя показала себя бессильной помешать сложиться противной ей коалиции и осталась в полной изоляции. Совершенно не нужная русской стороне в момент наивысших ее успехов приостановка военных действий немало способствовала тому, что в войну против нее оказался втянутым целый ряд государств. И нельзя лучше обозначить влияние этой передышки как на весь дальнейший ход Ливонской войны, так и на сам ее финал, чем это всего несколькими словами сделал историк Д.И. Иловайский: «Это шестимесячное перемирие имело важные последствия: оно не спасло самобытного существования Ливонии, но немало помогло ей ускользнуть от русского завоевания».

Кроме всего прочего, возобновление военных действий застало русскую сторону врасплох. Помимо дипломатических просчетов, слабость русских заключалась в их доверчивости, в то время как отличительной чертой противника было коварство. Не дождавшись истечения срока перемирия, нарушив тем самым договоренность, Ливония вероломно развязала военные действия. Осенью магистр вновь повел наступление на Дерпт. Для новой кампании Кетлер призвал из Германии отряды наемников, для уплаты жалованья которым занял у городов Риги и Ревеля 30 тысяч гульденов под залог своего замка, и вновь собрал под свои знамена рыцарей из южной и центральной частей Ливонии. Кампания началась с того, что магистр неожиданным нападением разбил небольшой отряд воеводы Плещеева, стоявший возле Дерпта, и который ввиду еще не истекшего срока перемирия не предпринял элементарных мер боевой готовности. В сентябре 1559 года немцы подступили к Дерпту. Оставленный в крепости малочисленный русский гарнизон во главе с князем Кавтыревым-Ростовским отбил первый приступ, а неожиданной вылазкой отбросил противника на версту от города. А тем временем от Пскова к осажденному Дерпту во главе большого войска шел Петр Шуйский. Последние неудачи вынудили царя вновь поставить над главным войском героя прошлогодней кампании. По осенней распутице войско двигалось медленно, но, не Надеясь до его подхода овладеть Дерптом, Кетлер отступил от крепости. Отходя на запад, магистр решил восполнить неуспех своего похода взятием крепости Лаис, которую защищали четыреста стрельцов во главе с полковником Кошкаровым. Осадная артиллерия пробила стены, но на их развалинах магистр встретил сопротивление, знакомое ему по осаде Рингена. Двое суток непрерывного приступа не привели немцев к успеху. Понеся большие потери, Кетлер отошел и от Лаиса.

Шуйский шел по пятам за бегущим Кетлером, огнем и мечом карая Ливонию за вероломство. За зимнюю кампанию 1559–1560 гг. его войска прошли от Пскова до Рижского залива, нигде не встретив сопротивления. В январе они овладели сильной ливонской крепостью Мариенбург, расположенной на острове посреди озера, а один из отрядов, посланных в северную часть Ливонии, нанес немцам поражение при Верпеле. К тому часу нанятое магистром войско, ввиду неудач и недовольства в связи с невыплатой жалованья, почти все разбежалось.

Перед весенне-летней кампанией 1560 года правительство царя Ивана ставило задачу покончить, наконец, с Ливонией одним мощным ударом. Для этого, казалось, были все предпосылки. Орден держался из последних сил, рыцарская держава издыхала, и было совершенно очевидно, что она не в состоянии противиться московскому могуществу. Необходимость скорейшего разрешения ливонскдго вопроса диктовалась еще и тем, что Орден пока еще оставался в борьбе с Москвой один на один, время продолжало работать на русскую сторону, но время это истекало. В кремле были прекрасно осведомлены о предварительных договоренностях противника с польско-литовским союзом, а потому заступничества за Ливонию третьей стороны следовало ожидать со дня на день. К этому времени Сигизмунд уже получил от Ордена обещанные за покровительство земли, но с реальной помощью не спешил, отговариваясь тем, что у него с Москвой мир. Впрочем, без дипломатического нажима на русского царя не обошлось. Отправленное польским королем в Москву посольство вручило грамоту, в которой Грозному царю советовалось оставить Ливонию в покое. Тем временем виленский воевода Николай Радзивилл, согласно заключенному в сентябре ливонским правительством с Сигизмундом-Августом договору, по которому король должен был защищать Орден от московского нападения, вступил в Ливонию с войсками и расставил их гарнизонами в переданных Литве замках. Последняя акция подкрепляла советы королевской дипломатической миссии в Москве отстать от Ливонии, по сути дела она превращала эти советы в требования. Королевская сторона однозначно давала понять, что Ливония отдалась под ее покровительство. В свою очередь, московская сторона обвинила литовскую в том, что та вступилась за землю, которая является данником Москвы. По неписаным нормам международного права того времени вступать на землю, являющуюся чьим бы то ни было данником, то есть не обладающую полным статусом экономической независимости, означало то же, что напасть на того, кому эта земля обязана платить дань. В подтверждение оснований своих обвинений литовским послам предъявили грамоту дерптского епископа, по которой тот признавал себя должником Москвы.

Но как бы там ни было, и нормы международного права остаются нормами, а все-таки в кремле не могли не понимать, что прибытие посольства и одновременный ввод королевских войск в ливонские замки звучит последним предупреждением. В ответной грамоте Сигизмунду-Августу Иван Васильевич, между прочим, написал: «Тебе очень хорошо известно, что Ливонская земля от предков наших по сие время не принадлежала никакому другому государству, кроме нашего, платила нам дань, а от Римского государства избирала себе духовных мужей и магистров для своего закона по утвержденным грамотам наших прародителей. Ты пишешь, что когда ты вздумал идти войною на Ливонскую землю, то я за нее не вступался и тем показал, что это не моя земля; знай, что по всемогущего Бога воле начиная от великого государя русского Рюрика до сих пор держим Русское государство и, как в зеркале смотря на поведение прародителей своих, о безделье писать и говорить не хотим. Шел ты и стоял на своих землях, а на наши данные земли не наступал и вреда им никакого не делал; так зачем было нам к тебе писать о твоих землях? Как хотел, так на них и стоял; если какую им истому сделал, то сам знаешь. А если магистр и вся Ливонская земля вопреки крестному целованию и утвержденным грамотам к тебе приезжали и церкви наши русские разорили, то за эти их неправды огонь, меч и расхищение на них не перестанут, пока не обратятся и не исправятся».

Нет надобности подвергать приведенный выше шедевр красноречия русского царя детальному анализу, чтобы убедиться в несостоятельности всех заверений московского самодура насчет своих прав на Ливонию. В ответном послании Великий литовский князь лишь заметил: «Ты называешь Ливонию своею; но как же при деде твоем была лютая война у Москвы с ливонцами и прекращена перемирием? Какой государь воюет со своими подданными и перемирие заключает?»

Понятно, что все эти взаимные предъявления прав на Ливонию не могли разрешиться иначе, как оружием. Но поскольку помощь польско-литовского союза ограничивалась на тот момент лишь демонстрацией силы где-то на задворках орденских владений, помощь же Дании и Швеции вообще пока оставалась мифом, и при этом московские воеводы прочно удерживали стратегическую инициативу в своих руках, Грозный предпринял отчаянную попытку довершить разгром Ордена.

Весной 1560 года царь послал в Ливонию новое большое войско, повелев ему двигаться в район Дерпта. Главное воеводство Грозный Доверил на этот раз молодому талантливому военачальнику, князю А.М. Курбскому.

С именем Андрея Михайловича Курбского у нашего соотечественника ассоциируется, может быть, самое неординарное, лучше сказать, из ряда вон выходящее событие, способное произвести на российского обывателя не совсем заурядное впечатление. В чем заключалось это событие Можно, забегая вперед, рассказать без особого ущерба для последовательности нашего повествования. Читателю и без того хорошо известно, что в разгар войны на Западе герой взятия Казани и завоевания Ливонии, командующий русскими войсками в Прибалтике князь А.М. Курбский перебежал в Литву и отдался в руки заклятому врагу своего отечества. Но при детальном анализе рассматриваемой эпохи и после тщательного знакомства с личностью Андрея Курбского событие это не будет выглядеть уж столь неординарным и станет ясной главная причина случившегося. А она кроется в личных качествах самого князя. Действительно, Андрей Курбский мало чем походил на своих современников, и только внешняя сторона жизни и деятельности князя до побега в Литву роднит его с прочими выходцами из той же, что и он, социальной среды, если не брать во внимание более быстрое его восхождение по ступеням иерархической лестницы. Ведь в 24 года князь Курбский был уже полковым воеводой, а в 32 – командующим армией. Но за внешней стороной сквозь толщу четырех с половиной столетий просматривается внутренний мир Курбского, разительно отличающий его от побратимов по классу.

Судьба предшествующих князю Андрею поколений рода Курбских типична для массы московской служилой аристократии. Ничем отличным не отмечено ни начало жизненного пути, ни складывающаяся судьба и у князя Андрея Михайловича. С семнадцати лет он на военной службе. Принимал участие во всех казанских походах 1545–1552 гг., из которых последний, наиболее памятный в нашей истории, принес молодому князю громкую славу. Знаменитая эпопея на берегах Волги дала нашей военной истории много славных имен, но, пожалуй, ни одно из них не покрылось таким налетом легендарности, как имя князя Андрея Курбского.

В новой войне на западе князя Курбского можно было видеть участником всех ее первых кампаний. Он состоял в числе воевод в январском нашествии на Ливонию Шиг-Алея, а затем в должности воеводы передового полка находился в главном войске Шуйского во время летнего похода 1558 года. Принимал участие в осаде и взятии Нейгауза и Дерпта. Приступая к кампании весны-лета 1560 года, царь не решался доверить главное воеводство никому из своих бывших командующих. Во главе войска он поставил Андрея Курбского. Изъявляя молодому воеводе особую доверенность, он призвал Курбского к себе и сказал: «Мне должно или самому ехать в Ливонию, или вместо себя послать воеводу опытного, бодрого, смелого с благоразумием: избираю тебя, моего любимого! Иди и побеждай!» Этот поход, как и вся кампания 1560 года, стал решающим для окончательного разгрома Ордена, он же явился пиком в военной деятельности князя Курбского.

В апреле князь был уже в Дерпте, а в мае выступил с войском на северо-запад, в сторону Вейсенштейна, где дислоцировались основные силы орденских войск во главе с бывшим магистром Фирстенбергом.

Свой первый удар новый главный воевода нанес по замку Фегефеер, принадлежавший ревельскому епископу. Крепкие стены замка не выдержали, резиденция епископа пала. Опустошив Коскильскую область, войска Курбского вышли к Вейсенштейну. Под его стенами они разбили вышедших навстречу рыцарей, причем захватили в плен целый немецкий отряд. От пленных Курбский узнал, что Фирстенберг стоит с большими силами в восьми милях от города в вязкой, болотистой местности. Отправив обоз и часть войск назад, к Дерпту, воевода с пятью тысячами отборного войска направился к ставке бывшего магистра. Пробираться пришлось через топкие болота, и если бы немцы вовремя обнаружили русских, то и с меньшими силами могли их легко уничтожить. Но магистр ждал появления Курбского с ровной местности. Немец не предвидел отчаянного и рискованного маневра и жестоко за то поплатился. Весь день воевода переправлялся с войском через трясину, а к ночи, появившись на фланге у неприятеля, дерзко атаковал его, не дожидаясь рассвета. Немцы успели развернуть фронт навстречу атакующим, и два часа на месте разыгравшейся баталии гремела артиллерийская дуэль, в которой русские пушкари имели ту выгоду, что стоявший на поляне противник был хорошо освещен луной. Наконец, русский воевода бросил в атаку всю свою пехоту и конницу. Не выдерживая натиска, немцы отступали, пока не ударились в бегство. Русские преследовали их шесть верст до реки, где под отступающими обрушился мост. Кто не погиб в схватке и не потонул в реке, сдавался в плен. Сам Фирстенберг сумел убежать к Феллину. На рассвете Курбский вернулся к лагерю магистра, взял весь его обоз и отправил в Дерпт вместе с пленными.

От Вейсенштейна князь повернул на юг, в сторону считавшегося самым неприступным городом Ливонии – Феллина. Овладение этой крепостью было главной целью кампании. Последняя мощная немецкая твердыня защищалась гарнизоном во главе с бежавшим сюда из-под Вейсенштейна бывшим орденским магистром. Сюда же направлялась и другая русская рать под командованием Петра Шуйского. Тогда же один из лучших орденских военачальников, ландмаршал Филипп Бель предпринял последнюю, отчаянную попытку остановить наступление московских войск и не допустить их к Феллину. Собрав около тысячи вооруженных людей, он внезапно атаковал следовавший в русском авангарде полк воеводы Барбашина, у которого было 12 тысяч человек. Баталия случилась под городом Эрмесом. Пользуясь громадным численным превосходством, Барбашин полностью истребил отряд Беля за исключением 120 ратников и 11 комендоров, попавших в плен. В числе последних оказался и сам ландмаршал.

После победы при Эрмесе воеводы беспрепятственно вышли к Феллину. Под его стенами Курбский нанес Фирстенбергу очередное крупное поражение. Здесь он заманил немца в ловушку, поставив в засаде, не Доходя до города, всю армию и выслав к крепости лишь несколько сотен татарских всадников. Приняв степных наездников за передовые разъезды русской армии, считая, что основные ее силы еще далеко, немцы вышли Из крепости большим числом, а татары, отступив, навели их на засаду Курбского. И вновь Фирстенберг сумел ускакать и спрятаться за стенами, Но многие его рыцари остались лежать на поле перед крепостью. Вскоре подошла и рать Шуйского. В августе воеводы повели осаду, немцы оборонялись очень храбро и искусно, воскресив в памяти русских баталии под Нейгаузом и Дерптом двухгодичной давности. Обстрел крепости из тяжелого наряда продолжался более трех недель, но даже когда русская артиллерия разбила стены и башни, надежд на овладение крепостью было немного. Глубокие рвы, опоясывавшие город, обилие у гарнизона артиллерии и боеприпасов оставляли нападавшим мало шансов на счастливый исход. Защитники Феллина продолжали упорное сопротивление на крепостных развалинах. Развязка пришла неожиданно. Пришлые немецкие наемники вдруг отказались воевать по причине задержки жалованья. Тщетно Фирстенберг уговаривал ландскнехтов не складывать оружие и продолжать борьбу. Те не соглашались, а когда, вдобавок, русская артиллерия повела огонь калеными ядрами, отчего в городе тотчас вспыхнули пожары, настроение защитников совсем упало, после чего гарнизон прекратил сопротивление. Трофеями русских воевод стали 450 крепостных орудий.

Плененного Фирстенберга воеводы отправили в Москву, где тот был милостиво принят русским царем. Иван Грозный даже подарил знатному пленнику в полное владение городок Любим, что в Ярославской земле, где бывший магистр Ливонского Ордена спокойно дожил свой век.

Совсем непохожей не эту стала судьба другого именитого ливонского пленника.

Взятый в плен в битве при Эрмесе орденский ландмаршал Бель, последний защитник Ливонии и последняя надежда Ордена, держал себя в плену с таким достоинством, что русские воеводы невольно были вынуждены оказывать ему знаки почтения. Они с большим уважением, чуть ли не по-товарищески обходились с ним, сажали с собой за стол, вели общие беседы, ничем не напоминая ему о его положении пленника. Несчастия, снизошедшие на Орден, пленный ландмаршал объяснял отступлением от старой веры, от древних рыцарских обычаев, осуждал привнесенную новой религией распущенность нравов. Отправляя именитого пленника в столицу, воеводы хлопотали перед царем быть милостивым к нему, и в этом был их просчет. Хлопоты дали обратный результат. Русский царь увидел рыцаря другими глазами, чем его воеводы. Военным людям было не трудно по достоинству оценить наполненного подлинным благородством их собрата по оружию, что оказалось не под силу малодушному, насквозь лживому и лицемерному обладателю кремлевского трона. Надо думать, что отрицательный эффект имели и боярские просьбы за пленника. Хлопоча перед царем о милостивом отношении к рыцарю, воеводы не учли, что Грозный давно уже стал принципиально поступать в пику своему окружению, а в последнее время к тому же всех бояр мало помалу стал зачислять в оппозицию. А потому, когда в Москве пленный ландмаршал прямо в глаза обвиняя царя в несправедливой, захватнической войне, заявил тому: «Ты неправдою и кровопийством овладеваешь нашим отечеством, не так, как прилично царю христианскому», Грозный велел отрубить ему голову.