Текст книги "Столкновение"

Автор книги: Александр Проханов

Соавторы: Анатолий Ромов,Валерий Толстов,Валентин Машкин,Андрей Черкизов,Виктор Черняк,Вячеслав Катамидзе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

– Как вареный, месси. – Зульфикар огорченно остановил рыжего Раджу, араба строгих линий, легко переступавшего на месте. Кронго видел, что Раджа сейчас вяловат, мягок, «не в себе». Он единственный мог достать Казуса, другие рядом с ним были бессильны.

– Постарайся не отстать на первой четверти. – Кронго невольно повернулся к перилам, где толпились любопытные. – На той прямой пусти с поля… Может быть, достанешь… Разогрей его сначала…

Он подумал, что хочет вернуться назад, чтобы слушать пресвитера. И тут же увидел Пьера. Он сразу узнал литую грудь под рубашкой. Теперь рубашка была не голубой, а белой. Проваленный нос, плавающие глаза. Пьера толкали. Пьер видел, что Кронго его видит, и улыбнулся. Количество пальцев на перилах все время менялось. Один. Два. Четыре. Три. Когда же он, Кронго, должен отворачиваться? Один. Наконец Пьер оставил надолго два, а потом три пальца. Он улыбнулся, глядя в сторону, и был сжат со всех сторон, каждый сантиметр перил занимали чьи-то руки, локти, кулаки, кто-то пытался протиснуться. Пьера отталкивали. Три был номер Казуса. Раджа не в настроении, Перль и Парис еще слабы, Перль под неопытной Амалией – все это мелькнуло, даже не отвлекая от Раджи, от Ассоло, тихо хлопавшего в ладоши, прыгавшего рядом. Кронго отвернулся.

– Заложили, заложили… – хлопал Ассоло. – Альпак в духе, месси, Мулельге закладывал. Бвана злой… Идемте посмотрим, заложили… Цок, цок, цок… Месси, месси!

Казус, выдергивая шею, вертелся по двору, Заният с трудом сдерживал его. Понял ли Пьер, что Кронго показал именно Казуса? Там, у перил, Пьера уже не было. Вместе с Ассоло Кронго подошел к тыльной части конюшни. Шесть наездников сидели в качалках. Всех этих лошадей, которые перед скачкой побегут в главном заезде на летний кубок, Кронго знает наизусть. Гнедая маленькая Мирабель под первым номером. Ее поведет Эз-Зайад. Этот бербер сидит в качалке по-своему, чуть подогнув ноги. Сизая, темно-соловая Ле-Гру, если бы не Альпак, пришла бы первой. В качалке – Эль-Карр. Но почему ему, Кронго, хочется вернуться в ложу и слушать пресвитера? Одновременно с этим он думает о том, что нарочно посадил берберов, с детства привыкших к седлу, в качалку. Верхом их сажать нельзя, они уже не отучатся от варварских способов обращения с лошадью. Номер третий, Болид, – угрюмый гнедой жеребец с львиной грудью. Болид может идти без наездника, настолько он выучен и устремлен к цели. В качалке сидит Бланш. Перебирает вожжи, приподняв их на кистях рук. Альпак. Кронго на секунду замедлил шаг. Альпак стоял смирно и ответил ему долгим радостным взглядом. «Я готов, хозяин» – значило это. Болид… Бланш в качалке… Спокойно улыбается, глядя мимо Кронго. С Альпаком опытный Чиано, он сейчас ушел в себя, откинувшись и упершись ногами в передок. Кронго вспомнил слова пресвитера: «Не могу сказать «убий», ибо не знаю…» Бвана последний, его ведет Амайо. Кронго медленно поднял руку и показал ладонь. Комментатор в «джипе» на поле увидел этот жест и зажег фары. Грянул выходной марш. Эз-Зайад чмокнул, Мирабель медленно двинулась к дорожке, ведя за собой остальных. На рабочем дворе все те же Перль, Парис, Казус и Раджа ходили по кругу – скачка должна начаться сразу после заезда. Кронго снова увидел на перилах пальцы Пьера. Пьер смотрит на выезжающих лошадей, твердо показывая четыре – номер Альпака. Да, конечно, ведь Пьеру надо знать двух победителей подряд. Кронго поймал его взгляд, отвернулся, подойдя к Амалии. Амалия неловко подпрыгивала, вставив одну ногу в стремя.

– Месье, вы готовы? – Лефевр не вынимал руку из кармана пиджака.

– Сейчас, – Кронго помог Амалии сесть, она пригнулась к гриве, приладилась к седлу, разбирая поводья.

– Не нервничай! – Кронго постарался встретиться с ней взглядом.

– Да, месси, – выдавила Амалия дрожащими губами, и Кронго заметил взгляд Лефевра. В красных жокейских брюках и туго обтягивающей грудь красной рубашке с распахнутым воротом Амалия очень хороша. Длинный жокейский козырек оттеняет ее лицо, строгие глаза, посеревшие нежные губы. Тонкие и длинные черные пальцы нервно перебирают поводья.

– Да возьми ты себя в руки… – Кронго хорошо видел взгляд Лефевра и открытую темно-коричневую грудь за отворотом рубашки. Амалия тоже заметила его взгляд, вздрогнула, чмокнула. Перль присела, вздыбилась.

– Если будешь нервничать, будет только хуже…

– Хорошо, месси… – Амалия пригнулась, закрыла глаза.

– Доверься ей, доверься… Лошадь сама привезет тебя, если ты доверишься…

– Хорошо, месси…

Они с Лефевром прошли вдоль шумящих трибун, перед ложей Лефевр посторонился, приоткрыл дверь. В коридорчике на двух табуретках сидели знакомые негры. Лефевр кивнул, они встали.

– Наконец-то, Кронго. – Крейсс тронул стул. – Мы просто заждались, ей-богу. Тем более сейчас начинаются главные призы… Но как будто в заезде неожиданностей не будет? Ведь тут, как принято у вас говорить, один Альпак? Неожиданности могут быть только в скачке?

Пресвитер тоже обернулся к Кронго и улыбнулся своей странной улыбкой.

– Альпак – это кто? – спросил он.

– О, Альпак… – Крейсс отодвинул Лефевра к двери.

– Мышастый жеребец под четвертым номером…

Пресвитер беспомощно вглядывался в лошадей.

– Серая лошадь с черными ногами и гривой… Как раз разворачивается…

– Пока вас не было, Кронго, господин пресвитер любезно дал согласие войти в жюри Международного кубка дружбы. Мы сделаем его традиционным. Объявим о нем в печати. Может быть, разыграем через месяц, если вы не против?.. Кажется, начинают?

Лошади медленно пристраивались к развернутым крыльям стартовой машины, постепенно выравниваясь. Машина ехала все быстрее, быстрее.

– Отрывайтесь! – скомандовал репродуктор. Ударил колокол, машина уехала в сторону, лошади почти одновременно пробежали стартовую линию. Первые несколько секунд качалки шли кучно, затем Альпак легко выделился и занял бровку, постепенно уходя вперед. Казалось, что ноги его движутся даже медленно. В беге Альпака не было погрешностей, он шел машисто и свободно, и по тому, как сидел Чиано, было видно, что наездник нисколько не подает лошадь, держа вожжи на одном уровне. Вторыми далеко за Альпаком держались в борьбе Бвана и Мирабель. Альпак прошел поворот, противоположную прямую и, так же раскидисто и ровно работая ногами, легко закончил бег под короткий удар колокола.

– Великолепно… – сказал Крейсс. Пресвитер закрыл глаза. Кронго заметил, что Крейсс, воспользовавшись этим, еле заметно, неуловимым, легким шевелением бровей показывает: Кронго, занимайте, занимайте его. Молодой человек в глухом черном сюртуке, по всей видимости, сопровождающий пресвитера, покосился в их сторону. Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел в стол, изредка шевеля губами. Пресвитер взял еще одну дольку апельсина, она пропала в его рту, будто провалилась, губы задвигались, но это движение уже не относилось к жеванию.

– Простите, – пресвитер ясно и открыто посмотрел на Кронго, – мне иногда кажется, что я всем в тягость. И от этого мне тяжело. Только от этого.

– Что вы! – Кронго попытался улыбнуться. – Мне было очень интересно… Мне… мне было это очень важно… Я никогда не слышал, чтобы так говорили…

– Я говорил о заповеди «не убий». – Пресвитер с трудом взял бутылку и налил воды сначала Кронго, потом себе. – Но я часто думал о том, что заповеди составлены неправильно и эту заповедь следовало бы назвать по-другому… «Как убий»… Вдумайтесь: именно как умереть – важно для человека, а не умереть ли ему вообще. Ибо и так знает, что смертен… Мы говорим часто «жизнь и смерть», но не это составляет самое важное… Истинно – не смерти боится человек, а того, как он умрет. И сам ты, и брат твой боятся страданий, длительной мучительной смерти… И не всегда во времени она длительна, и не только в мучениях тела. А в короткий страшный миг может быть длительна бесконечно… Но не знаем, что даровано, и не можем постичь, за что даровано будет…

Пресвитер улыбнулся и отодвинул программку.

– И грех совершаем мы, когда выступаем просто против смерти… Когда выступаем только против атомной смерти, но не против тяжкой долгой гибели отдельного человека… В одну секунду умирает он десятилетиями… Бесконечно умирает в мгновение, когтями разрывают ему грудь и мозг, и страшно ему… Но боимся признаться себе и шепчем бессильно «не убий»… – Пресвитер осторожно глотнул воды. – Но, говоря это, сомневаюсь, и кажется мне, что грешу сам.

Шея пресвитера напряглась и вяло опустилась. Внизу, под самой ложей, Перль, Парис, Казус и Раджа ходили по кругу перед натянутой резинкой. Часто звонил колокол, с трудом заглушая шум ипподрома.

– Вот что… – Крейсс, улыбаясь, обернулся к пресвитеру. – Что же мы сидим? Ведь это и есть прообраз приза дружбы! Месье, господа, давайте сыграем, давайте доставим себе это удовольствие. Господин пресвитер? Лефевр, вызовите букмекера! Кронго, вы ведь дадите нам консультацию…

Лефевр незаметно проскользнул в дверь.

– Я сторонюсь азарта… – Пресвитер поставил бокал.

– Ну что вы, что вы, господин пресвитер… Никакого азарта. Просто сделаем ставки на эту скачку. Только на эту. Кронго, это ведь возможно?

Поль, прислушавшись, впустил посредника.

– Внимательно слушаю! – Посредник, смуглый, молодящийся европеец в полосатой рубахе, с набриолиненным пробором, привычно огляделся. Видно было, что букмекер старается скрыть, что определяет, с кем будет иметь дело. – Господа! Желаем сделать ставки? Прошу торопиться, скачка начинается… Правда, по секрету… – Посредник кашлянул, постучал пальцем по растрепанной программке. – Информатор побежал к судье, тот затянет несколько, возможно…

– Ну что ж… – Крейсс достал бумажник, повернулся к пресвитеру, посредник достал стопки билетов.

– Объясните нам, как идет игра… – Крейсс вынул из бумажника деньги.

– Фаворитов пока немного, Раджа и Перль… – Посредник легко наклонился, исправляя пометки в блокноте. – Господин директор, вы не помните меня? Я работал у вас старшим смены третьего яруса… Одно время ставили только на Раджу, на Перль совсем мало, жокей молод и никому не известен… Честно говоря, для нас это плохо, ставки разбалансированы… Правда, я догадывался, что где-то крупно ставят на Перль… Так и оказалось, перед самой скачкой началось сумасшествие, только и слышно – Перль, Перль… И, надо сказать, крупные… Сейчас Перль идет один к двадцати…

– А остальные? – Крейсс шевельнул бровями. – Господин пресвитер, решайтесь…

– Парис и Казус в полном забвении, как будто их не существует… Это и понятно… На моем этаже вообще не было ни одной ставки… Правда, сейчас уже не знаю, конъюнктура могла измениться.

– Сто долларов на Перль. – Крейсс улыбнулся. Лошади внизу по-прежнему ходили по кругу около натянутой резинки. Ипподром затих. Красно-алая Амалия, Мулонга в белом костюме, черный Зульфикар, оранжевый Заният.

– Господин пресвитер? – Крейсс спрятал бумажник. – Назовите свой номер.

– Право, не знаю… – Пресвитер закрыл глаза. Улыбнулся. – Ну, если уж… Брат Айзек, дайте сто долларов… Дайте, дайте… Если я выиграю, они пойдут в кассу общины… Дайте им…

Молодой человек в черном сюртуке встал, закрыл глаза, прошептал молитву. Протянул посреднику стодолларовую бумажку.

– На кого? – Посредник расправил блокнот, чуть приподнимая ручку. – Первый? Четвертый? Перль? Раджа? Может быть, все-таки первый? Советую… Он очень хорош.

– Вот на этот… желтый… – Пресвитер шевельнул пальцами. – Это какой номер, третий, кажется?

– Отец Джекоб, отец Джекоб. – Крейсс кашлянул. – Вы будете огорчены, право… Вы новичок, и получится…

– Нет, нет. – Пресвитер поднял руку. – Мне именно третий, да, да, третий, этот желтый, с беловатыми ногами… Будьте любезны… Да, его…

– Третий номер, Казус. – Посредник ловко разложил перетянутые черными резинками пачки билетов перед пресвитером. – Скачка начинается. Больше никто не желает?

– Я не имею права. – Кронго на секунду закрыл глаза. Ему показалось странным, что пресвитер так твердо и определенно поставил на Казуса. Ведь то, что Казус – наиболее вероятный победитель, не знал никто, это могло быть понятно только ему, Кронго. Откуда же эта уверенность? Божественное предвидение – вдруг мелькнула мысль. Кронго повторил про себя именно этими словами – божественное предвидение. Он вспомнил приходской католический интернат, белокурую настоятельницу…

– Пошел! – крикнул голос в громкоговорителе. – Отрывайтесь! Отрывайтесь!

Одиноко ударил гонг. Бешено замелькали копыта, проносясь мимо отлетевшей резинки. Над трибунами взорвался вздох. Перль вышла вперед. Амалия сидела неправильно, спина ее была слишком выгнута, а ноги слишком выпрямлены. Но тем не менее Перль опередила метров на двадцать остальную тройку. Вороная кобыла яростно работала такими же тонкими, как у Пейрака, ногами, алая рубашка Амалии вздулась. Кронго видел, что Заният, Зульфикар и Мулонга отчаянно подают лошадей, но просвет не сокращается. Кронго думал одновременно о том, что показал Пьеру на Казуса, и о том, что каждое слово пресвитера успокаивает и ободряет его. Это происходит само собой, не от смысла слов, а от того, как они сказаны. От тембра, интонации, шевеления линии губ.

Шум над ипподромом стал сильней. При подходе к повороту Раджа немного опередил идущих вплотную друг к другу Казуса и Париса и стал приближаться к Перли. Кронго успокаивал себя, убеждал, что, конечно, Перль не выдержит всю дистанцию. И опять, мешая следить за скачкой, мысль возвращалась к пресвитеру. Брат Айзек судорожно мнет руки. Он наблюдает за скачкой. Странно – Перль по-прежнему впереди. Она выходит на противоположную прямую. Амалия сидит все так же неправильно. Несмотря на это, вороная кобыла пока не дает сократить просвет. Что-то неприятное кольнуло, шевельнулось внутри, удивило… Перль может прийти первой. Перль? А почему его это огорчает? Дело не в Пьере. Он, Кронго, совсем не обязан каждый раз точно знать победителя. Он показал Альпака – и достаточно. Он, потерявший все, потерявший уверенность, сейчас вдруг обрел ее. А может быть, именно Перль должна прийти первой… Конечно, должна. И он должен желать ей победы. Это будет указанием, что Крейсс прав. Та мелкая деталь в его жизни, которая появляется каждый раз, подтверждая истину. Он, Кронго, что бы там ни было, чувствует симпатию, которая исходит от Крейсса. Эту симпатию он почувствовал, когда на него были направлены автоматы из зеленого «лендровера». Пусть ему кажется, что Крейсс лицемерит. Каждое движение и слово Крейсса кажутся рассчитанными. И все-таки рядом с ним Кронго легко. Легко, ужаснулся сам про себя Кронго. А баржа? Но Крейсс может и не знать о барже… А есть ли баржа вообще? Крейсс белый. Именно белый, он должен чувствовать то, что говорит пресвитер. Над ипподромом стоит рев. Большинство ставили на Раджу. Парис и Казус рванулись на противоположной прямой. Они сейчас обходят Раджу и вплотную приближаются к Перли. Амалии нельзя оборачиваться, подумал Кронго. Только он это подумал, Амалия на полном скаку обернулась. Но это не помешало Перли прибавить и почти восстановить разрыв. Ноги Перли по-прежнему работали так же неутомимо. Кронго заметил, что у Казуса, идущего за Перлью неотрывно, как на ниточке, ход ровный и Заният еще не прибавлял. Если бы на Казусе скакал я, подумал Кронго, я бы поднял плетку. Перль выскочила из-за последнего поворота и стремительно рванулась к финишу. Амалия лежит у нее на шее вцепившись в поводья. Кронго увидел, как Заният поднял плетку, ловко, одним касанием ожег ею бок Казуса. Мощные ноги жеребца заходили вразброс, закидывая его с поля и приближая к Перли. Больше всего Кронго поражает в этот момент брат Айзек. Он видит его краем глаза, не отрывая взгляда от скачки. Круглые желтовато-пушистые щеки брата Айзека покрылись мелкими красными пятнами. Он вцепился в стол. Вот сейчас лошади проскочат финиш. Память Кронго замедляет, по частям восстанавливает, как передние ноги Перли выходили из-за поворота. Она шла впереди Казуса метров на пятнадцать. Заният поднимает плетку, бросая вперед жеребца. Вот почему так оглушительно ревет ипподром. Казуса вообще никто не имел в виду. Странно, как он, Кронго, мог даже на секунду не поверить в то, что Казус достанет Перль. Перль идет сейчас на полкорпуса впереди, до финиша ей осталось всего скачков пять. Она сейчас сделает эти мощные и сильные скачки. Но скачки Казуса совсем другие. Это прыжки страшного напряжения сил. Такие скачки животное делает в ярости под плеткой наездника, в минуту смертельной опасности. В первые же два прыжка под плеткой Занията Казус настигает Перль, их головы одну секунду плывут вровень. Брат Айзек странно, будто зевая, открывает рот. Еще три прыжка – и Казус сначала на голову, потом на шею и, наконец, на полкорпуса впереди. Он проскакивает финишный створ, втягивая за собой взмыленную Перль.

Пока медленно стихал, расплываясь кругами, гул трибун, пока нехотя пересекали финиш далеко отставшие Раджа и Парис, Кронго успел подумать: «Неужели это произошло само собой?» Пресвитер встал, брат Айзек, смиренно глядя под ноги, подает ему руку. Красные пятна сошли. Ипподром тихо и монотонно гудит. Помигав, на демонстрационном щите зажглась цифра – один к девяносто. Это вызвало короткое и яростное усиление гула – каждый, поставивший доллар, получит девяносто.

– Вы выиграли девять тысяч долларов… – улыбается посредник. – Сейчас мы оформим выигрыш, и вы получите всю сумму…

Пресвитер стоит перед Кронго и Крейссом и шевелит губами. В этом шевелении что-то робкое, растерянное. В глазах пресвитера, серых и ясных, вина, что он выиграл, будто пресвитер совершил то, что он ни в коем случае не должен был делать. Сейчас он просит прощения именно у него, у Кронго.

– Господин пресвитер, я от всей… вас поздравляю… – Крейсс поднялся со стула. Ударил марш. Заният внизу вывел на дорожку Казуса. Жеребец покачивал головой, увитой красными лентами. На шее Занията зеленел огромный венок. Брат Айзек смотрит на пресвитера.

– Мистер Кронго, я надеюсь. – Пресвитер улыбнулся, и Кронго понял, что он сказал это с особым значением. – И все-таки сомневаюсь, сомневаюсь. В сомнении пребывает душа, в сомнении великом… Что есть человек и что есть бог…

Пресвитер вышел. Кронго шагнул к двери, но перед ним осторожно встал Лефевр.

– Подождите, месье Кронго, подождите. – Лефевр улыбался, чуть-чуть отводя глаза в сторону. – Немножко подождите, не уходите.

Кронго обернулся, не понимая, почему его не выпускают. Прямо на него с улыбкой смотрит Поль. Этой улыбкой красивый креол как бы приглашает, приказывает – вы тоже улыбайтесь в ответ, не смотрите просто так. Это выражение глаз у меня странное, но улыбайтесь, улыбайтесь. Крейсс сидит спиной, он пишет, будто не замечая, что Кронго не выпускают.

– Но… мне надо. – Кронго попытался взяться за ручку двери. – Господин… комиссар…

– Ничего, ничего, месье, не беспокойтесь. – Поль прижал низ двери ногой. – Сейчас, сейчас.

– Кронго, сядьте, пожалуйста. – Крейсс обернулся. Поль, переглянувшись с Лефевром, отнял ногу от двери, отошел, придвинул стул.

– Кронго, я вам очень благодарен. – Крейсс потер двумя пальцами виски. – Что у вас там в кармане, давайте, не тяните.

О чем Крейсс? От бега, от слов пресвитера мысль перешла к этому.

– Кронго, вы же понимаете, что за пресвитера я вам готов простить что угодно… – Крейсс кивнул Лефевру, тот отошел от двери. – Я даже запишу вам как заслугу перед государством… Поль, объясни, как все было… Да садитесь вы.

– Я сам видел, месье комиссар, у четвертой кассы… – Поль осторожно придвинул к Кронго стул. – Из рук в руки. Передал и отошел к окошку.

– Ага… – Крейсс неторопливо закурил. – Его взяли, конечно?

– Он давно на набережной, его отвезла патрульная группа.

Крейсс отложил сигарету.

– Кронго, я могу вам прочесть все, что написано на вашей бумажке. Я абсолютно уверен, что вам листок передали случайно, вы не знаете никого из задержанных… Это ведь так? Крейсс расправил мятый прямоугольник, который уже видел Кронго.

– Итак… Так, так, так… Ну, это неинтересно… Ага. Вот… С благословения своих хозяев палач Крейсс проводит политику зверств и геноцида. Но дух народа не сломить… Так… пытками и террором… Ну и так далее… – Крейсс потянулся за сигаретой. – Так, вот конец… Ага… Именем народа… Суд народа приговаривает военного преступника Крейсса к смертной казни. Палачу не уйти от возмездия… Приговор будет приведен в исполнение. Давайте ваш листок, Кронго, ведь это смешно.

Кронго машинально достал скомканную бумажку. Крейсс осторожно расправил комок.

– Одинаковые… Кронго, поймите, вы не посторонний. Вы теперь наш, а не их… Сегодня они грозят убить Крейсса, а завтра очередь дойдет и до вас. Кронго, не сердитесь, но если мы волки, вы художник, вы сильны своим искусством… Перед ними и перед нами вы пташка беззащитная… Вы элемент, генетически чуждый этой стране…

От точек по золотистым зрачкам Крейсса расходились светлые трещины. Взгляд был твердым, маленькие веки изредка начинали моргать.

– Вам не нужно это, не нужно, поймите… Ни то, чем занимаются они, ни то, чем занимаемся мы… Вы на своем месте.

Крейсс пошевелил пальцами, и Лефевр открыл дверь.

– Идите и простите. – Крейсс взялся пальцами за веки. – Да, Кронго, еще минутку… Они не пытались установить с вами связь?

Стоя в дверях, Кронго видел, как Крейсс закрыл глаза, встряхнулся, энергично подвигал губами.

– Впрочем, не нужно, Кронго, не нужно… Я и так зря затеял разговор… Одного взгляда на вас достаточно. Кронго, мы почти ровесники, вы должны понимать… Не может быть, чтобы вы ничего не понимали…

Крейсс встал.

– В случае если вам что-нибудь понадобится… Вы понимаете, Кронго…

Крейсс протянул руку, мягко сжавшую пальцы. Вместе с этим мягким, осторожным пожатием, вместе с чуть влажноватой прохладной ладонью, которая живет одновременно со взглядом золотистых зрачков со светлыми трещинками, вошло воспоминание.

Два восемнадцатилетних парня дали ему тогда, в Париже, оплеуху. Он так и не понял, за что… Но это не имеет никакого значения. Обиды нет и нет боли, а есть то, что он здесь. Но это решила мелочь – связка ключей от бунгало. Золотушный тогда ему подмигнул: «Держи, это за третьей портовой, мой собственный… Белье в шкафу… Перед отъездом отдашь…» Оплеуха, которую ему дали в Париже… Бумажка, которую случайно сунули ему в руку и которую он положил в карман, – все это само собой. И взгляд Крейсса, спокойный взгляд золотистых зрачков со светлыми трещинками. В памяти Кронго снова восстановилось, как приближалась к финишу Перль. Не было никакого сомнения: она придет первой. Это и есть само собой. Ей оставалось всего четыре прыжка. Но вот за ее спиной медленно возник Казус. Он поднимает колени так, будто хочет подтянуть их к горлу, страшным усилием он первым проходит финишный створ… Само собой.

С манежа доносилось негромкое щелканье пальцев, ласковый голос, чмоканье. По звуку копыт, их легкому дробному перетоптыванию Кронго определил, что жеребенок бежит по вольту тротом, почти рысью. Голос конюха, который гонял жеребенка, сходил на шепот, но здесь, в коридоре, звучал неестественно громко:

– Алэ… Алэ… Цо-о, цо-о… Так, так… Хорошо, хорошо, маленький… Алэ, алэ! Цо-о… Алэ, алэ…

Эти слова, глухое щелканье копыт, разговор конюхов и жокеев рядом, в раздевалке, примыкающей к залу, были знакомы и понятны Кронго с детства. Они окружали его всегда, как воздух, он привык к ним, вырос с ними, не замечал их.

– У-у, – кряхтел один из конюхов. Кронго узнал голос Седу, потом понял, что ему делают растирание по старому обычаю бауса. – Ой, миленький… Ой, пощади… Ах, какой хороший… Ух, какой хороший… А вот… А вот… Вот так… А вот по спине… Ой, кончаюсь… По спине… Ох, хорошо! Ох, хорошо!.. Вот… Вот…

Кронго прошел в конторку, взял лист бумаги.

– Ложись на спину… – Послышалось, как шлепнула ладонь.

– Второе удовольствие после бабы… – захрипел голос Седу. Кронго понял, что он переворачивается. В просвете двери была видна часть помещения. Кронго разглядел Амайо, Фаика, Тассему, Мулонгу, Литоко, недавно взятого в жокеи. Тщательно вывел на листе «Литоко». Поставил вопросительный знак. Литоко… Неужели Литоко? Но почему именно Литоко?

– Господин директор! – Тассема помахал в просвете рукой. – Не хотите массажик? Давайте к нам!

– Ух, хорошо! – крикнул Седу. – Ух, хорошо! Баб не пускать!

– Нет, спасибо. – Кронго зачеркнул вопросительный знак, потом само слово «Литоко». – Спасибо.

– А ты что, баб боишься? А, Седу?

– Пониже, пониже… – сказал Седу. – Ух… ух… По-цыгански все делаешь… Я тебе не длинноносый… Разве так делают… Ты с живота начинай…

– Ладно… – сказал голос Мулельге. – Лежи, а то сейчас… оборву… Живот не выпячивай…

Но этот человек, тот, о котором думает Кронго, человек Крейсса, может быть самым незаметным. Таким, как Фаик. Фаик, старший конюх молодняка, с вечно испуганными глазами. Но почему Фаик? Почему не Тассема, не Седу? Нет, Литоко верней, Литоко взят недавно. Кронго снова вывел на листе «Литоко».

– Алэ, алэ… – донесся с другой стороны голос с манежа. – Так, маленький… Цо-о… цо-о… цо-о… Алэ…

«Глаза, вот что, глаза», – подумал Кронго. Он вспомнил выражение глаз Лефевра, Поля. Если он хочет узнать, кто здесь, на ипподроме, человек Крейсса, он должен вспомнить выражение глаз. Это выражение похоже – и у Лефевра, и у Поля, и у тех двух негров, Амаду и Гоарта. Сам не понимая зачем, Кронго раскрыл лежащий на столе журнал работы с молодняком. Слева были неровно вписаны фамилии конюхов, справа, под строчкой «работа», – имена жеребят. Амайо – Каре, Крикет, Чад, Стелла… Фаик – Кондор, Аллюр, Аладдин… Бланш – Диамант… Бланш. Крючконосый, с парижским выговором. Бланш. Кронго поставил против фамилии Бланш крестик. Как он сразу не подумал о нем. Но зачем он поставил крестик? Ведь крестик заметят.

– Цо-о… – донеслось с манежа. – Цо-о… Алэ… Алэ…

Это Бланш. Голос Бланша. Да, конечно. Жеребенок Диамант. Он мог бы узнать этот голос раньше. Кронго зачеркнул слово «Литоко». Но почему ему важно знать, кто именно человек Крейсса? Какое это имеет значение? Никакого.

– Моя б воля, я б этих длинноносых… – сказал Тассема. Кронго прислушался. О чем они говорят?

– Тсс… – шикнул другой голос. – Не тявкай.

– А что «тсс»? – Тассема понизил голос. – Все свои. – Он хохотнул. – Месси Маврикий? В этом вопросе дурак ты. Да брось, ньоно чистокровный… Фамилия, ты что, не понимаешь…

Кронго заметил, как Фаик незаметно глядит в просвет двери.

– Наш, наш… – сказал Седу. – Все равно не шуми.

Интересно, почему ему, Кронго, приятно это слышать…

– Давай попону… – Было слышно, как Мулельге хлопнул Седу по спине. – Заворачивай его скорей.

Кронго мелко, тщательно порвал листок с написанными фамилиями. Взял бритву, осторожно соскоблил крестик. Но чего он боится? Зачем он это делает?

– Амалия! Иди сюда, Амалия! – крикнул Литоко. – Загляни, загляни, не бойся! На минуту!

– Ну, что вам? – тонко спросил голос Амалии в наступившей тишине. – Дураки.

Хлопнула дверь, все густо захохотали. Кронго ссыпал клочки бумаги в корзину, встал. Глупости. Он не должен думать об этом. Его это не должно касаться. Он вспомнил странное чувство легкости, которое испытал, сидя рядом с пресвитером и Крейссом в ложе. Может быть, не нужно противиться этому чувству? Но тогда, может быть, он должен узнать, кто на ипподроме человек Фронта? Но тоже – зачем? Он просто устал, просто устал. Он должен работать, работать… В раздевалке стоял гниловатый запах жгучей смеси и курева. Остывающие Седу, Амайо и Чиано сидели, по горло завернувшись в попоны. По их лицам крупно и густо тек пот. Губы Седу блаженно отвисли, белки глаз виновато повернулись, наблюдая за вошедшим Кронго.

– Все в порядке, месси. – Мулельге осторожно поглаживал Седу по плечам, чтобы пот лучше впитался в попону. – Кариатиду водили с поддужными… Бвана, Ле-Гару, Мирабель сейчас на дорожке… Бвана прошел за одну пятьдесят семь… Чиано сидел, он сам скажет…

– А Альпак?

Этот вопрос возник сам собой после цифры «одна пятьдесят семь». Время Бваны всегда было хуже времени Альпака. То, что Бвана сейчас показал скорость выше рекордной, только подтверждает предположение Кронго, что Альпаку нет равных в Европе и Америке.

– Альпак… – Мулельге сделал Кронго знак бровями, Седу скосил глаза, Тассема незаметно постучал согнутыми пальцами по груди. Суеверие, подумал Кронго. Они боятся, что Альпак оборотень.

– Альпак сегодня…

Мулельге не договорил, потому что земля под ними дрогнула, задребезжали стекла. Конюхи выскочили на пол полетели попоны. Взрыв раздался снова. Мулельге вытолкнул Кронго на улицу, подталкивая, побежал с ним по дорожке.

– Ложись! – закричал выскочивший навстречу автоматчик. – Ложись, кому говорю! Буду стрелять! На землю! Все на землю!

Мулельге бросился на дорожку, увлекая за собой Кронго. Чувствуя сухую землю, которая терла щеку, Кронго видел, как цепь автоматчиков в серой форме бежит к конюшням и манежу. Снова тупо вздрогнула земля. Еще раз…

– В порту… – выплевывая попавшую в рот пыль, тихо сказал Мулельге. – В порту… взрывают… Танкеры из Европы…

– Лежать! – крикнул автоматчик. Мулельге осторожно повернул голову, и Кронго по направлению его взгляда увидел конюхов, стоящих у стен с поднятыми руками.

– Вы знаете, вы знаете, месси… – Мулельге осторожно повернулся к Кронго. – Тут с Альпаком… Они ведь говорят, оборотень… Так вот… я тут ни при чем… Но конюхи…

Щека была плотно прижата к дорожке.

– Но это глупость… – Кронго видел черный дым, клубами поднимавшийся далеко за ипподромом. – Я знаю его со дня рождения…

– Глупость, месси, глупость… – В глазах Мулельге был явный вопрос: могу ли я вам доверять? – Глупость-то глупость, но Ассоло хочет перебираться в другую конюшню… Если он уйдет, других силой не заставишь…

Они услышали, как кто-то бежит.

– Болван! – Кронго узнал голос Душ Рейеша. – На передовую захотелось? Это директор ипподрома.

Кронго почувствовал, как лейтенант под локоть поднимает его.

– Простите, господин директор.

Автоматчик стоял навытяжку. Душ Рейеш снял фуражку, вытер пот.

– Месье Кронго, простите. Часовой превысил власть, он будет наказан. В порту только что взорваны четыре танкера…

Мулельге смотрел под ноги. Кронго уже не пытался что-то прочесть в его взгляде. Они подошли к конюшне. Рядом с солдатами, пожевывая погасшую сигарету, стоял высокий европеец в штатском. Кронго хорошо помнил его – этот европеец прохаживался во время скачек у рабочего двора. Глаза европейца кажутся огромными, под ними мелко дрожат набухшие мешочки.

– Пощупай… – сквозь сигарету прошепелявили губы европейца. Один из охранников – Кронго его знал, это был Гоарт – неторопливо засучил рукава. У Гоарта чуть удлиненный матово-шоколадный подбородок, на нем редко вьются волосы, слипаясь в иссиня-черную бородку. Вот Гоарт что-то прошептал, подошел к краю стены, там стоял Мулонга. Сделал легкое движение, словно обнимая, на какую-то долю секунды Гоарт застыл, казалось, он задумался. Будто очнувшись, пощупал спину Мулонги. Потом кисти Гоарта погладили бока, вернулись к груди. Мулонга медленно поднял голову.