Текст книги "Очаги ярости (СИ)"

Автор книги: Александр Бреусенко-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

В дверях появляется  Д а р ь я  С о ф р о н о в н а.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Пора за стол. Давайте здесь отобедаем. Там у меня чадно. Кошка, Ваня, из дому сбежала. Третий день не кажется. Опять не к добру.

Накрывают на стол.

В е р а. Почему опять? Вы, мамаша, вечно беду какую-то предрекаете. И я ее волей-неволей ожидаю, эту беду.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Беда-лебеда сама родится.

В е р а. И выходит, живу я не умом и не чувством, а предчувствием.

Садятся за стол обедать.

В е д у н о в. Ты знаешь, Верочка, геологи хотят сейчас же, летом, переправиться через Колодинские болота, форсировать Иленьку и начать буровые работы на правобережье. До зимы им этого не сделать. Не представляю. Не верю.

В е р а. Вот потому, Ваня, мы и не поднялись выше сельского Совета: ничего не представляем, ни во что не верим.

В е д у н о в. Оно конечно, у них деньги, машины.

В е р а (возбуждена). Да разве в деньгах дело, Ваня. И не в машинах, конечно. Порыв, энтузиазм. Окрыленная энергия. Что ни скажи, а взлететь суждено не каждому.

В е д у н о в. Каждому свое.

В е р а. Я, кажется, так бы и вспыхнула ихней идеей, честное слово. Люди творят легенду, и я завидую им: у них есть воля, решимость, мужество, дерзание. Боже мой, перед ними отступит любая тайга.

В е д у н о в. Отступает, Вера, только враг, а разве тайга враг?

В е р а. Я волнуюсь, а ты ловишь меня на слове. Ну, не отступит. А расступиться попросим.

Г а л я. Вера, а если я поговорю со Степаном Дмитриевичем, чтобы он вернулся в школу. Ты примешь его? Примешь, да?

В е р а. А ты чего вдруг за него?

Г а л я. Но ведь должен же за него кто-то болеть?

В е р а. Болеть можно за сильного.

Г а л я. За сильного надо радоваться. Давай поговорим с ним по душам, чтоб вернуть его в школу. Очень, по-моему, нужен он детям.

В е д у н о в. Давно хочу спросить, что же у нас амбар-то открыт?

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Ай и правда открытый. Это я не заперла. Застило. Упаси господи.

В е д у н о в. Днями Кузякин навстречу попал. Веселый. Он сети-то, случаем, не увел?

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Я сама отдала. Как не отдашь – мужик слезно плачет, малый ребенок, и все тут. Пришлось отдать. И худого не вижу: Кузякин для твоего светлого здания пять работников кормит. Если бы он для богачества…

В е д у н о в. Мамаша, есть закон. Перед законом все равны…

В е р а. Ты, Ваня с законом как поп с иконой. Я просто не понимаю: убудет ее, что ли, этой рыбешки. Ее тут на полмира хватит и останется.

В е д у н о в. К пустой избе, говорится, замка не надо.

Г а л я. Что же с Митяевым-то, Вера? Вернешь его?

В е р а. Милая ты моя лапушка, да до Митяева ли сейчас? Посуди-ко сама-то. Лес, дрова, школа, геологи – у меня положительно голова кругом. Схожу вот к Пылаеву, решится все хорошо – поговорим о Митяеве.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Кабинет Пылаева. Стук в дверь.

П ы л а е в. Входи. Кто там?

Входит  П а л к и н.

П а л к и н. Я, Роман Романыч, – Палкин.

П ы л а е в. Здорово. Садись. Что с жильем?

П а л к и н. Рассовали всех. А о новеньких будем думать.

П ы л а е в. Сам где определился?

П а л к и н. Председатель сельсовета согласился взять к себе. Семья славная. Только старуха, видать, из кержаков: так и гонит с куревом на улицу. Мы с председателем в два горла будем смолить на воздухе. Жена у него интересная женщина, между прочим, директор здешней школы. Да вы, Роман Романыч, видели ее. Помните, прошла сторонкой, а вы, как говорят, положили на нее глаз.

П ы л а е в. Так, так, так. Я что, Палкин, загляделся-то на нее тогда? Я ведь ее вроде знаю. Ей-ей, знаю, Вера?

П а л к и н. Вера Игнатьевна. Так точно.

П ы л а е в. Вера. Вера. Жена председателя. Как это кстати, Палкин. Великолепно. А теперь давай к делу. Орлов своих привез?

П а л к и н. Три души.

П ы л а е в. Так. Трое. Идет. Только, Николай Прохорович, по совести давай. Сам ты, конечно, против валки леса? Чую, не заражен окончательно моей идеей. Так?

П а л к и н. Да нет, но вы мое мнение знаете. Подождать бы зимы. Холодов. Лес – он все-таки чего-то стоит…

П ы л а е в. А люди твои? Я хочу, чтобы они прониклись государственной озабоченностью в отличие от тебя. Нельзя, Николай Прохорович, понимаешь ты, нельзя выходить на передний край сражения, не загоревшись единым общим порывом наилучшим образом выполнить свой долг. Ведь такое дело доверили нам! Я бы, думаю, доведись, сам лег в болото, если бы это гарантировало нам полный успех. Вот к чему надо призывать людей. Для дела, которому предан, нету жертв.

П а л к и н. Да люди, Роман Романович, с одного слова понимают нас. Работают – будь здоров. Раз надо, значит, надо. Но председатель Совета, скажу вам, сильно покачнул их. Он закатил такую речугу, что у мужиков топоры из рук выпали. Словом, откуда что. Я вот теперь и думаю: не болота остановят нас, а человек этот.

П ы л а е в. За нами, Николай Прохорович, правда и поступь века, а вот слов защитить свое дело у нас не находится. И буду откровенен: не слишком ли тяжел для тебя наш передовой участок? И лес опять…

П а л к и н. Глядите, Роман Романович. Вам виднее.

П ы л а е в. Вот и гляжу. Гляжу и думаю: баржу ту, что ушла на дно, ты еще не замолил своим трудом…

П а л к и н. Роман Романович, не станем ворошить старое. Сами вы просили совестливого слова – я его сказал. Лгать не умею, вы знаете, но и из-под воли вашей тоже не выйду, тоже знаете.

П ы л а е в. Да я так и думал. Давай своих орлов. Лес рубят – щепки летят.

П а л к и н (приглашает в кабинет рабочих). Входите, мужики.

Входят  р а б о ч и е.

Среди них  М и т я е в.

Р а б о ч и е. Здравствуйте, Роман Романович. Здравствуйте.

П ы л а е в. Гляжу: тут все знакомые лица. Здорово. Здорово. Садитесь. Курите. От вас ветром пахнет, раздольем, лесом.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Не лесом, Роман Романович, а слезами лесными.

П ы л а е в. И то верно. Вот мы вас, дорогие товарищи, и пригласили сюда, чтобы посоветоваться с вами, как же нам быть с лесом. Что же это выходит, изводим родной лес.

В т о р о й  р а б о ч и й. Изводим, Роман Романович. Неверное это дело, значит.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Прекратить бы. Зима, слава богу, не за горами.

П а л к и н. Погодите, товарищи. Давайте по порядку.

П ы л а е в. Ничего, пусть говорят. Одна голова – хорошо, а две лучше. Между прочим, вы знаете, кто сейчас в Америке самые богатые люди? Автомобильные или пушечные короли? Ничего подобного. Те, кто владеет источником энергии. Я это говорю к тому, чтоб вы знали: в мире сегодня все измеряется ценою энергии. Вот и судите, что мы есть с вами, если в наших руках целые подземные кладовые энергетических ресурсов. Качеством притягивать железо обладает только железо. И энергия, погребенная природой в глубины недр, отзовется только на энергию, на мощный магнит нашего ума, наших рук, нашей несгибаемой воли. И теперь, когда мы стоим на близких подступах к новому месторождению, говорить, что мы изводим лес, – это значит размагнититься.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Вот это слова! Железо к железу. А коль жидок – не берись. Энергия!

В т о р о й  р а б о ч и й. Председатель ихний шибко убивается. Конечно, его понять можно: лес, он тоже энергия.

М и т я е в. Зимы надо ждать, или пусть вертолетов дают. А лес не нами сажен…

П е р в ы й  р а б о ч и й. Ну, добро, иди этот лес в дело, а то ведь в болото за здорово живешь. В этих болотах всю Сибирь можно упеткать.

П ы л а е в. Значит, работы свернуть и ждать зимы? Так я вас понял? Да разве нас за этим послали сюда, на такой трудный и важный участок. Вся страна сегодня глядит в нашу сторону. И друзья и ревнители следят, даст ли наш Иленьский бассейн новую нефть. У нас нет выбора, мы должны добыть нефть. Любой ценой. Это приказ Родины. Было бы преступлением – добраться до становой жилы и расписаться в своем бессилии. Вот глядите. (Выставляет на середину сцены ведро с нефтью.) Это в излучине Иленьки. Да вам люди памятник воздвигнут здесь и на мраморных плитах золотом имена ваши напишут. А лес жалко. Кто говорит, не жалко. Я сам родился в лесу, вскормлен деревянной ложкой, первые сапоги себе купил на кедровые орехи. Ну что ж, всплакнем, поклонимся ему, лесу-кормильцу, и за топор. Обязательство мы брали сами. Давайте биться за него.

В т о р о й  р а б о ч и й. Так оно конечно. Даром ничего не дается.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Мы тут, Роман Романович, промеж собою говорили. Вот пусть Митяев скажет. Он здешний.

П ы л а е в. Тебя, Митяев, я и правда что-то не знаю. Новенький?

М и т я е в. Из них.

П ы л а е в. Здесь пришел?

М и т я е в. Тутошний.

П ы л а е в. Кем вы у нас?

М и т я е в. Куда пошлют.

П ы л а е в. Ну, давай выкладывай. Как тебя по имени-отчеству?

М и т я е в. Степан. Степан Митяев.

П ы л а е в. Вот и крой, Степан Митяев, как нам поскорее во славу Родине добыть жидкое золото.

М и т я е в. Мы вас, Роман Романович, поняли. Вам так же, как и нам, жалко лес. Но то открытие, которое ждет нас без промедления, не знает ни вашей, ни нашей жалости. Нефть надо добыть. И мы ее добудем.

П ы л а е в. Верно, Степан Митяев. Вот она правда-то, Палкин.

М и т я е в. Но лес все-таки губить дело нехозяйское.

Р а б о ч и е. Да. Конечно.

М и т я е в. Наш начальник участка, Палкин Николай Прохорович, не может не знать, что такую насыпь, какую мы отсыпаем, размоют первые же осенние дожди. Я вырос здесь и знаю, что во время дождей болото пучит, оно эту насыпь порвет как гнилую нитку. Ведь того, что мы валим в болото, мало. Весь этот балласт, как говорится, не достигает материнского грунта. Зависает.

П ы л а е в. А лес, что мы укладываем?

М и т я е в. Лес-то, он конечно, но сколько же его надо? И все равно, да и даже при нем, наша насыпь до первых осенних дождей. Уж это верно. Лес – судите сами – опора ненадежная.

П а л к и н. Так ведь нам дорога-то нужна как временное сооружение. Перебросим технику, материалы – и делу конец.

М и т я е в. Я вот к чему клоню, Роман Романович. Нельзя ли, говорю, вести дело с заглядом вперед. Ведь если мы на том берегу найдем нефть, здесь будут выстроены новые дороги и мосты. Не так ли?

П ы л а е в. Совершенно верно, Митяев.

М и т я е в. Значит, мы убиваем двух зайцев. Даем нефть и к ней дорогу.

П ы л а е в. Умная ты голова, Степан Митяев, но мы же не дорожники. Будем думать о себе более скромно…

П а л к и н. Погодите, Роман Романович. Одну минутку. Только одну. Ведь золотую мысль он высказал. Вот козырь, которым мы покроем все карты. Все. Все до единой.

П ы л а е в. Черт побери, и в самом деле подал ценную идею. Ну, братцы, вы, кажется, всему делу даете правильный ход. Да оно и верно: уж строить так строить. Спасибо вам, дорогие товарищи. Прошу вас, распространите среди рабочих эту свою ценную идею, а мы, как говорится, поддержим сверху. И построим дорогу. Построим быстро и на века. Верно я говорю? По рукам, выходит.

П е р в ы й  и  в т о р о й  р а б о ч и е. Мы знаем вас, Роман Романович. Верим. Что верно, то верно. Дороги, они завсегда нужны. До свидания. Пока, значит.

Рабочие уходят.

П ы л а е в. Палкин, ты останься. Вот ведь что это такое – советоваться с народом. А? Спасибо, брат. Ай, молодчина этот Степан Митяев. Надо его взять на заметку. (Записывает.) Ты слышал, Николай Прохорович, что они предложили? Ах, золотые головы. Необходимо как-то обнародовать, что сулит новая дорога экономике края. Эффект должен к нулю свести стоимость леса. К нулю. Вот тебе мой стул, вот бумага – садись и пиши в газету: «Инициатива рабочих поддержана!» Пиши, пиши. Это предложили твои люди, а ты обязан их отметить. Ах, золотые головы.

Входит  Л ю б а.

Л ю б а. Директор школы, Роман Романович. Вера Игнатьевна Ведунова.

П ы л а е в. Проси, Люба. А ты, Николай Прохорович, иди в кабинет инженера. Когда напишешь – покажи.

Палкин и Люба уходят. Входит  В е р а.

Здравствуйте, здравствуйте, Вера Игнатьевна. Проходите, садитесь. Рад… Видите, гора с горой, говорят, а человек с человеком. Ну-ка, покажитесь-ка. Вот оно как. Думано ли. Извините, у меня тут накурено, хотя сам я не балуюсь и курящих не терплю, но приходится.

В е р а. Я ведь к вам, Роман Романович, по важному делу для моей школы.

П ы л а е в. Знаю, знаю. Руководим, значит. А была, помню, кудряшки да хахоньки. И все куда-то хотела ехать, лететь… Извините, я немного взволнован.

В е р а. Я слышала, что могу помочь вам с размещением людей? Сочту за честь, как говорят.

П ы л а е в. Да, да. До сентября. А там мы обзаведемся времянками.

В е р а. Но услуга за услугу. Вы перекроете мне на здании крышу и вывезете для школы дрова. В порядке взаимных расчетов. Да и что вам стоит помочь далекой глухомани. А мне на районном педактиве будет чем похвастать.

П ы л а е в. Глядите-ка, как у вас все основательно: и шефы, и дрова, и взаимные расчеты. Уж вот воистину вижу не Веру, а Веру Игнатьевну. И все-таки ни к чему нам эта официальность, будто мы с вами и не знавали друг друга. Сказали хоть бы, как живете, что, отчего, почему.

В е р а. Слушаю о ваших делах и подвигах. И горжусь. Признаться, когда-то знавала вас запросто, Романом. А теперь мудрено ли, слава на всю Сибирь: Пылаев, Пылаев! А мы, как видите, – жесткая проза.

П ы л а е в. Что же вы, Вера Игнатьевна. Я вот сказал о кудряшках да улыбке – это чисто молодое, обаятельное – и только. А вы обладаете непреходящим даром. Истинно говорю – глаза ваши. Колдовство!

В е р а. Полно-тко, Роман Романович. Какое уж колдовство. Я помню, вы и прежде любили все приподнять, приукрасить. От широты натуры, наверно, все это.

П ы л а е в. А я, признаюсь, вспоминал вас. Не скажу – часто, но вспоминал. И вот снова вижу, не зря. Глаза у человека – самая долговечная категория красоты, поэтому вы мало изменились. Все освещено этими глазами. Поверьте…

В е р а. Да уж куда как! Одно слово, годы не красят, тем более нас, женщин.

П ы л а е в. Может, вернемся к добрым прошлым временам и станем на «ты».

В е р а. С того и начну. А как твоя милость? По службе, вижу, счастлив. Счастлив небось и в семье?

П ы л а е в. Жена. Сын нынче в школу пойдет. Жена – научный работник. Делить со мной цыганскую жизнь не желает. Живут с сыном оседло. Я же, как видите, кочую: сегодня здесь, завтра там.

В е р а. А я до сих пор мечтаю о кочевой жизни. Так бы и улетела куда-нибудь. Да судьба распорядилась сидеть сиднем.

П ы л а е в. Так это же хорошо. Если жизнь без сучка и задоринки, жить, по-моему, вовсе неинтересно. У меня тоже иногда бывает: вдруг что-то заколодит в этой самой судьбе, и как дашь ей пинка – и полетел вместе с нею кубарем, перевертышем. Но вожжей я не бросаю. Я знаю, куда еду. А главное, куда мне надо ехать.

В е р а. Мне бы вот такую встряску. Пинок, что ли. Заплесневела я тут. Возьми меня к себе, хоть секретаршей, скажем. (Смеется.)

П ы л а е в. Но сельская учительница – это же романтично. Нива народного просвещения. Глушь, темнота, а ты с факелом знаний…

В е р а. Дрова да стекло оконное. Верно, поначалу все увлекало, за что ни возьмусь, то и радовало… И факел был вроде.

П ы л а е в. Не романтик до тридцати – сухарь. А романтик после тридцати, по-моему, откровенный дурак. Ты – ребенок с нормальным развитием. Да, наш учитель, а сельский тем более, – поэзия нелегкая.

В е р а. И горькая. Я как-то быстро потерялась здесь, наверно, потому, что рядом не оказалось твердой руки… Ты вот простые слова сказал, а я их тут ни от кого не слышала.

П ы л а е в. Но муж-то, он что?

В е р а. Ай, не говори. Муж. Муж объелся груш. Романтик за тридцать.

П ы л а е в. А мне показалось, он не таков. Нет, не таков. Вот на этом же месте сидел он и настаивал, чтобы мы не рубили лес. Даже Толстого цитировал.

В е р а. Это он может. Глухомань, знаете. Мужики обязательно на чем-нибудь свихнутся: один к ружью льнет, другой на рыбалке дохнет, а мой, бессребреник, травку собирает…

П ы л а е в. Мда, ты знаешь, Вера, в каких дьявольских условиях работают мои люди, чтобы скорее пробиться к нефти и дать вашему краю источник энергии. Ты и без меня знаешь, что энергия – это не только свойство материи, но это и деятельная сила, соединенная с настойчивостью в достижении цели. Мы не спим ночей, ищем, думаем, ошибаемся, плачем, смеемся – для людей. Самим нам ничего не надо. Ударит здесь нефть – выстроят город, а мы снова уйдем дальше. В чем нас можно упрекнуть? А вот, однако, находятся злопыхатели…

В е р а. Ты имеешь в виду председателя здешнего сельсовета?

П ы л а е в. Да именно.

В е р а. Все, что хочешь, Роман Романович, но Ведунов – не злопыхатель. Нет и нет. Это просто природолюб, есть у нас книголюбы или фотолюбители. Ты пойми, он здесь родился, здесь вырос, и вдруг на его глазах рушится привычное, чему нет на земле равного по красоте.

П ы л а е в. Вера, милая, извини, я по-другому не могу. Вера, ты недооцениваешь своего мужа. Природолюб или книголюб – это любовь на досуге. А Ведунов?! Нет, Ведунов – стойкая сила, противопоставленная прогрессу. И, говорить прямо, он даже понравился мне своей прямотой, резким, задиристым словом, но узость взглядов – извините – в пределах курной избы. Значит, контактов нам с ним не установить. А я предвижу, что он будет совать нам палки в колеса. Ведь непременно пойдет жаловаться, писать в газеты, составлять акты, а бумаги его пойдут с гербовой печатью, и бочку меда легко испортить ложкой дегтя. Не так ли, Вера?

В е р а. А ведь я, Роман Романович, и думать не думала, что он может быть так опасен для вашего святого дела. Он бабам-то нашим веники ломать разрешает не во всякое время. А тут лес. Я только сейчас начинаю понимать, сколь вредно его узколобое упрямство.

П ы л а е в. Ну а если мы попросим твоей помощи? Женщина с такими глазами должна уметь повелевать. После этой истины дай мне руку на дружескую помощь. Конечно, если ты хоть капельку сочувствуешь моему делу. Я, Вера, в жизни хочу только одного: если мы встанем лицом к лицу с враждебным миром, кровяное давление в стальных артериях нашего государства должно быть как у космонавтов.

В е р а. Боже мой, от таких космических масштабов – к моей руке. Фантазия, да и только. Этого, наверное, можно ждать только от Романа Пылаева.

П ы л а е в. Масштаб, Вера, – это охват, размах, и я только по этой значимости угадываю друзей.

В е р а. Погоди-ка, у тебя что с рукой-то, мозоли?!

П ы л а е в. Вера, я запальный отроду. Я во власти своего долга и дела, и руки мои не чураются никакой работы. Если я вижу, что мои рабочие бьются над мерзлотой, я вместе с ними берусь за лом и кувалду. Странно? Да. Я руководитель. Зато я знаю, что люди мои пойдут за мной в огонь и в воду. Вот мои масштабы.

В е р а. А вот тебе моя рука.

Пылаев целует ее руку. Звонит телефон.

Я ушла, Роман Романович.

П ы л а е в. То, что ты просила, мы сделаем. Но заходи, заходи. Нам есть о чем поговорить. Запомни, ты человек моих масштабов.

Вера уходит.

Я. Я. Да. Пылаев. Здравствуйте, Павел Абрамыч. Слушаю. Дела? Могу доложить: к концу месяца выйду к Иленьке и начну переброску оборудования на тот берег. Быстро? Да, быстро. Пылаев руководит передовой партией и первенства в соревновании отдавать не собирается. Вот так и передайте моим соседям. Спасибо. Болото? Лесу подвалю. Да, имел разговор с местной властью. Против. Против. Грозят жаловаться. Да я и не собираюсь отступать. Ну что вы, Павел Абрамович. Тянут за фалды снабженцы. Посылаю вторую заявку на трубы и цемент, и ни ответа, ни привета. Очень прошу. До свидания. (Кладет трубку.)

Входит  П а л к и н.

П а л к и н. Вот, Роман Романович, как мог.

П ы л а е в (читая). Все так. Все верно. А заголовок замени. Надо что-то в таком духе – геологи помогают таежному краю. Выше голову, Николай Прохорович: орлы не подведут тебя. В душе они могут еще и колебаться, но это, я видел (показывает на ведро с нефтью), хоть кого охмелит. Для нас с тобой известный риск есть, но слышал, дорогой Николай Прохорович, если корабль идет по звездам, он не должен отклоняться на попутные огни.

П а л к и н. Значит, валим?

П ы л а е в. Валим, брат.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЯТАЯ

Большая комната в доме Ведуновых.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Что за оказия, вечер на дворе, а Иван еще и обедать не приходил.

В е р а. Не за свои дела он берется.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Уж такая его должность: за других все делать. На то он и председатель. Потому Ивана и выбирают. Другого же не выбрали.

В е р а. Нам кого ни подай – выберем.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Нет, я старуха, да зряшного не выберу.

В е р а. Вы, мамаша, рассуждаете с такой кондовой уверенностью, что отпадает всякая охота возражать.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Да против правды нешто спорят? Да вот и сам Иван. Явился не запылился.

Входит  В е д у н о в.

В е д у н о в. Стоит такая жара, что листья на березах привяли и в воздухе пахнет нефтью. Или уж я много думаю о ней.

В е р а. А может быть, и на самом деле геологи подобрались к нефти и потревожили ее. Ну вот скажите, пожалуйста, как их не славить, этих отважных землепроходцев.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Ты хоть поел где-нибудь?

В е д у н о в. О еде-то я и забыл сегодня. Совсем забыл.

Д а р ь я  С о ф р о н о в н а. Да на голодное брюхо и богу молиться неспоро. Я самовар два раза подогревала. Ступай нето.

Дарья Софроновна и Ведунов уходят.

В е р а. И что это со мной? Чему я радуюсь? Чего жду? Я вроде вышла на ту дорогу, которую долго-долго искала. А за спиной остался мозглявый туман. Боже мой, как я могла искать в нем… Глазищи, говорит, колдовство. Да мне отроду никто не сказал таких слов. Ведь льстит. Знаю, что льстит, а верю. И буду верить. Буду. Больше у меня ничего нет. Боже, боже, я вся потеряна. Галя.

В окне показывается  Г а л я.

Г а л я. Верочка, я не стану заходить. Подай мне в окно мой джемпер. Вечер – очарование, однако сыровато немного.

В е р а. А нефтью пахнет?

Г а л я. Да что вы все помешались на этой нефти. Пахнет свежим сеном, ягодами. Молоком пахнет. Мы со Степаном Дмитриевичем пойдем к дояркам костер жечь.

В е р а. И я бы ушла с вами.

Г а л я. И пойдем. У нас секретов нет.

В е р а. А я хочу секретов. Хочу своих тайн. Ведь я ни о чем таком и не думала. И вдруг, когда теперь выпадают свободные вечера, я буквально не знаю куда себя деть. Женщине легче быть открытой, я это знаю, но хочу тайны, пинка, иначе задохнусь и сойду с ума.

Г а л я. Да на тебя и верно сегодня напал философский стих. Ты и откройся Ивану Павловичу, он умный, хороший, поймет тебя.

В е р а. Ивану? Нет, нет. Ни за что. Боже мой, если бы только речь обо мне… Да ладно об этом. Не в счет. Ты не загуливайся.

Галя уходит от окна.

Зачем это я сказала? Позавидовала Гале? А я ушла бы сейчас в ночь, в темноту – позови только. Что я говорю? Ушла бы, ушла. (Прислушивается.)

В открытое окно слышно, как лают собаки.

Мы, говорит, люди одних масштабов. Нет, Ромочка. Нет. Мой масштаб – пить со старухой чай да слушать, когда цветет зорянка. А если я все-таки дам пинка своей судьбе, а там будь что будет?! В этом поединке нет Ивановой правды и самого его нет для меня. Но так ли все? Так ли?

Входит  В е д у н о в.

В е д у н о в. Верочка, Вера. Ты-то читала нашу районную газету? Так почитай, что тут написано. Я все эти дни был на покосе, а дело-то наше, выходит, – табак. Геологи решили строить дорогу. Но это отвод глаз. Без изыскательских работ ясно, что времянка с использованием леса. И наш Митяев тут же. Это непостижимо. Я перестаю что-либо понимать. И Митяев, Степан Дмитриевич…

В е р а. Ты, Ваня, успокойся и не пори горячку. Твои взгляды на наше недалекое будущее настолько узки, что мне просто неловко за тебя перед людьми. Мы живем в лесу, в глуши, и нам кажется, что лучшей жизни и быть не может. Но мы же достаточно грамотные и культурные люди, чтобы понять, что в наших стальных артериях должно быть давление как у космонавтов. Это понимают даже простые люди, рабочие. И не надо мешать геологам. А то дался тебе этот лес, будто мы лешие. Мы же не лешие, Ваня. Ну?

В е д у н о в. Не лешие, конечно. Ты литератор, и тебе видней. Но знай же, что русскому человеку лес никогда не мешал. Тем, что мы, русские, крепко вросли в землю, мы обязаны лесу: он нас поит, кормит, согревает, охраняет, в конце концов.

В е р а. Ну ладно, Ваня. Тебя не переспоришь. Пусть будет по-твоему: кормит и охраняет. Но Родине нужна нефть. Вот сейчас, немедленно и много. Нужно много нефти. Это наша энергия. Живем, Ваня, в такую пору, когда от врагов уже не спасет лес. Мы от Батыя и немцев разбегались по лесам, а потом из-за кустов долбили завоевателей дубиной. Сейчас не то время. Идет соревнование систем. Нужны ракеты, а ракеты – это нефть. Ты всегда считался с моим мнением, думаю, согласишься и на этот раз. Геологам ты не будешь мешать и дашь мне слово. Даешь? Ну я прошу, Ваня.

В е д у н о в. Гляжу я на тебя, Вера, и думаю, кого и как ты учишь. Только подумать, кто выйдет из твоей школы: охранитель, накопитель и хозяин или порубщик, умеющий говорить о международных проблемах и не ведающий, что можно плакать под шум родных лесов и можно умереть, когда плохо этим родным лесам… Нет, я решительно не могу согласиться, чтоб так безумно втаптывали в болото народное богатство. В высоких верхах не знают о таких безобразиях, и я, как коммунист, не имею права молчать.

В е р а. А ведь я не знала до сих пор, что за твоей добротой скрыта такая жестокая пружина.

В е д у н о в. Но что же делать? Что делать? Научи, Вера. Научи. Я всегда искал твоих советов. Как скажешь, так и сделаю.

В е р а. Нет, не сделаешь. Я по дыханию твоему чую, не сделаешь. Значит, я тебе с сей минуты больше не пособница.

В е д у н о в. Верочка, но ты опомнись. Ведь это не наше личное дело. Здесь большие государственные интересы.

В е р а. Я не желаю, чтобы мой муж перед всеми выказывал свою провинциальную ограниченность. Ты уж должен был поставить перед собой вопрос, прав ли ты, только лишь потому, что тебя никто не поддерживает. Тебя же никто не поддерживает. Ни район, ни область. Даже наш Митяев. Здесь же больше политика государства, а ты кто? Кто ты есть? Я уже как-то говорила. Если один сказал тебе, что ты пьян, и подтвердил другой, то ты, даже трезвый, пойди и проспись.

В е д у н о в. Для меня сейчас, пожалуй, это самый лучший совет. Право, утро вечера мудренее.

В е р а. Значит, жена твоя чего-нибудь да стоит? Ну, скажи, скажи. Молчишь. Тебе все нужны государственные проблемы, а жена – что, она человек близкий, а близкому досадить не грех. Ты хоть когда-нибудь подумал, что у твоей жены не так уж далека круглая дата? Мировые проблемы, Ваня, нам с тобой все равно не под силу, давай лучше подумаем, как и с кем отметим мой день рождения.

В е д у н о в. Но ведь это еще не скоро. И как у нас все выходит: как только жизнь заставляет нас думать мы тотчас ударяемся в юбилей.

В е р а. Ах вот оно что. Муж бьется над судьбами отечества, а жена подсовывает ему бутылку. Ну, знаешь, это слишком. Подумайте вы, какой доморощенный мыслитель. Только остановка, Ваня, совсем за немногим: думать-то тебе не над чем.

В е д у н о в. Я думаю, Вера, есть над чем. И я, пожалуй, кое-что придумал. До сих пор я действовал в одиночку. Но дальше… Я соберу всех депутатов, и мы своим решением призовем к ответу этого выскочку Пылаева.

В е р а. Боже мой, я еще защищаю его, что он не злопыхатель. Да злопыхатель же. Мелкий, въедливый, завистливый. Боже мой, ты не подумал над тем, что наши пути могут всерьез разойтись?

В е д у н о в. Верочка, милая моя, да ведь уже разошлись. Тебя уже нету со мной. Потому и бьюсь я так больно, что тебя нет рядом… А может быть, я в самом деле не прав? Может, я не понимаю чего-то важного, нового, что знают и понимают все? Вера?

В е р а. Конечно, Ваня, конечно. Ну, не понимаешь – поймешь. Ты только не упрямься. Ну, покипятился, с кем не бывает. Давай поговорим… об именинах. Дались нам мировые и всякие проблемы. Не нашего ума это дело.

В е д у н о в. Ты никогда раньше не говорила так. И это тревожит меня.

В е р а. Утро вечера мудренее, сам сказал, марш спать.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Двор дома Ведуновых.

В е р а. У меня сегодня чудное настроение… А вообще-то какой надо быть глупой, чтобы радоваться. Тридцать – ведь для женщины закат. Боже мой, финал. И все-таки мне славно. Ты слышала, геологи переправились на ту сторону Иленьки и придут на именины. Я представляю, в каком настроении. Да здравствует энергия! – скажет Пылаев.

Г а л я. Ты чересчур горячо и много говоришь о геологах. Ну к чему бы это.

В е р а. Да. Я тоже ловлю себя на этом. Осуждаю и не могу ничего сделать с собой. Я уже давно, Галка, живу чувством и ожиданием, что они вот-вот позовут меня с собой. Ой, ты не слушай меня.

Г а л я. По-моему, Иван Павлович обо всем знает и остро мучается. Но он умеет молчать и все носит в себе.

В е р а. Носит и копит. А попросту говоря, он ревнует меня к Роману и лютой ненавистью ненавидит его. Эта ненависть и не дает ему покоя, и он с остервенением, свойственным мелким людям, мстит и будет мстить Пылаеву. Вырвусь ли я из этих клещей?

Г а л я. Нет, Вера, нет и нет. Иван Павлович хороший. И любит тебя! Души в тебе не чает.

В е р а. Разве я не понимаю, Галка? Мне иногда жалко его, а бабская жалость – та же любовь. Но не греет она меня. Теплый он какой-то, ручной, весь деревенский, лесной. А мне хочется большого, сильного чувства, которое захватило бы меня всю, закрутило бы, бросило обо что-нибудь, а там хоть смерть. Я не знаю и не хочу знать, где прав и где виноват Пылаев, но верю каждому его шагу и с этой верой готова идти за ним на край света.

Г а л я. Ты, Вера, попросту бредишь своей прошлой любовью. А Пылаев, по-моему, ни тогда, ни теперь не питал к тебе никаких чувств. Такие пылаевы еще внутри матери избалованы чужой любовью.

В е р а. Мы еще больше любим человека за то добро, которое сделали ему. Так и я теперь. Если и в самом деле Пылаев напрасно вырубил лесные дачи, в этом повинна и я. Я буду виновата вдвойне, потому что не помогла Ивану, а помешала. Поддержи я Ивана, он, уверена, до Организации Объединенных Наций дошел бы. Но я убеждена, что маленькой силенке Ивана суждено погибнуть под натиском мощи и энергии Пылаева.

Г а л я. Правда, Вера, не измеряется силой. Геологи видят только свое. Об этом же говорит и Степан Дмитриевич. Степан Дмитриевич говорит, что рабочие недовольны: Пылаев обманул их и с дорогой, и с лесом.

В е р а. Подумаешь, лишнюю делянку вырубили. Геологи мыслят с размахом, а все эти ведуновы да митяевы – до Епишкиной загороды, это три версты от села. Иван хотел – только подумать – решением Совета привлечь Пылаева к судебной ответственности. А теперь геологи на той стороне, и он может жаловаться сколько ему угодно. Пылаев так и сказал: сколько угодно. Погляди, Галочка. Не длинно теперь? И в талии?