Текст книги "Первый особого назначения"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава двенадцатая

Вдруг Женька присел и начал озираться по сторонам. Глаза его стали круглыми, как два пятака.

– Тише! За нами следят!..

Мишка, Олег и Степка испуганно закрутили головами.

– Нас выслеживает шайка кровожадных пиратов, – шепотом продолжал Женька. – Мы – четверо несчастных мореплавателей, выброшенных на необитаемый остров.

– Ну, выдумал тоже, – пробасил, успокоившись, Мишка. – Только и знаешь, что пугать. Я думал, завуч.

– За нами гонятся пираты! – убежденно повторил Зажицкий. Надо скорее покинуть это опасное место…

Он упал в траву и пополз, извиваясь ужом. За ним поползли остальные. Степке и правда стало казаться, что из-за кустов вот-вот выскочит мрачный великан в широкополой шляпе с пером, в громадных сапогах с отворотами, закутанный в черный плащ, который чуть приподнят снизу кончиком ножен длинной шпаги.

Минут десять все ползли по сырой траве и мокрым прошлогодним листьям. С кустов за шиворот падали капли. Рубашка на локтях и груди, штаны на коленях у Степки давно промокли. Мишке, наконец, надоело ползти, и он, кряхтя, поднялся. В этот миг Женька замер в траве, приподнявшись и вытянув шею.

– Тссс!.. – произнес он, не оглядываясь.

Степка тоже стал смотреть в ту сторону, куда глядел Зажицкий. Сначала он ничего не видел, кроме кустарника, и подумал было, что Женька опять выдумает что-нибудь про пиратов или, может быть, про людоедов… Но тут Олег тихонько толкнул его локтем.

– Видишь?

– Что?

– Лиса…

– Где?

Степка перевел взгляд вниз и вдруг увидел между кустами лисицу. Она осторожно пробиралась в кустарнике, изредка останавливаясь и нюхая воздух. Вид у нее был такой потрепанный, словно она всю зиму провисела на гвозде в чулане, заселенном молью. Серовато-желтая шерсть на боках висела клочьями. Уныло опущенный хвост волочился по траве. Лиса линяла.

Ребята боялись дышать. Даже Мишка больше не сопел и стоял неподвижно, как каменный.

– Дай бинокль… – беззвучно пошевелив губами, попросил у Степки Зажицкий.

Степка нащупал замочек кожаного футляра. Раздался легкий щелчок, который можно было едва различить. Но лисица тотчас же насторожилась, поводя ушами и приподняв переднюю лапу. Она усиленно начала нюхать воздух, потом тоскливо посмотрела в ту сторону, где прятались ребята, и не спеша скрылась в кустах.

– Вот это слух!.. – восхищенно произнес Женька.

– Может, тут и волки есть? – с опаской проговорил Мишка.

– Конечно! – воскликнул Зажицкий. – И леопарды, и тигры, и гиены… А вон болото… Там живет громадный страшный кр-р-рокодил! Вот он, вот!.. Высунулся из воды!..

В болотце, которое тянулось слева, лежало выброшенное комлем на берег длинное сосновое бревно. Оно совсем не было похоже на крокодила. Но Мишка с таким испугом посмотрел на него, что все стали хохотать.

Ползти больше никому не хотелось. На бревне, торчавшем из болотца, ребята уселись, чтобы немножко отдохнуть.

– Теперь недалеко, – сказал Женька. – Вон за теми деревьями. Я, когда сюда шел, этого болота не видел.

– Заблудимся еще, пожалуй, – поежившись, сказал Мишка.

Издалека донеслась музыка. Это на поляне играл баян. Там шел концерт самодеятельности.

– Не заблудимся! – убежденно сказал Степка, услышав музыку. – Наших найдем по голосам. Ты, Женька, наверно, нарочно нас кругом ползти заставил.

– Зато лисицу видели, – ответил Женька, который и правда повел товарищей к своей полянке кружным путем.

Солнце стояло уже высоко и начало припекать. Высыхала роса, и все веселее, все восторженнее и громче звучала в лесу птичья перекличка. Из болотца на берег выползла какая-то белая личинка. Студенистая лягушачья икра лепилась среди тростника. Жучок-плавунец всплыл было на поверхность и тотчас же нырнул в воду. Всюду, даже в этом маленьком лесном водоеме, кипела жизнь.

Отдохнув, приятели пошли дальше. Женька вел их уверенно, и вскоре они действительно очутились на маленькой поляне, по которой, журча, тек тоненький ручеек. Наверно, он бежал из какого-нибудь овражка, где еще сумел уберечься от солнца подтаявший снежный сугроб.

– Вот! – произнес Женька с такой гордостью, словно собственными руками сделал эту полянку, посадил кусты и провел среди них ручеек.

– Давайте сучьев натаскаем, – предложил Мишка, которому не терпелось поскорее развести костер.

Степка огляделся.

– Если костер зажигать, то вот здесь надо, – показал он на небольшое углубление возле ручейка. – Кустов тут нету и деревьев тоже. Ничего не загорится.

Быстро натаскали хворосту и березовой коры. Олег сказал, что в прошлом году в лагере у них было соревнование, кто быстрее сумеет зажечь костер. Там он научился зажигать костры с одной спички.

– Интересно, как ты сейчас обойдешься, – проговорил Женька. – У нас даже одной спички нет.

Но Олег не хотел до поры до времени открывать своей тайны. Он старательно укладывал в кучку хворост, снизу подложил тонких прутиков и березовой коры. Все молча следили за ним. Мишка, соня, разгружал карманы, которые были набиты картофелинами.

– Ну-ка, Степка, дай бинокль, – сказал Олег.

Степка в недоумении снял с шеи футляр. Треневич вытащил бинокль, повертел его и вдруг стал отвинчивать одно из стекол.

– Ты что делаешь?! – в испуге закричал Степка.

Но Женька уже понял, в чем дело.

– Робур-изобретатель! – в восторге воскликнул он. – Сайрус Смит!.. Смит и Вессон!.. Не бойся, Степка, стекло вывинчивается.

Вынув стекло, Олег присел на корточки у кучи веток и направил его на кусок бересты. Солнце крошечной голубой точкой вонзилось в кору. Показался легкий дымок. И вдруг почти невидимое на солнце пламя охватило съежившийся лоскут березовой коры. Затрещали ветки, и через минуту возле ручейка уже пылал, весело потрескивая, настоящий костер.

Мишка даже фыркнул от удовольствия. А Олег преспокойно ввинтил линзу в окуляр бинокля и возвратил его Степке.

– Вот здорово! – только и смог выговорить Степка.

Несколько минут все как завороженные стояли и смотрели на огонь. Есть что-то волшебное в игре пламени, в пляске искр, в треске горящих веток. Можно часами, не отрываясь, следить, как гаснут, вспыхивают и снова гаснут золотые угольки, как рассыпаются серой золой толстые сучья. Наконец, вздохнув, словно сбрасывая с себя оцепенение, Женька переступил с ноги на ногу.

– Ну вот, – сказал он, – можно и картошку печь.

Мишка, обжигаясь и дуя на пальцы, стал совать картофелины в жаркие угли. Степка взялся ему помогать. Он отломил прутик и, ловко насаживая на него круглые крепкие клубни, засовывал их далеко, в самую глубину костра. Женька снял рубашку – просушить.

Хорошо сидеть у костра и глядеть на огонь. Хорошо слушать, как скрипят высокие молчаливые сосны, и вдыхать аромат пекущейся на углях картошки. Может быть, не очень хорошо убегать со сборов и, несмотря на запрещение, тайком разводить в лесу костры?.. Но об этом в те минуты не думали ни Степка, ни Женька, ни рассудительный Олег, ни простоватый добродушный Мишка. Степка в эту минуту думал о том, что было бы еще лучше, если бы вдруг наступила ночь и чтобы у этого костра сидели все ребята, все те, кто остался на поляне. Может быть, здесь, у громадного костра, и танцоры плясали бы веселее, и певцы пели бы громче, и голоса чтецов звучали задорнее и звонче. А в черное небо, к веселым звездам взлетали бы искры огненными мотыльками. И всем бы хватило печеной картошки и чистой воды из ручья!..

Брюки и рубашки быстро высохли. Тихо звенел напоенный солнцем воздух. И вода в ручейке журчала, журчала, словно хотела рассказать какую-то веселую историю, но не могла, потому что надо было ей мчаться дальше, по ложбинкам и впадинкам, огибая кусты и пеньки, крутя и унося с собою прутики, сухие травинки…

Картошка испеклась прямо мгновенно. Она уже начала обугливаться, когда Степка тем же прутиком стал вытаскивать ее из костра. До чего же вкусна была эта картошка! Пусть у ребят не было ни соли, ни хлеба! Они с жадностью накинулись на еду, уписывая картофелины за обе щеки.

Наевшись и отдохнув, они стали играть в разведчиков. Потом по очереди лазили на высокую сосну и смотрели в бинокль на поляну. Там уже кончился концерт. Ребята, сбившись в тесный круг, слушали Валентину Алексеевну, которая о чем-то рассказывала. Степка прекрасно различал лица ребят. Ребята хохотали. Должно быть, вожатая рассказывала что-то очень смешное. Конечно, смеха не было слышно. Зато было видно, какие веселые лица у ребят.

И вдруг Степке захотелось туда, к ребятам, на поляну… Как ни хорошо было здесь, у костра на берегу ручья, а там все же веселее.

– Пойдемте, что ли? – неуверенно произнес он, взглянув на товарищей и заранее готовясь к отпору.

Но Олег вдруг решительно кивнул:

– Ага, пойдемте.

Мишка тоже сказал, что надо возвращаться. Только Женька всю дорогу, пока шли к поляне, назад, ворчал и говорил, что никогда в жизни больше не свяжется с такими путешественниками. Впрочем, самым краешком сердца Степка почувствовал, что Женька и сам возвращается с охотой.

Глава тринадцатая

С самого праздника Степка время от времени задумывался, что бы такое подарить Тане в день ее рождения. Вот если бы Таня была мальчишкой! Мальчишке можно подарить марки в альбом, электрический фонарик, перочинный ножик, лобзик, колесо-шарикоподшипник для самоката, рыболовные крючки или даже старые наушники от радиоприемника. Мальчишке все пригодится. Хоть рогатка, хоть заржавленная коробка… А что дарят девочкам? Может быть, подарить Тане куклу? Шестикласснице! Почти семикласснице!.. Да и попробуй приди в магазин и спроси, сколько стоит кукла. Небось продавец и тот начнет смеяться. Скажет: «Зачем тебе кукла, мальчик? Возьми лучше набор столярных инструментов».

Отец дарил маме в дни рождения одеколон или цветы… Может, и Тане тоже подарить одеколон? Тройной. И бутылка большая, и стоит недорого. Правильно, лучше всего подарить одеколон.

Узнав, что Степка собирается на день рождения к девочке, отец вынул из кармана новенький хрустящий рубль, и Степка побежал на Ленинскую в парфюмерный магазин.

В магазине стоял крепкий запах удушливых ароматов. Пахло так, словно Степка вдруг очутился в громадной коробке из-под пудры. На полках и под стеклами прилавков стояли флаконы, бутыли, пузырьки всех размеров и фасонов, лежали футляры и коробочки, тюбики с кремами, вазелином и зубной пастой. Вдоль полок, будто солдатики, выстроились патроны с губной помадой.

Степка долго вертелся возле прилавка, пока, наконец, молодая продавщица не спросила его с неудовольствием:

– Мальчик, тебе что здесь нужно? Полчаса тут вьешься и ничего не покупаешь.

– Мне… одеколон… тройной… – запинаясь, проговорил Степка и протянул скомканную, мокрую от пота рублевку.

– Девяносто восемь копеек, – сказала продавщица и достала с полочки зеленоватую бутылку.

В ту же минуту кто-то толкнул Степку в бок.

– Ты что здесь делаешь?

Степка обернулся. Перед ним стоял Женька Зажицкий.

– Вот… Покупаю… Тане подарок…

– Фью! – свистнул Женька. – Тройной одеколон! Ну она и обрадуется! Специально для девчонки подарок. Чтобы после бритья лицо протирать.

– После бритья? – растерянно пробормотал Степка.

– Конечно. А ты не знал?

И, протянув продавщице деньги, Женька важно сказал:

– Дайте «Камелию».

У Зажицкого были две рублевые бумажки. У Степки только одна. Разве купишь на рубль хорошие духи? Но тут его выручила продавщица, слышавшая весь разговор двоих приятелей.

– Возьми «Осень», мальчик, – сказала она Степке. – Видишь, и коробка красивая и духи хорошие. И стоит как раз ровно один рубль.

Из магазина Женька и Степка вышли вместе.

– Что же это? – проговорил Степка. – Подарки одинаковые. Ты – духи, и я – духи тоже.

– Ничего, ничего, – невозмутимо ответил Зажицкий. – Подарок есть подарок. А вот если другие гости тоже духи принесут – будет потеха!

Еще третьего числа, в первый день после праздника, Таня, улучив минутку, остановила Степку во дворе школы.

– Не забыл? – быстро спросила она.

– Что ты! – ответил Степка. – Я приду.

– Завтра в пять, – напомнила Таня и, махнув рукой, побежала к Оле Овчинниковой, которая позвала ее, чтобы вместе с другими ребятами побросать по кругу волейбольный мяч.

Четвертого, вернувшись из школы, Степка поспешно стал готовиться в гости. Время летело с такой быстротой, будто в часах что-нибудь испортилось. А ведь надо было выгладить рубашку, навести складку на брюки, вымыть шею и оттереть пемзой чернильное пятно на пальце. И, словно нарочно, оказывалось, что на рубашке не хватает пуговицы, что куда-то запропастились гуталин и щетка…

Мать ушла в магазин. А то бы, конечно, она помогла Степке.

Только в половине шестого Степка постучал в дверь сорок восьмой квартиры. Еще поднимаясь по лестнице на пятый этаж, он старался себе представить, как живут Таня и ее родители. Наверное, у главного инженера завода комната громадная, как школьный физкультурный зал. На окнах занавески. Посередке стоит большой круглый стол, и Танины отец и мать, сидя за ним, разговаривают только по-немецки.

Дверь отворила Таня. Увидав Степку, она вспыхнула от радости.

Вместо громадной комнаты Степка очутился в маленькой прихожей и неуклюже затоптался на месте, вытаскивая из кармана сверточек с духами «Осень».

– Это тебе… Подарок… – проговорил он в смущении.

– Спасибо, – сказала Таня. – Только зря. Не надо было. Хорошо, что пришел. – Она понюхала сверток. – Ой! Духи… Ну, ты уж совсем…

И Степке было приятно оттого, что серые глаза ее светились теплой радостью.

– Идем, – сказала Таня и потянула его за руку. – Не стыдно опаздывать? – добавила она с укоризной. – Все уже собрались. Слышишь?

Она приложила к губам палец, и Степка прислушался. Откуда-то доносились голоса, хохот, потом все на мгновенье смолкало и снова раздавался смех.

– В «города» играют, – объяснила Таня. – С папой. Он всех нас победил. Один Женька еще держится. Идем!

И, схватив Степку за руку, она потащила его за собой.

В комнате, куда они вошли, было очень светло. Под потолком горела яркими лампами люстра из трех опущенных книзу плафонов. Ребята, сидевшие на стульях и на диване, даже не обратили внимания на появившихся Таню и Степку, настолько все были поглощены игрой.

– Милан! – воскликнул Женька, привскочив на стуле.

– Након-Паном, – помедлив всего секунду, ответил плотный плечистый человек, сидящий в кресле у небольшого письменного столика. Это был Танин отец.

Оля, примостившись у столика, торопливо стала листать страницы географического атласа.

– Таиланд… Таиланд… А тут нет Таиланда.

– Посмотри – Индокитай, – посоветовал инженер Левченко.

Оля опять начала листать странички.

– Ага! Вот! Страница сто пять. Таиланд… Нету.

– Да ну? – удивился Танин отец. – Не может быть!

На лице у Женьки появилось торжествующее выражение.

Но инженер сам взял книжку, полистал и сказал:

– Вот он где, на девяносто шестой странице, где карта Вьетнама.

– Верно, есть, – подтвердила Оля. – Након-Паном.

На лбу у Женьки выступили капли пота.

– Папа перед игрой сказал, что будет называть города только с окончанием на букву «м», – зашептала Таня Степке.

Наверно, у Женьки в запасе больше не было городов, начинающихся с буквы «м».

– М-магнитогорск… – пробормотал он неуверенно.

– Уже говорили, – сказал Костя.

Зажицкий и сам помнил, что «Магнитогорск» уже говорили.

– Тогда… Тогда… Мадрид.

– Тоже говорили.

– Когда говорили? Когда?

– На «Мадриде» Пончик вылетел!!

– Ну, тогда… – Женька шмыгнул носом и вдруг обрадованно подпрыгнул. – Манчестер!

– Ром, – быстро назвал новый город Танин отец.

– Нет такого города! – тотчас же загремело кругом. – Рим есть, а Рома нет… А Рим вы сами уже говорили!

Оля лихорадочно листала географический атлас.

– Есть и Рим и Ром, – засмеялся инженер Левченко. – Только Рим – в Италии, а Ром – в Соединенных Штатах Америки.

– Есть Ром, – сказала Оля с удивлением.

Зажицкий надолго задумался.

– Мурманск – говорили, Москва – говорили, Мариуполь… Магдебург… Нету больше городов на «м», – сдался он. – Штук сто уже, наверно, сказали.

– Нету? – переспросил Танин отец. – Да ну?

– А разве есть? – удивился Вовка.

– Конечно. Хотите, я назову десять городов на букву «м»?

– Наверно, опять какие-нибудь иностранные, – сказал Женька.

– Нет, зачем же. И у нас в стране еще много осталось городов, названия которых начинаются с буквы «м». Магадан, Мга, Мариуполь, Мама, Мензелинск… – Он считал, загибая пальцы. – Молодечно, Мстиславль, Мосты, Мелекес, Медногорск… Десять. Хватит?

– Вот это да! – только и произнес Женька.

– Но все-таки я себя победителем не считаю, – вдруг сказал Танин отец. – По правде говоря, я уже истощил все свои запасы городов, которые кончаются на букву «м». Так что еще одно последнее усилие, мой друг Евгений, и я бы сдался. Честное слово.

– Ну, что вы, – скромно ответил Женька. – Вас победить нельзя.

В эту минуту у двери раздался звонок.

– Это мама пришла! – закричала Таня, бросаясь в коридор.

– Ну, раз пришла хозяйка, – сказал инженер Левченко, – значит, надо кончать игры. Пошли встречать.

Он быстро встал и легко, как ходят только очень молодые люди, зашагал к двери. И ребята бросились за ним.

В прихожей снимала с себя пальто невысокая худенькая женщина, поразительно похожая на Таню. У нее были такие же, как у Тани, большие серые глаза и такие же золотистые волосы. Только у Тани они были заплетены в две косички, а у ее мамы уложены на затылке тугим тяжелым узлом.

– О! Собрались уже гости! – звучным чистым голосом сказала она и улыбнулась.

– Мы уж тут совсем расщелкались зубами, – сказал Танин отец. – Чайник кипеть устал.

– Вот это кстати. Я тоже умираю – хочу чая. Ну давайте все в столовую.

– Сюда, сюда! – уже звала Таня, распахивая дверь.

За дверью оказалась большая комната. Здесь стоял стол, а на столе Степка увидел чашки, тарелки, вилки, ножи и посередине – большущий пирог с румяной выпеченной цифрой «13». Тане исполнилось тринадцать лет.

– Ну, прошу гостей к столу! – пригласил инженер Левченко.

За стол усаживались молча. Но понемногу стеснительность прошла. Зазвякали ложечки в чашках, и пирог под руками Таниной мамы вмиг оказался нарезанным на аккуратные треугольные ломти. А Пончик даже до того расхрабрился, что украдкой вытер о скатерть руки. Впрочем, это не ускользнуло от внимания Оли, и она толкнула Вовку локтем.

После чая стол отодвинули к стене, и Алексей Макарович – так звали Таниного отца – включил радиоприемник. Засветился зеленый огонек.

Танина мама предложила поиграть в «буриме». Никто не знал, что такое «буриме», и Таня объяснила, что это стихи, написанные на уже готовые рифмы.

– Ну! Это легко! – сказал Вовка. – В стихах самое трудное – это рифму подобрать. Я уже пробовал сочинять стихи. Ничего не вышло.

– Много ты понимаешь! – ответил Женька.

На небольших листках бумаги все записали рифмы: «рожденье», «стихотворенье», «пирог», «мог», «чаю» и «желаю».

– За лучшее стихотворение будет премия! – объявила Танина мама.

Степка никогда не писал стихов. И, сколько ни бился, у него ничего не получилось. Зато у Женьки и у Алексея Макаровича стихи вышли замечательные. Женька написал так:

 
Я нашей Тане в день рожденья
Дарю свое стихотворенье.
Такой ты испекла пирог,
Что я его доесть не мог!
Так сладок он, что нынче к чаю
Одной горчицы я желаю.
 

А у Алексея Макаровича стихи получились такие:

 
Друзья мои, какое в день рожденья
Смогу я сочинить стихотворенье?
О том, что на столе стоял пирог?
Но чтоб его хвалить, я слов найти не мог.
И от души сейчас, напившись чаю,
Я нашей Тане счастья пожелаю.
 

Премию Танина мама присудила Женьке. Потому, что он сохранил все рифмы. А Алексей Макарович вместо «желаю» написал «пожелаю». Да он и сам признал себя побежденным.

Танина мама на минутку вышла из комнаты и вернулась с большой книгой в руках. Это был однотомник Пушкина, который она и вручила Зажицкому.

Степка разорвал бумажку со своими стихами в клочки. Он наотрез отказался их прочесть. Ну, что поделать, если у него нет поэтического таланта!

– Зря ты разорвал, – с сожалением сказала Таня. – Наверно, у тебя получились очень хорошие стихи.

– Ну да, хорошие! – уныло отмахнулся Степка.

– Ну, а теперь танцы! – воскликнул Алексей Макарович и, подойдя к Таниной маме, с поклоном пригласил ее на вальс, который в это время зазвучал из радиоприемника.

– Какая у тебя мама! – сказал Степка Тане, с восхищением глядя, как закружились по комнате Алексей Макарович и Танина мама.

– Какая? – весело спросила Таня, заглядывая ему в лицо блестящими глазами.

– Молодая, – сказал Степка.

– А папа?

– И он тоже… Совсем как молодой…

К Тане подбежал Костя и пригласил ее танцевать. Они тоже закружились в вальсе. А Степке вдруг сделалось отчего-то грустно. Он танцевать не умел и, отойдя в сторонку, уселся на диван.

Кончился один танец, начался второй. Женька танцевал с Олей, Слава Прокофьев – с Пончиком, а Костя – по-прежнему с Таней. Он, будто нарочно, так и норовил пройти с ней в танце поближе к Степке.

Внезапно, очутившись рядом с диваном, на котором сидел Степка, Таня сказала:

– Извини, Костя… Я устала. Я лучше немного посижу.

И она села рядом со Степкой, оставив растерявшегося Костю посреди комнаты.

– Ты не умеешь танцевать? – спросила она Степку, у которого почему-то громко и часто забилось сердце.

– Нет, не умею, – сказал он.

– Давай я тебя научу. Это легко.

– Я не научусь. У меня слуха нет.

Таня внимательно взглянула на него и вдруг сказала быстро, словно торопилась скорее выговориться:

– Ты, по-моему, Степа, просто очень скромный. Ты всегда такой? Ты просто… Ты просто… – Она покраснела и докончила: – Ты самый, самый хороший из всех ребят. И только сам этого не понимаешь…

Таня замолчала и закусила губу, словно вдруг пожалела о словах, которые вырвались у нее. И так сидели они молча, как будто сговорились послушать музыку. А музыка звучала печально и тихо. Но Степке не было грустно. В нем самом, будто бы где-то внутри, тоже тихая и певучая, чуть слышно звучала музыка.

По комнате кружились пары. Тень от абажура прятала углы в мягкой полутьме. И вдруг Степка вздрогнул. Взгляд его случайно упал в тот угол, где сидел Костя. Гвоздев смотрел на него, насупившись, с непонятной злостью.