Текст книги "Первый особого назначения"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

При упоминании об уколе Степке стало не по себе. Но он, не моргнув глазом, кивнул:

– Хорошо. Я приду.

– И я приду, – решительно объявила Таня.

Доктор усмехнулся.

– Ну, в таком случае я сдаюсь…

Глава девятая

Красный уголок был полностью отремонтирован. Оклеенная голубыми обоями комната стала казаться выше и просторнее. Солнечные лучи лились сквозь чисто вымытые стекла. Сияли блестящей масляной краской рамы и двери. Выкрашенный пол блестел, словно каток.

Отрядная за несколько дней превратилась в уютную комнатку. Ребята сами сколотили скамейки и небольшой столик. Впрочем, для начала и эта мебель была хороша.

Яков Гаврилович, придя в уголок после того, как ребята покрасили пол, раз пять прошелся по доске, перекинутой через всю комнату – от входной двери до двери в кладовку. Эту Доску положили, чтобы не ступать на не просохшую еще краску. Яков Гаврилович ходил по ней, балансируя руками, как канатоходец, и, поцокав языком, сказал только:

– Ну и ну!

Столпившись в дверях, не переступая порога, ребята смотрели, как он ходит. Стояли и смотрели на Якова Гавриловича и Андрей с Тихоном Фомичом.

Вернувшись к двери в шестой раз, Яков Гаврилович вышел и стал подниматься по ступенькам. За ним двинулись и ребята. Во дворе он торжественно оглядел обступивших его «мастеров» и сказал:

– Спасибо вам, товарищи пионеры, от имени нашего домового комитета. Вам, Андрей Трофимович, особое спасибо. И вам, Тихон Фомич, тоже… – Затем он уже не торжественно, а деловито добавил, обращаясь к одному Тихону Фомичу: – Послезавтра заходите. Как договорились, все будет исполнено.

Старый мастер наморщил лоб и задумчиво пощипал бородку.

– Хочу заявленьице сделать, – откашлявшись, сказал он.

– А как же, конечно… – Яков Гаврилович несколько раз кивнул головой. – И заявленьице и счетик приложите. Это уж, как водится, для бухгалтерии…

– Не об том речь, – насупился Тихон Фомич и нетерпеливо повел плечом, словно удивляясь бестолковости начальника ЖЭКа. – Хочу устно заявленьице сделать. Оплаты мне никакой не надо. Отказываюсь.

Яков Гаврилович вытаращил глаза.

– Как? – переспросил он, уставясь на старика.

– Вот так, как сказал. Считайте, что для общественности… Как они… – Старик покосился на ребят, на Андрея и с гордостью добавил: – Для двухлетки.

– Видал? – шепотом сказал Женька, подтолкнув Степку локтем. – Перевоспитали.

Сообразив, что Тихон Фомич говорит всерьез и совсем не шутит, Яков Гаврилович засуетился.

– Да как же так? Это… это выходит… Да вам… Вас за такое… Надо благодарность вам…

– Мне благодарности не требуется, – медленно и даже как будто сурово сказал Тихон Фомич. – А вот они… – Он опять покосился на ребят. – Они, правда, постарались.

– Нет, нет, – закрутил головой Яков Гаврилович. – Это надо отметить…

– Да что там! – вмешался Андрей. – Обычное дело. Работал человек на благо общества… Ничего удивительного. А вы уж, Яков Гаврилович, готовы к награде представить. Все правильно. А Тихону Фомичу – спасибо.

…Итак, работа была позади. На два дня, пока просохнет краска, Андрей объявил отдых.

– А там, – добавил он, – снова за дело. Кают-компанию надо все-таки оборудовать. Да и мебель кое-какую для нашей отрядной смастерить не худо.

– А газета! Газета! – закричал Женька. – Заявляю официально, как редактор стенной печати: газету надо выпустить срочно!

Никому не хотелось отдыхать. Все уже привыкли с утра собираться вместе и работать. Поэтому было решено завтра же начать оборудование «кают-компании» и приступить к выпуску стенгазеты «Шило».

Бумагу для стенгазеты принесла из дома Оля Овчинникова – выпросила два листа у старшей сестры, которая училась в техникуме. Краски и кисточки раздобыл Андрей.

Когда высохли покрашенные полы, рамы и двери, Яков Гаврилович пришел в красный уголок в сопровождении пожилого мужчины строгого вида и молодой женщины в сером костюме и больших очках: это были представители райисполкома. Они осмотрели стены, потолки, потрогали пальцами рамы и ушли. И с тех пор начальник ЖЭКа в красный уголок не заглядывал. Отремонтированная комната пустовала. Впрочем, ключ от нее был у Андрея, и приходить в отрядную – бывшую кладовку – можно было в любое время.

И вот, лежа на полу, на животе в этой пустой комнате, Кузя Парамонов старательно выводил на чистом листе плотной бумаги большую зеленую букву «ш». Перед ним на газете были разложены краски, кисточки и стоял стакан с зеленоватой мутной водой. Вертикальные палочки у буквы «ш» торчали вкривь и вкось, и вся буква походила на изображение зеленого забора, на который нечаянно наехал автомобиль. Кузю единогласно выбрали художником, потому что брат у него работал маляром. Кузя проклинал и бумагу, и краски, и злосчастную букву, и свое злополучное родство. Мало того, что его выбрали художником, хотя он совершенно не умел рисовать. Мало того, что ему поручили написать название, стенгазеты «Шило», но потребовали еще, чтобы он непременно изобразил это самое шило, а на его острие насадил пьяницу, хулигана, сплетницу и «злостного неплательщика за квартиру» – это была личная просьба Якова Гавриловича.

Справившись кое-как с буквой «ш», Кузя тоскливо посмотрел на распахнутое окно. Со двора доносились задорные возгласы, смех, стук топора, мягкое пофыркиванье пилы… Там ребята сооружали «кают-компанию».

С тоскою прислушивался Кузя к их веселым голосам. Сердито взглянув на букву «ш», он вздохнул и принялся за «и». Хотя буквы получались и кривые, но с ними все-таки можно было сладить. Шило он, пожалуй, тоже мог бы изобразить. Но как быть с пьяницей, скандалистом, хулиганом, сплетницей и вдобавок со злостным неплательщиком? Пьяница – это еще куда ни шло: красный нос, в руке бутылка… Можно даже синяк под глазом… Хотя нет. Синяк лучше хулигану. А можно и тому и другому. Синей краски хватит… Но как нарисовать сплетницу? Или злостного неплательщика?..

Кузя со злостью вывел первую палочку в букве «и» и от огорчения провел ее так далеко, что она возле нарисованного «ш» стала походить на долговязого Олега рядом с толстым Вовкой Пончиком. Несколько секунд Кузя в немом изумлении смотрел на палочку, а потом встал и решительно направился к двери.

Двор был залит солнцем. Сиреневая прохладная тень окутывала только тот угол двора, где под двумя раскидистыми кленами работали ребята. Пончик старательно отмеривал доски клеенчатым портновским сантиметром. Этот сантиметр он принес из дому и никому не давал. Женька с Олегом переносили доски к скамье и отпиливали по Вовкиным меткам. После этого доски переходили к Косте. Единственным рубанком он обстругивал их на двух наспех сколоченных козлах. Мишка Кутырин старательно обтесывал топором толстые чурбачки – ножки будущих стола и скамеек. Степка и Таня выкапывали ямки, в которые эти чурбачки надлежало вкопать. Шагая через двор прихрамывающей походкой, Кузя видел, как Таня, должно быть шутки ради, подхватила своей лопатой кучу земли и со смехом швырнула в ямку, которую рыл Степка. Тот ловко поймал лоток Таниной лопаты и стал тянуть к себе. Оба хохотали.

– Степа! – окликнул Данилова Костя. – Посмотри, хорошо получается или нет?

Степка с удивлением взглянул на Гвоздева. Разве он больше Кости понимает, хорошо или нет обструганы доски? Вообще Степка все чаще стал замечать, что Костя не может оставаться равнодушным, если видит, как он разговаривает с Таней. Не нравится ему, что ли, что Степка с ней дружит? Почему?

– Ничего, – сказал Степка, подойдя к Косте и потрогав шершавую доску. – Хорошо получается.

Ребята тотчас же обступили Костю, словно он позвал не одного Степку, а всех. Все принялись гладить доску ладонями, и Вовка немедленно занозил руку. Он захныкал, будто бы под кожу ему вонзилась не крохотная щепочка, а целое бревно.

– Давай я вытащу, – сказала Таня, вынимая из отворота кофточки иголку. – Да не дергайся! – прикрикнула она. – Степка, подержи его за руку.

Она быстро подцепила занозу кончиком иголки, выдернула и взглянула на Вовку с насмешкой.

– Вот неженка!

– И ничего я не неженка, – надулся Вовка. – Мне и не больно даже было.

– Не больно! – фыркнул Олег. – А сам хныкал.

– А с тобой не разговаривают! – покраснев, огрызнулся Вовка. – Не знаешь, а тоже… критику наводишь. Такая заноза, если хочешь знать, может залезть в тело и начнет там ходить. Дойдет до сердца и воткнется. Очень просто даже умереть можно.

Женька засмеялся.

– Ой, Пончик! – хохотал он. – Жалко, что Таня вытащила занозу! Вдруг она тебе в язык бы впилась! Предлагаю специально занозить Пончика! Кто «за»?

Вслед за Женькой все стали смеяться над незадачливым Вовкой. Только Кузя стоял, хмуро поглядывая на развеселившихся ребят, видно дожидаясь, когда хохот прекратится.

– А вот и наш Репин! – закричал Женька, заметив его. – Ну что? Насадил на шило неплательщика?

– Никого я не насадил, – дрогнувшим голосом сказал Кузя. – И рисовать я больше не буду. Только всю бумагу испорчу.

– Как это испортишь? – с веселой угрозой воскликнул Зажицкий. – Кто тебе позволит? Наша общественная бумага, а ты…

– Пускай общественная, – упрямо мотнул головой Кузя. – Я не умею рисовать. Говорил ведь, что не умею. Сам рисуй, если хочешь.

Застенчивый, молчаливый Кузя был неузнаваем. Сообразив, что Парамонов всерьез отказывается рисовать, Женька растерянно обернулся к Степке.

– Это что же? А как же газета?

Но начальник штаба молчал. Молчали и остальные. Да и что можно ответить? Был бы Андрей, уж он непременно что-нибудь придумал. Но он с сегодняшнего дня уже ходил на работу. В восемь часов его всем штабом провожали до завода. «Ну, смотрите, братки, – сказал он, прощаясь с ребятами у проходной, – без меня работать так же, как со мной. Вечером приду, посмотрю, как у вас идут дела».

А вот как они обернулись, дела-то! Правда, доски для «кают-компании» уже почти готовы. Но газета… Степка еще вчера принес от Гриши спаянную рамку. Мест спайки совсем не было заметно. Глухонемой мастер как-то умудрился снять с железа ржавчину и покрасить готовую рамку бронзой. Планки сияли, как золотые.

У Гриши в мастерской перебывали уже все, кроме Пончика. Взять над заболевшим мастером шефство предложил Андрей. За это предложение не голосовал один Вовка, после чего Степка окончательно потерял к нему уважение. Наверно, Пончик просто испугался прививки. Зато остальные ребята вынесли укол безропотно. Толстенький доктор, к которому Степка привел ребят, выпучил глаза от удивления, увидев столько желающих ухаживать за одним человеком, заболевшим гриппом.

– Ну и везет же моему пациенту! – сказал он и велел медсестре ставить воду, чтобы прокипятить шприц.

Дежурили у Гриши по очереди. До обеда – одна смена, после обеда – другая. Впрочем, Степка и Таня забегали в мастерскую вне очереди. Мастер привык к своим «шефам», но беспрекословно слушался только одну Таню. Ей одной удавалось удержать его, чтобы он не вставал. Это было очень трудно. Почувствовав себя лучше на следующий день после посещения доктора, Гриша вздумал взяться за работу. Но Таня заставила мастера лечь в постель. Тогда он пошел на хитрость. Стал работать по ночам. И первым делом запаял принесенные Степкой планки. Ну и попало же ему за это от Тани. Она сердито накричала на Гришу, а он покорно и виновато смотрел на вздрагивающую марлевую повязку, закрывающую Танин рот.

Сегодня с утра в мастерской у Гриши дежурила Оля. Она так же, как и остальные ребята, все, кроме Тани и Степки, чувствовала себя в обществе глухонемого мастера не очень-то уверенно. Степка научил всех нескольким самым простым жестам, которыми можно было бы объясняться с Гришей. Но от волнения и смущения, переступив порог мастерской, ребята все позабывали. Правда, Гриша мог угадывать слова по движению губ. Но этому мешала марлевая повязка. И все-таки никто ни разу не запротестовал, если надо было пойти дежурить в мастерскую.

Каждый день по нескольку раз дежурные растолковывали многочисленным посетителям, что мастер болен. Причем больше всего возмущало ребят то, что посетители все до единого оказывались какими-то бессердечными. «Болен?» – спрашивали они с удивлением, словно Гриша не имел никакого права болеть, раз у кого-то испортилась электроплитка или прохудилась кастрюля. Шефы и не подозревали, что мастер все-таки работает. А он работал. Работал по ночам, тщательно занавешивая окошко.

Рамка для стенной газеты, починенная Гришей, всем очень понравилась. Кузю стали торопить с заголовком. И вот оказывается, что никакого заголовка не будет и надо дожидаться, когда приедет из лагеря Юрка Лютиков.

– Ладно, – сказал Степка. – Подождем, пока Андрей придет. А сейчас давайте дальше работать.

Но не успели ребята снова взяться за топоры и пилы, как рядом раздался насмешливый возглас:

– Видал, Севка? Вот работнички! Команда мастеров класса «мягкий знак».

Возле ворот стояли и смотрели на ребят Севка Гусаков и Лешка Хворин. Лешка хохотал, а Севка стоял молча, и только губы его кривились в презрительной усмешке.

– Смотри, смотри, Севка, – не унимался Хворин, показывая на Пончика, стоявшего со своим сантиметром в руках. – Это у них портной. Доски иголкой будет сшивать.

Было ясно, что ребята пришли, как обычно, чтобы вызвать из дома Гошку.

– Эх, жалко Андрея нет, – прошептал Женька. – Он бы им ответил.

– Ладно, не обращай внимания, – хмуро сказал Степка. – Давайте, ребята, работать. – И он с остервенением вонзил лопату в землю, словно вместо земли перед ним были ненавистные рожи Гошкиных приятелей.

– Лесопилка на дому, – продолжал издеваться Лешка. – Ну и столяры собрались!..

– Сам бы попробовал! – не выдержав, ответил Женька. – Вот бы мы тогда посмеялись.

– Тебя-то могу поучить, – сказал Лешка, внезапно перестав смеяться.

Он вразвалку двинулся к ребятам. Степке в словах его и в движениях почудилась угроза. Наверно, никто не ждал от Гошкиных приятелей ничего хорошего. Все молча глядели на приближающегося Лешку. Мишка Кутырин засопел и насупился. Ростом он был почти с самого Хворина и, вероятно, приготовился стать на защиту Женьки. Однако заступаться ни за кого не пришлось. Подойдя к Косте, Лешка посмотрел на доску, презрительно сплюнул и потянулся к рубанку.

– Ну-ка, дай.

Это прозвучало хоть и грубовато, но дружелюбно. Мишка успокоился и перестал сопеть. Ребята подступили поближе и стали с любопытством смотреть, как Лешка потрогал пальцем лезвие рубанка, как постукал молотком по стальной пластине, как он примерился и ловко начал строгать. «Вж-ж… фр-р-р…», «Вж-ж… фр-р» – зажужжало и зафыркало у него в руках. Желтая стружка, закрученная, как поросячьи хвостики, поползла на траву. Хворин и правда строгал умело.

– Здо-орово!.. – протянул Пончик.

Эта похвала, очевидно, пришлась Лешке по душе.

– А ты думал! – произнес он самодовольно. – У меня отец столяр. Я к этому приучен.

Он гладко обстругал доску сверху, с боков и с удовольствием оглядел ее, наклонив голову чуть-чуть набок. Потом взглянул на ребят, и Степка увидел, что глаза его, всегда тусклые и сонные, сейчас блестят.

– Ну что? Видал? – спросил он у Кости. – А ну давай тащи другую.

Севка Гусаков давно уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Увидав, как Олег и Мишка с готовностью положили перед приятелем еще одну доску, он крикнул:

– Хватит тебе, Лешка, ерундой-то заниматься!

Но Хворин даже не посмотрел на него, а только сказал:

– Обожди! Еще одну!

Он снова примерился. Рубанок на мгновение повис над доской, словно выбирая удобное место, куда бы опуститься… И в этот миг во двор вбежала запыхавшаяся Оля. Лицо ее было красно от быстрого бега. Марлевая повязка болталась на шее.

– Ребята! – закричала она задыхаясь. – Степка, Таня! Скорее! Надо доктора позвать! Грише плохо!

Глава десятая

Совсем не обязательно было мчаться к Грише целой толпой. Но бывает так, что рассудок отстает от ног. Только секунду Степка стоял в оцепенении и смотрел на трясущиеся Олины губы, а потом, сорвавшись, бросился прочь со двора. За ним, побросав инструменты, кинулись Таня, Женька, Костя, Мишка и Олег. Оля тоже побежала. И во дворе, возле наваленных грудой досок, возле вырытых ямок и недоумевающего Лешки остались Севка, Кузя и Пончик.

Лишь на улице, опомнившись, Степка остановился.

– Костя, – сказал он. – Ты беги с Олей в поликлинику. А мы – к Грише…

Гвоздев кивнул и пустился в противоположную сторону. Оля едва поспевала за ним. Степка, Таня Женька, Мишка и Олег побежали дальше.

По дороге Оля на бегу рассказала Косте, что произошло. Она варила суп, когда Гриша встал и начал чинить электрический утюг.

– Там такая змейка в утюге, как белый червяк, вся длинная и такими кольчиками, кольчиками… Я ему говорю, чтобы ложился, а он не слушается… Только смеется. А потом… Ой, Костя!.. Потом он потянулся к полочке – щипцы достать…

– Какие щипцы?

– Ну, такие черные, большие… Плоскозубцы…

– Плоскогубцы.

– Ну, плоскогубцы. Он их взял… И вдруг как схватится за сердце! И упал!.. Я его еле до кровати дотащила…

Пока Оля и Костя мчались к поликлинике, «шефы» толпой ворвались в каморку глухонемого мастера и только тут отдышались. Степка, пройдя на цыпочках, осторожно заглянул за фанерную перегородку. Гриша лежал на койке и тяжело дышал. Ворот рубахи на его груди был надорван. И, может быть, впервые Степка только сейчас почувствовал, как душно здесь, в этой тесной узенькой комнатушке.

– Ну что? Живой? – спросила Таня, заглядывая за перегородку из-за Степкиного плеча.

– Живой. Дышит…

– Ясно, у него осложнение после гриппа, – сказал Женька. – У меня папа чуть не умер. Сердечный припадок был.

– А что твоему папе делали? – спросил Олег. – Мы, может, без доктора, сами…

– Нет! – решительно возразил Степка. – Доктора надо подождать.

Не зная, что делать и для чего они все сюда прибежали, ребята мялись у двери, поглядывали в окошко, тихонько переговаривались. Таня предложила было положить Гришу поудобнее, но Женька, сделав страшные глаза, сказал, что человека с больным сердцем нельзя даже переворачивать с боку на бок.

Неожиданно во дворе зафыркал автомобиль. Мишка выглянул в окно и с завистью пробасил:

– Ишь, на машине прикатили!

Действительно, из голубого «Москвича», на котором было написано красными буквами «Неотложная медицинская помощь», вылезли Оля, Костя и высокий хмурый человек в белом халате и белой полотняной шапочке.

Очевидно, по дороге Костя и Оля рассказали доктору про Гришину болезнь и про ребят, взявших над ним шефство, потому что тот нисколько не удивился, увидев в тесной каморке мастера пионеров. Он только с неудовольствием оглядел стены комнатушки и покачал головой.

За перегородку доктор никого не пустил. Он один что-то делал там. Но любопытный Женька все же ухитрился подсмотреть, что он делает, и, отойдя от входа за перегородку, шепнул:

– Сердце выслушивает.

Доктор довольно долго оставался рядом с Гришей. Затем, выйдя, он снова оглядел стены каморки, опять покачал головой и сказал:

– Неподходящая кубатура для сердечного больного. – Потом, посмотрев так же хмуро на ребят, он добавил: – Вот что я вам скажу, молодые люди. Положение серьезное. Если уж вы шефы, то шефствуйте как следует. Вставать, волноваться вашему больному никак нельзя. Ходить сюда можно по одному, по два…

– А мы и ходили по одному, по два, – возразил Степка.

– И все-таки он у вас не выдержал постельного режима, – строго взглянув на него, проговорил доктор.

Все посмотрели на Олю, и она покраснела.

– Ну ладно, так решим, – сказал доктор. – Навещать его навещайте. Но помните: встанет – умрет. Лежать, только лежать.

Врач выписал Грише лекарство и ушел. Заурчал, зафыркал автомобиль во дворе. Наступила тишина.

– Надо в аптеку сходить, – первым нарушая молчание, сказал Степка.

– Я схожу! – мгновенно откликнулась Оля, словно только и ждала этих слов. Она чувствовала себя очень виноватой за то, что позволила Грише встать.

– Ладно, – кивнул Степка. – Иди ты. А ты, Таня, оставайся здесь. И Мишка пусть останется.

Это решение начальника штаба все признали правильным. Таню Гриша слушался беспрекословно, а сильный Мишка Кутырин в крайнем случае мог ей помочь.

Таня тотчас же принялась хозяйничать. Мишка, которому, видно, совсем не хотелось оставаться, с тоскою вздохнул, но спорить со Степкой не стал.

– Вы мне на переменку кого-нибудь пришлите, – только напомнил он.

– Пришлем, – пообещал Степка. – Пошли, ребята.

Пока шли назад, во двор, Степка был задумчив. «Сердце, сердце… – размышлял он. – И отчего это оно болит? Наверно, оттого, что много-много приходится переживать в жизни человеку. Вот хоть Гриша!.. От такой жизни, какая была у него, ясное дело, сердце станет совсем никудышное. И что бы взять да изобрести для человека какое-нибудь искусственное сердце. Из железа!.. Чтобы покрепче. Нет, из железа нельзя – заржавеет. Из золота или серебра. Или из нержавеющей стали…» Эта мысль так ему понравилась, что он даже улыбнулся.

– Олежка, – спросил он, – а как ты думаешь, сделают когда-нибудь человеку искусственное сердце?

– Когда-нибудь! – фыркнул Треневич. – Уже делают. Я сам читал в журнале. Из пластмассы. И кровеносные сосуды делают…

Ребята вошли во двор и остановились в воротах, недоуменно озираясь. Двор был пуст.

– Наверно, ребята в красном уголке, – сказал Костя. – Газету, наверно, рисуют.

– А где наши инструменты? – закричал Треневич.

На земле возле разбросанных досок в куче стружек, опилок и щепок валялись только две лопаты. Топор, рубанок, молотки, пила, стамески – все исчезло. В эту минуту раздалось кряхтенье, и из-за кучи досок вылез взлохмаченный красный Пончик.

– Один есть, – обрадованно сказал Женька.

– А Кузя где? – спросил Степка смущенно отряхивающегося Вовку. – Где наши инструменты?

– Инструменты Гошка утащил, – сообщил Пончик. – Гошка и его ребята. А Кузя за ним побежал.

– А ты?

– Я остался. Я сторожить остался.

– Хорош сторож! – возмущенно воскликнул Олег.

– Что же мы будем делать без инструментов? – растерянно спросил Костя.

– Я говорил, говорил! – с жаром сказал Женька. – Не надо было этого Лешку близко подпускать! А то растаяли, как Снегурочки. На, Лешенька, построгай, поработай… Вот он и поработал!

– А Тпруневич с Мишкой еще досочку перед ним положили, – ядовито напомнил Вовка. – Пожалуйста, Лешенька, вот тебе…

– А ты? А ты?! – заорал Треневич. – Ты сам тоже!.. «Здорово!» Нашел кого хвалить!

– Будет вам, – сумрачно остановил мальчишек Костя. – Надо решать, что делать.

– Андрею надо сказать – вот что, – решительно объявил Степка. – И в милицию пойти. Это Гошке так даром не пройдет.

Не успел он выпалить все это, гневно сжимая кулаки, как в воротах показался командир отряда. Наступил час обеденного перерыва, и Андрей шел домой.

– Ну, как работа идет, мастера? – весело окликнул он ребят. – Почему невеселые?

Обступив Андрея, ребята наперебой стали рассказывать обо всех происшествиях этого злополучного дня – и о Гришиной болезни, и о том, как Лешка ловко стругал и как потом вместе с Гошкой и Севкой Гусаковым стащил инструменты.

– Ну и отряд! – с неодобрением покачав головой, сказал Андрей. – Ну и штаб! Девять человек с тремя мерзавцами справиться не можете.

– Мы… мы к Грише побежали… – смущенно ответил Степка. – Конечно, надо было бы кому-нибудь одному… или двоим… Но Оля прибежала, как закричит… Ну, мы все туда и помчались.

– Ну ладно, – сказал Андрей. – Отставить обед. Будем искать наши инструменты.

– Наверно, Кузя знает, – сказал Пончик. – Он за ними побежал.

– Кузя? Вот молодец!

– Я тоже хотел побежать, – продолжал Вовка. – Но ведь надо же было остаться сторожить.

– Помалкивал бы лучше, – оборвал его Олег. – Сторож!

– Смотрите! – вдруг закричал Женька. – Кузя идет! И Лешка с ним!

Все разом обернулись к воротам. По двору к ребятам шли Кузя Парамонов и Лешка Хворин. Лешка нес пилу, топор и рубанок. В руках у Кузи были молотки и стамески.

– Принесли! Принесли! – завопил Вовка, бросаясь им навстречу. – Все здесь! И молотки и топор!..

– Вот, возьмите, – сказал Лешка, кладя на скамейку инструменты. Рукав рубашки на плече у него был разорван. Под глазом красовался радужный синяк.

Ребята и Андрей молча смотрели на него.

– Ух, он с ними и дрался! – возбужденно воскликнул Кузя. – Севке нос разбил. В кровь. А Гошка ему вон синяк поставил… Зато все инструменты отнял. А Гошка с Севкой ушли. Грозятся. Говорят: лучше не попадайся.

– Ладно, я пойду, – сказал Лешка. – До свиданьица…

– Да куда же ты пойдешь? – остановил его Андрей. – Тебе рукав сперва зашить надо. И свинцовую примочку на синяк поставить.

– Ладно, – уныло махнул рукой Лешка. – Так сойдет.

– Нет уж, – Андрей решительно взял его за локоть. – Ты нам помог, и мы тебе поможем. Идем ко мне, там разберемся что к чему. А вы, – обернулся он к ребятам. – Тоже идите обедать. А вечером, когда с работы приду, обсудим все это происшествие.

Он ушел вместе с Лешкой. А Кузя принялся рассказывать, что произошло после того, как все убежали к Грише.

Оказывается, вскоре после ухода ребят во дворе появился Гошка. Он подошел к Лешке, все еще стоявшему с рубанком в руке, пихнул ногой готовые для стола и скамеек доски, вырвал у Хворина рубанок и сказал:

– Ничего вещичка! Рубля полтора на базаре дадут!

– Это ихний, – проговорил Лешка, указав на стоявших молча Кузю и Вовку.

– Был ихний, а будет наш, – объявил Рукомойников. – А ну, кореши, забирай это барахло.

Севка быстро сгреб в кучу молотки, топор с пилою, Гошка подхватил стамески.

– Брось, Гошка, – принялся уговаривать его Хворин. – Попадет.

– Это от кого? – запетушился Рукомойников. – Это от них попадет? – Он с презрением сплюнул в сторону Кузи и Пончика. – Если только слово скажут, я им… – и он показал ребятам громадный кулак.

После этого Гошка и Севка с инструментами в руках пошли к воротам. Лешка двинулся за ними.

– Оставь, Гошка, – повторял он. – Чужие ведь.

Когда парни скрылись за воротами, Кузя будто очнулся.

– Бежим за ними! – крикнул он Вовке. – Надо посмотреть, куда они их денут.

– Ну, вот еще, – отмахнулся Пончик. – Они нам таких навесят…

Кузя только рукой махнул и, прихрамывая, побежал за Гошкой и его приятелями.

Гошка и Севка шли по улице в сторону базара. Лешка шагал за ними и, наверно, уговаривал Рукомойникова вернуть инструменты. Очевидно, Гошке это надоело. Он обернулся, что-то сказал Хворину и наотмашь ударил его по лицу. Из подъезда дома Кузя видел, как Лешка кинулся на Рукомойников а, как сбил с ног Севку Гусакова. Потом уже ничего нельзя было разобрать в клубах поднявшейся пыли. Из ворот выскочил дворник. Залился трелью милицейский свисток. Несколько прохожих бросились разнимать дерущихся ребят. И когда пыль осела, Кузя увидел удиравших Гошку и Севку и Лешку Хворина, сидевшего на мостовой среди брошенных инструментов.

– Ну, Леха, лучше не попадайся! – издали крикнул Гошка, сворачивая в переулок.

Лешку обступили незнакомые люди. От угла спешил к месту драки постовой милиционер. Кузя торопливо заковылял к толпе, протиснулся к Лешке и сказал милиционеру:

– Это наши инструменты. Нашего пионерского отряда. Их хотели украсть. А Хворин Леша их отнимал.

Милиционер посмотрел на Кузин красный галстук и повеселел.

– Выходит, справедливый бой был!

Какой-то старичок прохожий проговорил:

– До чего дошло! Общественные, можно сказать, пионерские инструменты среди бела дня воруют. Вообще надо бы издать специальный указ…

Он еще что-то говорил насчет «специального указа» и мягкости советских законов, но Кузя и Лешка его уже не слышали. Выбравшись из толпы, они спешили с отвоеванными инструментами во двор.

– Теперь Лешке плохо придется, – глубокомысленно произнес Пончик.

– А давайте его в наш отряд примем, – предложил Кузя. – Тогда уж Гошка его не тронет.

– Так он нас и испугался! – возразил Женька.

– Испугается, – сказал Степка. – Мы заступимся. Лешка сильный. Мишка тоже будь здоров. И Олег – вон какой длинный.

– И Пончику будет специальное задание, – подхватил Женька. – Бегать вокруг и кричать: «Дай ему! Дай ему сильнее!» И вообще, – добавил он, – посмотрю я на вас, какие вы все храбрые, когда Гошки нет. А приди он сейчас, попрячетесь, как Пончик, под доски.

Между тем вопрос о дальнейшей Лешкиной судьбе волновал не только ребят. Сидя в уютной комнатке Андрея Голубева, не притрагиваясь к налитому в тарелку супу, Лешка хмуро водит пальцем по клеенке.

– Что же ты теперь делать будешь? – спросил Андрей.

Лешка пожал плечами.

– Не знаю. К тетке уеду. В Подольск.

– А она ждет тебя, тетка?

– Не. Она меня не любит.

– Зачем же ты поедешь?

– Тут оставаться нельзя. Гошка убьет… А то, может, на целинные земли… Или на «кукурузный фронт»?..

– Целинные земли! Кукурузный фронт! – В голосе моряка звучало нескрываемое негодование. – Да кто тебя туда возьмет? Там герои работают. А ты Гошку испугался.

Лешка покраснел.

– Испугался?! – воскликнул он, заливаясь краской еще пуще. – А как я жить буду? Гошка-то хоть и сволочь, а все же товарищ был. – Лешку словно прорвало. – Он мне денег давал. Откуда я возьму деньги? Отец у меня… Пьяница он… Домой приходить не хочется. А теперь…

Андрей слушал Лешку сочувственно, глядя на него из-под насупленных бровей.

– Вот что я тебе скажу, Леша, – проговорил он. – Глупостей не делай. Ну, сам посуди. Как ты в Подольск поедешь к тетке, которая, как ты говоришь, видеть тебя не хочет? Оставайся здесь. Я сегодня поговорю в комитете комсомола. Устроим тебя в ремесленное училище. А если хочешь – сразу на завод. Работа найдется. Будешь и работать и учиться.

– Не смогу я, – вздохнул Лешка. – Силенок не хватит. – И, криво, с грустью усмехнувшись, он постукал себя пальцем по лбу.

– Хватит. Я помогу. И не жалей, что потерял такого товарища, как Гошка. Этот товарищ до добра не доведет. А товарищей теперь у тебя много будет. Весь наш отряд. Кстати, мы в отряд принимаем тех, кто какой-нибудь полезный поступок совершит. А ты сегодня уже его совершил. Отстоял наши инструменты.

– Я им доску обстругал, – оживившись, вспомнил Лешка. – Они ведь стругать-то не умеют. Умора!.. А я… отец у меня… – Лешка понурился и тихо закончил: – Он ведь столяр… был… хороший. А как мать умерла, так пить начал. Не работает почти совсем.

– Знаешь, что? – сказал Андрей. – Давай так. Если хочешь, живи пока у меня. Хоть и тесновато, но для тебя места хватит. А потом устроим в общежитие при заводе. Начнешь ты, Лешка, самостоятельную жизнь. Хорошее это дело.

– В общежитие? – Хворин вскинул на Андрея заблестевшие глаза. – А можно?

– Все можно, Леша, если хочешь чего-нибудь в жизни добиться. Ну, а теперь бери ложку и ешь. А то мне уже на работу пора.