Текст книги "Первый особого назначения"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Глава пятнадцатая

Знойный июль был на исходе. И вдруг внезапно повеяло холодом. По небу поползли рыхлые, как весенние сугробы, сизые тучи. Город закутался в дождь, словно в громадную занавеску. По улицам, прижимаясь к тротуарам, угрюмо, беззвучно текли грязные ручьи. На прудах, возле только что законченной лодочной пристани, мокли никому не нужные лодки. Зеленая листва липок и кленов, что росли на Садовой, внезапно запестрела яркими желтыми, оранжевыми, красными пятнами. Никогда еще Степка не видел, чтобы так рано желтели листья на деревьях.

Саня притащил в красный уголок целую охапку больших кленовых листьев и сказал, что из них можно сделать букеты. Букеты, конечно, можно было бы связать и расставить их в банках по подоконникам. Но Оля сказала, что, постояв день-другой, листья сморщатся и завянут.

– Не завянут, – возразил Саня. – Я секрет знаю.

Для пробы один букет из листьев поставили в банку. Мишка Кутырин хотел было налить туда воды, но Саня сказал, что вода не нужна.

И правда, листья простояли день, другой, третий и даже ничуть не сморщились.

– Саня, расскажи секрет, – приставали к ботанику девочки.

– Да никакого секрета нет, – ответил Саня, – Я листья горячим утюгом прогладил. Они всю зиму такие будут.

В тот же день красный уголок украсился пышными букетами из опавших кленовых листьев. Лешка склеил из картона круглые высокие стаканчики. И в красном уголке стало еще уютнее.

Таким нарядным, разукрашенным, будто к празднику, пышными султанами золотых и пунцовых листьев увидели красный уголок Слава Прокофьев, вернувшийся из пионерского лагеря, и Дора с Милой – подружки из ансамбля «До-Ми-Ля». Они только что приехали из Москвы и тотчас же, узнав об отряде, прибежали в красный уголок.

Славка здорово загорел. Еще бы! Почти целых два месяца пробыл в лагере. Но о последних днях лагерной жизни он вспоминал с неудовольствием.

– Как зарядил дождь! Ну! Холодище! Пока от корпуса до столовой дойдешь – весь мокрый…

В Москве тоже стояли холода и лили дожди. Но Дора с Милой сказали, что это пустяки. Наперебой, треща без умолку, рассказывали они о метро, о Красной площади, о широченных московских улицах, где столько автомобилей – жуть! – переходить с одной стороны на другую страшно-престрашно!..

Зато пришлось же поудивляться и поахать Славе, Доре и Миле, когда ребята принялись рассказывать им о своем отряде, о ремонте, уголке, об Андрее и Грише, о разведке во дворах… А когда Степку снова – в который уже раз! – заставили повторить историю про иностранцев – туристов, искателей клада, – Славка, Дора и Мила совсем уж вытаращили глаза.

– Вы нас тоже запишите в отряд, – щебетали девочки. – Мы тоже хотим в разведку ходить.

– И меня примите, – сказал Слава.

Вовка важно усмехнулся.

– Хо-хо! Думаете, так просто? Сперва надо какой-нибудь выдающийся поступок совершить.

– А ты что совершил? – спросил Слава.

– Я?

Вовка, должно быть, совсем уже собрался расхвастаться, но, встретив суровый взгляд Олега, смутился и сказал:

– Мы все работали. И на Ленинской дежурили… Вообще-то можно принять, – добавил он. – Вроде как кандидатами.

Так и записали в отряд новичков – кандидатами.

Рано, очень рано пришла в нынешнем году осень. И как неожиданно пришла! Восьмидесятилетний старичок Василий Михеич, жилец из соседнего дома, каждый день аккуратно заходивший в красный уголок, чтобы почитать газету, говорил, что за всю свою жизнь не помнит такой ранней осени.

Иногда, правда, выдавались и сухие солнечные дни. Они были редки, и потому в такие деньки ребята спешили отправиться куда-нибудь всем отрядом, чаще всего – к монастырю.

В один из таких дней, вернувшись во двор часов в пять, веселые и разгоряченные, они застали возле «кают-компании» Севку Гусакова.

Севка скучными глазами поглядывал на Гошкины окна и время от времени уныло свистел. Увидев ребят, он съежился и посторонился, уступая дорогу. Он молча провожал их взглядом и вдруг окликнул:

– Лешка!

Хворин обернулся. Остановились и замолчали все ребята.

– Поди-ка, Леш! – позвал Гусаков.

– Чего тебе?

– Иди, не бойся.

– А чего мне тебя бояться? – усмехнулся Лешка и неторопливо подошел к бывшему приятелю.

– Останемся, – тихо сказал Степка. – Вдруг подерутся?

Но Гусаков, кажется, не намеревался драться.

– Здоро́во, – кивнул он, когда Лешка приблизился.

– Здоро́во.

– А классно ты тогда плясал, – сказал Севка, и лицо его оживилось.

– Ну, плясал и плясал, – хмуро ответил Хворин. – Говори, что надо?

Хотя Лешка и Севка разговаривали тихо, ребята, насторожившись, слышали каждое слово.

– Слышь, Леша, – сказал Севка. – Правду говорят, будто ты в ремесленное поступил?

– Правда. В общежитии буду жить.

– Слышь, Леша, – спросил Севка. – А мне нельзя? Надоело.

– Чего надоело?

– Да все. Так… – Гусаков неопределенно махнул рукой. – Вот надоело так… Скучно.

– Не знаю, – мотнув головой, ответил Хворин. – Не знаю, примут или нет.

В эту минуту в воротах показался Андрей. Он остановился на миг, словно любуясь этой живописной сценой: Лешка и Севка друг против друга, а неподалеку – ребята, сбившиеся в кучку, с встревоженными лицами.

– Старые друзья встретились! – сказал он, подходя к Лешке и Севке. – По какому поводу конференция?

Увидав командира, ребята окружили его.

– Вот Севка спрашивает, можно ему в ремесленное устроиться или нет, – объяснил Лешка, словно стыдясь, что он остановился и заговорил с Гусаковым.

Андрей внимательно взглянул на Севку.

– А учиться будешь? – спросил он.

– Буду! – с неожиданной убежденностью воскликнул Севка. – Обязательно буду!

– Ладно! Тогда поговорю в комитете, – кивнув, сказал Андрей.

Наступило молчание. Севка поковырял носком ботинка землю и сказал:

– А здорово ты плясал… Хороший концерт.

– Может, ты тоже участвовать хочешь? – вдруг спросил Андрей. – А то мы собираемся еще один концерт устроить – в честь начала нового учебного года.

Степка взглянул на командира удивленно. О концерте разговора еще ни разу не было.

– А что делать? – торопливо спросил Севка.

– Там посмотрим. У нас как раз сегодня обсуждение… – Андрей незаметно подмигнул ребятам. – Заходи в красный уголок.

– А можно?

– Отчего же нельзя?

– Так я… Это… В другом доме… И не на вашей улице живу.

– Мало ли что. У нас в отряде есть ребята и с Почтовой, и с Гоголевской, и с Октябрьской…

Во двор шаркающей походкой вошел Гошка. Его, очевидно, тоже поразила увиденная сцена – Севка, окруженный ребятами.

– Эй, Севка! – крикнул он. – Иди сюда. Дело есть.

Гусаков оглянулся. Потом виновато взглянул на Андрея, на Лешку, на ребят.

– Ну, пошли, братки, – заторопился вдруг командир. – Обсудить надо, что и как.

Вместе с Андреем ребята двинулись к красному уголку. Севка остался посреди двора, растерянно глядя то им вслед, то на шагающего к нему Гошку.

Уже спускаясь по лестнице, Степка обернулся и увидел, как Севка, махнув рукой, побежал. Он бежал за ними, а Гошка стоял, разинув рот и растерянно мигая.

– Ага! Наша взяла! – радостно сказал Андрей.

Глава шестнадцатая

В эти дни посетителей в красном уголке стало больше. А в дождливые вечера их набиралось столько, что не хватало всем места.

Дежурства теперь устанавливались по расписанию. Это расписание – разграфленный листок бумаги с числами и фамилиями ребят – висело в отрядной комнате на стене.

Севка Гусаков прибегал теперь в красный уголок чуть ли не каждый день. Лешка учил его плясать чечетку. Наука Гусакову давалась с трудом – он был очень неповоротлив. Впрочем, Севка оказался неожиданно очень упорным учеником. Он и сам видел, что чечетка у него не получается, но упрямо твердил:

– Ничего. Выйдет.

До начала учебного года оставался еще целый месяц, и репетиции к концерту проходили не в такой лихорадочной спешке, как первый раз.

Очень часто в красный уголок наведывался Гриша. Его здесь ждали. Особенно толстый жилец, рьяный поклонник шашек.

Ребята тоже частенько забегали к Грише – навестить. Но только уже не в мастерскую, а в новую квартиру в доме на Почтовой. Мастерская была закрыта. Гриша начал работать на заводе. По его просьбе Лешка старательно написал объявление на листке картона:

МАСТЕРСКАЯ ЗАКРЫТА

ГРАЖДАН,

СДАВШИХ МЕТАЛЛОИЗДЕЛИЯ

В РЕМОНТ,

ПРОСЯТ

СРОЧНО

ЗАЙТИ ЗА НИМИ

ОТ 6 ДО 8 ВЕЧЕРА

Это объявление Лешка и Степка собственноручно приколотили гвоздями к двери бывшей Гришиной мастерской.

Всего несколько дней Гриша работал на заводе. А как он изменился за эти дни! Прямо не узнать. Раньше, бывало, прибегая в его каморку, Степка часто заставал мастера небритым и хмурым, перепачканным сажей. А теперь! Всегда гладко выбрит, всегда в чистой выглаженной рубашке. Даже сутулая спина его распрямилась, и он казался выше и стройнее. Только руки остались такими же, все в мелкой паутинке въевшейся в кожу металлической пыли и машинного масла. Эту паутинку нельзя было уже смыть никаким мылом.

Ребята, как и прежде, собирались в красный уголок рано утром. Если не было дождя, шли на Ленинскую, в распоряжение старшины Комарова. А если лил дождь и на улицу носа нельзя было высунуть, находилось много дел и в самом красном уголке. Готовились к концерту, подшивали газеты, подметали пол или протирали стекла чистой тряпкой.

Дежурный наводил порядок в шкафу с инвентарем, Шурик, Женька и Лешка трудились над очередным номером «Ракеты», уже третьим по счету. Часто затевали какую-нибудь игру или просто заводили разговор о разных разностях.

Иногда вспоминали о таинственном кладе в подвалах дома номер двадцать. Степка так и не смог отыскать пути в пещеру, когда ребята, несмотря на предостережение Андрея, все-таки спустились в сырое подземелье, запасшись Вовкиным фонариком, свечами, спичками и мотком бечевки.

Часа три блуждали они по мрачным подземным переходам, сожгли все свечи, исчиркали все спички и совсем истощили батарейку в фонаре. Но пещеры так и не нашли. Ни Степка, ни Таня не могли вспомнить, в какой из боковых ходов надо свернуть.

И вернулись искатели сокровищ ни с чем. Только Вовка схватил насморк, и мать на два дня уложила его в постель. Лазить в подвалы она ему строго-настрого запретила. Да и от Андрея влетело и Степке и всему штабу, когда он узнал об этом путешествии. Однако Пончик не успокоился. Он был убежден, что старинный клад лежит где-то там, в глубине подземелья, под каким-нибудь камнем. Он мечтал, когда пройдет насморк, снова туда полезть и тайком копил бечевки, пряча их за шкаф. Бечевок этих он насобирал столько, что их, если связать, хватило бы, чтобы протянуть через весь город – от вокзала до консервного завода.

Стоило завести разговор о кладе, как Вовка начинал волноваться. Женька Зажицкий нарочно заговаривал о сокровищах Генриха фон Гольца, чтобы подшутить над Пончиком.

– А что, Вовка, вдруг на самом деле тот клад все лежит себе и лежит в подвале?

– Конечно, лежит!

– Мы туда обязательно еще раз слазим.

– Вот увидите, найдем!

– Я так и вижу – сундук огромный-преогромный. А в нем – золото… и бриллианты разные. Так и сверкают!.. Пончик, ты бы что сделал, если б клад нашел?

– Я?.. Я бы… Я бы!.. Мороженого купил.

– А еще?

– Еще… еще…

Но тут Женька перебивал Вовку веселым хохотом.

– Ты бы, Пончик, ничего больше купить не смог. Там, в сундуке, денег, наверно, на миллион порций. Съел бы и замерз. А потом лопнул бы. Как бутылка, если в нее воды налить и на мороз выставить!

Вовка страшно обижался на Женьку за такие шутки. Впрочем, ненадолго.

Почти каждый вечер часов в шесть в красном уголке появлялся Андрей. Едва командир переступал порог отрядной комнаты, как ребята тотчас же окружали его веселой гомонливой стайкой. Андрей знал множество чудесных игр, и его прихода ждали с нетерпением. Играли в «морской бой» и в «третий лишний», в «слова», когда из букв одного какого-нибудь слова надо составить новые, и в разные другие игры.

Веселая беготня сменялась сосредоточенной тишиной. А потом снова визг, хохот, возня…

В «слова» лучше всех играли Женька и Шурик. Но Зажицкий оказывался победителем чаще Шурика. На одно-два слова, а все-таки перегонит. Степке под большим секретом Женька открыл, что главное в этой игре – четко, раздельно, большими печатными буквами написать основное слово. А еще лучше – написать его шиворот-навыворот. Тогда все буквы на виду. А напишешь наспех – сам запутаешься.

Севка Гусаков тоже принимал участие в этих играх. Правда, в «слова» он совсем не умел играть. Зато «морской бой» ему понравился.

– «А-6»! – выкрикивал он, прикрывая ладонью листок, где по клеточкам были нарисованы квадратики и прямоугольники «кораблей». – «Д-8»!

К всеобщему удивлению, у Севки оказался настоящий талант к этой игре, и он очень гордился тем, что чаще других выходил победителем.

Но особенно любили ребята слушать рассказы Андрея. Он рассказывал о море и далеких скалистых берегах Курильских островов, о зеленых океанских глубинах и их диковинных обитателях, о боевых кораблях и друзьях-товарищах – моряках-подводниках. Он рассказывал о большой дружбе и о жарком солнце. А за окнами лил дождь, свистал порывистый ветер. И Степке казалось, что сидят они все не в отрядной комнатке рядом с красным уголком, а в тесном кубрике подводного корабля. И бьют в обшивку студеные волны. И не ветер свистит за окнами, а тревожным сигналом подает команду вахтенный: «Приготовиться к бою!».

Испортившаяся погода, дожди и холод беспокоили особенно тех ребят, кто собирался на третью смену уехать в пионерский лагерь. Да и в самом деле! Какая жизнь в лагере, если нельзя ни искупаться, ни сходить в лес за грибами?

– Если будет такая погода, – объявила как-то раз Таня, – я ни в какой лагерь не поеду.

– Зато в Крыму сейчас! – проговорил Вовка и даже зажмурился. – Красота! Я сводку слышал. В Ялте двадцать два градуса.

– Я тоже слышал, – отозвался Женька. – Двадцать два градуса мороза.

– Тепла! Тепла! Объявили: плюс двадцать два!

– Слушай, Пончик, – не отставал Зажицкий. – Поймай для нас акулу. Небольшую. Пуда на два. Мы живой уголок здесь откроем.

– Акулы в Крыму не водятся, – важно ответил Вовка.

– Должны водиться, – сказал Олег. – Если море есть, значит и акулы должны быть.

Разгорелся спор, водятся в Черном море акулы или нет. Никто толком этого не знал. А Женька нарочно кричал то «водятся», поддерживая Олега, то «не водятся», становясь на сторону Вовки.

– Ну, конечно, не водятся! – горячился Пончик.

– Нет, водятся! – хором отвечали Олег и Женька.

– Женька, это нечестно! – вопил Вовка. – Ты же сам сказал, что не водятся!

– Кто сказал? Я? Тебе показалось!

В самый разгар спора пришел Андрей. Узнав, по какому поводу шум, он спокойно подтвердил:

– Акулы в Черном море есть. Небольшие, правда, не такие, как, например, в Индийском океане. Но все равно есть. Самые настоящие.

– Ага! – воскликнул Женька. – Что я говорил! Ну, Пончик, теперь не отвертишься. Привози акулу, а то из отряда исключим.

– Давайте в «слова» играть! – перебил Женьку Шурик: он очень любил эту игру.

Но в это время дверь вдруг распахнулась, и ребята увидели Гришу.

Тот был чем-то очень взволнован. Он взглянул на Андрея, оглядел ребят и знаком позвал их за собой.

Глава семнадцатая

Следом за Гришей ребята высыпали на улицу С ними вышел и Андрей. В красном уголке остались только Мила и Дора – они в этот день были дежурными.

Дождь перестал. Рваные тучи неслись над городом. Кое-где среди их серых лохмотьев проглядывала холодная голубизна.

Никто из ребят не знал, куда ведет их мастер. Андрей тоже лишь пожал плечами, когда Степка тихо спросил его об этом. А Гриша размашисто шагал впереди, изредка оглядываясь и проверяя, не отстали ли от него Андрей и ребята.

– Может, он нас к себе домой ведет? – высказал предположение Женька. – На новоселье!

Но нет: они миновали переулок, который вел с Садовой на Почтовую улицу. Прошли мимо ворот дома номер четырнадцать. И, пройдя еще квартал, мастер свернул в проулок, выходящий прямо на дорогу к городскому кладбищу.

– Ребята! – вскрикнул Вовка. – Он нас на кладбище ведет! Вот честное слово!

– На кладбище? – в недоумении переспросил Шурик.

– Идемте, идемте, – сказал Андрей. – Если ведет, значит нужно.

Проулок кончился, и ребята вышли на дорогу, окаймленную высокими деревьями. Сомнений больше не оставалось: Гриша вел их на кладбище.

Войдя в ворота кладбища, Гриша знаком попросил всех подождать, свернул с дорожки в сторону и, наклонившись в кустах шиповника, вытащил спрятанную там старую лопату с заржавленным погнутым лотком.

– Ну, держитесь! – сказал Женька. – Сейчас мертвецов будем выкапывать!

На него зашипели, как будто Гриша мог услышать Женькину неуместную шутку.

Достав лопату, мастер снова сделал жест, приглашая всех идти за ним. Ребята двинулись дальше по дорожке, среди могильных холмиков, памятников и крестов. Следом за Гришей дошли они до самого дальнего уголка кладбища. Кресты над старыми, заброшенными могилами здесь совсем покосились, а на некоторых даже и крестов не было. Только дикий жасмин, уже давно отцветший, буйно разросся, отгораживая, словно зеленой изгородью, один могильный холм от другого. Здесь Гриша знаком попросил всех остановиться.

Все еще недоумевая и переглядываясь, ребята стояли и ждали, что будет делать глухонемой мастер. Сосредоточенно смотрел на Гришу Андрей. А тот, не выпуская лопаты, взялся другой рукою за куст жасмина, покачал его из стороны в сторону, подергал и вырвал из земли.

– Ой! – тихо вскрикнула Оля.

Ребята еще теснее сгрудились вокруг мастера. Отталкивая друг друга, вытягивая шеи, они смотрели, как Гриша осторожно вскапывает землю там, где рос жасминовый куст. Он копал, и рядом с ямкой, которая становилась все глубже под лотком лопаты, росла кучка бурой, мокрой, пропитанной дождем земли.

Вдруг лопата обо что-то звякнула. Ребята подступили ближе. Вовка, оказавшийся позади всех, жалобно просил:

– Пустите меня, пустите! Дайте посмотреть!

Гриша выпрямился, обвел всех взглядом, потом медленно опустился на колени и бережно вытащил из ямки черный ящик с налипшими на стенках комками глины и земли. Осторожно стерев с него грязь, мастер поднялся с колен и подал ящик Степке.

Он был тяжел, этот небольшой ящичек черного дерева, скрепленный двумя узкими медными позеленевшими от времени и сырости полосами. Мастер протянул руку и откинул крышку ящика.

Темные лохматые тучи неслись по небу, скрывая солнце. Но, словно водяные брызги, пронизанные насквозь ослепительным солнечным сиянием, сверкнули в глаза невиданной россыпью наполнявшие шкатулку блестящие искристые камни: ящичек доверху был наполнен цепочками алмазных бус, кольцами, браслетами, женскими серьгами…

От неожиданности Степка чуть не выронил тяжелый ящик. А Костя, всегда сдержанный Костя, с восхищением выговорил:

– Вот это да!

Между тем мастер сделал несколько быстрых знаков, и Степка, запинаясь от растерянности, произнес:

– Он… Он говорит, что все то… все отдает нам…

Эти слова будто бы разбудили ребят, зачарованных необычайным зрелищем.

– Как нам?

– Откуда этот ящик?

– Степка, спроси!

Но спрашивать ни о чем не пришлось. Гриша снова «заговорил», волнуясь и быстро двигая пальцами.

– Переводи, Степа, – сказал Андрей. – Подробно переводи. Все, что он говорит.

Тогда, в мастерской, рассказывая свою биографию, Гриша не сказал Степке, что в ночь, когда умер старый барон, он долго, с любопытством разглядывал листок бумаги, на котором были начерчены непонятные линии и крестики. Не открыл мастер тогда Степке, что благодаря необычайной своей зрительной памяти он невольно запомнил все эти линии. И только сейчас узнал изумленный Степка, а вместе с ним и Андрей и все ребята, что, приехав в этот городок, Гриша отыскал место заветного тайника, вынул из-под камня ящик с драгоценностями, перенес его на кладбище и закопал возле заброшенной могилы…

Почему он так поступил? Сначала просто хотел проверить, удалось ли его хозяину в ту памятную ночь, когда он оставил Гришу одного в темном подземелье, отыскать и унести сокровища старого барона. А когда мастер нашел ящик и поднял крышку, то сразу же увидел среди колец, браслетов и брошек старинные серебряные часы с выцарапанными на крышке именами его отца и деда. Наверно, в тяжелую минуту Гришин отец решил заложить часы своему хозяину – ростовщику Генриху Гольцеву – фон Гольцу, да так и не смог выкупить. И понял Гриша, что остальные вещи – бусы, кольца, браслеты, серьги, все, что лежит в шкатулке, – тоже куплены за гроши, оставлены в залог и не возвращены владельцам.

– Он говорит, – волнуясь, переводил Степка, – что хозяев этих вещей, наверно, уже нельзя найти. Так пусть драгоценные камни и золото… Пусть все это перейдет в хорошие руки, в руки добрых людей. А ему самому ничего этого не нужно. Он всегда сумеет заработать свой хлеб собственным трудом…

Гриша кончил и опустил руки. Замолчал и Степка. Молчали ребята. И тогда заговорил Андрей.

– Степа, – произнес он с волнением, – постарайся перевести как можно точнее то, что я сейчас скажу. Понял, Степа? Как можно точнее.

– Я постараюсь, – ответил Степка и кивнул.

– Скажи ему, что эти камни, все эти замечательные вещи не принадлежат нам. Они принадлежат всему нашему государству, всей нашей стране, всему народу… Скажи, что нам тоже не нужно сокровищ, награбленных бесчестными руками. И мы – те объясни ему это – тоже знаем, хорошо знаем, что счастье человека не в богатстве, а в настоящем добром труде…

Степка жестами и знаками повторял то, что говорил Грише Андрей. Он «переводил» так старательно, что эти жесты и знаки получались очень медленными, и мастер несколько раз сделал нетерпеливое движение, словно стараясь поторопить его.

– И еще передай, – говорил Андрей. – Пусть он будет спокоен: эти драгоценности попадут в надежные руки, в руки добрых и честных людей, и никому, никому на свете не причинят зла. Может быть, эти сверкающие камни превратятся в громадный космический корабль, который понесет первого человека-космонавта на Луну или на Марс… Может быть, серьги, бусы и браслеты станут могучими турбинами электростанции или живою водой потекут по каналам в расцветающей пустыне… Мы еще не знаем этого. Но мы твердо знаем, мы уверены, что многим, многим людям они послужат добром.

В глубоком молчании слушали ребята своего командира. Молча смотрели они на Степку, безмолвно повторявшего каждое слово Андрея. Молча глядели на Гришу, который с напряжением следил за Степкиными пальцами, и верили, верили, что мастер поймет каждое из этих верных и горячих слов. Поймет, что в этой великой, необыкновенной стране, в стране, где он родился и где живет сейчас, в стране, которая называется таким гордым и прекрасным словом – Советская, – труд и добро идут бок о бок, рядом, шагают по трудным дорогам, имя которым – жизнь. А может быть, он уже давно это понял?

Когда возвращались с кладбища, уже смеркалось. Впереди шли Андрей и Гриша. Ребята – за ними, негромко переговариваясь между собой.

– Видишь, Пончик, – говорил Женька. – Как ты хотел, так и вышло. На всех поровну разделили – на весь Советский Союз!

Таня и Степка немного отстали и шли позади всех.

– А знаешь что, Таня, – смущенно сказал Степка, нарушая молчание. – Ты мне по немецкому хотела помочь. Ну, Роза Марковна еще говорила…

– Да…

– Так ты… Ты поможешь?

– Конечно! – Она обернулась к нему, улыбаясь. – Конечно!

Хмурые тучи мчались по небу, казалось задевая вершины деревьев и оставляя на ветвях призрачные тающие пряди. Но впереди, там, куда опустилось солнце, жарким пламенем пылал багровый закат.

– Хорошая завтра будет погода, – сказал Степка. – Такая примета.

– Да, такая примета, – повторила. Таня и вдруг вздохнула. – Наверно, я все-таки уеду в лагерь. А так не хочется! – помолчав, призналась она.

– Ничего, – успокоил ее Степка. – Ты же вернешься. Всего один месяц. Даже меньше…

– Таня! Степа-а! – позвал впереди протяжный голос Кости. – Где вы-ы?

– Сейчас! Догони-им! – закричал Степка. Он поймал Таню за руку. – Бежим!

И они побежали, крепко держась за руки. И несся им навстречу огненный закат, алый, как их галстуки, концы которых плескались и трепетали, касаясь то шеи, то щеки. Дул свежий переменчивый ветер.