Текст книги "Первый особого назначения"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Глава шестая

Таня обогнала Степку почти у самой школы. Она не поздоровалась с ним и пробежала мимо. Не заметить его Таня не могла и не узнать – тоже. Да и торопиться было некуда – до начала уроков оставалось еще довольно много времени. Значит, очень обиделась.

В классе в это утро стоял необычайный шум. Все о чем-то говорили, кричали, спорили, и в голосах ребят Степка различил волнение и восторг.

– Внимание, внимание! – кричал Женька Зажицкий, стоя на скамейке и размахивая руками, – Сейчас Кутырин изложит нам тезисы своего доклада о пользе мытья по утрам. Просим, просим!

– Я вот как дам сейчас! – без злости отозвался Мишка.

– Прошу прощенья! – закричал Зажицкий. – Я ошибся. Кутырин сделает доклад о бесполезности мытья. Основная мысль: медведь никогда не моется, а в лесу он здоровее всех.

Иногда на Женьку находило вдохновение, и он начинал острить. Ни угрозы, ни уговоры на него в эти минуты не действовали. Единственным способом заставить его отвязаться было только одно – не отвечать.

– А! Вот товарищ Данилов! – воскликнул Зажицкий, увидев вошедшего Степку. – Ты что будешь делать на маевке?

– На какой маевке? Когда?

– Он еще не знает! Ребята, он не знает! – загремело кругом.

– Второго числа на маевку идем! В лес! – закричал Слава Прокофьев. – Нина Васильевна сказала. Поход будет. Костер!

– Вся дружина пойдет!

– Картошку будем печь! – подхватили шестиклассники.

Вот так новость! Маевка в лесу! Понятно, что такое известие не встретишь равнодушно.

– «Маевка», «в лес», «поход», «костер»… – Только это и было слышно в коридорах во время перемен. Обсуждали, спорили. Спрашивали друг у друга, что надо с собой взять, будет ли ночевка, когда нужно собираться и где… А так как толком никто ничего не знал, планы возникали самые необычайные.

Уроки промелькнули незаметно. Но, прежде чем идти домой, Степка забежал в мастерскую к Грише. Три дня, назначенные мастером для починки чемодана, прошли, и Степка заранее предвкушал, как удивится дедушка неожиданному сюрпризу.

Гриша возился над пылесосом, с которого был снят голубой кожух. Колесики, вертушки-вентиляторы, перепутанные провода – все было забито комочками серой пыли. Увидав Степку, мастер немедленно оторвался от работы и, присев, вытащил из-под верстака чемодан.

Починка удалась на славу. Продавленная крышка была как новенькая. Долго Степка разглядывал чемодан, ворочая его слева направо и справа налево, пока, наконец, не обнаружил едва заметный порез на коричневом дерматине. Очевидно, Гриша снимал наклейку, ставил на стенку новую фанеру и опять заклеивал дерматин.

Сколько надо заплатить за работу, Степка не знал, да и денег у него с собой не было. Он попросил Гришу подождать до завтра, мастер только засмеялся и заработал пальцами. «От меня твоему деду подарок», – так понял Степка Гришины знаки.

Потом, сидя за верстаком, они пили чай. Гриша удивительно умел его заваривать. Никогда в жизни Степка не пил чая вкуснее, крепче и ароматнее, чем у Гриши.

Обжигаясь горячим сладким чаем, закусывая ванильным сухариком, Степка вспомнил о незнакомце, у которого испортилась автоматическая ручка. Он спросил Гришу, сумел ли тот починить ручку. Но, оказывается, незнакомец в мастерской не появлялся. Степке показалось, что его рассказ взволновал мастера. Гриша касался пальцами волос, глаз, носа, и Степка, как умел, объяснял, какие у незнакомца были глаза, какой нос, рассказал, как он был одет, какого роста. Насчет волос он ничего не мог сказать, потому что этот человек был в кепке. Зато он уверенно помотал головой, когда Гриша прикоснулся к своему лбу, чуть повыше правой брови, и потом осторожно дотронулся до крохотной родинки у Степки на виске. Степка понял, что мастер спрашивает, не заметил ли он родинки на лбу у незнакомца. Узнав, что родинки не было, Гриша как будто успокоился. Он налил в Степкину кружку еще чаю, положил перед ним два сухарика и улыбнулся.

Посидев еще минут пять, Степка встал с ящика и стал прощаться. И едва выбежал из ворот четырнадцатого дома, как увидел дедушку Арсения. Он медленно шел по тротуару на противоположной стороне улицы и глядел на деревья, ожившие после дождя и уже зазеленевшие крохотными листочками, словно охваченные зеленым дымом. Воробьи суетливо прыгали по мостовой; в окнах хозяйки уже выставляли к праздникам зимние рамы. Степка перебежал через улицу и незаметно двинулся следом за дедушкой шаг в шаг.

Это было очень весело. Дедушка поворачивал голову влево, а Степка прятался у него за спиной, подаваясь вправо. Дед глядел направо, а Степка шмыгал влево. И вдруг дедушка спокойно, не оглядываясь, спросил:

– Ты, Степан, так и будешь всю дорогу со мной в прятки играть?

Вот тебе и на!

– А что это за чемодан у тебя? – полюбопытствовал дедушка, когда Степка сконфуженно зашагал с ним рядом.

Тут настала Степкина очередь торжествовать.

– Это же ваш чемодан, дедушка Арсений! Не узнали?

– Мой? – в голосе деда было изумление, и Степка залился счастливым веселым смехом.

– Ага, ваш. Я его отнес в мастерскую к Грише, к глухонемому.

– К глухонемому? В мастерскую? Ничего не пойму. – Дедушка взял чемодан и стал внимательно его осматривать. – Скажи ты! Верно ведь, мой. Вот и царапина на крышке. А починено здорово. Прямо замечательно! Ну, а деньги ты где взял?

– Гриша без денег починил. Сказал, что это вам от него подарок.

– Подарок? А как же он сказал, если глухонемой?

– Руками. Я, дедушка, с ним запросто разговариваю. Выучил. Вот, например, смотрите! – Степка повертел пальцами. – Что я сказал?

– А кто же тебя знает?

– А я сказал: «Доброе утро, дедушка».

– Ишь ты! Выходит, немецкий ты учить не учишь, а язык глухонемых освоил. Небось по немецкому сегодня опять тройку схватил?

– Нет, дедушка, сегодня не вызывали, – сказал Степка и, чтобы поскорее избавиться от неприятного разговора, стал рассказывать о предстоящей маевке в лесу. – Костер зажжем! Картошку будем печь! На весь день поход, дедушка! Здорово, правда?

– Да, хорошо, – задумчиво согласился дед и вздохнул. – У нас, помню, Степан, тоже маевки были. Конечно, не такие, как ваши. Тайком собирались, по одному сходились в лес, на поляну поглуше, где тропинок нет… Закуски с собой брали, гармошку, балалайку. На фабрике мастер у нас работал, краснодеревщик, Яша Кузнецов. Лихо на балалайке играл. А столяр Федор Никитич Калинкин – на гармошке. Я тогда еще мальчонкой был, а все помню.

Дедушка замолчал и снова вздохнул.

– А что у вас там было, на маевках? – спросил Степка.

– Ну, что… известно. Речи говорили. Листовки читали запрещенные. Нам их из Петрограда агитаторы привозили. А полиция за нами, Степан, гонялась! Только у нас-то для полиции подарок был припасен. Водка. Бутылок десять-пятнадцать мы с собой брали. В двух-трех – водка, а в остальных – вода. Вот однажды собрались мы Первого мая на поляне. Только расположились послушать агитатора, а тут свистки по лесу: «Р-разойдись!..» Бегут пристав и городовой. Ну, сделали, как задумали, – агитатора в кустах спрятали; на траву бутылки, закуски; гармошка заиграла. Яша по струнам ударил… Подбегают пристав с городовым: «Что за сборище?» А мы им: «Пикник, ваше благородие». И сразу – полные стаканы «смирновки» одному и другому. Как тут откажешься? Выпили они, покрякали. И мы пьем. Только воду. Налили по второму, потом по третьему и так бедняг накачали, что свалились они под куст и захрапели оба. Ну, а мы потихоньку собрались и поглубже в лес, на другую поляну. И агитатора послушали и песню спели. «Замучен тяжелой неволей». Пели тихо, вполголоса. И разошлись по одному, по два. А про гостей наших совсем забыли. Вспомнил про них Федор Никитич, когда мы с ним и с Яшей уже в город вошли. Да и как не вспомнить! Тучи на небо наползли. Дождь начал накрапывать. И грянула первая майская гроза. А их-то, полицейских… – Дедушка хитро подмигнул Степке и толкнул его локтем в бок. – Их-то, оказалось, так дождиком прохватило, что домой вернулись, нитки на них сухой нет… И ведь жаловаться не пойдешь – начальство взгреет: зачем напились до одурения!

Дед хохотал, вспоминая, как шли по городу мокрые полицейские. Смеялся и Степка.

– Дедушка Арсений, вот бы вы с нами на маевку в лес пошли! – сказал он.

– Зачем же это? – удивился дед.

– Ребятам рассказать, какие раньше маевки были. Знаете, как интересно! К нам в школу один раз летчик приезжал, Герой Советского Союза. Про войну рассказывал. Ух, и интересно было!

– Да я бы, конечно, пошел, Степан, – сказал дедушка Арсений. – Только ведь мне в Москву, домой пора. Вот я уж билет купил. Ездил на вокзал. Послезавтра уезжаю. Заждалась меня, поди, моя Надежда. Так что на маевку с вами в другой раз схожу. Да и мало ли тут, в городе, стариков рабочих, которые о том же самом могут рассказать!

Степка остановился пораженный. А потом сорвался с места, подбежал к деду и принялся тормошить его, дергая за рукава:

– Не уезжайте, дедушка! Еще поживите!

Дед ласково гладил его по голове.

– И сам бы рад, Степушка. Я бы и навсегда тут остался. Город-то как-никак мой родной… Да Надежда у меня старая москвичка. Не может она без Москвы. Надо ехать. Погостил, и хватит…

Степка вздохнул. Пока шли к дому, он шагал, сумрачно опустив голову.

– Да ты не горюй, Степан, – успокаивал его дедушка Арсений. – Я ведь не навсегда уезжаю. Приеду еще…

Дверь квартиры Степка отпер своим ключом. На вешалке в коридоре висел серый плащ отца. По случаю субботы отец вернулся домой рано. Степка распахнул дверь в комнату и замер на пороге. За столом сидел тот самый незнакомец, который три дня назад на телеграфе расспрашивал Степку о глухонемом мастере.

Глава седьмая

– Здравствуйте, – неловко кивнув головой, поздоровался Степка и насупился.

Он видел, как глаза незнакомца округлились от удивления, а белесые брови поползли вверх.

– Это что же, сын ваш, Егор Павлович? – спросил он.

– Сын, – повернувшись вполоборота и оглядев Степку, с гордостью ответил отец.

– Вот как, вот как… – замигав, проговорил незнакомец. – Большой уже…

– В шестом учится. Да уж считайте, в седьмом. Что тут и учиться-то осталось!

Чувствовалось по голосу отца, что он относится к незнакомцу с большим уважением. Но Степке этот человек почему-то был неприятен. Раздеваясь, складывая на угол подоконника учебники и тетрадки, Степка украдкой следил за ним. Прямые темные волосы над высоким лбом незнакомца были зачесаны назад. Без пальто, в пиджаке, он казался сутулее в плечах. На груди двумя рядами пестрели орденские ленточки. Несколько раз Степка замечал, что гость тоже изредка поглядывает на него, и это было ему неприятно.

– Ну, мне пора. Дома ждут. Засиделся у вас, Егор Павлович.

– Остались бы обедать! – радушно пригласил отец.

– Нет, нет, – решительно отказался гость. – Пора домой.

Он оделся и ушел.

– Это кто? – спросил Степка у отца.

– Это? Да наш новый начальник Отдела технического контроля – Николай Максимович Колесников. Всего пятый день работает у нас на заводе. И в городе нашем тоже человек новый. Переехал сюда из Ростова. Заслуженный товарищ, – добавил он, обращаясь уже и к матери и к дедушке Арсению. – Фронтовик. В наших местах воевал. Город этот освобождал от фашистов.

После обеда дедушка лег на диван вздремнуть. Отец собрался зайти к соседу Виктору Трофимовичу Половинкину, мастеру цеха, где он работал. Мать ушла на кухню мыть посуду. А Степка, сняв с гвоздика бинокль и повесив его себе на шею, побежал на улицу.

Двор был пуст. Только из тупичка за сараями выбирались друг за дружкой Гошка Рукомойников и его приятели – Севка и Лешка. Они шли, засунув руки в карманы, и друг с другом не разговаривали – должно быть, переругались, играя в карты.

Спрятавшись в подъезд и подождав, пока они уйдут, Степка помчался во двор дома номер двадцать. Этот двор, широкий, усаженный вдоль забора старыми тополями и кленами, был излюбленным местом сборов многих ребят Садовой. Влетев в ворота, Степка увидел Вовку и Костю. Они по очереди подтягивались на руках, уцепившись за толстую ветку громадного тополя. Когда Степка появился во дворе, подтягивался Костя, а Пончик считал, сколько раз он может подтянуться.

– Шесть… семь… восемь… – отсчитывал Вовка. – Девять… Десять… Эй, Костя, это неправильно! Надо, чтобы ноги вместе. А ты – врозь.

Костя спрыгнул на землю.

– Подумаешь – врозь. Ты когда подтягивался, то и вовсе дрыгал ими, как лягушка.

Они нисколько не удивились, увидав Степку. Но при виде бинокля у обоих разгорелись глаза.

– Вот это да! – только и проговорил Вовка. – Дай посмотреть!

– На, смотри. – Степка снял бинокль с шеи и подал его Пончику.

– Вот это да!.. Вот это да!.. – повторял Вовка, прищелкивая языком и вертя бинокль в руках.

Потом он принялся разглядывать в бинокль крыши домов, небо и верхушки деревьев. Он приставлял его к глазам то увеличивающими, то уменьшающими стеклами. И, наконец, опустив бинокль, сказал:

– Давай, Степка, поменяемся. Ты мне – бинокль, а я тебе… Я тебе… – Вовка так и не смог придумать, что можно дать в обмен за такой замечательный бинокль.

Но меняться Степка не захотел. Он сказал, что бинокль этот подарок дедушки, а подарками не меняются.

– Дай и мне посмотреть, – попросил Костя.

Однако Вовка бинокля Косте не отдал.

– Полезли на чердак! – предложил он. – Оттуда смотреть еще интереснее! Все видно!

Ребята уже собрались лезть на чердак по узкой приставной лесенке, как во дворе появились Олег Треневич и Мишка Кутырин. Следом за ними пришли Оля Овчинникова и Таня Левченко – они жили в одном доме и, вероятно, вдвоем решили заглянуть во двор дома номер двадцать.

Увидев Таню, Степка насупился. Он не знал, как следует ему вести себя с ней после ссоры, и на всякий случай приготовился сурово встретить любую ее насмешку. Но Таня как ни в чем не бывало согласилась лезть вместе со всеми на чердак.

Первым торопливо взобрался по лесенке Вовка Пончик. Следом за ним неуклюже полез Мишка Кутырин. За Мишкой – Оля, потом – Таня. Костя, Олег и Степка лезли вслед за девочками.

На чердаке царил полумрак, пахло пылью и старой рухлядью. В самом темном углу стоял большой продавленный диван, из которого вылезли пружины, несколько стульев с поломанными ножками и спинками, древнее плюшевое кресло, съеденное молью. Валялись разбитые ящики, какие-то корзины и доски…

Степка так часто бывал здесь, что мог обойти весь чердак даже в полной темноте. А Таня, попавшая сюда впервые, робко остановилась на пороге, разглядывая закопченные старые балки, с которых свешивались обрывки веревок и лохмотья пыльной паутины.

– Не бойся, иди, – позвал ее Костя.

– Чур, я первый! – закричал Пончик, подбегая к маленькому полукруглому окошечку. – Я первый смотрю!

Он так долго смотрел в бинокль, озирая окрестности, что ребята не вытерпели.

– Хватит, Вовка!

– Дай и нам посмотреть!

– Вот вцепился!

Пончик с явной неохотой отдал бинокль. Первой в него стала смотреть Таня, за ней – Оля, потом – Мишка Кутырин.

Вовке нечего было делать, и он скучал, стоя позади всех.

– Давайте играть! – вдруг воскликнул он. – Как будто мы пожарные и смотрим, где загорится!

– Правильно! – раздался веселый голос у двери. – Пошлем тебя поджечь какой-нибудь дом! А потом Тпруневич оседлает Кутырина и помчится гасить!.. Представляю, что останется! Одни головешки!

В просвете чердачной двери стоял Женька Зажицкий.

– Привет-салют наблюдателям! – воскликнул он. – Думаете, я не видел, как вы на чердак полезли? Чей бинокль? Твой, Данилов? Хороший! Ну-ка, Тпруневич, дай я погляжу.

Женька бесцеремонно отнял бинокль у Олега, приник к окошку и стал что-то сосредоточенно рассматривать.

– Так… – приговаривал он. – Так… Это там, кажется, идет Мишкина мутер. Ага, она. А что это она несет? А несет она ремень. И так ласково на него посматривает… Сейчас… – Зажицкий перевернул бинокль и приставил его к глазам так, чтобы он не увеличивал, а уменьшал. – Ну и бинокль! Замечательная вещь! Волшебная лампа Аладдина! В него можно увидеть будущее! Стойте, стойте, не мешайте!.. Пончик, не сопи! Вижу!.. Вижу!.. Вот Мишкина маман берет этот ремень, кладет бедного Мишеньку на кушетку. И этим новеньким крепким ремнем… Ой! – воскликнул Женька, получив подзатыльник. – Ты, Кутырин, шуток не понимаешь. Сразу драться. Ну вас! Возьмите ваш бинокль!

Пока все смотрели, Степка скромно стоял позади. Глядеть из окна все уже начали по второму кругу, когда Таня, которой Костя уступил свою очередь, сказала:

– Степа, а ты почему не смотришь? Посмотри! Очень красиво.

– Конечно, Степка, – подхватил Костя, – иди сюда!..

Да, вид с чердака открывался необыкновенный. Далекие развалины монастыря казались выросшими совсем рядом. Обомшелые стены, башни с обрушившимися зубцами, среди которых кое-где росли тоненькие деревца, были сумрачны и суровы… Но стоило перенести взгляд немного вправо, и картина менялась, будто по волшебству. Там, за низкими крышами, кипели движением улицы. Мчались автобусы и легковые машины, шли, торопясь, люди, и двери магазинов открывались и закрывались, сверкали в лучах заходящего солнца… Еще правее, совсем недалеко, высилось недостроенное здание пятиэтажного дома. Пустыми черными окнами этот великан глядел на обступившие его ветхие домишки, словно на надоедливых карликов. Этот дом строился для рабочих консервного завода. Отец говорил, что, может быть, и ему с матерью и Степкой дадут в нем квартиру. Вот хорошо, наверно, будет там жить! Одно плохо – не будет уже в том дворе ни подвалов, ни темного чердака с диваном, креслом и паутиной…

Степка перевел взгляд налево, мимо монастыря и крыш домов на Садовой, туда, где за высокими деревьями пряталось городское кладбище. Но там уж совсем не на что было смотреть. Кресты и могилы… Ничего интересного. Он отдал бинокль Олегу и отошел от окошка.

Женька Зажицкий и Вовка Пончик устроились на диване и о чем-то шептались. Вдруг Женька откинулся на спинку и сказал:

– Я вам расскажу одну сказку…

Все обернулись к дивану. А Женька спросил:

– Хотите слушать?

Наверно, чердак сам собою располагал к тому, чтобы рассказывать и слушать всякие таинственные истории. Сколько было их рассказано здесь!

И лучшим рассказчиком по праву считался Зажицкий. Он знал невероятное количество разных сказок про привидения, про ведьм, про разбойников и про всякие чудеса.

Ребята мигом окружили его, рассевшись кто на диван, кто на стулья, кто просто так – на ящики. Сам Женька пересел в кресло. Оно по уговору считалось законным местом того, кто рассказывал.

Синеватые сумерки уже вползали в полукруглое окошечко. Весь угол, где сидели ребята, был погружен в полумрак. И, нарочно понизив голос, чтобы было интереснее и страшнее, Женька начал рассказ.

Глава восьмая

– Жил на свете один добрый молодец… – начал Женька свою сказку. – Вот однажды он идет по лесу, а навстречу ему старуха. Нос у нее крючком, уши – торчком, а волосы косматые, седые, во все стороны развеваются…

Степка знал эту сказку. Он слышал ее уже не один раз. И знал он теперь, почему шептались Женька и Вовка. Сказка рассказывалась специально для новичков на чердаке. А новичком таким была Таня. Вероятно, это поняли все. Один бестолковый Мишка Кутырин протянул разочарованно:

– Ну… Я эту сказку слыхал…

– Слыхал и помалкивай, – оборвал его Пончик.

– Правильно говорит Мишка, – недовольно вставил Костя. – Расскажи лучше другую сказку, Женька.

– Нет, эту, эту! – опять закричал Вовка.

И Оля Овчинникова тоненько подхватила:

– Эту! Рассказывай, Женя!

– …А старуха та была ведьма, – не обращая внимания на спорщиков, продолжал Женька. – Вот она и говорит: «Стой, добрый молодец, сейчас я тебя погублю…» – «Куда тебе, старая ведьма! – засмеялся молодец. – Я с тобой, знаешь как, одной левой справлюсь!» Схватил он старуху за волосы да как швырнет о землю. Из нее и дух вон. Пошел добрый молодец дальше и не заметил, что ползут за ним следом три старухиных волоска.

Степка украдкой покосился на Таню. Она сидела на одном из поломанных стульев и доверчиво, с широко раскрытыми глазами слушала Женьку. И Степке вдруг стали противны и Женька, и коварный Пончик, и глупый Мишка Кутырин. Встать бы сейчас да и сказать: «Не слушай их, Таня, они просто хотят тебя напугать». Но Степка молчал. В конце концов кто ему эта Танька? Не сестра, не лучший друг… Пусть повизжит.

– Пришел добрый молодец домой, – рассказывал Женька. – Лег спать. Вдруг ночью чувствует, будто душит его кто-то. Смотрит, а это седые волосы обвились вокруг шеи, давят, давят, дышать не дают… Тут завыло, засвистало кругом… Дверь хлопнула. Глядит молодец, а в дверях стоит старуха ведьма – глаза у нее горят, клыки изо рта торчат… И говорит старуха замогильным голосом: «Отдай мои седые волосы…» – «Отдай мои седые волосы!» – грянуло вдруг на весь чердак.

Вовка Чмоков, незаметно подкравшись к Тане сзади, дернул ее за косичку. Таня отчаянно завизжала.

В этом и заключался смысл шутки. Кое-кто обижался на шутников, но в большинстве случаев все кончалось общим весельем.

Спустя минуту Таня уже хохотала, запрокидывая голову, заливалась весело, как звонок, который зовет на перемену. Она ничуть не обиделась, и Степка, пожалуй громче всех закричавший «Отдай мои седые волосы!», почувствовал к ней уважение.

Не смеялся один Костя.

– Глупая сказка, – проговорил он сердито, когда смех умолк.

– Конечно, глупая, – согласился Олег. – Ведьмы всякие… Черти, мертвецы…

– А что? – запальчиво воскликнул Пончик. – Ведьмы на самом деле бывают. Одна мамина знакомая…

– Самая настоящая ведьма, – закончил Женька.

– Не ведьма, не ведьма! – закричал Пончик. – А она сама домового видела… и привидение…

– Вот страшно-то! – жалобно протянула Оля.

– Страшно! – фыркнул Олег. – Поверила тоже!

Медлительный Треневич не верил ни в домовых, ни в привидения. Да и какие, в самом деле, могут быть суеверия, если Олег увлекался одной из самых современных и чудесных наук – электроникой!

Он начал увлекаться ею в прошлом году, когда прочитал в каком-то журнале заметку об удивительной электронной черепахе, которая послушно подползала на свист, на свет фонарика, «обходила» углы шкафов и ножки стульев. Смастерить такую черепаху стало тайной мечтой Олега. Если бы кому-нибудь вздумалось порыться у него в портфеле, то там непременно отыскалось бы несколько технических журналов или книжка про счетные машины, кибернетику, квантовую механику… С некоторых пор он стал просить в школьной библиотеке только такие книги. Библиотекарша Анна Николаевна разводила руками: «Ну где я тебе достану про кибернетику? Возьми лучше вот «Бронзовую птицу». Но Олег не хотел читать «Бронзовую птицу». Ему нужны были книги про электронных черепах. И, конечно, он не верил ни в какие чудеса.

Степка в спор не вмешивался, но в душе был согласен с Олегом.

– Ага, значит, не бывает? Не бывает? – горячился Вовка. – А сам небось на кладбище ночью один не пойдешь – побоишься.

– Я побоюсь? Нисколечко!

– А вот побоишься!

– А вот и нет! Хоть сейчас пойду!

– На спор!

– Давай!

– Если пойдешь, – задумался Вовка. – Если пойдешь… то я тебе дам свой фонарик с батарейкой.

– Ладно! – Олег поднялся с балки, отряхнул ладонью запылившиеся штаны и шагнул к двери.

– А там, на кладбище, мертвецы-ы-ы!.. – провыл Зажицкий.

Олег махнул рукой и стал спускаться по лестнице во двор.

– Стоп! – проговорил Женька. – А как же мы узнаем, что он на кладбище пошел? Может, возьмет да и пойдет домой чай пить.

– Ничего, – ответил Вовка. – Мы в Степкин бинокль будем смотреть. На крышу влезем и посмотрим.

– Темно, ничего не увидим, – пробасил Мишка.

– Давайте слезем и пойдем за ним потихоньку, – предложил Вовка. – Незаметно. Он все равно на самое кладбище идти побоится.

– А если не побоится? – спросил Костя. – Эх, Вовка, плакал твой фонарик.

– Вообще это правильно, – поддержал Вовку Зажицкий. – Пойдем за ним и на кладбище испугаем. Как выскочим из кустов, как завоем!

Он первым полез с чердака. Через несколько минут ребята были уже во дворе. Оля струсила.

– Я не пойду, – сказала она, поежившись. – А ты, Таня?

– А я пойду, – сказала Таня, почему-то взглянув на Степку. – Как все, так и я.

– Только надо тихо, чтобы он не заметил, – взволнованно предупреждал Вовка, когда ребята двинулись к воротам.

Узеньким переулочком они вышли с Садовой на дорогу, которая вела к кладбищу.

Вечер был темный. Такие вечера наступают всегда в конце апреля, в пору новолуния. Мрачные голые деревья неподвижно стояли у обочин, словно молчаливые черные великаны замерли на страже по обеим сторонам этого печального пути. Изредка они жалобно поскрипывали ветками или шумели, как будто тихо перекликались друг с другом.

Идти по дороге было не страшно. Даже весело. Переговаривались шепотом, а у поворота свернули на тропинку, которая вилась вдоль насыпи. В темноте ненароком можно было наткнуться прямо на Олега. Вдруг Женька остановился и стал к чему-то прислушиваться. Степка с разгону налетел на него, и Зажицкий сердито зашипел:

– Чш-ш-ш!..

Степка напряг слух.

– Ну, чего? – спросил Мишка.

– Чш-ш-ш! – опять зашипел Женька и добавил совсем тихо: – Мы его догнали.

Наверно, слух у Женьки был очень тонкий. Степка сначала ничего не слышал, а потом различил негромкий голос: «Мы едем, едем, едем в далекие края…» – это напевал Олег. Зажицкий взмахнул рукой, и приятели двинулись вперед, крадучись и прячась за кустами. Вскоре они увидели Олега. Он шагал по самой середине дороги.

Впереди черной обвалившейся аркой выплыли будто из темного омута кладбищенские ворота. С тропинки надо было снова взбираться на насыпь, и Женька, который как-то вдруг сам собой оказался предводителем в этой слежке, велел подождать за кустами, чтобы потом незаметно проскользнуть вслед за Олегом.

– Мы ему покажем «далекие края»! Поедет туда и обратно без пересадки. Пусть только дойдет до первых могил. Такой вой поднимем! Ты, Кутырин, ори погромче, басом. А ты, Пончик, повизгивай.

– Может, не надо его пугать? – неуверенно спросил Костя. – Еще в обморок упадет…

– Ну и пускай упадет, – со злостью сказал Вовка, которому уже было ясно, что с фонариком придется распрощаться.

– Дай-ка, Степка, бинокль, – протянул руку Женька и, приставив бинокль к глазам, сообщил: – Входит в ворота. Пошли! Только не шуметь!

И вдруг отчаянный пронзительный вопль раздался на кладбище. Вороны с карканьем тучей поднялись над черными деревьями. Послышался топот и треск сухих веток.

Секунду, не больше, ребята стояли в оцепенении. Первым опомнился Вовка. Он молча кинулся прочь. За ним неуклюже пустился Мишка. С разбегу он наткнулся на Степку, и тот полетел в канаву, нечаянно столкнув туда и Таню. Женька и Костя улепетывали следом за Пончиком и Мишкой.

Несколько минут Степка барахтался в канаве. Она не просохла после дождя. Ноги скользили по глинистому дну. А Таня, схватив его за руку, шептала:

– Ой, Степа, Степа… Ой, что это?..

Она даже не пыталась встать и мешала Степке вылезти из канавы.

Мимо промчался Олег, размахивая руками и задыхаясь от быстрого бега. Вдруг Таня прильнула к Степке и вскрикнула. Степка взглянул в сторону кладбищенских ворот и обомлел. Среди могил двигалась серая тень. Она приближалась быстро и бесшумно.

Таня, приникнув к Степке, дрожала, как в ознобе. И, может быть, оттого, что он услышал, как громко и отчаянно колотится ее сердце, оттого, что она вот так приникла к нему, ища защиты, Степка внезапно ощутил себя сильным и храбрым. Ему вдруг стали не страшны никакие ведьмы, черти и привидения…

– Не бойся! – прошептал он.

Тень достигла ворот и неожиданно превратилась в человека. Человек шагал размеренной, спокойной походкой, будто не слышал ни дикого вопля Олега, ни топота удиравших мальчишек. Вот он поравнялся с кустами, где, замерев, сидели ребята, и Степка узнал сутулую фигуру глухонемого Гриши.