Текст книги "Первый особого назначения"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава одиннадцатая

Дежурить на Ленинской нравилось всем. С красными повязками на рукавах, со свистками, надетыми веревочной петлей на кисть руки, ребята важно расхаживали по тротуарам, и по всей Ленинской – самой длинной и широкой улице города – с утра переливался резкий предупреждающий свист.

Женька прятался в подъездах и подворотнях. Его очень потешало, когда какой-нибудь торопливый пешеход, перебегая улицу в недозволенном месте, слышал свисток, оглядывался в изумлении, не понимая, кто свистит, и, никого не увидя, продолжал свой путь. И тогда Женька выскакивал из засады.

– Гражданин, вы нарушили правила уличного движения! – строго говорил он, совсем как старшина Комаров, постовой, у которого ребята были помощниками.

Впрочем, за эту Женькину игру «в прятки» ему здорово влетело от майора Коржикова.

– Это что же получается? – распекал майор сконфузившегося Женьку, – В игрушки, стало быть, играем? Пешехода надо предупреждать, когда он только с тротуара на мостовую ступил. А если на твоем участке из-за этой игры несчастье произойдет? Если из-за поворота машина выскочит? Тут уж, стало быть, свиста не свисти, а будет беда.

Очень доволен майор остался Костей, Кузей и Саней. Костя зорко следил за теми, кто намеревался пересечь улицу, минуя пешеходную дорожку. И не успевал еще пешеход сойти с тротуара, как короткий требовательный свисток заставлял его остановиться. Если же нарушитель правил уличного движения не обращал внимания на сигнал, Костя, настигнув нарушителя, сурово спрашивал:

– Гражданин, вы разве не слышите? Я вам свистел. Улицу надо перейти по пешеходной дорожке.

Кузе достался пост на перекрестке, над которым висел светофор. Светофор был автоматический. Зеленый свет сменялся желтым, желтый – красным, затем – снова желтый и зеленый. Но пешеходы большей частью не обращали внимания на эти сигналы. Спеша по своим делам, они иногда целой толпой мчались на красный свет. Кузя решительно преграждал дорогу пешеходам, поднимая руку с красной повязкой повыше локтя, а свистком давал короткий предупреждающий сигнал.

Саня с Почтовой оказался быстроног и зорок. Спуску нарушителям не давал. Но зато если какая-нибудь старушка, не решаясь перейти улицу, в растерянности топталась на тротуаре, он немедленно мчался к ней и помогал перейти на другую сторону.

Мишка Кутырин то и дело забывал, что у него есть свисток. Завидев пешехода, который переходил улицу в недозволенном месте, он махал руками и кричал:

– Эй! Куда лезете?

В первый же день дежурства на Ленинской Пончика обидели до глубины души. Вовка решил, что самое главное в их дежурстве – это брать с прохожих штраф.

– Здесь переходить нельзя! – закричал он, догнав пешехода, длинного худого человека с авоськой, наполненной пивными бутылками. – Платите штраф.

– Чего? – переспросил пешеход, – Штраф? А квитанции у тебя есть?

– Нету, – растерянно ответил Вовка.

– Так какой же может быть штраф? Я тебе заплачу, а ты на эти деньга, может, папиросы купишь… А?

– Я их в милицию отнесу и сдам, – покраснев, сказал Вовка.

– А я почем знаю, куда ты их денешь! – проговорил длинный, звякая пустыми бутылками, – Документа никакого у тебя нет. А красный лоскуток и я могу нацепить. И свистки вон в универмаге продают. Так что, парень, не задерживай-ка ты трудового человека.

С этими словами «трудовой человек» преспокойно пошел дальше.

Около половины пятого ребята снова вышли на свои посты. Степка расхаживал по тротуару недалеко от гостиницы. Здесь был самый оживленный участок: самые большие магазины, гостиница, несколько учреждений да еще перекресток со светофором-автоматом. Приходилось все время быть настороже. То и дело надо было пускать в ход свисток. Вот опять пешеход двинулся через улицу. Идет и не видит, разиня, что прямо на него мчится поток машин. Степка собрался было засвистеть и вдруг узнал в пешеходе Гришу.

Глухонемой мастер шел спокойно, не глядя по сторонам. Улица для него была беззвучна. К тому же он совсем недавно стал выбираться из своей каморки днем и, очевидно, привык к тому, что на вечерней улице ему ничего не угрожало.

Свистеть было бесполезно. Но Степка все-таки засвистел. Он свистел не Грише. Бросившись с тротуара наперерез машинам, он пронзительной трелью предупреждал шоферов. Если бы у него в руках был полосатый жезл, как у старшины Комарова!.. Один только взмах, и завизжали бы тормоза легковых, зашипели – у грузовиков-самосвалов…

Машины приближались. Прохожие останавливались на тротуарах, глядя на спокойно пересекавшего улицу человека и мальчика с красной повязкой на рукаве, бегущего к нему и оглашающего улицу тревожным милицейским свистом.

– Да что он, оглох, что ли? – вскрикнула какая-то женщина. И тут Степка сорвал с рукава красную повязку и замахал ею, продолжая свистеть. Перед ним круто затормозил громадный самосвал с барельефом могучего зубра на капоте. С визгом остановились легковые «Победы» и «Москвичи». Из кабинок высовывались негодующие водители.

– Растяпа! – кричали они Грише. – Слепой, что ли?

– Он не слепой, – объяснил Степка. – Он глухонемой… Он не слышит.

Только теперь Гриша заметил Степку, автомобили, шоферов и понял, что произошло.

Так и стояли они рядом, посреди улицы, пропуская поток двинувшихся дальше машин. Один бледный, с испариной, выступившей на лбу, другой – запыхавшийся, в рубашке, прилипшей к спине от пота.

К месту происшествия уже спешил старшина Комаров. Степка, волнуясь, объяснил милиционеру, что Гришу не надо ни ругать, ни наказывать.

– Он ведь глухонемой! Он не слышит. И по улице он ходит только вечером, когда машин почти нет…

Автомобили проехали, и Степка довел Гришу до тротуара.

– Обязательно надо по сторонам смотреть, – знаками объяснял он мастеру по дороге. – Чуть-чуть под машину не попали!

Горячо жестикулируя, Степка вдруг заметал, что мастер смотрит не на его руки, а куда-то в сторону. И Степка, проследив за его взглядом, увидел неподалеку иностранного туриста-барона, который стоял в подъезде гостиницы и тоже смотрел на Гришу пристально и удивленно.

Казалось, Гриша не мог оторвать взгляда от седого иностранца. Он совершенно впился в него глазами, стискивал Степкино плечо. А немец не отворачивался и не уходил, как в тот раз, когда Степка глазел на него возле двадцатого дома. Он тоже как будто не в силах был отвести взгляда от глухонемого мастера.

Вдруг, резко повернувшись, Гриша быстро зашагал прочь. Седой иностранец нахмурился и неожиданно зашагал за ним следом. Степка видел, как барон, привставая на цыпочках, вытягивал шею и задирал голову, чтобы не потерять Гришу в толпе. Он явно не хотел упустить мастера из виду, и в каждом движении его, в каждом взгляде Степке чудилось что-то недоброе.

Добежать до соседнего поста, где дежурил Олег Треневич, было делом нескольких секунд.

– Олежка, очень прошу… – зашептал Степка, – Мне надо уйти. Останься за меня.

– Куда ты? – успел только спросить изумленный Олег, а Степка уже несся по улице в ту сторону, куда ушли барон и Гриша.

Вскоре он увидел их. Гриша шагал торопливо, не оглядываясь, а иностранец не отставал от него, стараясь скрыться за спинами прохожих. Вот они свернули в переулок – сначала Гриша, а за ним иностранный турист; вот немец почта нагнал глухонемого мастера, но, увидев идущего навстречу человека, шагнул в какой-то подъезд. Степка тоже спрятался в соседнюю подворотню. Он видел, как барон вышел из подъезда, огляделся и опять поспешно зашагал за Гришей, который успел уйти довольно далеко.

В конце переулка иностранец догнал Гришу. Степка увидел, как мастер обернулся, отпрянул назад и сделал какой-то жест. Но Степка не разглядел, что этот жест означал. Ему только стало вдруг ясно, что Гриша и этот заграничный гость хорошо знают друг друга. Эх, жаль, что у Степки не было с собой бинокля! В бинокль можно было бы издали, незаметно наблюдать за этим приезжим бароном! В бинокль можно было бы различить каждый жест, каждое движение пальцев…

Сердце у Степки стучало и билось частыми торопливыми ударами. Оно словно подгоняло мысли, которые суетливо прыгали и метались, опережая одна другую. Если они сейчас свернут направо, то, значит, пойдут на Садовую. Тогда можно успеть забежать в отрядную комнату и взять бинокль… Если же налево… Но налево – Почтовая, большая людная улица, а этот барон, кажется, не хочет, чтобы его видели с Гришей…

Глухонемой мастер и идущий чуть позади него немец свернули направо. Степка выбежал из подворотни и помчался что было духу по переулку. Если этот немецкий барон задумал что-то недоброе, то можно было в любую минуту позвать на помощь – ведь милицейский свисток висел у Степки на кисти руки.

Когда Гриша и барон свернули на Садовую, Степка сначала подумал, что мастер поведет иностранца к себе домой. Но Гриша прошел мимо ворот четырнадцатого дома. Здесь барон снова догнал его и сделал несколько жестов. Он, оказывается, знал азбуку глухонемых. Степка увидел, что иностранец приказывает мастеру идти к монастырю. Степке показалось, что Гриша хочет возразить. Однако, подумав, он кивнул.

Медлить было нельзя. Как только Гриша, а за ним барон миновали ворота двадцать третьего дома, Степка шмыгнул в арку и опрометью кинулся в красный уголок. Промчавшись мимо дежурных – Оли и Тани, – он влетел в отрядную комнату, сорвал с гвоздя бинокль и понесся прочь.

– Степа, ты куда? – закричала вслед ему Таня, но он уже взбегал по каменным ступенькам.

Глава двенадцатая

Надо было мчаться со всех ног, чтобы кружным путем, через переулочек добежать до монастырских развалин раньше Гриши и барона. И Степка бежал, задыхаясь, чувствуя, как капельки пота струйками стекают по спине, по лбу, по груди…

Вот и конец переулка. Вот и последние окраинные постройки, деревянные домики за палисадниками, из-за которых выглядывают желтые мохнатые головки золотых шаров. Вот и поле, а за ним – мрачные развалины старинного монастыря.

Через поле, напрямик, Степка не побежал. Он свернул налево, к тропинке, что вилась за зеленым частоколом буйно разросшегося кустарника. Здесь он, наконец, остановился и отдышался. Теперь-то наверняка он успеет добраться до монастыря раньше Гриши и загадочного туриста из Гамбурга.

Выглянув из-за куста, Степка зорко огляделся. Ни глухонемого мастера, ни барона не было видно. Степка испугался. А что, если они заметили его? Что, если немец изменил свое намерение и они отправились куда-нибудь в другое место? Может быть, лучше было взять с собой еще кого-нибудь из ребят? Но едва он подумал об этом, как из-за домиков у края поля появились две фигуры: одна чуть впереди, другая – сзади. Степка поспешно навел на них бинокль. Да, это были Гриша и турист-иностранец.

Пройдя еще некоторое время позади Гриши, барон прибавил шагу, догнал мастера и остановил его, прикоснувшись ладонью к плечу. Поле было пустынно, и барон, очевидно, решил не ходить дальше. Они стояли теперь друг против друга – седой высокий немец и мастер из четырнадцатого дома. Гриша исподлобья настороженно смотрел на иностранца, словно дожидаясь, когда тот начнет свою безмолвную речь. Наверно, туристу не терпелось поскорее расспросить о чем-то глухонемого. Он быстро огляделся и сделал нетерпеливый жест, который означал: «Что это значит?»

Гриша не отвечал. Он стоял все так же неподвижно, исподлобья глядя на иностранца.

– Что это значит? – в нетерпении повторил барон. – Как ты очутился в этом городе?

– Я могу жить там, где хочу, – резко ответил Гриша, – Я свободный человек.

Барон взглянул на него насмешливо.

– Свободный, пока никто не знает…

– Здесь все знают, – немедленно перебил его мастер.

От напряжения, оттого, что Степка сидел в неудобной позе, скрючившись за кустами, у него ломило спину и руки, начали болеть глаза… Все труднее становилось ему следить за убыстряющимся с каждой секундой темпом знаков, жестов и движений Гриши и иностранца. Но он хорошо понял заданный бароном вопрос: не собирается ли мастер вернуться на родину?

О какой «родине» говорил этот седой барон, приехавший из Западной Германии? Может быть, он не знает, что Гриша родился в России, что здесь его настоящая родина? Степка теперь смотрел на барона с ненавистью. Так вот оно что! Немец хочет, чтобы Гриша вернулся в Германию? И, конечно, не в Германскую Демократическую Республику, а в Федеративную, в Западную, где опять по улицам городов шагают солдаты. Туда, где бывшие фашистские генералы снова строят всякие военные планы и запасаются атомными ракетами. Может быть, он хочет, чтобы Гриша – замечательный мастер – делал пушки или винтовки? Или боевые головки для ракет?.. На каком-нибудь секретном заводе, там, в Западной Германии?

И Степкино сердце забилось от радости, когда он увидел, как Гриша ответил на вопрос иностранного туриста жестом, означающим решительный отказ.

– Моя родина здесь! – добавил мастер.

– Ага, что? Получил? – прошептал Степка, все больше и больше загораясь ненавистью.

Нет, Гриша никуда не поедет. Он останется здесь. Он будет работать на советском заводе. Он будет жить в новой квартире. И никакая Западная Германия ему не нужна!

Вдруг Степка насторожился. Следя за быстрыми движениями рук иностранца, он уловил, что тот спрашивает Гришу про какие-то деньги. Что еще за деньги понадобились этому барону? Гриша опять сделал жест, означающий, что он ничего не знает.

Бинокль был тяжел. Руки у Степки нестерпимо ломило, и он на минуту опустил бинокль. А когда снова приставил к глазам, то увидел, что седой немец быстро шагает в сторону города, а Гриша стоит и смотрит ему вслед.

Едва иностранец скрылся, как Степка выскочил из-за кустов и, спотыкаясь, побежал через поле к Грише. Мастер заметил его и шагнул к нему навстречу. Он подхватил задыхающегося мальчика и крепко прижал к себе. А Степка, торопясь, принялся объяснять и жестами и словами, которых Гриша не мог услышать, как он прятался в кустах, зачем крался за ним и за бароном от самой Ленинской улицы.

И Гриша все понял. Он еще крепче обнял Степку и ласково повел его по полю к городской окраине, к деревянным домикам за пышными палисадниками, над которыми висело низкое закатное солнце – багровый огромный шар.

В этот вечер Степка пил горячий душистый чай за Гришиным верстаком в тесной комнатушке, где так привычно пахло канифолью и металлической стружкой, где так спокойно и ровно гудел примус. Он ни о чем не спрашивал мастера, хотя ему очень хотелось узнать, кто этот барон-иностранец и откуда он знаком с глухонемым мастером. Впрочем, Гриша, конечно, понимал это и потому, отставив пустую чашку, начал рассказывать. Движения его рук были медленны и четки, чтобы Степка мог понять каждый жест. И Степка следил за Гришиными руками, широко раскрыв глаза, потому что необычайным и удивительным был рассказ глухонемого мастера.

Вот что узнал в этот вечер Степка.

Гришины родители – это они были изображены на фотографии, висевшей над его койкой, – служили в доме богатого немца в Петербурге. Дед или прадед петербургского богача, помещик, задумавший перебраться в столицу, захватил с собой четырнадцатилетнего мальчика для услужений – сироту-крепостного. Этот крепостной мальчонка был Гришиным дедом.

Конечно, деда своего Гриша не помнил. Единственной памятью, оставшейся от него, были часы, вот эти старинные серебряные часы на цепочке, которые Степка уже видел, – они висели на стенке рядом с фотографией.

Мастер осторожно взял часы, нашел на верстаке острый ножик и поддел лезвием толстую крышку. Под этой крышкой оказалась другая, плотно закрывающая механизм. На ней Степка с трудом прочитал нацарапанные чем-то буквы: «Трофiмъ Сiлантьѣв. Санктъ-Петербургъ. Лѣто от Рождества Xpicтовa 1867». Эта надпись была сделана почти сто лет тому назад.

Часы были чем-то вроде семейной реликвии. От деда они перешли к Гришиному отцу. На обратной, внутренней стороне толстой серебряной крышки Степка увидел еще одну надпись, тоже выцарапанную чем-то острым, может быть гвоздем, может быть шилом: «Сiлантьѣвъ Алексѣй». Степка вспомнил, что Гришу зовут совсем не Гришей, а Федором Алексеевичем и что фамилия его была Силантьев.

Гришин отец, тоже по наследству, был слугой в доме петербургского богача. Такая же судьба ожидала и сына.

Но вот наступил 1917 год. Еще в феврале пронеслись над Петербургом первые революционные грозы. Грише было тогда всего три года, и он, конечно, не понимал, какие перемены происходят в мире. Не понимали этого и родители мальчика. Барин, у которого они служили, уговорил их уехать вместе с ним в Германию и взять сына с собой. Он уверял, что беспорядки в Петербурге скоро кончатся и тогда снова можно будет вернуться.

Обо всем этом Гриша узнал гораздо позже, уже когда он вырос, когда его отец и мать, измученные жизнью на чужбине, поняли, что в родную Россию им больше не вернуться…

Когда Грише исполнилось четырнадцать лет, его приставили для услуг к младшему и единственному сыну эмигранта Фридриху. Старший сын Вальтер в 1918 году уехал на Украину, записавшись в батальон немецких добровольцев-кадетов. Он так и не вернулся из России. Зато его отец получил извещение в черной рамке, напечатанное на глянцевой красивой бумаге, где было сказано, что его сын погиб смертью героя за великую Германию.

Младший сын, взяв с собой глухонемого слугу, уехал учиться в Париж. Ему, кажется, очень льстило то, что у него глухонемой слуга. Гриша в то время уже достаточно хорошо научился следить за движением губ людей, говоривших с ним, и прирожденная зоркость частенько заменяла ему отсутствующий слух. Впрочем, молодой барин взялся специально для безмолвного общения со своим слугой изучать азбуку глухонемых. «Разговаривать» со своим «рабом» знаками казалось ему особенно привлекательным в присутствии приятелей.

В Париже Гришин хозяин прожил недолго. Из Франкфурта пришли печальные вести – его отец был при смерти. Молодой барин поспешил к одру умирающего родителя, чтобы поскорее вступить в права наследства и наконец-то по праву начать называться бароном – этот титул он должен был унаследовать от отца вместе с его состоянием.

Увы, это состояние оказалось невелико. Сын и не знал до сих пор, что почти все драгоценности, все золото его отца осталось в большевистской России. Надеясь вернуться и не желая подвергать риску разграбления ценные вещи, барон спрятал их под фундаментом дома, когда-то принадлежавшего его предкам – богатым помещикам. Дрожащей рукой умирающий протянул своему наследнику клочок бумаги, на котором были начерчены какие-то линии.

Фридрих был взбешен. Быстрыми шагами вышел он из комнаты, оставив клочок бумаги на столе. Он не пришел проститься с умирающим отцом, и у постели барона в минуту его кончины остался только один Гриша. Оставленный молодым барином бумажный лоскуток Гриша спрятал, думая, что он может еще понадобиться.

И клочок бумаги вскоре понадобился Фридриху. Он очень обрадовался, узнав, что бумажка цела, и начал отыскивать средства, чтобы попасть в Россию.

Множество способов испробовал молодой барон, чтобы получить право поехать в страну, откуда бежал его отец, но все старания были напрасны. И с каждым годом, проходившим в безуспешных хлопотах, Гришин хозяин становился все раздражительнее.

Для поездки в Советскую Республику нужна была виза – разрешение Советского правительства. А такой визы Фридриху не давали. Он был сыном эмигранта, братом офицера, который воевал против Советской страны в 1918 году. И нечего было ему делать на русской земле. Большевики охотно приглашали в свою страну для работы специалистов-инженеров, нефтяников, металлургов, техников. В России строились новые заводы, железные дороги, открывались богатые месторождения руд, нефти и угля. Фридрих же не был ни инженером, ни строителем, ни техником. И он все больше ненавидел недоступную для него Советскую Россию.

В 1934 году власть в Германии захватили фашисты. Эти молодчики в коричневых рубахах частенько поговаривали о войне против большевиков, и Фридрих, решив, что война – это более легкий путь попасть в Россию, чем хлопоты о визе, вступил в фашистскую национал-социалистическую партию.

В июне 1941 года германские танки двинулись через советскую границу. Гришин хозяин купил большую карту Советской России и повесил ее на стене в своем кабинете. Но он не спешил на фронт. Он ждал, когда гитлеровские части подойдут к городу, отмеченному на карте крохотным черным кружочком. Только один-единственный городок и нужен был ему там, в далекой России. Он приказал Грише вырезать из бумаги флажок и укрепить его на острой булавке. Этот флажок Фридрих каждый вечер сам передвигал по карте, все ближе, все ближе к заветному черному кружочку.

И вот, наконец, наступил день, которого барон ждал многие годы. Острие булавки вонзилось в черный кружок, и Гришин хозяин подал рапорт с просьбой отправить его на восточный фронт. Разрешение было получено, и барон стал собираться в дорогу. Ночью, во время этих сборов, Гриша увидел, как Фридрих вынул из потайного сейфа в стене и спрятал в свой бумажник листок с начерченными на нем линиями и крестиками.

Именно в эту ночь лихорадочных сборов Гриша узнал, что клочок бумаги, который так бережно хранил его хозяин, – это план тайника, где спрятаны драгоценности старого барона.

В ту же ночь Гриша переоделся в мундир солдата германской армии. Отныне он был денщиком, а не слугой своего хозяина. Впрочем, это было одно и то же.

Истерзанную, в мрачных развалинах увидел Гриша Россию. Поезд мчался мимо сожженных деревень, мимо разрушенных вокзалов, мимо пустырей, на которых торчали обгорелые пни.

Маленький городок, куда они приехали на третий день пути, тоже был разрушен войной. Сердце сжималось у Гриши, когда смотрел он на эти груды камней, над которыми висели тучи неоседающей пыли. Но барон был весел. Особняк, где хранились сокровища, был цел, и Фридрих счел это добрым предзнаменованием.

Особняк был занят штабом дивизии. Здесь же, на втором этаже, жил дивизионный командир – генерал. Днем и ночью усиленные патрули дежурили вокруг дома. Но для барона все двери были открыты. Генерал даже предложил ему поселиться в одной из комнат на втором этаже. Он, конечно, не знал, что этот особняк когда-то принадлежал предкам его неожиданного гостя.

Однако на другой день барон стал мрачен и угрюм. Советские части наступали. Фронт подходил все ближе к городку. А Фридриху никак не удавалось проникнуть в подвалы под домом незамеченным.

Прошли сутки, другие, третьи. На востоке над горизонтом багровыми зарницами вспыхивали орудийные залпы. Штаб стал походить на растревоженный муравейник. И вот на четвертую ночь, когда вспышки над горизонтом казались особенно близкими и страшными, барон приказал Грише взять фонарь и следовать за собой. Они вдвоем спустились по каменным ступеням в сырой подвал, и здесь Гриша, зажег свечу в фонаре.

Они продвигались по коридорам, и их уродливые тени плясали на мокрых каменных стенах заброшенного древнего подземелья. В одном из коридоров барон велел Грише ждать, а сам двинулся вперед. Вскоре огонек фонаря исчез за каким-то поворотом, и глухонемой слуга остался в полной темноте.

Он ждал долго. Изредка ему казалось, что стены, каменные своды и пол вздрагивают словно от каких-то могучих ударов. А потом… Потом ослепительный луч сильного электрического фонаря осветил его, скорчившегося возле мокрой стены. Гриша увидел перед собою людей в советской военной форме – гимнастерках, перепоясанных широкими ремнями, в касках с алыми звездами.

В эту ночь город был взят советскими войсками.

– А барон? – спросил Степка. – Куда же он девался?

– Удрал, – показал Гриша.

– А сокровища?

Мастер помедлил немного и ответил: «Как видишь, он вернулся за ними».