Текст книги "Первый особого назначения"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава вторая

Мебели теперь в отрядной комнате было достаточно. Вовка все-таки осуществил свой замысел – притащил с чердака два стула. Их починили, и теперь в отрядной были, кроме столика и скамеек, эти два стула, табуретка, сколоченная Лешкой и Павликом, а кроме того – тумбочка. То есть тумбочкой ее сделал все тот же Лешка. А сначала это был обыкновенный длинный деревянный ящик, который притащили откуда-то Павлик и Шурик. Внутри ящика Хворин набил фанерные полочки. Олег и Мишка оклеили его снаружи синей настольной бумагой, а спереди, там, где должна была находиться дверца, занавесили куском красного кумача, который принесла из дома Таня. В тумбочку можно стало складывать и инструменты, и книги, и прочее добро. Конечно, лучше было бы вместо кумачовой навесить настоящую деревянную дверку, но на это не хватило досок и фанеры. Все это мебельное хозяйство предстояло расставить по местам, вымести стружки и опилки, одним словом, привести отрядную комнату в порядок.

Собираться начали, как обычно, к девяти и, не дожидаясь, когда придут все, взялись за дело. Расстановкой мебели руководил Костя.

– Вот сюда – тумбочку. Сюда – стол… Здесь – одна скамейка. Стулья лучше поставить у тумбочки, по бокам… А на ней пусть лежат вот горн и барабан…

– А вымпел? – спросил Степка.

Костя задумался. Если бы вместо вымпела у отряда было настоящее знамя, его можно было просто прислонить к стене древком, и его все равно было бы видно. Но отряду знамени не полагалось. А вымпел, если его поставить в угол, будет выглядеть совсем без всякой торжественности.

– Пусть тоже тут стоит, на тумбочке, – решил Костя.

– Можно гвоздиком прибить, – предложил Шурик. – Чтобы не упал.

– Вот еще – гвоздиком! – возразил Степка. – А если в поход? Так и выдергивай гвоздик из стенки?

– Весь вымпел порвать можно, – поддержала начальника штаба Таня.

– Конечно, лучше уж пусть так стоит, просто на тумбочке, – решил Степка.

Дверь приотворилась, и в комнату протиснулся Вовка. Он был чем-то явно расстроен. Степка сразу же это заметил.

– Ты что? Не выспался, что ли?

– Ой, Степа! – простонал Вовка и схватился за щеку. – Не знаю, что будет… Я… Я мамину вазочку разбил.

– Какую вазочку?

– Синяя такая вазочка… На трехногой подставке стояла…

– Ну и что? – удивился он. – Подумаешь, сокровище – вазочка!

Вовка вздохнул.

– Ты не понимаешь. Эту вазочку маме брат подарил. Мой дядя. Он на фронте погиб… Мама ее бережет на память… А я… Торопился сюда, зацепил… Она трах – и на три половинки.

– Кто на три половинки? – весело спросил Женька. – Мама?

– Ну тебя! – отмахнулся Вовка. – Не мама, а вазочка.

– Нечего смеяться, Женька, – сказал Кузя Парамонов. – Это ведь память. Человек на фронте погиб…

– А я что говорю! – тотчас же воскликнул Женька. – Надо починить. Ваза-то стеклянная?

– Фарфоровая, – опять вздохнув, сказал Вовка.

– Я слыхал, фарфор клеить можно, – проговорил Лешка Хворин. – Клей специальный есть.

– А где его достать, клей-то?

– Давайте Пончикову вазочку к Грише отнесем! – предложил Степка. – Может, он сумеет склеить?

– Кто? Гриша?

– Конечно!

– А что! Можно отнести. Все равно ведь она разбитая.

– Я сейчас! – закричал Вовка, бросаясь к двери. – Я сейчас принесу! Пока мамы дома нет! Ой! Может, и правда склеит?

И он с такой прытью выбежал из красного уголка, какой Степка от толстого Пончика совсем не ожидал.

Вовка вернулся минут через десять, бережно неся под мышкой газетный сверток.

– Вот, – сказал он, разворачивая газету. – Видите, как разбилась.

Ребята обступили Вовку и Степку.

– Здорово раскололась, – сказал Лешка Хворин.

– Не починить, пожалуй, – с сомнением проговорил Павлик Куликов.

– Выбросить ее на помойку, и дело с концом, – предложил Женька.

– Самого тебя выбросить! – шмыгнув носом, ответил Вовка. – Ишь, быстрый какой нашелся!

Длинное узкое горлышко вазочки было начисто отбито. Откололась и половина донышка с частью круглого гладкого бока.

– Идем, Вовка, – решительно сказал Степка, заворачивая осколки вазы в газету. – Идем.

Вряд ли в другом каком-нибудь случае Вовка отважился переступить порог Гришиной мастерской. Он до сих пор испытывал перед загадочным мастером какой-то тайный страх. И в мастерскую вслед за Степкой вошел он с некоторой опаской, невольно ступая на цыпочки и настороженно оглядывая стены Гришиной комнатушки.

Мастер встретил ребят радушно. Он объяснил Степке, что утром у него был доктор и разрешил ему вставать. Пончик с любопытством следил за тем, как Степка ловко «разговаривал» с глухонемым при помощи знаков и жестов.

– Вставать ему разрешили, – «перевел» Степка непонятные Вовке знаки. – Сейчас я ему про вазочку скажу.

И, развернув газету, он снова быстро задвигал пальцами, а один раз показал на Вовку, который тотчас же смутился и покраснел.

Гриша взял вазочку, оглядел ее и сделал короткий энергичный жест.

– Починит, – обернувшись к Пончику, сказал Степка.

Мастер достал из-под верстака большую кастрюлю, моток крепкой бечевки, какую-то бутылку с прозрачной жидкостью, тряпку и тюбик, на котором было написано: «Клей БФ-2». В кастрюлю Гриша зачем-то налил воды и поставил ее на электроплитку. Потом он сел за верстак и разложил перед собой кисточку, клей, бечевку и тряпку.

Стоя за спиной мастера, ребята смотрели, как он работает.

Прежде всего Гриша откупорил бутылку, жидкостью из нее смочил тряпку, и в комнатушке распространился сладковатый запах ацетона. Тряпкой мастер старательно протер всю вазочку. Затем тонкой мягкой кисточкой стал наносить на фарфор клей. Клей ложился тонким слоем, гладко и ровно. Потом, приставив на место горлышко и дно вазочки, Гриша быстро и ловко принялся опутывать всю вазочку бечевкой. Сначала – от донышка к горлышку, затем – вокруг вазочки, снова – от донышка к горлышку.

Забулькала, вскипев, вода в кастрюле. И тут, к великому изумлению ребят, Гриша опустил связанную бечевкой вазочку в кипящую воду.

– Она же лопнет! – в страхе вскрикнул Вовка.

Мастер не оглянулся. Он, конечно, не мог слышать испуганного Вовкиного восклицания.

– Да не ори ты! – одернул Пончика Степка. – Не лопнет. Раз он так делает, значит надо.

Мастер с минуту смотрел, как «варится» склеенная вазочка, и обернулся к ребятам.

– Часа через два будет готово, – так «перевел» Степка Вовке Гришины знаки.

– Два часа! – Вовка даже подпрыгнул. – Долго-то как!

– Ничего, крепче будет, – сказал Степка.

– А что же я маме скажу? – пролепетал Вовка. – Придумать что-нибудь надо… – Он задумался, оттопырив нижнюю губу. – Может, сказать, что ее украли? Нет, это не годится. А может, сказать, что я ее Лешке дал – срисовать? Правда? Здорово! Лешка как будто пришел, увидел эту вазочку и ну приставать…

– Знаешь что, Пончик, – посоветовал Степка. – Скажи лучше, как есть. Ну, разбил и разбил. Всякое бывает.

Пончик подумал и вздохнул.

– Ладно. Скажу.

Он пошел к двери. И на пороге, обернувшись, сказал:

– Ты Грише спасибо передай. А как будет «спасибо» по-ихнему?

Степка показал, поднеся кулак сначала ко лбу, потом – к подбородку. Вовка неуклюже повторил этот жест и выскочил из мастерской.

А Степка остался. В каморке был беспорядок, и ему захотелось подмести пол, прибрать на верстаке. Кто же вчера дежурил у Гриши? Женька! Вот неряха! Всыпать бы ему как следует за такое дежурство!

Взяв веник, Степка стал старательно выметать сор из углов. Мастер, вставляя в тиски болванку ключа, следил за ним с затаенной доброй улыбкой. А Степка, сметя мусор на середину комнаты, вдруг спохватился. Сначала, пожалуй, надо было подмести и прибрать за перегородкой.

Заглянув в отделеньице, где стояла койка, Степка увидел, что она застелена и пол чист. Должно быть, сам Гриша подмел. Книжка, которую принесла Таня – сочинения Максима Горького, – лежала тут же, на табурете, аккуратно заложенная на середине бумажным лоскутком. Степка взял ее и раскрыл, чтобы посмотреть, где остановился Гриша.

В это время мастер неслышно ступил за перегородку. Стал рядом, положил руку Степке на плечо. Свободной рукой сделал неторопливый жест.

– Хорошая книга, – понял Степка.

– Хорошая книга, – повторил свой жест Гриша. – И я тоже, как здесь, в книге, сиротой остался. Десять лет мне только было.

Впервые Гриша «заговорил» со Степкой о себе самом и о своей жизни.

– Вот родители мои… – Мастер показал на карточку, висевшую над кроватью.

Степка взглянул на знакомую уже ему фотографию. Мужчина и женщина в старомодной одежде стояли прямо и напряженно, глядя перед собой. Тусклым золотом светились буквы «Август Шор, Франкфурт, Кайзерплац, 4».

– Отец и мать, – продолжал Гриша.

Степка чуть было не ответил, что он видел Гришу ночью на кладбище. Он чуть было не спросил, не их ли могилы мастер ходил проведать. Но тут Гриша снова сделал несколько жестов, и Степка даже закашлялся, поперхнувшись от неожиданности.

– Они умерли, – «сказал» Гриша. – Давно. В Германии.

Глава третья

Всю дорогу, от дома четырнадцать до своего двора, Степка размышлял над этим. Умерли в Германии! А что же Гриша делал на кладбище? Может быть, там у него еще кто-нибудь похоронен? Бабушка или дедушка… Или брат какой-нибудь. А может, сестра… Но все это было малоправдоподобно, и Степка терялся, очутившись перед новой загадкой.

На двери красного уголка висел замок. Все ушли обедать. Да и Степке пора было домой – мать, наверно, тоже ждала его на обед.

Начальник штаба торопливо доедал второе, когда в дверь просунулась круглая голова Вовки Чмокова.

– Обедаешь? – немного смущенно проговорил Пончик. – А я к тебе. Чтобы вместе за вазочкой сходить. Она уже готова, наверно.

Пока Степка допивал кисель, Вовка успел рассказать ему, что мама очень расстроилась, узнав про разбитую вазу.

– Я так и знал, что она расстроится, – сказал Вовка. – Ну, а потом, когда услышала, что мы с тобой к Грише ходили, сразу успокоилась. – Он с тревогой взглянул на Степку. – А что, Степа, вдруг не заклеилась?

– Это почему же не заклеилась? Если Гриша взялся, значит сделает. – Степка отодвинул пустой стакан и встал. – И для чего нам вдвоем идти? Пойди один и возьми.

– Что ты, Степка! Один! Он меня, пожалуй, прогонит.

– Почему прогонит?

– Просто так.

– Нас никого не прогоняет, а тебя прогонит?

– Ну, то вы! Вы у него дежурили. А я вроде как чужой.

– Ходил бы с нами, был бы тоже не чужой, – сказал Степка.

Впрочем, говорил он все это больше для того, чтобы подразнить Пончика. Посмотреть, как заклеилась вазочка, ему и самому хотелось. К тому же, пожалуй, Вовка в случае какой-нибудь загвоздки один не сумел бы объясниться с мастером.

– Ладно, – сказал он, – пойдем. Так и быть.

На улице ребята встретили Женьку Зажицкого, который торопился в красный уголок. Узнав, что Степка и Вовка идут к Грише за вазочкой, он тотчас же объявил, что пойдет с ними.

– А знаете новость? – спросил Зажицкий. – Тот представитель, который из горкома комсомола приходил… Угадайте кто! Елкин! Помните, который про наш отряд заметку в газете написал?

– Врешь! – не поверил Степка.

– Честное пионерское! Я, когда домой обедать шел, гляжу – Андрей идет. И с ним этот, в очках. Увидели меня, Андрей и спрашивает, как дела в отряде. Ну, ясно, я ему рассказал, что нашу комнату мы в полный порядок привели, все расставили. А этот, из горкома, и говорит: «Вам, – говорит, – надо к открытию красного уголка концерт подготовить, самодеятельность…» Тут Андрей и сказал: «Правильно, товарищ Елкин. Концерт подготовим».

– А может, это какой-нибудь другой Елкин? – спросил Степка.

– Тот самый! Он когда ушел, я спросил у Андрея…

Приятели вошли во двор дома № 14, и Степка первый толкнул скрипучую дверцу мастерской.

Вазочка была готова. Она стояла на верстаке. Бечевки с нее были уже сняты. Места склейки были едва заметны, и то если хорошенько приглядеться. Вовка поворачивал вазочку перед глазами так осторожно, словно она могла рассыпаться у него в руках. Гриша его успокоил. Он сделал несколько жестов, и Степка сказал:

– Он говорит, что склеилась крепко. Теперь если разобьется, то в новом месте.

– Давай, Пончик, попробуем! – воскликнул Женька, хватая вазочку и делая вид, будто собирается грохнуть ее об пол.

– Отдай! Отдай! – закричал Вовка и поспешно вырвал вазочку из Женькиных рук.

Распрощавшись с Гришей, ребята вышли на улицу. Вовка побежал домой, а Степка и Женька у: красный уголок. Новостей было много, и Женьке не терпелось поделиться ими с ребятами. Надо было рассказать и про представителя горкома, который оказался Елкиным, и про то, что Елкин посоветовал подготовить к открытию красного уголка концерт…

– А тесно все же у Гриши в мастерской, – говорил Зажицкий по пути. – Всего-то нас туда трое пришло, а уже повернуться негде.

– Ой, Женька! – перебил его начальник штаба. – Правда! А я все забываю.

– Что забываешь?

– Каждый день собираюсь всем сказать и все забываю. Надо для Гриши другую комнату попросить.

– Как это – другую?

– Ну как! Новую комнату. Чтобы он переехал.

– А у кого попросить?

Степка пожал плечами.

– Я и сам не знаю. У Андрея бы спросить…

– А что! Верно! – загорелся Зажицкий. – Всем отрядом пойдем. Ведь Гриша вроде наш подшефный. Мы и попросим.

В красный уголок редактор стенной газеты и начальник штаба вошли, горячо обсуждая, куда надо пойти, чтобы похлопотать о комнате для Гриши, – в горсовет или, может быть, в горком партии. Все, кто уже пришел, тотчас же принялись с жаром спорить.

– Надо идти в исполком горсовета, – сказала Таня. – Мой папа ордер на квартиру в исполкоме получал.

– Ну, тогда и пойдем в исполком! – решил Степка. – Прямо придем к самому главному, к председателю, и расскажем, какая у Гриши комната. И еще скажем, что он больной, что сердце у него больное…

– А по-моему, сначала надо пойти в поликлинику, – сказал сдержанный и рассудительный Костя. – Помните, доктор когда пришел, то сразу сказал: неподходящее помещение. Пойдемте сперва в поликлинику. И пусть там дадут справку, что Гриша больной и ему требуется другая комната, получше.

– А если не дадут? – с сомнением спросила Оля.

Но ей возразило сразу несколько голосов:

– Почему это не дадут? Обязаны дать, раз они доктора!

– Мы в п-прошлом году тоже в новую квартиру переехали, – сказал Павлик Куликов. – На Советскую. А раньше н-на Вокзальной жили. У м-моей мамы сердце тоже больное. И она брала справку от врача.

– Пошли в поликлинику! – решительно объявил Степка. – Сейчас! Нечего откладывать!

Вовка Чмоков, прибежавший во двор двадцать третьего дома, уже не застал в красном уголке никого. Он с недоумением потрогал замок на двери и присел на ступеньки, размышляя, куда это могли деваться сразу все ребята. «Должно быть, на пруды пошли купаться», – решил он и побежал к прудам.

А ребята в это время в вестибюле поликлиники обступили знакомого доктора, того, который приезжал к Грише в голубом «Москвиче» неотложной медицинской помощи.

– Комната, комната, – говорил доктор, задумчиво хмуря лохматые брови. – С жильем сейчас трудновато. Вот если бы ваш глухонемой работал на заводе… Тогда другое дело. А то ведь он, прямо скажем, частник – отживающий тип.

– Какой же он тип? – с обидой возразил Степка. – Он, знаете, какой мастер. Он и на заводе может работать. Только он… У него… У него такая была жизнь… Тяжелая…

– Нет, я что же! Я не возражаю, – сказал доктор. – И справку о том, что Силантьев Федор Алексеевич страдает гипертонической болезнью и только что перенес инфаркт миокарда, вы получите.

– Кто, кто? – переспросил пораженный Степка. – Какой Федор?

– Ну, этот, ваш глухонемой.

– Его же зовут Гриша.

– Ах да! – улыбнулся врач. – Я слышал, действительно его тут так зовут. Мне рассказывала сестра, которая делала ему уколы. Но что же поделать, друзья. Он вовсе не Гриша. По паспорту он Федор. И фамилия его Силантьев.

Минут через десять ребята вышли из поликлиники, и в кармане у Степки лежала справка с печатью и подписью главного врача. Правда, в ней стояло какое-то чужое имя, но Таня сказала:

– Ну и пусть он Силантьев Федор Алексеевич. А мы будем его звать Гришей. Как все на нашей улице зовут.

Исполком помещался на главной улице – Ленинской, в большом четырехэтажном здании за частой чугунной оградой. Ребята долго ходили по длинным коридорам, заглядывали в разные двери, пока какой-то усатый дядя с портфелем под мышкой не спросил:

– А вы к кому, молодые люди?

– К председателю исполкома, – смело объявил Степка.

– Да ну? Прямо так к председателю? Тогда поднимитесь этажом выше. В конце коридора дверь. Надпись там: «Приемная». Вот туда и зайдите.

Перед дверью в приемную Степка критически оглядел ребят.

– Ты, Мишка, рубаху в брюки заправь. Совсем вылезла.

– И ногти у него черные, – брезгливо сказала Оля.

– Держи лучше руки в карманах, – посоветовал Женька. – Будто у тебя там какое-нибудь заявление.

– А ты, Женька, тоже причесался бы, – сказал начальник штаба. – Все-таки к самому председателю идем. Кузя, галстук поправь. Ну, теперь вроде все в порядке. Пошли.

В большой комнате, уставленной кожаными диванами, за письменным столиком молодая девушка что-то писала, часто макая перо в круглую чернильницу. На диванах, очевидно дожидаясь очереди, сидели люди – человек десять. Когда ребята, подталкивая друг друга, вошли, девушка подняла голову и взглянула так строго, что они оробели.

– Что за экскурсия? – спросила она.

Собравшись с духом, Степка принялся объяснять.

– Мы не экскурсия. Мы к председателю. По делу.

– Очень важное дело, – вставил Женька.

– Председатель вам назначил день приема?

– Н-нет, – растерянно ответил Степка. – А разве надо, чтобы назначил?

По недоумевающим физиономиям посетителей девушка поняла, что они пришли сюда впервые.

– Ну-ка, рассказывайте, что у вас за дело такое.

Пришлось все объяснять подробно. Но едва только Степка упомянул имя Гриши, как девушка улыбнулась.

– Так вот оно что! Вы, значит, комнату пришли для него просить? Правильно. Комната ему нужна. Я ведь и сама недалеко от Садовой живу. И в мастерской бывала не раз. Ну вот что, – сказала она, полистав календарь на столе, – сегодня вы к председателю не попадете. Я запишу вас на среду, на пять часов.

Ребята ушли из горсовета довольные. До среды было ждать недолго – всего шесть дней.

Глава четвертая

Предложение Елкина подготовить к открытию красного уголка концерт было встречено всеми с восторгом. Особенно по душе эта затея пришлась Шурику Веденееву. Ребята уже знали, что Шурик второй год занимается в драматическом кружке Дома пионеров.

Андрей поручил Степке составить программу, и начальник штаба старательно переписал фамилии всех ребят на листок, вырванный из школьной тетрадки. С правой стороны листок был чист – там Степка собирался записать, кто что будет делать на концерте. Он был убежден, что в концерте обязательно все должны принять участие.

Олег, услышав об этом, даже руками замахал.

– Ну ладно, Шурка артист. А я, например, ни петь, ни плясать не умею.

– Зачем же тебе плясать, – возражал Степка, – ты прочитай стихотворение.

– Тоже сказал! Стихотворение!

– Петь буду я! – объявил Женька. – Что-нибудь классическое. – И, дергая себя за кожицу на горле, он пропел: – «Паду-у ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она!..» А Пончик будет аккомпанировать на барабане.

– Погоди, Женька! – перебил Зажицкого начальник штаба. – А в самом деле! Подо что мы петь будем? Пианино нету…

– А Павлик на что? – воскликнул Веденеев. – У него есть гармошка! Он играет прямо как лауреат международного конкурса!

– Правда, Павлик?

– Гармошка есть, – кивнул Куликов. – Н-но насчет лауреата – это Шурка врет.

– А кто у нас в школе на всех концертах аккомпанировал?

– Нет, к-конечно, сыграть я могу…

– Мы с Олей станцуем, – сказала Таня. – Украинский гопак.

Степка помусолил карандаш и записал: «Таня и Оля – украинский гопак». И вдруг он вспомнил, как однажды, сидя у Тани дома и разглядывая картинки в одной из больших книг, он услышал песню. Это пела Таня. Она мыла на кухне посуду и пела. И пела так хорошо, так звонко и красиво, что Степка тогда заслушался, забыв про картинки.

– Ты, Таня, еще и спеть можешь что-нибудь, – сказал он.

– Спеть?

– Ну да! Ты же пела один раз, дома. Я слышал.

Таня покраснела.

– Слышал? Ну ладно, я спою.

– Ребята! – таинственно сообщил Женька. – Мне кажется, что у Кутырина тоже есть голос. Бас, как у Шаляпина. Только Мишка скромничает и от всех скрывает.

– Никакого баса у меня нет, – ответил Кутырин. – А вот если бы пьесу какую-нибудь поставили, тогда бы я сыграл. Я участвовал один раз. В роли медведя. Только жарко было очень в шкуре.

– Ладно, Степка, ты меня тоже запиши, – неожиданно вмешался Олег. – Я тоже буду выступать. Я буду… Нет, лучше ты пока не пиши, что я буду делать. Поставь знак вопроса.

Женька и Шурик, шептавшиеся о чем-то в уголке, закричали чуть ли не в один голос:

– И нас запиши!

– Тоже под вопросом! – крикнул Шурик.

– Нет, поставь лучше три восклицательных знака! – заорал Зажицкий.

Пончик заявил, что прочитает басню Крылова. Костя и Лешка сказали, что они подготовят какой-нибудь акробатический номер. И только Кузя Парамонов тихо сидел в сторонке, не принимая участия в атом шумном и веселом составлении программы. Он сидел и теребил в пальцах кончик своего галстука. Ребята так давно уже привыкли к нему, что совершенно не замечали его хромоты. И сейчас, даже не вспомнив о ней, Степка спросил так же, как спрашивал других:

– Кузя, а ты что будешь делать?

Кузя взглянул на него и виновато улыбнулся.

– Я не могу, Степа… Сам знаешь…

Наступила тишина. Все разом замолкли. Потом Шурик Веденеев сказал:

– Это ты зря, Кузя. Вот был такой артист Абдулов. Нам в драмкружке руководитель рассказывал. Так он тоже, Абдулов… У него тоже… нога… А какой был артист! Помните? – воскликнул Шурик. – В кинофильме «Остров сокровищ»? Недавно в клубе показывали! Он Джона Сильвера играл. Пирата.

– Правда, Кузя, – сказал Степка. – Ну что ты? И незаметно даже. Выучи какое-нибудь стихотворение и прочитай.

– А то еще был другой артист, – сказал Шурик, – Остужев… Нам про него тоже Семен Семеныч, наш руководитель, рассказывал. Этот Остужев был глухой. А артист Певцов был заика… Нет, правда. Если разговаривает с кем-нибудь – заикается. А как на сцену выйдет, так все пропадает.

– М-может, он п-притворялся? – спросил Павлик.

– Ну да, притворялся! – с таким жаром возразил Веденеев, словно был артисту Певцову закадычным другом. – Заикался на каждой букве. Семен Семенович рассказывал: его один раз спросили: «Почему вы на сцене не заикаетесь?» А он ответил: «Там, на сцене, я не Певцов. Там я Цезарь или Отелло. А они ведь не заикались».

– Ладно, – сдался, наконец, Кузя. – Ладно, я прочитаю «Три пальмы» Лермонтова.

В красный уголок зашел Яков Гаврилович.

– Ну, товарищи пионеры, – сказал он, оглядев ребят с таким видом, словно собирался их удивить какой-то необычайной новостью, – как я обещал, так и будет. В воскресенье открываем красный уголок.

– В какое воскресенье? В это?

– Именно в это воскресенье. Инвентарь я выписал. Столы, стулья, диван, шкаф… Ну там шашки, шахматы, домино… А вы уж, как договорились, помогите все это на место поставить.

– Ясно, поможем! – воскликнул Степка.

– А когда же репетировать? – озадаченно спросил Шурик. – До воскресенья – только три дня.

– Что это репетировать? – с любопытством спросил Яков Гаврилович.

– Концерт, вот что, – ответил Женька. – Мы к открытию хотим концерт самодеятельности подготовить.

– Да ну? Концерт?

– Самый настоящий, – с гордостью подтвердил Степка.

– Ой, хорошее дело! Прямо замечательно придумали! Так что же? Может, по такому случаю перенесем открытие на неделю? А то как бы не сорвалось. Без репетиции.

– Ну вот еще! – возразил Шурик. – Незачем откладывать. Мы и так успеем. Сейчас же и начнем репетировать.

– Репетируйте, репетируйте, – одобрительно сказал Яков Гаврилович и заторопился уходить. – Не буду вам мешать. Только уж не забудьте: в субботу с утра приходите в контору за инвентарем.

– Придем обязательно! – прозвучал хор веселых звонких голосов.

Репетировать взялись сразу же после ухода Якова Гавриловича. Решили, что до обеда пусть репетируют чтецы, а после обеда Павлик принесет гармошку, и тогда уже покажут свои номера певцы и танцоры. Режиссером единогласно выбрали Шурика, и он, с важностью усевшись на стул посреди комнаты, несколько раз хлопнул в ладоши.

– Внимание! Начинаем!..

Но тут Степка сказал, что надо было бы сходить к Грише и проведать его. И вдруг случилось неожиданное.

– А давайте я схожу! – воскликнул Вовка.

– Ты? – этот изумленный возглас вырвался одновременно у Степки, у Тани, у Оли и Кузи.

– Ребята, наш Пончик решил покончить жизнь самоубийством! – закричал Женька. – Вовочка, пожалей своих бедных родителей!

– Ну тебя, – покраснев, отмахнулся Вовка. – Не хотите – и не надо…

– Помолчи, Женька, – одернул Зажицкого Степка. – А ты, Вовка, если правду сказал, то пойди. Ты только посмотри, как он там, не надо ли чего-нибудь, и назад. Нам скажешь, тогда уж кто-нибудь другой сходит.

Репетировали до обеда, репетировали и после обеда, когда Павлик принес гармошку.

Первыми показали свой танец Таня и Оля. Плясали они очень хорошо, то плавно пускаясь по невидимому кругу, разведя руки и лукаво подглядывая друг на друга, то сходясь и отступая назад мелкими шажками, чуть притопывая и уперев руки в бока… Степка следил за Таней с восхищением, хотя до сих пор, признаться, к танцам относился довольно равнодушно.

После Тани и Оли репетировали Костя и Лешка. Они взбирались друг другу на плечи, кувыркались и делали на полу стойки, становясь на руки. Женька схватил барабан и усердно начал подыгрывать Павлику.

Потом Лешка сказал, что он еще может сплясать на концерте танец чечетку, и действительно лихо отбил каблуками чечетку под Павликову гармонь и под неистовый Женькин барабан. Мишка не вытерпел и тоже пустился в пляс. Плясал он неуклюже, и ребята покатывались от хохота.

В разгар веселья в красный уголок пришел Вовка.

– Ну что? – спросил Степка. – Как Гриша?

– Ничего, – ответил Пончик. – Работает. – И с гордостью добавил: – Я ему помог – напильником заплатку зашлифовал.

Странное дело – Вовка вернулся от Гриши как будто бы не совсем таким, каким был до обеда. Какая-то неторопливость появилась в его движениях. Степка это заметил, но никак не мог объяснить себе, что это произошло с Пончиком.

Репетиция продолжалась. Впрочем, это была уже не репетиция, а настоящий концерт. Каждому вдруг захотелось спеть какую-нибудь песню или сплясать или попросту покувыркаться и подурачиться, изображая акробатов. День пролетел незаметно, и ребята разошлись по домам усталые, но очень веселые. На прощанье уговорились завтра прийти в красный уголок пораньше и снова порепетировать. Только Олег объявил, что не придет, потому что у него номер будет особый и к этому номеру нужно подготовиться.