Текст книги "Зачарованное озеро (СИ)"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Его привели к последней двери (возле самого окна), украшенной таким же врезным замком. Один верзила, ухмыляясь, сказал:

– Ну, ты это, не подкачай...

Второй распахнул дверь, зашвырнул туда Тарика, как котенка, и в замке звонко щелкнул ключ. Удержавшись на ногах, Тарик стал озираться с настороженностью молодого зверька, которого поймали на воле и кинули в клетку в королевском зверинце. И посмотреть было на что...

Прежде всего, оглянувшись на дверь, он увидел, что здешний замок и с внутренней стороны снабжен фигурной скважиной – но не было при нем женской булавки для платья, которой Роля-Прыткий отпирал такие замки играючи, да Тарик и не сумел бы...

Комната была большая и как две капли воды походила на будуар знатной дамы («Блудуар», – с ухмылочкой сказал бы Фишта) – огромная низкая кровать, на затейливой спинке которой тот же серебряный герб, что и на здешних бляхах. Низенький шкафчик

перед высоким зеркалом в еще более затейливой раме, уставленный изящными флаконами, баночками и скляночками («Женская красильня, – фыркнул бы худог Гаспер. – У них красок больше, чем у любого худога»).

И повсюду картины на стенах, а меж ними на низких подставках статуи чуть ли не в человеческий рост, каменные и бронзовые. И все они изображают обнаженных мужчин и женщин, ублажающих друг друга в разнообразнейших позициях – про иные Тарик не читал даже в растрепках и даже от Фишты не слыхивал. И если б только... Вон там две женщины в коротеньких ночных рубашках с распущенными волосами притиснули к стене красивенькую Шко-лярку, и одна задирает ей подол форменного платьица, а вторая уже расстегнула половину пуговиц.

Судя по личику Школярки, ни о каком добром согласии и речи не идет. И вон там насильничают – несколько солдат раздевают молоденькую крестьянку в амбаре. Разбойники на лесной дороге обступили молодую дворянку возле кареты с выпряженными лошадьми, и нет сомнений, что сейчас начнется. Титорша возле мирообраза в углу класса подступает к Школяру. Куда ни глянь, похабень и срамота, а вон там – вообще отпад: нагая красотка с блаженством на лице расположилась на четырках, но пользует ее не человек, а здоровенный косматый пес наподобие пастушеского. Вот уж точно – блудуар...

Глаза разбегались – но и быстро устали от такого обилия картин и скульптур, которые поодиночке вызвали бы самый живой интерес. Словно слопать в один присест полведра лучших конфет. Тьфу, вон в углу – черный жеребец и голая красотка... Были такие растрепки, но все друзья и знакомые Тарика ими брезговали так же, как историями о трубочистах и девульках...

Больше не глядя на все это затейливое похабное многообразие, он прошел по будуару несколько шагов и остановился у низкого столика возле огромной постели. Уставлен множеством тарелок и невиданных им прежде предметов, какие в обычных домах не бытуют. Некоторые яства он легко узнал, а некоторые отроду не

видел и даже не знал, что это такое, – но запахи витали приманчивые, заставлявшие вспомнить, что он сегодня только позавтракал, а время, в самом деле, близится к ужину. Винные бутылки, добрых полдюжины, непохожи одна на другую, разного цвета стекла, высокие и пузатые. Вся посуда то ли позолоченная, то ли, трудно представить, золотая. Не удержавшись, Тарик взял пустую чарку, украшенную искусной чеканкой (снова мужчина и женщина в замысловатой позе), и подумал, что она чересчур тяжела для позолоченного серебра, меди, бронзы и уж тем более для олова или железа. Стол довольно большой, но красивых стульев только два, а это похоже на кое-какие сцены из голых книжек. У него зашевелились кое-какие мысли, но верить им не хотелось: все это крайне походит на...

За спиной раздался мелодичный насмешливый женский голос:

– Ну и как тебе у меня нравится?

Тарик подскочил как ужаленный, не глядя поставил тяжелую стопку, – оказалось, мимо стола, и она упала на ковер, глухо стукнув.

В стене меж двумя скабрезными картинами, казавшейся нерушимой, открылась потайная дверь, и там стояла женщина. Шагнула вперед, не глядя толкнула рукой дверь – и та закрылась, так что невозможно было углядеть, где она только что была. Женщина, улыбаясь, пошла к Тарику грациозной походкой нарочито медленно, остановилась в паре шагов от него.

Красивущая – спасу нет! Молодая, с фигуркой статуи лесной феи. Темные волосы, перевитые нитями алого бисера, рассыпались по плечам и спине, серые глаза цвета утреннего тумана видятся бездонными, и в лице нет ничего порочного, кажется даже, что она еще невинна, – во что не верится при виде этих картин и статуй, ничуть не подходящих для спальни невинной девушки. И платье...

Длинное, открывает лишь босые ступни с крашенными золотом ногтями, а широкие рукава – лишь тонкие пальцы, унизанные перстнями с огромными смарагдами и сапфирами (уж наверняка не обманка), глухой монашеский ворот...

Вот только шито оно из прозрачного и легчайшего розового тарлатана высшего сорта, так что ни малейших тайн, включая

главную женскую, не скрывает. Истины ради нужно уточнить, что все посторонние мысли, все тревоги и непонятности мгновенно вылетели у Тарика из головы, и он как зачарованный во все глаза уставился на красавицу, каких еще не видел, а если и видел, то не так близко и не в столь откровенном наряде.

Судя по легкой улыбке, тронувшей крашенные в светло-алый губы, такое оторопелое лицезрение ее только забавляло. И, что волнует, в ее улыбке не было и тени превосходства, с которым часто взрослые красавицы смотрят на восторженных мальчишек. Показалось даже, что она вот-вот насмешливо высунет розовый язычок, как та очаровательная юная барышня. Она была чуточку выше Тарика, но не более чем на полголовы. Вокруг нее витал неназойливый, но стойкий аромат неизвестной прежде пахучей воды, и она была прекрасна, как радуга...

Язык незнакомка так и не показала. Спросила:

– И как же тебя зовут, мой прекрасный гость?

Сквозь ошеломление ее красотой все же прорвалась трезвая мысль: может, он несправедлив к Бальдеру ? Уж тот-то распрекрасно знал его имя, вписанное в подорожную, и достаточно времени имел, чтобы его назвать кому угодно...

И вторая трезвая мысль: зная твое имя, нечистой силе легче тебя обморочить. А потому Тарик назвал первое пришедшее в голову:

– Бабрат...

– Красивое имя, – сказала прелестница. – А я – маркиза Алем, для друзей – просто Карита. Хочешь быть моим другом, Бабрат?

– Очень своеобразный способ у вас...

– У тебя.

– Очень у тебя своеобразный способ приглашать к себе в друзья...

– Ну, что поделать... – Она приняла вид напроказившей маленькой девочки. – Одичали мы здесь, в глуши. Гостей почти что не бывает, вот и приходится прадедовскими способами их приглашать... Я, надеюсь, не нарушила каких-то твоих грандиозных планов? Куда ты ехал, если не тайна?

– Да какая там тайна, – осторожно сказал Тарик. – Отец послал в Озерный Край покупать рыбу, дело знакомое...

Что же, она в самом деле не знает, кто он такой? Тогда Бальдер ни при чем и ковен тоже, а это легче...

– Это срочное дело?

– Не особенно, обычное, – сказал Тарик.

– Ну, вот и прекрасно. Значит, погостишь немного у меня и поедешь по своим делам! – Она лукаво улыбнулась. – Я отцу ничего не скажу. Можно даже написать ему письмо, что ты, скажем, вывихнул ногу или подхватил какую-нибудь нестрашную хворь – например, в придорожной таверне чем-то несвежим отравился – и несколько дней будешь лежать в деревне. Мой Лекарь очень убедительно напишет и своей печатью припечатает... Но что мы стоим тут, как майловые столбы? Прошу к столу, для тебя приготовлено...

Она дождалась, пока сядет Тарик, и уселась сама. Коснулась кончиками пальцев горлышка зеленой пузатой бутылки:

– Ты уже вино потихоньку пробуешь? Или родители строгие, не позволяют?

Безотносительно ко всему приключившемуся Тарик не хотел выглядеть перед ней зеленым сопляком, браво ответил:

– Не раз случалось, и даже вишневую водочку...

– Ты такой опытный мужчина, что мне, юной и неопытной, даже страшно чуточку...

Она налила Тарику из зеленой бутылки, а себе из другой, высокой и темной, подняла свою чарку:

–Ну, за тебя, Бабрат... и за любовь!

Бордовое вино пилось легко и в голову не особенно ударяло, так что Тарик осушил поместительную чарку до дна, сам не заметив, как красавица стала его угощать, словно заботливая хозяйка. В голову легонько подступило, но не особенно. Незнакомые яства оказались вкусными, и понемногу Тарик приятно отмяк душою.

Ничего страшного, надо признать, с ним не происходило – он уже не сомневался, что его ждет, но внутреннего протеста это

как-то не вызывало: не старая уродливая ведьма, в конце концов. И не думал уже о Тами. Понемногу завязалась вполне дружеская беседа, и как-то не мешало, что он сидит в тарлатановом наряде, а она – в столь же прозрачном платье: стол закрывал то, чего не следовало выставлять напоказ за политесной трапезой. Вот только ее великолепная грудь с крашенными золотым сосками под прозрачным тарлатаном... Но она Тарику не доставляла, что скрывать, особенного неудобства...

Понемногу завязалась дружеская беседа. Сначала Карита жаловалась на судьбу: поместье богатое, но ей одиноко, муж умер три года назад, дворян в округе мало, и она частенько целыми неделями живет отшельницей. А в столицу перебираться не хочет: родилась и выросла в глуши, не терпит многолюдства и каменных громад, которые ее натуральным образом душат. По происхождению своему и мужа могла бы без особых трудов быть принята при дворе, но ничуть к этому не стремится. Последний раз ездила в Арелат четыре года назад повидаться со старой подругой, после замужества поселившейся там, но не выдержала и трех дней, уехала в поместье...

Все это говорилось без глубокой печали, разве что с некоторой грустью: не похоже, чтобы она пыталась вызвать к себе жалость или участие, и судьбу не проклинала, наоборот, говорила, что другой и не хочет. Потом беседа как-то незаметно перешла на Тарика: маркиза расспрашивала, как он у себя развлекается, как у него обстоит с девочками, – вполне пристойно, но крайне игриво, словно болтали две подружки. О Тами Тарик ничего не рассказывал, но, подчиняясь извечному мужскому желанию покрасоваться перед красивой женщиной (он, как и другие, давно относился к этому как к делу житейскому), поведал и о том, что у него есть женщина, и о том, как его годовички дружат с девчонками и во что это порой выливается на Зеленой Околице. Немного прихвастнул, конечно, но в меру.

Шло время, и он чувствовал себя все более свободно, досада на то, что его столь бесцеремонным образом зазвали в гости, помаленьку улетучилась: ничего страшного с ним не произошло и не

похоже, чтобы затевалось, а осознание, чем все должно кончиться, не вызывало, что греха таить, внутреннего протеста и отторжения – скорее уж, все смотрелось занятным приключением из тех, о которых пишут в голых книжках...

Понемногу беседа стала вязнуть, как тяжело груженная габара на раскисшей дороге, – собеседница Тарика потеряла к ней всякую охоту, и он замолчал. А потом она отодвинула стул и встала из-за стола, глядя так, что объяснений не требовалось, так что Тарик тоже встал, но выбраться из-за стола не спешил: к его немалому стыду, оказалось, что просторные тарлатановые штаны изрядно оттопырились, и ничего нельзя было с этим поделать. Маркиза, смеясь, за плечо выдернула из-за стола, как спелую моркву с грядки, придвинулась и спросила:

– Значит, женщин уже отведывал? Ну, посмотрим, чему они тебя научили...

И тонкими пальчиками, унизанными перстнями с огромными самоцветами, принялась рвать на нем блузу, что удалось легко – тарлатан поддавался легче тряпочной бумаги. Упершись ладонями в грудь Тарика, потеснила его к постели, и он вмиг оказался лежащим на спине. С едва слышным треском порвались тарлатановые штаны, и его достоинство надолго оказалось в плену проказливых и умелых женских губ, в конце не упустивших ни капли.

Как ни удивительно, мужская драгоценность осталась подобной бравому стражнику у ворот королевского дворца. Прежде никогда такого не было, ни после теребенек, ни с Тами. Подумать над этой странностью Тарик не успел – маркиза легла рядом, притянула его к себе и, прикрыв глаза, прямо-таки приказала:

– Ну, иди ко мне...

Тот, кто решит, что Тарик непреклонно стал противиться, крупно ошибется. Все постороннее вылетело из головы, и он всецело предался разнузданным забавам.

Прошло много времени, и после затейливых слияний тел, о которых он не читал в растрепках и от Фишты не слыхал, Тарик ощутил неладное: причиндал оставался неколебим, как исправный

часовой у амбара с горючим прахом. Тарик понемногу уставал, на смену удовольствию пришла пресыщенная скука, даже побаливало чуточку, – а маркиза, казавшаяся неутомимой, вынуждала его к новым трудам. Когда она возжелала «бадахарских штучек», Тарик уже потерял всякую охоту к постельным выкрутасам, но никуда не денешься, пришлось исправно двигаться, как фигурки в башенных часах на Королевской площади, с одной-единственной мыслью: кончится это когда-нибудь, наконец?

Вот радость, кончилось – когда в спальне заметно потемнело, подступили сумерки. Тарик вытянулся на постели, вымотанный так, словно в одиночку разгрузил немаленький трюм со связками железных прутьев. Улегшись рядом, маркиза проказничала руками и мурлыкала на ухо:

– Неплохо, красавчик сладенький, но тебя еще учить и учить. Ничего, я уже послала верхового с письмом, к вечеру завтрашнего дня приедет моя подруга... не пугайся, она молодая и красивая. Конечно, до меня ей далеко, я единственная и неповторимая, но она почти не уступает мне в постельном искусстве, и вдвоем мы из тебя сделаем отличного любовника...

– Когда ты меня отпустишь? – напрямую спросил Тарик, уже вернувший себе некоторое трезвое разумение.

– Ты так хочешь меня покинуть? Вот глупый! Может быть, ты никогда больше не встретишь такую, как я, благородную дворянку...

– Просто хочу знать, надолго ли оказался у тебя в... гостях.

– Я тебя обязательно отпущу, – заверила маркиза, – с полными карманами золота... и нешуточными познаниями в искусстве любви. Но пока что изволь у меня погостить... – Ее пальчики по-хозяйски нашарили нужный предмет и безуспешно попытались привести его в боевую готовность: – Вяленький... Я тебя крепко утомила?

– Есть такое дело, – признался Тарик.

– Бедный мальчик... Хорошо, я тебя оставлю в покое, я же не зверь лесной... – сказала она, к радости Тарика. – Отдохнешь, выспишься, а завтра опять будем забавляться... Ты только начал

учиться с отличной наставницей, а впереди еще столько тобой неизведанного...

Она встала с постели, достала из шкафчика большой ключ с затейливой двойной бородкой и отперла замок. Повела подбородком:

– Иди к себе...

– Я ж голый... – возразил Тарик.

– В моем замке это никого не удивит. Или ты сгораешь от застенчивости? Какой ты милый! Мужского платья у меня тут нет, но что-то было... Ага!

Она достала из высокого узкого шкафчика в углу комок белой материи и протянула Тарику. Развернув его, Тарик увидел, что это батистовый пеньюар, обильно украшенный шитыми золотом перьями Птицы Инотали. Женский, понятно – мужчины носят шлафроки посолиднее.

– Ничего другого нет, – развела руками маркиза, улыбаясь во весь рот. – Или иди в нем, или голый, выбор невелик...

Выбора Тарик не видел вообще, а потому скрепя сердце натянул пеньюар – чуточку ему великоватый и доходивший лишь до колен, но все же лучше, чем ничего...

В коридоре его поджидали двое давешних верзил, при виде Тарика озарившихся глупыми ухмылками до ушей. Не глядя на них, Тарик пошел в свою темницу, малость успокоив себя тем, что в таком же положении оказался однажды граф Лардеро, герой пяти голых книжек, повеса, ярый поединщик и искатель приключений. Когда ревнивый муж вот-вот должен был его застигнуть в спальне очаровательной герцогини (и, зная его свирепый нрав, прикончить без оглядки на правила честных поединков), ему пришлось бежать голым другой дорогой, не через те комнаты, где он оставил платье и шпагу. Хорошо еще, что верная камеристка герцогини второпях успела ему сунуть первое, что под руку попалось, – такой же пеньюар. В нем граф и пробежал ночью полстолицы до своего дома: босиком, под свистки ночной стражи и выкрики припозднившихся гуляк. Хорошо еще, стояло лето...

Вспомнив это, Тарик придал себе вид гордый и независимый, хотя догадывался, что на шагавших за спиной верзил должного впечатления не произведет: вряд ли они читали эту увлекательную книжку, вряд ли они вообще умели читать...

Когда за его спиной щелкнул замок, он первым делом содрал дурацкий пеньюар, но отбросить его далеко не удалось: очень уж был легок. Пока Тарика не было в комнате, кто-то расторопный запалил стенную лампу с «огневиком», и синий шар давал достаточно света. Осмотрев себя, Тарик невольно присвистнул: от шеи до того места, где начинаются резвые ноженьки, полно отпечатков жемчужных зубок и багровых отметин поцелуйного происхождения. Зеркала нигде нет, но и так чувствуется, что искусанные губы вспухли, до них дотронуться жутко. Если Тами увидит его таким, горячая гаральянская кровь может и взыграть... или она, узнав все, согласится, что другого выхода у него не было. Впору горько посмеяться над собой: изнасильничала, словно пьяный солдат девку во вражеской деревне. Однако он не чувствовал себя ни униженным, ни опозоренным – пожалуй, о таком приключении можно рассказать друзьям: ну похитила, ну принудила, но ведь молодая и красивущая, столько интересного показала...

Едва он успел одеться (оба кошелька лежали в карманах, и не было смысла пересчитывать деньги: убедился на ощупь, что кошельки нимало не похудели) – скрежетнул замок, один из верзил широко распахнул дверь, пропуская Ялину, осклабился:

– Госпожа наша гостеприимная подумала, ты захочешь пожрать. И эту щелку можешь жулькнуть... если блудень не натер, гы-гы! Постучишь потом, я ее выпущу, а то и всю ночь можешь валять...

Ноги у Тарика явственно ослабели и чуточку подкашивались, есть он не хотел нисколечко, но что делать? Ялина прошла мимо него, как мимо пустого места, расставила на столе посуду с красиво выглядевшими яствами, бутылку вина и встала, держа поднос за край, с безучастным личиком. Спросила без выражения:

– Ну что, крепко она тебя устряпала? Привыкай, красавчик, такая уж тебе невезучая судьба выпала...

Вот и прекрасный случай что-то да разузнать! Тарик спросил, понизив голос:

– Ты не знаешь случайно, когда она собирается меня отпустить?

– Ас чего ты взял, что она тебя отпустит? – одними глазами улыбнулась Ялина. – Таких, как ты, из замка не отпускают...

– Но как же... – вырвалось у Тарика.

– А вот так, – отозвалась служанка почти шепотом. – Так уж у нее заведено...

– Я свободный горожанин...

– А ей плевать. Невелика птица... Простой Приказчик, да? Я видела такие бляхи: к нам приезжают с такими бляхами и разными городскими товарами. Кто из-за тебя станет розыск устраивать? Разве что сам король, да кто ты для короля?

– Я ехал с Ямщиком...

– Твоему Ямщику, уж я их знаю, тоже наверняка сонного зелья подлили и сплели какую-нибудь байсочку. Не первый раз. Почешет он в затылке и уберется восвояси, он же не этот, как его... ну, которые вынюхивают насчет нарушения регламентов...

А ведь так оно и будет, подумал Тарик. Наверняка так уже и произошло, и Бальдер давно уехал в Арелат. И никаких следов, тут только Роля-Прыткий или какой-нибудь настоящий сыщик взялся бы за умелые поиски, а зачем это Ямщику? Он с Тарика ни гроша получить не успел...

– Она тут вроде той лесной богини, что в языческие времена, люди говорят, по чащобам жили, – сказала Ялина, не собиравшаяся уходить. – Вся округа под ней. Это замок близехонько к дороге, а на другие стороны света ее угодья и деревни с кабальниками далеко тянутся, с рассвета до заката весь день пешком идти, ноги собьешь...

Тарика осенило. Он на ощупь развязал кошелек, вытащил один золотой (сейчас не время мелочиться) и повертел его перед глазами девушки:

– Знаешь, что это такое?

– Золотенький... – прошептала она прямо-таки завороженно. – Это ж какие деньжищи... Двух коров можно купить, и еще останется... У нас управитель покупал, моему бате говорил, что поменее золотого отдал, а коровы справные, удойницы...

– Отдам, если расскажешь побольше про маркизу, – сказал Тарик. – Не обману, вот тебе символ Создателя... – И, видя, что она боязливо оглянулась на дверь (а ведь клюнула рыбка!), веско добавил: – Они ж не станут у двери подслушивать? Вот видишь. Дверь тяжелая, нет замочной скважины, к которой можно ухо приложить. И ничего не заподозрят, когда ты у меня задержишься: подумают, что я тебя и в самом деле... Сами же сказали, что я могу тебя на всю ночь задержать... Ну? Золотой... Второго такого случая тебе, быть может, в жизни не выпадет. Две коровы...

Он немного знал крестьян и рассчитал верно – Ялина, какое-то время разрываясь меж страхом и новеньким золотым, все же решилась: положила поднос на стол, села на табурет и поманила Тарика. Он подсел совсем близко. Склонившись к его уху, девушка начала прерывающимся шепотом:

– Испокон веков повелось, что слуги все о господах знают... – Ей об этом наверняка неведомо, но это одна из любимых приговорок Роли-Прыткого, так что Тарик на верном пути. – А я восемь лет в замке служу, наслушалась... Только болтать нельзя: с теми, кто за воротами язык распускал, страшные вещи происходили, это всем известно! Сама она откуда-то издалека, с юга, вроде бы неподалеку от моря... Старый маркиз туда ездил по каким-то делам, однажды задержался, а потом вернулся с молоденькой женой четыре года назад. Он вдовый был, детей не имелось, и, говорят, хотел наследника, пока еще в старость не вошел. Так-то она дворянка, только, говорят, из захудалых, а точно никто не знает: ни ее родня ни разу в гости не приезжала, ни она к ним не ездила... Вот покойный маркиз, видать, и хотел...

– А чем он занимался? – спросил Тарик, вспомнив кабинет.

– Как будто и не дворянин вовсе – ни на охоту не ездил, ни пиров не задавал, хоть он доподлинный дворянин старинного рода...

Целыми днями читал толстенные книги, сам писал что-то насчет той премудрости, что изучает звезды и разные другие небесные явления, – у нее ученое название есть, да откуда мне его знать... На чердаке особая комната осталась, он там ночами смотрел на небо, если ясная погода стояла, в такие трубы с хитрыми стеклами: смотришь на далекое, а кажется близким. Там и сейчас все стоит, пылью заросло и паутиной: маркиза туда не ходит и убирать там не приказывает, в запустении все...

– Давай про маркизу, – сказал Тарик, решив, что узнал о покойном хозяине замка достаточно.

– Вот, привез он молодую жену... Месяца два пожили ладком, а потом началось... Такое, что от слуг нипочем не скроешь. Началось у них в спальне крепенько не ладиться. Она от него требовала снова и снова, и помногу, и даже днем, а он не мог. Мы сначала думали, обычное дело: пожилой муж и молодая жена, и как он ни старается, не может по слабости ее ублажить... Потом-то камеристки и служанки доподлинно узнали, что все обстоит гораздо заковыристее, и эта штука – натуральная хворь. Деревенская наша знахарка подтвердила – она у нас и повитуха была, и хвори лечила, и мужские и женские, всякого навидалась, к ней даже один всамделишный ученый Лекарь с бляхой порой ездил из Озерного Края поговорить о разных лекарских делах. Ее дочка рассказывала, что тот Лекарь говорил: мол, вам бы, тетушка Гонтик, в столицу, в Лекари вас не записали бы, вы ж грамоте не учены, испытаний не пройдете, а вот Подручной при знающем Лекаре вы б запросто стали и большую денежку получали бы... Только куда ж ей в столицу, она ж кабальница. Старый маркиз, очень может быть, и отпустил бы на отхожий труд, он с этим Лекарем приятельствовал, вино иногда попивали и играли в такие штуки, которые по разрисованной доске двигают... Говорили, Лекарь хотел с ним поговорить насчет отхожего труда, да не успел. Ты слышал про такую хворь, ученого названия не знаю, откуда мне знать, а в народе ее называют «бешенство ракушки» ?

– Ну как же, сколько раз, – кивнул Тарик.

И говорил чистую правду – наслушался изрядно. Школяры, как часто случается, порой привирали и разукрашивали собственными домыслами, а вот студиозусам и грузалям, особенно Фиште, следовало верить безоговорочно. И то, что с ним только что произошло, вполне в эти рассказы укладывалось...

– Ну, тогда понимаешь, о чем я. У нее это самое бешенство и обнаружилось. Порой баба этим страдает постоянно, а на иных временами накатывает. Вот и на нее так же. Пару недель поживет спокойно, а еще пару недель ее аж трясет и корежит. Отсюда и все свары с маркизом – не мог он ее ублажать, как требовала. А через несколько месяцев, аккурат перед листопадом, и появился этот самый Шупартен, Лекарь из самой столицы. Уж никто не знает как, только маркиза мужа быстренько убедила взять его в домашние Лекари: мол, человек знающий, вот только у них там какая-то свара произошла ученая, и пришлось Шупартену из столицы уехать. Он, дескать, знает и зелья против этого самого бешенства. И знаешь что? С тем Лекарем из Озерного Края они сразу зажили как кошка с собакой, не глянулись друг другу. Тот Лекарь, тетка Пираш говорила потом с оглядочкой, в чем-то таком нехорошем Шупартена подозревал и хотел с маркизом поговорить по душам. Не успел: мы узнали, что он у себя в Озерном Крае умер...

Почувствовав себя сыщиком (немало книжек о них проглотил, не об одном Роле-Хватком), Тарик спросил:

– А перед смертью этот Лекарь к вам не приезжал?

– Перед смертью-то нет, а за неделю был. Обед тогда закатили особенно роскошный – у маркизы какая-то годовщина была радостная. Она сама, не доверяя слугам, принесла из погреба бутылку старого лайского – Лекарь его очень уважал, всегда для него ставили, вот и в тот раз он всю бутылку усидел: маркиз с маркизой лайское не особенно и любили, это для Лекаря всякий раз ставили, он один и пил...

Тарик ощутил себя сыщиком на тропе: он знал, что иные смертельные зелья свое берут не сразу, а по прошествии долгих дней, иногда даже недель. И тут же увял, сообразив, как прилежный

читатель голых книжек, что тропа обрывается в никуда: прошло более чем три года, бутылки и след затерялся. Лекарь, неизвестный по имени, незнамо где похоронен, смертельные зелья далеко не все можно в останках покойника обнаружить, розыск уткнулся лбом в стену... да и кто будет затевать розыск? На основе лишь его слов? Посмеются и скажут, что Школяр без меры голых книжек начитался...

– А еще через сколько-то месяцев – я счету не обучена, было их на один поменьше, чем пальцев на одной руке, – в пору весеннего распускания почек маркиз и умер во сне. Покоевые служанки рассказывали: лицо у него было такое спокойное, словно Счастливые Сады увидал и знал, что ему туда дорога... Погоди-ка! Сначала вот что скажи: у тебя, случаем, не было неправильного стояка: и сам уже не хочешь, а он не унимается?

– Был вообще-то, – осторожно сказал Тарик.

– Во-от! – Ялина, казалось, обрадовалась. – Это тебе лекарского зельца набуровили. У него всякие есть...

Тарик прекрасно помнил, что маркиза пила из своей бутылки, не из той, что он. Значит, и о таких зельях Школяры говорили правду... а грузали их не упоминали, должно быть, потому, что и без зелий себя считали способными на нешуточные подвиги.

– Ну вот... – продолжала Ялина с видом человека, который никуда не спешит. – А вскорости после смерти маркиза ее и снесло... Выгнала с дюжину старых дельных слуг и набрала новых из таких ухорезов и потаскунов, которые в деревне из колотушек не вылезали. Они и начали... Хватали по деревням парней, а то и мужиков посимпотнее и волокли в замок. Потом, когда наиграется, ничего не скажешь, отпускала с парой серебряных. Бабы себя вели по-всякому: кто тихомолком злился, кто распускал слух, будто у ее мужа или сынка причиндал до колен, – деньги-то в дом нелишние... А когда на нее очень уж накатывало, приказывала хватать парнишек, живой ракушки не видевших. Это у меня, смеялась, шкал... шукол...

– Школариум?

– Вот-вот, именно это слово... Мальчишки от нее ворочались словно бы порчеными: похабничали почем зря, девчонок в амбары тащили, столько из-за этого было вражды и ссор, да и теперь есть... Однажды ее головорезы уволокли невесту прямо со свадьбы – она и с девушками охальничает, уж я-то знаю... – Ялина грустно покривила губы. – У нее большой шкаф есть, и там уйма мужских причиндалов – и железных, и деревянных, и вовсе непонятно из чего, и обычных, и здоровенных, как конские. Три дня невеста сидела в этой самой комнате, а потом порвала ночную сорочку на ленты и повесилась. Болтают, ее привид в полноликость бродит по замку: я сама не видела, но говорят давно. Жених хотел то ли маркизу убить, то ли замок поджечь, то ли все сразу. Ему бы молчком все обделать, такое в других местах удавалось, а он стал болтать. У маркизы в деревнях полно соглядатаев, не явных, а тайных... Короче, увезли его в замок и там истребили лютой смертью, но допрежь маркиза велела его к столбу привязать, залить через воронку в глотку зелья и потешилась. Знахарка было сболтнула, что хочет пойти в губернский город и что-то там такое важное рассказать, – в ту же ночь прискакали маркизины холуи и угнали вместе с дочкой. Знахарку так никто больше и не видел, а дочка через неделю вернулась в деревню без разума, голая бродила меж домов, ко всем встречным мужикам липла, чтобы с ней легли, а еще через неделю пропала, вроде бы в чащобу ушла. И еще убийства были...

– И все это терпят? – воскликнул Тарик. – Еще Дахор Третий запретил кабальников мучить и убивать. Продают до сих пор, это да, и даже семьи вразбивку, но мучительства и убийства Дахор Третий запретил, так и повелось...

– А что это за Дахор Третий?

– Ты что, королей по именам не знаешь?

– Откуда? Говорили с год назад, что старый король умер и сидит новый, а про имена не говорили. Я только Магомбера знаю, про него сказки рассказывают и песни поют, назидательные и смешные...

– Тьфу ты! – в сердцах сказал Тарик. – Не на краю земли живете, от вас, если на рассвете выйти, к вечеру до столицы пешком

добраться можно. Есть какая-то канцелярия, куда даже кабальники могут на хозяев пожаловаться, если нарушения королевских запретов очень уж вопиющие. Не помню, как называется, но точно есть...

– Слышала я такое... – поморщилась Ялина. – Только баре всегда друг за дружку горой, а до столицы еще добраться надо. И дороги не знаем толком, и маркиза ловить примется...

– Слыхивал я про беглых кабальников, которым не просто бежать удавалось, а в люди выйти. Один даже дворянство получил за военные подвиги, а когда бывший хозяин его узнал – ничего поделать не смог: король посмеялся и повелел оставить все как есть. И еще случаи были...